Скифы как «душа» русского народа

Страны и народы со сложным этнокультурным генезисом и длительной историей нередко имеют двух- и более «слойную» идентичность и альтернативную номинацию. Например, Франция и Галлия, Британия и Англия, Германия и Пруссия, Иран и Персия, Турция и Османская Порта. Русь, Россия тоже относится к их числу. Как правило, альтернативная номинация связана с сошедшими с исторической арены этносами, растворившимися в рамках этногенеза большого народа или нации.

Александр Мыльников отмечает, что «этносы, прекратившие самостоятельное бытие, полностью по большей части не исчезают, но входят в состав сменивших и поглотивших их новых этнических общностей — например, кельты в Великобритании и Франции, славяне в Северной Германии, аланы на Кавказе... Рудименты культурной традиции или, по крайней мере, исторические воспоминания о ней при возникновении благоприятных для этого обстоятельств способны оживать (либо оживляться)».

В восточнославянской, русской истории таких этносов было множество: анты, кривичи, радимичи, северяне, вятичи, чудь, меря, мурома, голядь и другие. Но не каждый из них оставил свой след в виде некой длящейся культурной традиции, с которой связывается «душа» народа, второе имя или отличительные черты национального характера.

С поэтической подачи Александра Блока для Руси, России таким народом, а точнее этническим сообществом, большим союзом племен можно считать скифов. Географическая протяженность скифо-сибирского мира от Карпатских гор до плато Ордос недалеко от Тихого океана, совпадающая со степной и лесостепной зоной Северной Евразии, имеющая хронологические рамки между VIII–II вв. до н.э., является своеобразной скрепляющей «осью», вокруг которой в пределах исторической России в дальнейшем складывалась история восточнославянских, тюркских, финно-угорских, кавказских и других народов.

Политическое, языковое, культурное и религиозное влияние ираноязычных скифов, сарматов, алан на праславян было особенно плодотворным. Наиболее убедительными гипотезами о происхождении славянских языков представляются те, которые признают решающее иранское влияние на выделение праславянских диалектов из балто-славянской языковой общности (ср. мнение В. Пизани: «славянский — это иранизированный балтийский»). Василий Абаев связывал возникновение фонемы h/γ (фрикативный г) в славянских языках со скифским влиянием в бассейнах «скифских» рек: Днепра, Дона, Днестра, имеющих названия иранского происхождения.

Этнические контакты скифов с балто-славянами или праславянами были тесными, длительными и хорошо фиксируются археологически. Милаградская и юхновская культуры железного века лесной зоны Среднего и Верхнего Поднепровья имеют скифоидный облик, их создатели воспринимались Геродотом как скифы-земледельцы, и они, вероятно, принадлежали к суперэтносу, складывающемуся вокруг Большой Скифии. Позднее носители этих культур, черезполосно проживавшие со скифами, станут субстратом, на котором в Полесье формировались достоверно славянские памятники. Интересна в этом смысле легенда о происхождении деревни Холмеч в Речицком районе Гомельской области, которая входит в ареал этих культур. Народное сознание связало название Холмеч с холмом и воткнутым в него пришлым воином мечом. Это воспроизводит схему скифских святилищ, посвященных богу войны Аресу согласно описанию Геродота: холм, покрытый хворостом, и воткнутый в него меч.

Также любопытно предание об основании города Турова из «Повести временных лет»: «Бе бо Рогъволодъ пришелъ и-зморья, имяше власть свою в Полотьске, а Турь Турове От кого же и туровци прозвашася». Легендарный князь Тур имеет прямые аналогии в иранской традиции — это имя известно уже в «Авесте», в «Шахнаме» — это один из сыновей мифологического царя Феридуна, разделившего мир между ними. Тур получает страну Туран, название которой и ее жителей — кочевых иранских племен (туры, туранцы) — происходит от его имени. С названием туры, по одной из версий, связано и происхождение этнонима тюрки , а типологически туровцы также соответствует наименованию индоарийского народа турвашы (turvaśa), известного из «Ригведы». Скифские параллели имеет и этногенетическое предание о происхождении белорусов от первопредка Белополя. Его имя и сюжет про распределение наследства от отца имеют соответствия в ареале индоиранских культур. Основа имени -поль коррелирует с сообщением Диодора Сицилийского о происхождении скифов от братьев Пала и Напа, сынов Скифа, от этих братьев ведут свое начало два народа — палы и напы. Мотив распределения отцом наследства между своими сыновьями также известен у скифов (ср. дележ наследства Таргитаем между сыновьями Арпаксаем, Липоксаем и Колаксаем).

Иранско-славянский симбиоз предполагается для ряда археологических культур, связываемых с ранними славянами или их частью: черняховской и пеньковской. С ними связывается и появление первых славянских этнонимов индоиранского происхождения: анты (ср. дринд. anta — конец, край, др. иран. antas — конец, край, antyas — что находится на краю, осетин. attiiya — задний, сзади; исходя из чего этноним анты можно перевести как «живущий на краю, окраине, пограничный житель», что коррелирует с позднейшими названиями Украина, украинцы в том же регионе) , хорваты (ср. авест. haraiva, др. перс. haraiva как название области Ариана, др.-перс. Harauvatis, Harauvatiyā как имя древней Арахозии, производные от иранской основы hara, haraiti — гора, возвышенность), северяне (от иран. *seu-, *sew — черный; примечательно, что название северян, видимо, представляет собой иранско-славянский лингвистический дуплет — север в представлении древних иранцев обозначался черным цветом, северяне были «северным» племенем только с точки зрения более южных иранских народов, о связи черного цвета с северянами говорит название их племенного центра — города Чернигова с его легендарным основателем князем Черным и знаменитой Черной могилой), радимичи (от скифской основы radam — первый, первенец), сербы (ср. название иранского племени serboi античных источников) .

Фундаментальное значение иранского фактора для последующего развития русской цивилизации отмечал Георгий Вернадский , а Владимир Топоров полагал, что «Древняя Русь и — шире — вся Slavia с определенной точки зрения могут пониматься как западная провинция великого индо-иранского культурного круга». О значительном иранском влиянии на духовную культуру ранних славян свидетельствуют их религиозные представления. В славянских языках, очевидно, под воздействием иранских религиозных представлений произошла замена общеиндоевропейского термина для обозначения божества *dyēus на иран. baga-, baγa — бог, доля, богатство, что коррелирует с иранской классификации высших существ daeva — демон, bаγа — бог. Иранская пара отображает дуалистическое противопоставление бог (добрый) — демон (злой). Это противопоставление отражается в славянских теонимах киевского пантеона князя Владимира и упоминаемых в «Слове о полку Игореве»: Дажьбог—Стрибог (от иран. *duž-baγa — злой бог, *srī-baγa — добрый бог).

Достоверные иранские или индоиранские этимологии имеют и другие славянские божества: Хорс (от сармато-аланского *Xors/*Xūrs — Солнце-царь, отсюда же и русское хороший), Сварог (от др.-инд. svarga — небо), Семаргл (ср. иранские мифологические персонажи, обозначающие птицу вроде грифа, которая почиталось как божество-посредник между мирами: Sīmurγ, Sīnmurγ).

Кроме теонимов, не менее значимым индоиранское влияние было на соответствующую славянскую терминологию в сакральной сфере, например, слав. věra, от которого произошли русское вера, польское wiara в религиозном смысле соответствует иранскому var-, обозначающему религиозный выбор между добром и злом, а позже и религиозное верование в целом . Иранским влиянием могут быть объяснены и целые сакральные формулы бога ради (bagahja radi — аналогичное по смыслу выражение из настенной надписи персидского царя Дария), слава/хвала богу (от аланского χvāryā — слава).

Вероятно, общеславянское наименования рая также является заимствованием из иранского ray — небесное сияние, блаженство . В связи с этим образом рая любопытна культурологическая черта, замеченная Олегом Трубачёвым: в Западной Европе название «рая» было заимствовано с приходом христианства из греческого, а народными, дохристианскими там оказываются названия «ада» как «нижнего, пещерного мира», славяне же унаследовали из дохристианской древности понятие светлого «рая». Народность идеи и термина «ад» на Западе и, наоборот, народность идеи и термина «рай» на Востоке являются кардинальным отличием, из чего лингвист делает вывод о светлости православия и оптимизме православной архитектуры как возможном проявлении славянского дохристианского наследия, не знавшего посмертного возмездия .

По мнению Вяч. Вс. Иванова, славянские языки, во всяком случае в отношении таких семантических полей словаря, как религиозное, можно признать иранизированными . Действительно, весьма специфичен характер заимствований и связей праславянских диалектов: религиозные и сакральные термины в основном из иранских, технические бытовые термины — из германских языков говорят нам об изначально «евразийском», западно-восточном симбиотическом характере славянского этно- и лингвогенеза, на что указывал Николай Трубецкой: «“душой” славяне тянулись к индоиранцам, “телом” в силу географических и материально-бытовых условий, — к западным индоевропейцам» .

Своеобразная «сдвоенность», амбивалентность славянского этногенеза, фиксируемого лингвистами, совпадает с раннеисторическими источниками. Римский историк Тацит сомневается, относить ли венетов, в которых не без оснований видят ранних славян, к германцам (условно — европейцам) или к сарматам (выходцам из Азии). Согласно мнению Дмитрия Мачинского, «изначальна особая роль контактов славен и с ираноязычной степью, и с лесными германцами бассейна Балтики с попеременным преобладанием то первого, то второго. Само двойственное античное именование “Европейская Скифия (Сарматия)” для огромной территории между Вислой и Доном уже предопределяет известную двойственность в истории славян и Руси» . При этом и позднее родственные венетам анты на рубеже IV–V вв. вступают на стороне гуннов против готов, а славяне в VI–VII вв. являются союзниками авар и болгар при нападениях на Византию.

Значительное индоиранское влияние на славянскую мифологию и мировоззрение позволили Вяч. Вс. Иванову сделать вывод о включении их в круг «евразийской религии света», имеющий дуалистический характер с ярко выраженным культом светоносного, солярного божества . Дуалистическая космогония — мифологические представления о сотворении мира в результате сотрудничества небесного и хтонического персонажа (бога и черта, нередко выступающего в образе водоплавающей птицы или другого животного и достающего для бога землю из мировых вод) широко известны восточным и южным славянам, балтам, финно-уграм, тюрко-монгольским, некоторым иранским, палеоазиатским народам, американским индейцам, они практически не известны в Западной Европе и на Ближнем Востоке, что позволяет отнести этот мифологический пласт к далекой древности и связывать его происхождение с Северной Евразией .

Согласно Владимиру Топорову, у восточных славян проявляются многочисленные черты митраизма, в частности, речь идет о связи понятия мира как особой социальной единицы и индоиранского солярного бога Митры . Одной из характерных черт русской (восточнославянской) культуры, ее константой выступает совмещение в слове мир двух семантических понятий: 1) мир как вселенная, система мироздания; 2) мир как согласие, спокойствие, отсутствие войны и ссоры. Как определяет Юрий Степанов, «мир в древнейших культурах индоевропейцев — это то место, где живут люди “моего племени”, “моего рода”, “мы”, место, хорошо обжитое, хорошо устроенное, где господствует “порядок”, “согласие между людьми”, “закон”; оно отделяется от того, что вне его, от других мест, вообще — от другого пространства, где живут “чужие”, неизвестные, где наши законы не признаются и где, может быть, законов нет вообще, где нам страшно» .

Следы митраического комплекса и шире, индоиранских религиозных представлений, находятся не только у славян, но также у финно-угров (Мир-сусне-хум у манси) и сибирских народов, но именно славяне, скорее всего, испытали не просто воздействие иранской религии, а воздействие тех иранских религий, которые используют имя Митры в качестве названия бога Солнца. По мнению Вячеслава Иванова, «в иранском t теряется, то есть обычная иранская форма Mihr. Это h потом тоже потерялось и получилось Mir, то есть фактически славяне заимствовали иранскую форму без t» .

В связи с этим вероятным происхождением возможно рассмотреть и широко известный сегодня концепт Русский мир. Самое первое употребление этого термина фиксируется в памятнике древнерусской литературы XI в.

«Слово на обновление Десятинной церкви»: «...не только в Риме, но и повсюду: и в Херсоне и еще в Русском мире» . Его раннее возникновение и позднейшая популярность представляется далеко не случайной, укорененной в славянской языковой картине мира.

Наиболее распространенной этимологией многозначного термина русь считается германо-скандинавская: этносоционим, обозначавший гребцов, участников весельного похода при финском посредничестве попал в славянские языки: древнесеверн. rōþ(e)R — гребец; гребля; весло; плавание на весельных судах; > фин. ruotsi > древнерус. русь). В этой связи предполагается, что изначально в социальном плане русь — это только дружина князя, «воинство» и администрация, а «Русская земля», «Русь» — подвластная ему и его окружению территория, государство.

Параллельно «варяго-норманнской», северной теории происхождения и этимологии руси существует и «скифско-иранская», южная, с не менее давней традицией, идущей еще от Михаила Ломоносова. В последнее время очень интересное ее развитие предложил лингвист Олег Трубачев, который отмечает в Северном Причерноморье многочисленные реликтовые индоарийские топонимы с основой roká-, ruk- — свет, блеск или ruksá- — блестящий, и предполагает развитие *ruksa-/*ru(s)sa- > индоарийское *russa- — светлый, белый > русь и предполагает существование древней местной традиции называть Северо-Западное Причерноморье «Белой, Светлой стороной», связанной с обозначением западной стороны света у народов Евразии и восходящей к древнему уходу большинства индоиранцев на Юго-Восток, когда «Белая/Западная сторона» оставалась у них как бы за спиной.

Эта гипотеза соотносится с засвидетельствованными источниками фактами обитания в южнорусских степях племен, чьи имена созвучны имени позднейшей Руси, прежде всего, североиранских (сарматских) племен роксаланов и аорсов. Первый компонент названия роксаланов (иран. *ruxs-alan-) происходит от слова ruxs — светлый (иранская форма от *rauka-/*ruk-), от которого также происходит и название аорсов. Традиция именования земель, на которых обитали роксаланы и аорсы, «светлыми», «белыми», по всей видимости, восходит, по крайней мере, еще ко временам индоиранского языкового единства.

Южную, иранскую гипотезу о происхождении Руси принял известный археолог Валентин Седов, который видит ее локализацию в волынцевской культуре V–IX вв., образовавшейся в результате славянско-иранского симбиоза и соответствующей Русскому каганату. Если само существование Русского каганата как государственного образования является все же гипотетическим, то титул «кагана русов», «русского кагана» известен в западных, восточных и древнерусских источниках.

Этот титул верховного правителя русов, очевидно, заимствован у тюрок, наиболее вероятно, у хазар и весьма примечательно, что Киевский митрополит Илларион в «Слове о законе и благодати», созданном около 1040 г. называет князя Владимира, равно как и правившего в то время Великого князя Ярослава Владимировича, «каганом». Как отмечают авторы «Новой имперской истории Северной Евразии», видимо, православному митрополиту Иллариону было понятно, что созданное Владимиром единое культурно-политическое пространство, объединяющие разные племена и политические союзы, несопоставимо с обычным, даже очень большим княжеством, и потому его правитель «достоин высшего титула Северной Евразии: каган».

При этом сам князь Владимир в силу характера своей политической и религиозно-реформаторской деятельности (создание из разрозненных племен и культов нового объединяющего политического и религиозного мира), по мнению Георгия Вернадского, воплощал правящего Митру (в пользу этой гипотезы говорит и народная этимология имени Владимира — «владетель мира» и былинный эпитет — Владимир Красное Солнышко). Иранский сакральный фон мог быть одним из факторов выбора Владимиром именно восточной версии христианства, Православия. Но и в христианскую эпоху одной из наиболее специфичных черт русской (восточнославянской) культуры является ее полярная дуальность, основные культурные ценности (идеологические, политические, религиозные) в эпоху русского средневековья располагаются в двуполюсном ценностном поле, разделенном резкой чертой и лишенном нейтральной аксиологической зоны. Эта черта существенно отличает русскую культуру от западноевропейской, где присутствует третий, нейтральный элемент (например, в религиозном сознании это чистилище наряду с раем и адом) и, вероятно, своими глубинными истоками она восходит к иранскому религиозному дуализму.

«Евразийский» след прослеживается и в более поздней титулятуре московских царей, когда появляется образ Белого Царя Руси, происхождение которого связывается индо-иранским корнем: «Если принять во внимание попытки сопоставления понятия “русь” с дославянской лексикой сарматской эпохи, то мы обнаружим сходство его с ираноязычным эпитетом ruxs, rusan, rus, ruxn (светлый) и с индоарийским ruksa, ru(s)sa (светлый, белый). Вероятно, можно видеть первооснову семантики выражения “белый царь” в древнейших архетипах, которые формировались в ранней истории индоевропейцев Евразии и позднее были унаследованы славянами».

Как бы ни решался вопрос об этимологии и происхождении руси — в пользу скандинавского или иранского, возможно говорить и о «встрече северного и южного названия русь». Дуалистический синтез двух начал: леса и степи, севера и юга, скандинавских русов-гребцов и славяно-иранских русов, видимо, и стал точкой отсчета нового, русского этапа в истории восточных славян, имевшей судьбоносные последствия. Как отмечает А. Головнёв, «сдвоенная магистральность русской культуры, вобравшей в себя традиции нордизма и ордизма, а также славянскую локальную адаптивность, стала двигателем эпохальной экспансии, приведшей к образованию России и до сих пор сохраняющей ее на просторах Северной Евразии».

Этот объединительный русский импульс оказал самое непосредственное влияние на исторические судьбы Белой Руси, чья территория объединяет два больших ареала: Циркумбалтийский и Циркумпонтийский, граница которых по диагонали примерно поровну делит современную Республику Беларусь. Это деление соответствует природному — бассейны Балтийского и Черного морей, разделу между геологическими плитами Фенно-Скандией и Сарматией, этнокультурному — балто-славянский Северо-Запад и иранско-славянский Юго-Восток, антропологическому — валдайский и полесский антропологические типы, а также отчасти раннеполитическому — зона варяжской дани, куда входила племенная территория кривичей и зона хазарской дани, включавшая радимичей. Восточнославянская экспансия и русская государственность неразрывно соединили эти ареалы в одно целое.

* * *

Заслуживает отдельного рассмотрения и происхождение самого хоронима Белая Русь. Название Белая Русь впервые фиксируется в латинской форме Alba Rusсіa в анонимном географическом трактате «Начало описания земель» (Incipiunt descriptiones terrarum), созданном около 1255–1260 гг. и найденном в Ирландии. Возникновение термина и его закрепление в средневековой европейской географии связывается с представлениями схоластов о мифической стране Албании («Белой»), которая, вероятно, являлась контоминацией осетинской Алании («Кавказской Албании») и северной Албании вепсов у Финского залива.

В венгерских источниках XIV–XV вв. Белая Русь фигурирует в качестве названия Галицко-Волынской земли. Олег Латышонок полагает такое значение изначальным, выводя его от «белых хорват» — названия предков населения Галича, трансформировавшейся в Венгрии в «белых русинов» в связи с претензиями королевича Кальмана на галичский трон в 1210–1220 гг., Alba Rusсia автора «Описания земель» — также Галицко-Волынская держава (включая Брестскую, Турово-Пинскую и Новогрудскую земли), при этом белый цвет рассматривается якобы как символ признания жителями этих земель верховенства папы римского и принадлежности к Европе. Аналогичные выводы декларирует и Алесь Белый: «название “Белая Русь” свидетельствует про связанность ее исторической судьбы с судьбой европейской цивилизации».

Отождествление названия «Белая Русь» с наследием европейской цивилизации, латинским миром представляются нам научно некорректными, скорее, примером некритически воспринятого европоцентризма, в связи с чем стоило бы отметить, что «хотя использование цветовых различий для обозначения сторон света известно и в языках средневековой Западной Европы, тем не менее большинство ученых в настоящее время склоняется к точке зрения, согласно которой в Центральную Европу характерная для азиатских культурных традиций цветовая символика сторон света проникла под влиянием степных кочевников Евразии во времена переселения народов».

На наш взгляд, источник «Белой Руси» как этногеографического образа, как и предлагал в свое время Георгий Вернадский, следует искать в связи ирано-сарматским влиянием (вспомним аорсов, роксолан, тех же белых хорватов). Примечательно, что с последней четверти XVI в. (лекции итальянского гуманиста Помпония Лета, поэма Маттео Боярдо «Влюбленный Роланд», карта мира Генриха Мартелла) название «Белая Русь» используется в отношении низовьев Дона и Днепра — давней вотчины кочевых иранских племен.

При этом, учитывая вероятную иранскую этимологию самого названия Русь как «белой, светлой», возможно, мы имеем дело с лингвистическим дуплетом, а Белая Русь — это Белая Бель, Белый Свет, страна, изначально локализованная в местах проживания древних индоиранских народов — в Северном Причерноморье. В пользу такого предположения говорит тождественность в итальянском источнике начала XIII в. русов и албанов (белых). В этом случае историю возникновения образа и названия Белая Русь, закрепления его в европейской географии следует рассматривать именно как евразийский феномен.

Иранский, скифо-сарматский фактор в этой перспективе становится своеобразным ключом к пониманию единства Северной Евразии, в том числе этногенеза восточных славян и становления большого русского этнокультурного массива. Исторические скифы исчезают, «растворяются» в различных народах, перевоплощаются в них, ославляя при этом многочисленные следы-подсказки, указывающие на первоначальный источник. По мнению Владимира Топорова, это, прежде всего, лингвистические и мифологические следы:

«В сложной картине соотношения евразийских культурно-исторических и языковых элементов одним из существенных ориентиров следует считать иранизмы, широко представленные в разных традициях к северу (а также к западу и к востоку) от иранских территорий (балты, славяне, кавказские народы, финно-угры, тюрки, енисейцы, тохары, тибетцы, монголы и т. п.). Иранский культурный комплекс, в основе которого лежал весьма устойчивый дуалистический принцип, оказался способным к исключительно мощной и направленной иррадиации тех или иных своих элементов... именно иранизмы позволяют уточнить ряд хронотопических характеристик широчайшего ареала и соотнести тем самым разные этнокультурные комплексы внутри евразийского макросоюза. Такая возможность открывается, между прочим, и потому, что иранизмы в указанных традициях обнаруживают довольно очевидное единство, которое было предопределено достижениями иранского религиозного гения, с одной стороны, и исключительной восприимчивостью к иранским влияниям близких и дальних соседей — с другой».

Скифам как символу эпохи иранского господства в Северной Евразии, несмотря на исчезновение с исторической арены, в результате контактов с соседними письменными цивилизациями повезло остаться в качестве устойчивого образа всего этого огромного пространства — Скифии. Cкифия древних эллинов, делившаяся на Европейскую и Азиатскую, но при это остававшаяся для них чем-то единым действительно, была их гениальной интуицией, что отмечал Дмитрий Мачинский и дополнял эту интуицию своей историософской проекцией: «политическим воплощением единства всей Скифии в границах, намеченных античной географией, становится в XVII–XIX вв. Российская империя и ее наследник СССР».

Очевидно, что уже для автора «Повести временных лет», унаследовавшего через византийское посредничество античные представления о Скифии, ее амбивалентной природе, конструирующего основные элементы зарождающейся восточнославянской (русской) идентичности, образ «Великой Скуфи» стал тождественен «Руси». И в этом смысле можно согласиться с тем, что «Скифия — степная полоса от Дуная до Алтая, являясь географическим телом образа, превратилась в хорду геополитического тела Российского государства, к которой прикреплены все остальные его части. Поэтому скифы остаются стержневым образом России, который не только поддерживает геополитическое тело России и, многократно отражаясь в ее бесчисленных связях с миром, создает тот оптический эффект, который называется Российской империей».

«Скифскость» через языковую картину мира, структуры мировоззрения, литературные и геополитические прозрения становится неким неотъемлемым атрибутом русскости в самом широком ее понимании. Как совершенно справедливо замечает Дмитрий Замятин, именно «скифский» культурный, историософский, метафизический «сдвиг» стал толчком и для евразийского движения, возникновения образа России — Евразии в начале XX в. Связанность и сопричастность «скифского» и евразийского характерна также для культурно-идеологического ландшафта России нашего времени.

Почему современные Россия, Украина и Беларусь — это все же не Европа, не часть евроатлантической цивилизации? Не потому ли, что уже в античные времена они воспринимались настоящими европейцами своего времени (греками и римлянами) как нечто особое, отдельное — Скифия, Сарматия, весьма условно разделенное на Европейскую и Азиатскую части, но внутренне единое, гармонично сочетающее то и то, говоря современным языком — как Евразия.

Триада этногенетических, историософских, геокультурных образов: Скифия — Русь — Евразия, в той или иной степени присутствует в сознании всех трех восточнославянских народов, к ним апеллируют, конструируя современные модусы национальной мифологии и идентичности и в этом, на наш взгляд, заключен их созидательный потенциал, по крайней мере, для символического примирения в российско-украинском конфликте и преодоления раздробленности Русского мира.

Об авторе

Дзермант А. В.