НА УЛИЦАХ КАЗАНИ
Я столько раз гулял родной Казанью,
пройдя ее из края в край пешком,
читая зданья, будто лет сказанья,
и говор улиц слушая тайком.
Ночной порою, в шорохи вникая,
я часто слышал: камни мостовых —
мне что-то шепчут голосом Тукая,
словно читают его новый стих.
На кружевах чугунных ограждений
цветут цветы. И из былых эпох —
как из домов — ко мне выходят тени
тех, кто для всех когда-то был как Бог.
Гул сотен лет витает над садами,
и в мою грудь вплывает жизни суть:
чтоб слить себя с великих дел следами —
борись за край свой, патриотом будь!..
Я вновь и вновь иду родной Казанью —
вот площадь, спуск, знакомый поворот...
Проходит все. Но никогда, я знаю,
моя любовь к Казани не пройдет!
Перевод с татарского Николая Переяслова
НА ТЕПЛОХОДЕ «ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ»
Нет, не Волги водоворот, —
волей сжатое время течет.
Под его поднырнув волну,
думы мчат мои в глубину.
Век за веком, как пласт за пластом,
словно мысль, прохожу напролом.
И нежданно — из небытия —
натыкаюсь на два копья:
Пересвета и Челубея...
Кровь течет, на свободе алея...
Где — вразлет — встали два копья.
Между ними — щитом и я!
Эти копья сломались во мне,
но концами торчат извне...
Пересвета потомок — мой друг.
Нашу дружбу не взять на испуг.
Он о предке, как я, не забыл...
А под ветром растет чернобыл.
Там, где пали два богатыря,
восстает молодая заря.
Я не чувствую боли в себе
и ни в теле своем, ни в судьбе.
Но не смейте, обидев меня,
стронуть с места два этих копья!..
Перевод с татарского Анатолия Парпары
МЕЖДУ ДВУМЯ ПЕСНЯМИ
Усну под пенье соловья,
проснусь кукушкою разбужен...
Так и живу на свете я,
двух песен графику послушен.
В столицах — шум, шуршанье шин.
Толпа. Тоска о ветре вольном.
Тут даже камню без души
и то порой бывает больно!
И все же жизнь — бесценный дар,
пока ты видишь, дышишь, слышишь
и твое сердце — как радар,
что ловит зов, летящий свыше...
Перевод с татарского Николая Переяслова
* * *
Лилии Харисовой
Дом без тебя — как будто дом не мой.
Как холодны глаза такого дома!
Откроешь двери, входишь, как чужой,
а за дверьми все чуждо, незнакомо.
Но если дома ты — твои глаза
меня берут в целебные глубины,
со мною происходят чудеса,
мы воскресаем, если мы любимы.
Я без тебя представить не могу,
чтобы меня из дома выносили...
Душа вспорхнет — перелетит в строку,
заплачет, словно дверью прищемили.
Перевод с татарского Станислава Куняева
НЕВЫСТРЕЛЕННОЕ СЛОВО
Я не орал на площадях и на
сколоченной умельцами трибуне.
Слова копились, будто стрелы, втуне,
а на глазах менялись времена.
Померкли затаенные слова;
и стали ядом; в кровь легко проникли.
Вот — перемены... Снова... В каждом цикле
тревогу чую... Кругом голова...
А по ночам, когда ищу ответы,
раскаяний ко мне приходит вал...
От стрел непущенных охотник погибал.
От слов своих немолвленных — поэты.
Перевод с татарского Ивана Тертычного
ПУШКИН В КАЗАНИ
(Сентябрь 1833 года)
Взволнован был Тукай и поражен,
когда в Казань въезжал впервые он.
И вырвалось из сердца у Тукая:
«Казань, ты светозарна, дорогая!..»
А почему ж душевной пары строк,
в Казань въезжая, Пушкин не изрек?
Тогда стоял сентябрь, пестрели дали
и в сумерках вечерних пропадали.
Быть может, та осенняя пора,
источник вдохновенья для пера,
так русского творца заворожила,
что речи на короткий срок лишила?
А может, как и многие места,
Казани не заметил он тогда.
Да и казанцы Пушкина едва ли
заметили в ту пору и узнали.
Но ни ему укора нет, ни им.
Зато теперь он стал для них своим.
И в очаге татарском вспыхнет снова
живое пламя пушкинского слова.
Перевод с татарского Валерия Шамшурина
МЕСТО ДУЭЛИ
Хоть сердцем я и рвался в облака,
но не взошел на гребень
к высям вечным,
ведь камни у подножья Машука
меня назвать могли бы
бессердечным.
Здесь у подножья
брезжит слабый свет,
и ближе звезды с траурного места:
площадка эта, где убит поэт,
надмирней,
чем вершина Эвереста.
Отсюда мир открыт во все концы.
Сюда, с лучистым звездным ветром споря,
земные бури — черные гонцы —
несут людскую боль и вести горя.
Сквозь линзу — свыше века толщиной —
я вижу, как,
недужное любовью,
поэта сердце бьется предо мной.
И кровь его с моей смешалась кровью.
Пою о вечном обращенье дней.
Но там, где пал поэт,
не зная смерти,
тень и моя среди других теней
упала на святые камни эти...
Перевод с татарского Равиля Бухараева
ПОЧЕМУ?..
«В Хороссане есть такие двери...»
Сергей Есенин
Почему же ты, брат, не заехал ни разу в Казань?
Почему не свернул с колеи, убегающей прямо?
Здесь такое же небо, какое течет на Рязань,
и такие ж березы, и крытые золотом храмы.
Наши двери от века висели в домах без замков,
лишь скрипучие петли из меди при этом имели,
чтобы слышать, как гость,
завернув к нам с ночных большаков,
их рукой открывает, добравшись счастливо до цели.
Если б ты их открыл — засвистели б они соловьем,
и татарочка юная встретить тебя поспешила.
В коридоре ночном вы столкнулись бы с нею вдвоем,
и тебе б она взглядом себя целовать разрешила!..
Хороссанские пери, укрыв под чадрою лицо,
прячут истинный лик свой, навек оставаясь загадкой.
А красотки Казани, взбежав на резное крыльцо,
дарят взгляд-поцелуй, оглянувшись на гостя украдкой.
В сотый раз твои книги читая в ночи для души,
я и ныне ищу в них приметы родных мне татарок.
Хороссанские пери — не спорю, они хороши,
только взгляд у татарок — и жгуч и, как молния, ярок.
Почему же ты, брат, не увидел в окошке наш свет
и, маршрут изменив, не доехал до наших предместий?
Не бывает незваным вовек в нашем доме поэт,
потому что поэт — это посланный Богом к нам вестник...
ЗАБОТА О КОРНЯХ
Листья падают, падают, падают,
говоря о предзимней поре.
Каждый лист полон собственной правдою,
каждый лист — словно весть о добре.
Еще рек не сковало морозами
и бегут ручейки во всю прыть.
Но деревья не зря листья сбросили,
а — чтоб корни ковром их укрыть...
* * *
По мраморным ступеням я спускаюсь,
и, опускаясь, в думе поднимаюсь:
Хребты, болота, хляби — позади.
Трепещет сердце, голова гудит...
Устали руки, голова устала,
изведал все, трудясь в пути немало.
И подустал... Но это ничего...
Я гласом стал народа своего.
Перевод с татарского Николая Переяслова