(Главы из повести)
О, как же война цеплялась за жизнь!
На раз-два выгнала с полей комбайны, пустив жать хлеба танки. А тем за счастье перемолоть золотые косточки пшеничных стеблей разлапистыми траками — лишь бы к зиме никаких пирогов, краюх и батонов на столе. Где не хватало бронечудищ, в лёгкую, на три-четыре, поджигались колосья. Спички не нужны, лишь с разворота шугануть перед собой очередью из трассирующих пуль: коси, коса, пока роса. Роса долой — коса домой.
К осени войнушке подоспела новая игра-забава с минами-лепестками! Без слёз не глянешь на приплюснутых, асимметричных резиновых жаб-уродиц, которых никто никогда не возьмёт замуж. Пришлось самой – всё самой! вытряхивать из складов залежавшийся товар, смахнуть пыль с засидевшегося в девках выводка. И снова на раз-два щедрой свахой разбросала царевн-лягушек по городам и весям в поисках поклёвки. Вон рисует мелом на асфальте «классики» стайка мальков - деток донецких сепаратистов. Беззаботны, улыбчивы, но бестолковы от неведения, как легко «лепестки» разрывают в клочья детские пяточки. Вместе с сандалиями. Самая маленькая девчуля приноравливается запрыгнуть из первого сразу в третий класс. Напружинилась, вытягивается в струнку. Умничка. Отличница! Как раз там среди опавших листьев и прикинулся дурочкой «Лепесток» ПФМ — противопехотная фугасная мина. Одна из трёх миллионов, лежавшая до поры до времени на складах под Киевом. Дождалась, сердечная, своего часа стать звёздным фейерверком. Американские изобретатели научили войну главному: чем больше детей-калек оставишь после себя, тем дольше будешь помниться! А что ещё для счастья надо?
Так что жаловаться на забвение войне грех. Всё по присказке: всеми нелюбимая, но — родня! Терпите. Привечайте. Взбивайте самую мягкую перину для осеннего отдыха. Вместе с дождями аккурат к утреннему кофе выходят на авансцену тяжёлые прилёты от арты: без артиллерии война всего лишь игра в песочнице. Осколки по куполу ближайшей церквушки под звук дождя так убаюкивают, умиротворяют… Кто не поленится заглянуть в это время в сам храм - дверь не нужна, в стене рядом с иконой Николая Чудотворца зияет пролом, – полюбуется не менее чудотворной картинкой: только что устремлявшие в молитве взоры к небу прихожане с первыми взрывами бегут, спотыкаясь на крутых ступеньках, в самое тёмное и глубокое подземелье церкви. И это правильно, небо во время войны — оно не для Бога, на него не молиться - его бояться надо.
Не менее сладка прогулка по больничкам и школам с тремя топорами. Люди смешные: непонятно, сколько той жизни им осталось, а обозвали американские гаубицы «Химарс 777» тремя «топорами» и «портвейном». Да хоть горшком назовите, а будет всё как в детской игре: кто не спрятался, я не виноват...
Одна зрада войне на вожделенном пиру — прилетает ответка от тех, против кого её саму и вывели в чисто поле. Им-то чего не живётся спокойно на белом свете? Подумаешь, запретили говорить на родном языке, а дети не цветы жизни, а личинки «колорадов», которых вместе с родителями желательно вздёрнуть на гиляку. Хотя это и смешно – русский язык вздёрнуть на виселицу. Вон мечется на той стороне фронта хиленький заряжающий у орудия с буквой Z на стволе. Крестик на тонкой шейке болтается, словно сошёл с ума вместе с хозяином, при резких движениях выскакивает из-под камуфляжной майки глянуть на мир хоть одним глазком. Ужасается происходящему и - юрк обратно, ища спасения на худосочной груди артиллериста. А тот стреляет и стреляет, не понимая, что восемь лет на бывшей ридной Батькивщине непрерывно работали лишь цементные заводы, и никаким снарядам ни на раз-два, ни на три-четыре не пробить бетонированные укрепления с надписями «Смерть русне».
И она неизбежна, потому что нельзя выстоять одному языку против пятидесяти двух, призвавших её, старуху, тихо почивавшую после Великой Отечественной в самых дальних схронах: ваш выход, сударыня. Обещая аплодисменты будущему триумфу. Так почему не тряхнуть стариной?
У войны затаилась лишь одна, потаённая обида на родителей: ей самой ещё не только не дали имени, но и в самом большом секрете держат место рождения. Прописали вроде на Украине, даже прикупили распашонку-вышиванку и дали время отрастить чубчик. Но если сны снятся на английском языке? Если может переходить с немецкого на французский язык, с итальянского на польский, не имея ни одного диплома за душой? Чья в ней кровь течёт в таком случае?
И ещё мечта есть, одна-единственная: вернуться домой до наступления холодов. Перезимовать в тепле и сытости. Но куда не сунется со своим знанием языков, родичи мгновенно закрывают окна и двери, как от прокажённой, - иди в Россию, добывай там себе пропитание, ищи кров для сна и отдыха.
Не впервой за последние столетия ей слышать этот адрес от неуемных родственничков, и каждый раз крестят при этом, будто видят в последний раз...
2.
У войны — самые точные почтовые адреса будущих солдат. Самые настырные почтальоны, готовые найти и призвать их под пули своими повестками.
Телеграфом из Москвы, попутным автобусом из Кызыла, оказией на низкорослой тувинской лошадке доставили документ с синей печатью за подписью военкома и до арбана Куран - бывшего посёлка староверов. Значилось в нём подпадавшее под мобилизацию и отправку на Донбасс имя - Маадыр Балчий-оол. В Туве все мужчины «оол», что и означает, собственно, мужской род. Европе с её маниакальным желанием свести мужчин и женщин к единому среднему полу никогда не победить тувинцев, которые от момента рождения солнца определили для себя, что «маа» — это всегда девочка, а «оол» — только мальчик.
- И так останется на веки вечные на предмонгольских землях России, - строго зачитала, заглядывая в тетрадочку, во время новогоднего концерта староста посёлка бабушка Чечек, имевшая среди односельчан почётное имя Коммунист Коммунистович. Она отслеживала новости со всего света, выделяла из них главные и регулярно отсылала мнение земляков в Москву и Брюссель.
Сына-внука Маадыра, выехавшего за повесткой из соседней Хакассии, встречала бабушка Анай. Перебрала в шкафу халаты, остановилась на голубом, с зауженными рукавами, хотя они и напоминали крылья летучей мыши. Зато при работе не испачкаешься, широкие рукава — они для лентяев и жеманства, как китайский веер…
Подкашливая, зажгла артыш — веточку можжевельника, привезённую с самых высоких саянских гор. Наполнила успокаивающим, таинственным благовонием дом. Последняя веточка осталась из подаренного год назад Маадыром охапка. Ему и послужит...
- Пошёл, пошёл, - отодвинула от себя козлёнка.
Тот по малости возраста проживал во время морозов в доме. Почуяв, что внимание хозяйки ускользает от него к чему-то более важному, ребёнком тёрся белой холкой о ноги. Напоминал, что нет на земле более родственных душ, чем у старого и малого. А тут ещё и имя хозяйки переводится как «козлёнок» - где уж быть роднее!
- Вот приедет Маадыр, задаст тебе, - припугнула Анай живую душу.
- За-даст, за-даст, - согласился, перебрав копытцами по полу, козлёнок.
Отмахнувшись, Анай перебрала шкаф теперь уже в поисках пояска, хотя у хворых имелось право носить халат без него. Врачиха посылает в Кызыл на рентген лёгких, но какая может быть дорога зимой для старого человека? Перебьётся таблетками да чаем с козьим молоком до тёплого солнца. Не беременность, сроки не подгоняют. Выдюжит.
Погладила обшитый красной нитью плотный оберег на груди, защищающий от непогоды и завистливых взглядов детский напиток жизни: её молодое время осталось во временах, когда рыба брезгливо считалась водяным червем, а имя новорождённому называл в правое ухо лама...
- Маадыр, - повторила для себя, выглядывая в заиндевевшее окно.
Имя у её мальчика красивое, под стать узору на стекле. И кто сейчас вспомнит, что при рождении лама назвал его «Лишайником» - Кодуром. Не от хорошей жизни пошли на прозвище, пытались отогнать злых духов, забравших у единственной дочери Анай первых двух «маа». Лама и сказал: пока не вырастет и не окрепнет, будет «Лишайником». И приказал забрать внука к себе, растить как собственного сына и развивать лёгкие, раз пришла в семью болезнь по дыханию. Осенью подарил сделанный из высохшего тростника шооб — дудочку на длину вытянутой детской ручонки. Дуть в неё и тем укреплять лёгкие.
До восьмого класса внук дудел и топтался рядом, что тот козлёнок. Нынешнее имя вписалось при получении паспорта. А где для «оол» паспорт, там жди и повестку в армию, тем более что Маадыр переводится как «герой». Солдатскую лямку протянул всего пять лет назад, вроде наладил гражданскую жизнь, а тут опять государево: «Надлежит явиться...»
Анай не терпелось обнять сына-внука, но и останавливала время, потому что сразу за встречей последует разлука. Да и известие о приезде соседи с телефонами принесли только-только, Маадыр, небось, уже на подходе, потому торопливо выставляла на стол молоко, которое и не молоко вовсе, а белая пища - ак чем. Мимоходом скатала шарики из сухого творога, ячменной муки и мёда — первая еда к чаю готова. Только ведь в тувинском доме не встречают гостей без жареной лепёшки или чебурека с рубленым мясом, а любимой Маадыру шурпе вообще вариться несколько часов. Она удавалась ей всегда, люди хвалили: вкусная, как на поминках.
Хотя и наказала врачиха без особой нужды на холод не выскакивать, да только как в деревенской избе отгородиться от улицы? Выскользнула в стылые сени, занесла оставшийся едва ли не с лета кусок баранины, положила ближе к печи оттаивать. Хорошие печи сложили староверы, для долгой жизни. С чего снялись и подались на север, оставив задаром целый посёлок, понять сложно, но проводили их с добрыми пожеланиями...
Крутилась по хозяйству, а со священного перевала Хайыракан надували ветра грустные мысли: нельзя Маадару идти на войну. Злые духи вряд ли забыли, как не дали им приблизиться к «герою» в детстве, наверняка подстерегают вдали от родных пастбищ и стен. Принялась шептать уговоры хранить её мальчика от сыпучего песка, от крутых скал, от воды, от злых людей…
С обедом не управилась. Половину из задуманного выставила на стол, как застучали входные двери и вошёл увешанный пакетами, как ёлка игрушками, долгожданный гость.
Бросилась к Маадыру - то ли согреть, то ли усмирить жар в собственной груди. Подивилась, словно открывала Америку: какого он всё же небольшого роста, её мальчик. Да ещё очки появились, за запотевшими стеклами которых и не разглядеть родных прищуренных глаз.
Закашлялась, испугав гостя. Тот отпрянул в своих холодных одеждах, снял очки, вопросительно вскинул голову: болеем? Кто разрешил?
- Не замёрз? - для бабушки Анай важнее был он сам. - Морозу лень таскаться по степи, вот у нас в Куране и застрял. Поднимай руки.
Провела вокруг него дымящейся веточкой можжевельника, очертив круг от злых сил. Помогая провести обряд, Маадыр дал бабушке провести ардашем под каждой ногой: если что и прилипло плохого по дороге на подошвы унтов, должно отстать.
- Вот теперь раздевайся, а я займусь шурпой. С пшеном.
Прошла к кухонному столу и тут же отстранилась от запаха, исходящего от подтаявшего куска баранины. Неужели пропало?
Заслонила мясо от сына-внука, благо тот стал распаковывать гостинцы у окна. Целая гора - на две свадьбы и три дня рождения. Но только это всё равно холодная сухомятина, а с дороги и в дорогу без горячего никак нельзя!
- Нель-зя, нель-зя, - подтвердил козлёнок, выжидающий подарок. Хотя бы капустный листок или морковку...
Но как же она не углядела за мясом, запах от которого уже перебивает благовоние можжевельника...
- Сынок, пройдись по людям, все хотят тебя видеть, - не пустила Маадыра к печи погреть руки. - А я как раз с обедом управлюсь. Веди всех, кто сможет.
Тот согласился, наверняка соскучившись по землякам. Вот и вырос: сначала младень, потом сопырник, агуня, балакунчик… Коновязь не успела состариться и завалиться, а уже солдат!
...«Всех» набилось полный дом. Общие посиделки в арбане редки, разве кто свернёт с трассы в музей староверов или сами жители найдут силы устроить праздник в клубе. Для него выбрали самый большой дом, перегородили синей занавеской — вот и сцена. За ней, шумно споря, выстраивает хор баба Чечек. Несмотря на врождённую хромоту, мечется вдоль певцов, громко стуча костылями по деревянному полу. Надо бы соткать половички…
- Бабушка, разрешите угостить земляков? - Маадыр приподнял бутылку вина.
Разрешение требовалось: жители на сходе постановили держаться обычаев бывших хозяев, а староверы безоговорочно блюли сухой закон. Так что в арбане рюмку без разрешения могли пригубить только те, кому перевалило за восемьдесят.
- Сегодня можно, — вместо хозяйки разрешила Коммунист Коммунистович. В тувинском доме гость выше отца, но Чечек, перерезавшая при родах пуповину Маадыру, теперь на всю жизнь выше всех. Как крёстная у русских. Пристукнула костылями, словно подписала дополнение в поселковый закон: - Можно!
Хозяйка, счастливая от полного дома гостей, уже разносила горячие, поджаренные на масле рубленые чебуреки — с шурпой всё равно не успела бы. Их вкусный запах напомнил Маадыру о протухшем мясе, которое старалась спрятать от него бабушка, и он поискал глазами остатки баранины. Вместо них увидел вывешенную сушиться над печкой козлиную шкурку с белым пятном на холке.
Зачем!
Передал бутылку землякам, протиснулся к бабушке. Прикрыл от всех, обнял худенькие плечи. Анай виновато проследила за его взглядом.
- Ничего, родной. Это просто еда.
- Вон сколько всего привёз...
- Ты идёшь на войну, там тебя могут убить. Я могу умереть, не дождавшись тебя. Всё житейское в этом мире. Стол для гостей не должен заметить этого.
Она говорила вещи, которые в другой момент не произнеслись бы никогда, но оба понимали: одной молитвы и артыша-ладана для солдата на войне мало.
Староста за столом привычно перехватила наставления и подняла рюмку:
- Маадыр, мы знаем, что ты у нас герой. Но что бы ни случилось на войне, помни: хвалить или ругать будут не солдата Маадыра, а тувинца. Твоя земля здесь, твои предки здесь, твоё имя навеки здесь, сынок. А мы тебя будем ждать и молиться.
Пригубив вино, подозвала виновника торжества. Опёрлась на костыли и набросила ему на плечи кадак — белый шарф, означающий светлую дорогу...
3.
У войны нет времён года.
Ей без разницы, солнце в небе или молния. Грязь под ногами или бархатная пыль. Снег сечёт землю или его самого подъедает весенний туман. А если ещё в солдатской «отдыхайке» играет флейточка, то ни месяц, ни день недели роли тоже не играют.
- Они разных размеров. Это самая маленькая — пикколо.
- Мужику если играть, то на трубе или барабане. А не в свистульку дуть.
- Ну-у, товарищи! В музыке нет мужских или женских инструментов. Что из того, что я выбрал флейту?
Спор прерывает майор Журавко, некогда служивший сапёром в десантных войсках.
- Десантник – человек свободный. Куда его пошлют, туда он и захочет пойти. А ты – «выберу»…
Из-за отсутствия свободных командных должностей Журавко назначен полковым психологом, а что это такое в армии, не знал, похоже, и Генеральный штаб. Размытые обязанности оказалось благом для командира полка и позволяло ему затыкать «психом» все дыры. Тот самый начальник куда пошлют, которыми так славна армия.
Пока чаще посылает он.
- В колонну по три — становись. Москвич!
- Солныш, я перезвоню, у нас построение, - отошедший на переговоры с женой москвич Макс смахнул с экрана фото жгучей брюнетки и замкнул колонну.
На освободившиеся в курилке места спикировали вороны: солдатики приходят и уходят, а они остаются. На двести лет вперёд. Хозяева жизни в военном городке - они...
- К месту занятий, бегооооом...
Когда Черчилля однажды попросили поделиться секретом долголетия, тот усмехнулся: где можно было сидеть, я не стоял. Где имелась возможность идти — никогда не бежал.
- Марш!
В армии бегают все и всегда! Из пункта А в пункт Б, между которыми, как правило, не существует асфальтовых дорожек. Здесь, в лесах под Рязанью, где проходили перед отправкой на фронт тренировки мобилизованные, требовалось не просто добежать, но и не вывернуть ноги на корневищах. Гранатомётчик Вася «Синяк» берцами сорок последнего размера ломает им, конечно, выпирающие коричневые косточки, но чертыхается и он. Даже худющий флейтист Женя с цветочной фамилией Незабудка, вроде и порхающий бестелесно над тропой, готов с благоговением вспомнить раздолбанную дорогу до филармонии. А всего-то из груза, кроме пикколо в деревянном футлярчике, болтается на груди АК-74, пытающийся достучаться через бронежилет до души хозяина: дай передохнуть.
Журавко услышал.
- Стой!.. Подравнялись! Бык ровнее брызгает, чем вы стоите. Тема занятий «Минно-взрывные действия», - майор держал, словно мышь за хвостик, за бикфордов шнур тротиловую шашку. Ею же и указывал цели: - Перед вами мост — взрываем к чёртовой матери. Рядом водокачка. Её тоже вдребезги. И так всё до границы с…
Черту, где требовалось остановиться русскому солдату, не определил даже Верховный Главнокомандующий, поэтому майору пришлось довольствоваться водокачкой. Но с угрожающим видом поинтересовался:
- Вопросы есть?
В ответ тишина, если не слушать дятла на засыхающей сосне, высоченным солдатиком примкнувшей к правому флангу взвода. Чёрно-белый фрак долбоносика совсем не подходил под камуфляж бойцов, а значит, дятел никакого отношения к армии не имел и мог позволить себе игнорировать команды, добывая пропитание отработанными до механизма движениями: сначала сапожником примериться к гвоздику - тук, потом в охотку заколотить его по самую шляпку — тук-тук-тук-тук. В награду - личинка короеда.
А для бойцов ощущение, что от мирной жизни только дятел и остался. Хотя нет, у майора пристёгнут карабинчиком к бронежилету плюшевый зайчик. Выпучил стеклянные глазёнки, не понимая происходящего, трясётся заячьей душой на каждое движение. Скорее всего, дочь подарила при прощании на удачу, а тут его самого в пекло...
- Слышите, дятел стучит? Думаете, по сосне? Это он последний ваш мозг выклёвывает. Почему бежали стадом баранов? Автоматы должны быть направлены «ёлочкой» на все стороны на случай возможной засады.
- Тук-тук, тук-тук-тук!
- Правильно, - вскинул Журавко голову к начинающей засыхать верхушке сосны. - Хоть один умный в строю. Начинаем работу. Маадыр, со своим интернационалом на мост. Но если навернётесь, доктора с удовольствием покопаются в груде костей, оставшихся в вашем камуфляже.
Майору лучше не перечить. Он зол: уволившись из армии год назад капитаном, загорелся тщеславной идеей заиметь хоть и в запасе, но майорские погоны. Оправдывался юмором: старшего офицера хоронят уже военкоматы и непременно под армейский салют! Ящик коньяка открыл путь к большой звёздочке, однако обмыть возглавивший службу охраны в «Пятёрочке» бывший десантник не успел: вышел Указ о мобилизации. А в нём совершенно непредвиденное: старшим офицерам, в отличие от лейтенантов и капитанов, призыв по возрасту обозначили на десять лет выше. И вместо домашнего пивка под завыванье вьюги за окном новоиспечённый майор таскает плюшевого зверька по полигонам. Чтобы не поминал походя салюты на собственных похоронах…
- Вжались в землю! На войне голову склоняют не перед иконой, а перед пулей, - учит майор на пару с зайцем уму-разуму тех, кто избежал предыдущих горячих точек, а значит, и боевого опыта. Парадокс времени: Россия огромная, но воюют за неё одни и те же батальоны, одни и те же люди. Сегодня они на фронте, но вот запросили для подмоги народец. А он необстрелянный… - Если ума нет, приносите пользу хотя бы самим себе.
Маадыр утюжит снег с подчинёнными к металлическим фермам моста. Сзади долговязый Москвич отфыркивается от фонтанчиков снега, выбрасываемых ему в лицо из-под юрких валенок сержанта. В ответ сам старается не отбрасывать порошу, оберегая пухлые щёки ползущего следом омича Ермака. Тот чистюля, в военторге скупил все влажные салфетки и протирает пальчики после прикосновения к чему бы то ни было - к ложке в столовой, к автомату на стрельбище, к топору на полигоне, к соседу в строю.
В какой последовательности ползут подчинённые дальше, Маадыр расскажет с закрытыми глазами. Негласное правило - в цепочке всегда со всех сторон должен быть прикрыт флейтист Незабудка. Музыку надо беречь! Майор пообещал оторвать руки, ноги и головы всем, если кто-то сломает взводный «Цветок». Тыл прикрывает, подбирает отставших сталевар «Ничей». Самый странный солдатский позывной в полку. Может, потому, что сирота?
Остатки взвода изображали рытьё траншей. Момент, когда в солдате просыпается юный натуралист и защитник природы: ходы сообщения роются в обход каждого куста и деревца. Но не о них, конечно, забота, просто лень рубиться с корнями, которых под землёй как щупальцев у скорпиона. Только сосны под Рязанью на каждом шагу. Труднее солдатской доли жизнь только у полицейских – казаться вечно злыми, да у священников — являть собой каждодневную благочестивость. На сапёров-десантников все лавно махнули рукой: не подорвётесь на земле, так парашют откажет в небе…
Журавко приперчивал чёрный юмор:
- У бойца каждая вещь должна быть подписана - майка, трусы, бушлат, обувь. Если разметает на кусочки или шмякнетесь о землю, чтобы знать, какому разгильдяю что принадлежало…
- А как быть с ногами? Каждую подписывать?
Спрашивалось не из вредности: майор любовно демонстрировал силу мин нажимного действия, когда при подрыве у манекена ноги разлетались в разные стороны.
- Правильный вопрос, - поддержал любопытство майор, вместе с зайцем выискивая в строю умника. Каска Ермака вместе с щеками вросла в бронежилет, но опоздала. - Последний анекдот. Сапёрный комбат приезжает в госпиталь: вчера боец Ермаков подорвался на мине, в какой палате лежит? - Ермаков? Который подорвался? В третьей, пятой и седьмой.
Грубоватые армейские шуточки — от попытки скрыть напряжение перед отправкой на фронт. Больше всего они напрягают Женю Незабудку, вытащенному в армию из оркестровой ямы Брянской филармонии. При этом он не забывает оглядываться за поддержкой: я ведь не слинял, я же не побежал! Никто не поехал из оркестра на войну, а я тут. С вами!
У каждого своя история с призывом. Ваську «Синяка» привезли на призывной с насиженного места у гастронома, где сшибал копейки на выпивку. Получив через месяц десятки тысяч рублей, скупил в городке весь одеколон. Комвзвода старлей Брусникин, увидев гружёного стекляшками подчинённого, конфисковал пакет и так обильно продезинфицировал «Шипром» и «Сашей» вкупе с «Красной Москвой» туалет, что его можно путать с парикмахерской. Впрочем, самого взводного тоже призвали не без юмора - стал подбивать клинья к любовнице военкома. Та послала его подальше, но ещё дальше попутавшего берега владельца автомастерской отправил военком, вызвав повесткой на сборы.
Из кадровых офицеров в полку только командир и начальник штаба. Остальные — запасники, отставники или «незабудки», вчера ещё о погонах и о войне не помышлявшие. Только вот у судьбы нет якоря для постоянной стоянки у комфортного пирса, и первая волна мобилизованных уже слушает майора. И дятла. И по команде ползут к местам подрыва, чертыхаясь от вкрапленных в снег сосновых шишек, попадающихся под локти и колени.
- Чей зад торчит? Москвич, он тебе больше не нужен? Чем на Арбате будешь крутить, если отстрелят? Вжались в снег, как в любимую женщину.
- Так-так. Так-так-так.
Майор наверняка заплатил чёрно-белому провокатору за поддавки о женщинах после двух месяцев разлуки с ними. Маадыру, правда, стук дятла напомнил топот козлёночка по полу у бабушки. Как же давно проходил прощальный обед всем посёлком!
На полигоне тоже кормят как на убой, не перед отправкой на фронт будет сказано. В столовой Журавко забирает у соседей тарелки с едой, фотографирует переполненный поднос и отправляет снимки жене — вот как жируем! После фотосессии оставляет себе овощи и чеснок, горкой лежащий на раздаче рядом с компотом. Вариантов сбросить ему вес всего два: меньше есть или больше бегать. Бегать майорам уже не хочется, для этого есть солдаты. За питанием издалека следит жена, но психологу ли не обмануть её даже в прямом эфире? Это на «гражданке» за фитнес надо платить, а тут за это же самое Министерство обороны ещё и доплачивает…
...И мост, и водокачку «взорвали» без проблем. Несколько замечаний сделал дятел, но уже без майора, которого сменил отыскавшийся после ночи комвзвода. Но когда хрен был слаще редьки?
- Место следующих занятий — парашютная вышка, - сжимал кулаки и желваки Брусникин, явно недовольный результатами от проведённой непонятно где самоволки. - Перед прыжком все кричат «Слава ВДВ». Дальше или шагаете вниз сами, или с помощью пинка под зад. Но десантным войскам всё равно — слава!
- Или — Вася, - оскалился «Синяк», вспомнив из времён СССР шутку про «Слава КПСС — Славе слава».
Юмор не остался без внимания и на этот раз:
- Все Василии — выйти из строя!
Шеренгу покинули трое, даже Ермак, чья фамилия перекочевала в позывной, а про имя кроме писаря уже никто и не помнил. Они и получили команду нести к парашютной вышке приготовленное для дымовой завесы автомобильное колесо. На войне умирают, конечно, в одиночку, но ответственность за любые прегрешения — коллективная.
- «Синяк», ты идиот. Тебе только сидеть в туалете и кричать «Занято»! – пнул благодетеля Ермак.
- За мной бегом — марш!
Лейтенанты бегают быстрее майоров, отчего пункт «В» кажется дальше и ненавистнее.
- Я сказал — нести, а не катить! - не давал юмору покинуть армейский строй взводный. Впрочем, в армии всегда круглое толкали, квадратное катили.
До парашютного городка добежать не удалось: растопырив тараканьи лапы, над дорогой завис квадрокоптер.
- Противник справа! - бросил старший лейтенант подчинённых на операторов, управляющих «птичкой». А десантникам поди плохо порвать в клочья врага при численном превосходстве.
В солдатиков, безмятежно пыхтящих сигаретками, воткнулись два десятка автоматных стволов. Брусникин пальчиком потребовал у пленников пульт управления, те попытались возразить, но угрожающе звякнули затворы: за командира забросим вместо дятла на сосну!
Получив игрушку и приноровившись к джостикам, старший лейтенант поднял квадрокоптер над деревьями, увёл его в сторону военного городка. Не позволяя никому заглянуть в экран, подвесил «птичку» над местным кафе. Высмотрел идущих на обед женщин. Встрепенулся:
- Перекур тридцать минут.
Лейтенанты точно бегают быстрее майоров: «птичка» ещё не успела вернуться к истинным хозяевам, а сосны уже заштриховали фигуру Брусникина. Не комвзвода, а свободный углерод – где хочет, там и бывает…
- Занятный у нас начальничек, - вздохнул «Синяк», усаживаясь с Васьками на колесо: - Навоюем с таким. Угу, да.
Только кто же загробным голосом вещает о будущем перед отправкой на фронт? Соседи по колесу спихнули дурня в снег, а настроение перебил Незабудка, в свободную минуту продолжающий обучение Маадыра:
- Вот так губки вытягиваешь, вот так. Дуй!
Под шипение новоявленного духовника рядом с привалом плюхнулась Бабой Ягой на живот «птичка». Операторы вытащили её за шиворот из снега, и приступочками, от греха подальше стали отделяться от захватчиков.
- Смотри, - флейтист выпростал свои губы-ниточки, уложил их на чашечку мундштука. Хватнул воздуха и курочкой принялся «клевать» перед собой невидимые нотные зёрнышки. Из них полилась умиротворённая музыка, под которую, как под дудочку пастушка, послушно поплёлся за хозяевами вновь поднявшийся над просекой квадрокоптер.
Десантники в ожидании взводного натаскали сухих веток, разложили костёр. В выигрыше оказались Васьки, вольготно расположившиеся перед огнём на колесе, остальные переминались на ногах или довольствовались сидением на корточках. Служба для солдата идёт не только во время сна, но в ещё большем блаженстве при отсутствии командира.
- Роднуш, да не волнуйся ты. Не отвечал, потому что занятия, - Москвич занялся привычным увещеванием жены, не обращая внимания, что разговор влетает в чужие уши.
- Выдыхай в прорезь, - на молодожёна не обращал внимания только флейтист, продолжая измываться над сержантом, взводом и сидящими на ветках снегирями. Несмотря на «пивные» животы, те легко сгибались в три погибели и выклёвывали из веточек под тоненькими ножками вкусности. Чем не ресторан с живой музыкой на свежем воздухе! В отличие от дятла, не перебивали они и мужские разговоры. - Верхняя и нижняя губа каждая должна рождать свой звук. Прессом выдавливай изнутри воздух, животом работай...
- Мужики, заткнитесь, а? Дайте Москвича послушать, - попросил обычно молчаливый «Ничей».
- А я со своей плохо расстался, - вдруг с тоской поделился своими проводами и семейной жизнью «Купец».
- Расставаться надо без злобы, - назидательно откликнулся Ермак, греющий над огнём протёртые снегом руки.
- Да вот так же заколебала ревностью, - оправдался обладатель какого-то ларька на каком-то рынке в Подмосковье. – Перед отправкой подошли к озеру, уток покормить. Подплыла одна уточка, селезень куда-то отвлёкся. Даже в этом попрекнула – такой же кобель, одну оставляешь…
Степень доверия к семейной тайне на этом закончилась, но погружений в свои воспоминания народу не хотелось – они ослабляли, делали плаксивыми. Ермак вернулся к безобидному:
- Тувинец, твоим воем только духов вызывать.
- Причём злых!
Накаркали: у костра вырос Брусникин. Стёр шапкой светящийся на солнце ореол из бусинок пота на стриженой голове. Рейд в кафе, судя по всему, результатов не дал, и «птичка» уже через минуту снова наблюдала бег пятнистой десантной гусеницы с автомобильным колесом на хвосте.
- О-о-о, - стонал «Синяк», не умещаясь на тропе и проваливаясь в снег глубже остальных. - Хоть бы побыстрее или по домам, или на войну.
4.
У войны любимая дорога – узкоколейка: не дать никаких шансов увернуться попавшемуся ей навстречу солдату!
Для прибывшего на фронт пополнения сделалось исключение, и вместо стрельбы новобранцев встретила свадьба: танкисты бережно покрывали покатые плечи своих Т-72 белой фатой. Похлопав «невест» по не менее покатым аппетитным бокам, заводили их на первую брачную ночь в капониры-горницы. У новобрачных из-под вуали торчали перебинтованные носы орудийных стволов, но, скорее всего, это являлось не результатом спора за чужих «женихов», а маскировочным макияжем.
- Чудушко моё, да какие могут быть тут женщины! – прилюдно обманывал молодую жену Москвич. – А вот связь точно пропадёт...
Разлуку с домом прибывшим обещало компенсировать свадебное угощение: из лихо подскочившего тылового фургона два шустрых солдатика принялись разносить термоса с кашей и чаем, лотки с белым хлебом. Батоны перевернулись при тряске, но тут уж законы войны: быстрее едешь — живее будешь. Где-то вдали уже пытались присоединиться к свадьбе со своим артиллерийским фейерверком непрошенные гости.
- Дураш ты, если так думаешь. Отбой! - Москвич, наконец, отключил связь с домом.
Вовремя: к прибывшим приближался командир выводимых на отдых морских пехотинцев, чьи позиции и занимали десантники. Кроме блиндажей и окопов морпехи оставляли в назидание деревянный щит с надписью «Место для хранения ваших смартфонов», к которому гвоздями было прибито с десяток аппаратов. Наглядное пособие про уязвимость звонков, засекаемых висящими над Украиной сотнями американских спутников. А уж кому они передают координаты, за пояснениями даже к Маадыру ходить не требовалось: шепчет-шаманит, разрывая белый шарф на полосочки и повязывая их на руки уходящим на позиции подчинённым – и оберег, и распознавание «свой-чужой».
- Стреляй каждого, кто поднял автомат в твою сторону, - щупленький морпех, вместе с командиром передающий окопы новичкам, поучал попавшегося на пути «Синяка».
- Так нам бы лишь бы… И мы тогда ого-го! – Тот вытягивал шею, пытаясь заранее и выглядеть опасность, и продать себя подороже. - Как звать-то?
- Имена наши Бог знает, они написаны на небе, по ту сторону прицела, - обладатель ефрейторской зелёной лычки на погоне указал автоматом вверх, наверняка повторяя чьи-то красивые слова. Уселся в протёртое кресло рядом с укрытой масксетью штабной землянкой, заглянул в стоявший рядом казан, потрогал ладонью остатки плова. Не удовлетворившись подогревом, вытащил из рюкзака банку тушёнки, вспорол ножом блестящее клеймёное темечко. Им же зачерпнул розовый, в крапинках белого жира и прилипшим лавровым листом, лакомый кусок. Оторвал кусок от перехваченного у поваров батона: боец с ложкой на войне непобедим, а уж с сухпайком – практически бессмертен.
Однако не забыл и о вопросе:
- Тут, на земле, мы живём по позывным. «Ветер».
- Угу, да-а, - засмущался своего имени «Синяк». Сотворил ещё под Рязанью глупость, когда записался в ротный список позывных магазинной кличкой, а тут война уже распределила всех на небе и земле. Станешь ненароком героем, позора не оберёшься с таким погонялом. Хотя молдованин Валера по старому цыганскому фильму «Будулаем» назвался, но его кроме как «Абалдуй» никто не кличет. Маадыр прилепил себе «Лишайника», а прижилось - «Леший»…
- Стрелкотни особой нет, но и особо не высовывайтесь, на той стороне начал работать бессмертный.
- Тоже позывной?
- Снайпер. Которому кажется, что он неуязвимый. Вернёмся — отправим на встречу к Бандере прямым галсом.
Полк обустраивался напротив засевшего в лесополке хохла. К фронтовой терминологии привыкали по мере приближения к точке «Ноль» - то есть к окопам, где лесополоса звучит как лесополка. Беззаботное слово снаряжение перешло в «снарягу». Которая размещена в располаге. А противник - просто хохол!
- Ладно, черепашки. Гальюн — зюйд-вест, хохол — прямо по курсу, стоять на якоре — здесь, - морпех указал растопыренными пальцами себе под ноги. Не заметил, что «Синяк» уступил место подошедшему Журавко и ефрейторские указания отдавались майору.
Почему «черепашки» - не объяснил. Но увидев начальство, торопливо встал с кресла и от греха подальше заторопился к БТР, увозившему остатки морпехов в тыл. За бронетранспортёр, словно телка на верёвочке, цепляли уазик с выбитым глазом-фарой. Вывернутые внутрь колени передних колёс подтверждали истину, что на войне железу порой достаётся больше, чем человеку.
Маадыру, направлявшемуся к своим окопам, солдатский уазик напомнил бабушкиного козлика. Похлопал и его по лбу, и извазюканного в грязи, некогда зелёного «Москвича», непонятно каким макаром затесавшегося в боевые порядки.
В траншее, за ночь тронутой щетиной инея, оглядел нарезанный его отделению сектор стрельбы - от изгиба лесополки до выгоревшего до металлических костей польского бронеавтомобиля. «Поляк» наверняка мечтал доехать если не до Москвы, то хотя бы Луганска, но украинская распутица всосала его в грязь по самое брюхо, а лётчик подбитого «Су-25» направил горящий штурмовик к неподвижной цели. Почему не катапультировался сам, никому не ведомо, но воткнувшийся в землю хвост самолёта стал и памятником лётчику, и ориентиром на карте пехоте...
На краешке пулемётного гнезда подброшенным кукушонком лежал Журавко. Пальцы сжимали бинокль, но майор отрешённо смотрел поверх окуляров, и стоящий рядом у пулемёта «Ничей» мимикой предупредил: лучше не трогать.
Майор, как и положено в армии, тронул подчинённых сам:
- Дома не обстреливать!
До ближайшего села было ещё топать и топать, даже в бинокль оно еле просматривалось, но психолог посчитал нужным дополнительно пригрозить:
- Я сказал!
Побарабанил пальцами по затылку автомата, поправил на карабинчике потерявшего в переездах стеклянный глаз зайца. Прошептал «Эх, Украинушка» и пошёл дальше по траншее. На войне цивилизация земляная, из нор и окопов, а обиходить надо, как хоромы…
Маадыр улёгся на освободившееся место, огляделся. Поле перед окопами припорошено снегом, гуще по бороздкам прошлогодней пахоты. Три водяные проплешины в низинах блестят льдом. Это у них в Туве снега ещё по колено, а тут первый же солнечный день ухватит весну за хвост. Распутица для солдата вообще-то благодать, в атаку не ходить, война переходит к артиллерийским дуэлям. В этом своя выгода: пустые снарядные ящики идут и на лежаки, и на тумбочки, и на укрытия, и на растопку. Главное, выцыганить у пушкарей тару в числе первых.
- Что начальство? - поинтересовался более конкретными вещами «Ничей».
Новостей сержанту от начальства достаётся с гулькин нос, они отсекаются на батальонных, ротных и взводных подступах.
- Быть готовыми, - не подвёл командиров Маадыр. - Слушай, а ты чей всё же будешь? Не для протокола и лишних ушей, но всё же я твой командир. На всякий случай.
- Поволжье, - неожиданно легко согласился поделиться биографией «Ничей». Хотя того Поволжья – пять Германий, а в дельте Волги ещё три Прибалтики утонут, не успев подать сигнал «SOS». - Я просто дал слово директору завода не светиться.
- С чего такая секретность?
«Ничей» скосил глаз на сержанта. Осмотром удовлетворился, приоткрыл ещё пару страничек биографии:
- Завод оборонный, но по каким-то причинам не попал под санкции. А половина машин в цехах итальянские. Если узнают, что рабочие пошли на СВО, спохватятся. А оно нам надо?
Не дождавшись ответа, продолжил:
- Наших уже двое погибло. Хоронили без памятников и салютов. Вроде обидно, а… для блага Отечества. Такая геометрия войны.
- Так у тебя должна была бы быть бронь от мобилизации.
- А я деньжат подзаработать…
Хотел ещё что-то добавить, лукавое, уже и глаза прищурил, но сзади в траншею посыпалась земля, вслед за ней на «ноль» спрыгнули Брусникин, бородатый морпех с шевроном Спаса Нерукотворного на бронежилете и облачённый в новенький, ни разу не стиранный камуфляж офицер с орденскими колодочками под распахнутым бушлатом. Наградами в окопах никого не испугать, значит, из числа гастролёров, желающих отметить своё присутствие на войне, взять справочку и обратно в Москву, выбивать медаль участника спецоперации.
Гастролёр привычно вскинул бинокль. Любоваться пятикратно увеличенными пейзажами не стал, передвинул их на две риски в зеленоватых иллюминаторах вправо от самолёта. И тут же вытянул шею, приближая на её длину лесополосу. Заорал:
- К бою!
Морпех вырвал у него бинокль, но обзор перекрыл разрыв «польки» - бесшумного польского миномёта. Бутоны, словно подземные гейзеры, один за другим стали вырывались из ближней водяной проплешины.
- Подловили, гады, - морпех уложил ствол автомата в рогатину, воткнутую на гребне бруствера. Аккуратисты эти морпехи, лень им очищать автоматы от земли, обязательно надо уложить на блюдечко с голубой каёмочкой. – Ждали, ждали пересменку.
В промежутках между разрывами на подмогу скатился «Ветер».
- Эх, пальцы как карандаши, - ефрейтор передёрнул затвор перепаханной шрамами ладонью. – Ни за горло гадов не схватить, ни за грудки…
- Приготовиться к бою, - прокричал вправо-влево морпех. Более всего этой команде, похоже, обрадовался Брусникин, с которого снималась ответственность за первый бой. Хорошо, как хорошо, что моряки не успели уехать. А подбитый уазик он отремонтирует, не из такого фарша после аварий конфетки в мастерской делали…
Источник: Российский писатель
