Я связь миров повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь — я раб —
я червь — я Бог!
Г. Р. Державин
Тема космоса для русской православной духовности совпадает с судьбой творения. Тварная вселенная, имеющая свой бытийный центр в человеке — таков религиозно-философский горизонт этого вопроса в России.
Космический масштаб человеческого существования заявлен, как известно, уже во второй главе Книги Бытия, где Адам призван дать имена всем зверям полевым и птицам небесным1. Между Богом, человеком и миром устанавливается сущностная связь, не прерываемая даже грехопадением. По словам апостола, «тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих»2. Космический статус человека есть прямое выражение его онтологической центральности в мироздании. В феномене человека символически представлены все его уровни — от богоподобного до ничтожного. Все, что есть на небе и на земле, имеет в человеке свое метафизическое соответствие, и потому судьба мира есть в конечном счете судьба антропологическая: как распорядится человек, так и будет.
Высота духовного чина тварного космоса подчеркнута в Православии таинством Евхаристии, где хлеб и вино (типично космические символы) пресуществляются в тело и кровь Христовы, преподаваемые всем крещеным мирянам — а не только клиру, как в католичестве. Православная Церковь освящает воду, злаки и плоды. Христиане хоронят своих усопших в земле, запечатывая гроб до второго страшного пришествия Христова, когда мертвые встанут из могил не чистыми духами, а телесно. Если, к примеру, буддисты рассматривают физическую структуру мира как иллюзию, майю, которую следует преодолеть в нирване, а тело сжечь в огне, то православие любит телесный космос как Божие произведение, на котором лежит его благодать. У одного из основоположников православного исихазма св. Григория Синаита читаем: «Совершающий в духе восхождение к Богу как бы в некотором зеркале созерцает всю тварь световидною, то ли в теле, то ли вне тела, пока какое-нибудь препятствие, возникающее в это время, не заставит прийти в себя»3. «Неподобным подобием» этой световидной — райской — твари является любая православная икона, или сам храм как «корабль, плывущий по морю существования».
Таким образом, русский космизм как мировоззренческая, художественная и научная позиция имеет свой источник в мощной православной духовной Традиции. Если говорить о Новом времени, то вся поэзия А. С. Пушкина, к примеру, представляет собой религиозный акт благодарения — «глубокий вечный хор валов, хвалебный гимн отцу миров». Гениальную поэтическую формулу русского космизма дал Федор Тютчев:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Буквальное продолжение этой мысли мы найдем в философской прозе Ф. М. Достоевского: «Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчела золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами. Все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к Слову, Богу славу поет»4. Со своей стороны, Лев Толстой эпически описывал Войну и Мир именно как вселенский хор одушевленных и неодушевленных существ, образующих собой многоголосое и вместе с тем согласное и стройное звучание.
Особую главу в русском космизме представляет собой так называемая «софиология». В концептуальном плане она близка европейскому романтизму, с той, однако, существенной разницей, что идея Софии-Премудрости развивалась русскими мыслителями на почве православной мистики, а не протестантского рационализма. У Владимира Соловьева, например, София есть замысел Божий о творении, душа мира, осознающая себя в человеке, в то время как в германском идеализме в человеке осуществляет себя сам божественный разум. Во многом Соловьев предвосхитил современную идею коэволюции — совместного развития природы и культуры на почве общего их метафизического истока. Если на Востоке, с точки зрения Соловьева, преобладает традиционно-страдательный (пассивный) тип подчинения человека природе, а на Западе, наоборот — «фаустовское» завоевательно-победительное начало, то единственно в Православии утверждается идеальное соcтояние природы — такое, каким оно должно стать через человека5. У о. Павла Флоренского и о. Сергия Булгакова образ Софии расширяется до пределов всего космоса, так что Булгаков даже называет свое учение «христианским материализмом», вплоть до эстетических и эротических аспектов последнего. В этом же ключе развивается о. Сергием Булгаковым «Философия хозяйства», задача которой состоит именно в обосновании любовного выхаживания природы со стороны человека, а вовсе не «пытания» ее в целях грубого корыстного использования. Наконец, уже в советское время крупнейший русский мыслитель ХХ века А. Ф. Лосев разрабатывал всесторонний религиозно-философско-культурологический синтез указанной темы. Я приведу здесь только один образец его полемики с позитивистским сознанием по поводу видимой «картины мира»: «Кто во что влюблен, тот и превозносит объективность соответствующего предмета своей любви. Вы влюблены в пустую и черную дыру, называете ее «мирозданием», изучаете в своих университетах и идолопоклонствуете перед нею в своих капищах. Вы живете холодным блудом оцепеневшего мирового пространства и изувечиваете себя в построенной вами самими черной тюрьме нигилистического естествознания. А я люблю небушко, голубое-голубое, родное-родное, синее-синее, глубокое-глубокое, ибо и сама мудрость, София, Премудрость Божия голубая-голубая, глубокая-глубокая, родная-родная. Ну, да что там говорить…»6.
Так или иначе, космическая составляющая может быть выделена почти во всех направлениях русского миропонимания. Философия, искусство и наука в этом пункте безусловно поддерживают друг друга. Особенно характерна в этом плане культура Серебряного века. Один из основателей отечественного символизма, В. Я. Брюсов, поэтически выразил в свое время не что иное, как теорию иерархически устроенного космоса:
Быть может, эти электроны —
Миры, где пять материков.
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков.
Еще, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет:
Там все, что здесь, в объеме сжатом.
Но также то, чего здесь нет.
Их меры малы, но все та же
Их бесконечность, как и здесь…
Сколь ни фантастична эта картина, ничто не мешает ее логически (и физически) мыслить. Согласно теории Большого Взрыва (в концепции креационизма — это акт творения), при возрасте нашей вселенной в 10-23 секунды ее размер равнялся примерно 10-23 сантиметра (диаметр атомного ядра). Более того, масштабы макромира (к примеру, человеческого тела) обладают приблизительно теми же степенями превосходства над масштабами микромира (например, того же электрона), какими мегамир (например, галактика) превосходит человека. Все сказанное является отчетливой естественнонаучной параллелью идеи метафизического соответствия природы и человека (на языке современной космологии это называется антропным принципом). Выше я уже говорил о религиозных корнях такого воззрения — теперь следует остановиться на его цивилизационных и даже технологических выводах.
Самым решительным сторонником космизма как «общего дела» в России был, конечно, Николай Федорович Федоров. Скромный библиотекарь-аскет создал всеобъемлющую теорию, согласно которой человечеству во избежание Апокалипсиса необходимо с помощью интегральной науки воскресить умершие поколения («отцов»), и бежать вместе с ними от новоевропейского (новоязыческого) буржуазного уклада на другие планеты7. Его концепцию продолжил К. Э. Циолковский, предрекавший эволюцию человечества по направлению к «единому виду лучистой энергии», что принесет ему, по мнению этого учителя из Калуги, нескончаемое счастье. Пророчества Циолковского простирались до того момента, когда «люди посетят и изучат все планеты, несовершенные миры ликвидируют и заменят собственным населением. Окружат солнце искусственными жилищами, заимствуя материал от астероидов и планет»8. Как у Федорова, так и у Циолковского имел место несомненный сдвиг в сторону проективного конструирования космоса, своего рода космического дизайна, подчас прямо с нехристианским титаническим пафосом. В определенных отношениях эти ветви русского космизма идейно соприкасались с теософским наследием Елены Блаватской и оккультизмом Н. и Е. Рерихов, перекликавшихся, в свою очередь, с мистической антропософией Р. Штейнера. Парадоксальным образом почти все указанные течения пересеклись в первой четверти ХХ века в творчестве (и в самой личности) главного теоретика русского символизма Андрея Белого. Вот характерный фрагмент его размышлений 1921 года: «Тело телес наших — звездно. Оно — всюду и зримо только внутренним зрением. Силовой организм возводится к организму из света; из светочей сотканы силы; они — светосилы; из сил соткан мир»9. Коперник грядущих столетий докажет: то, что мы живем в вещественном теле, есть лишь «болезнь», иллюзия нашего сознания10.
При всей мистической заманчивости подобных утверждений, они представляют собой типично оккультное истолкование фундаментальных христианских истин. Согласно современным физическим представлениям, в нашей вселенной вещества примерно в миллиард раз меньше, чем излучения, да и сами вещи (рождающиеся в процессе саморазличения квантового вакуума) трактуются как непрерывная реализация возможностей электронных состояний атомов11. С позиций православного вероучения, подобное состояние материального мира, произведенного Богом из ничего, есть отнюдь не иллюзорное, а именно закономерное положение твари в условиях первородного (и личного) грехопадения. Взгляды отечественных космистов-«энергетиков», от Циолковского до Белого, по существу представляют собой разновидность древнего гностицизма, согласно которому «частицы божества» (пневматики) заключены в материальную тюрьму враждебного им начала, откуда они должны бежать всеми доступными им способами. С этой точки зрения, приход Спасителя в мир не только не улучшил, но наоборот, ухудшил его, так как способствовал указанному отрицательному онтологическому исходу.
Своего высшего развития эта вторая — условно говоря, мистико-технологическая — линия русского космизма достигает у В. И. Вернадского и в учении Рерихов. В первом случае мы имеем дело с дифференциацией научного знания, во втором — с интегральной внеконфессиональной проповедью. Николай и Елена Рерихи стали основоположниками оккультной школы мысли, обещающей своим адептам «чудесный ключ от Врат сокровенных». Вы не знаете границ вашего духа — пишет Рерих; «не знаете, через какие препятствия возносит вас собственный дух, чтобы опустить на землю невредимыми и вечно обновленными… Поэтому расширяйте сознание ваше путем очищения от губительных маленьких мыслей, от обычности, от стандарта. Маленькие мысли — достояние рабов. Будьте царями духа и раздвигайте пределы мышления вашего вплоть до планетарного»12. Нет в космосе рычага сильнее мысли, насыщенной психической энергией. Единственное, что привлекает авторов подобных призывов — это сила, магическая власть над землей и небом, люциферианское могущество. Следует помнить, что Люцифер в переводе на славянский — это Светоносец, Денница, звезда вечерняя и утренняя, падшая в искушении с неба и увлекшая за собой до трети ангелов и значительную часть людей. На этом пути нет различения духов — наоборот, есть тождество просветления и наваждения, падения и полета.
По форме далекую, но по существу близкую к рериховской позиции теорию космического ноогенеза сформулировал Владимир Вернадский — при том, что Рерихи жили в эмиграции, а академик Вернадский был общепризнанным авторитетом советской науки. Ключевая идея Вернадского — это учение о ноосфере как области воплощенного общечеловеческого разума, обретающего сверхпланетарные масштабы. По образованию Вернадский был геохимик, поэтому его трансцендирующие проекты направлены, так сказать, снизу вверх — от тяжких вещественных «планов бытия» ко все более утонченным квазиматериальным носителям разума. «Впервые в истории — писал Вернадский — человечество становится мощной геологической силой. Перед его мыслью и трудом становится вопрос о перестройке биосферы в интересах свободно мыслящего человечества как единого целого»13. В условиях геополитического господства СССР эта доктрина трактовалась как космологическая сторона коммунистического мировоззрения, в то время как в современных условиях она может квалифицироваться как интеллектуальный аспект мондиалистского «нового мирового порядка». К сожалению, из поля зрения Вернадского (как, впрочем, и Циолковского, и Рерихов) практически полностью выпала проблема религиозного качества (духовного выбора) космического ноогенеза. Между тем разум (мысль как энергетический источник) сам по себе может служить самым различным метафизическим целям — прямо говоря, как Богу, так и сатане. Трагедия духа в мире разума — это фундаментальная проблема человечества (как и отдельного человека) на пороге третьего тысячелетия христианской эры. Вселенский масштаб деятельности современного Homo Sapiens, помноженный на его греховную волю — вот что составляет ныне камень преткновения для всякой космологии, не отделяющей правого от левого и верха от низа. Достаточно сказать, что половину информации, циркулирующей по спутниковым каналам Интернета, составляют сообщения порнографического характера, а электронное и биологическое клонирование любой человеческой особи (киборг) грозит в недалеком будущем осуществить предельную цель «грешного бога» — получить в свое распоряжение вечность.
Не следует, однако, думать, что в ХХ веке русская мысль полностью распрощалась с образом мира как любимого (хотя и согрешившего) творения Божия, ради которого он не пожалел собственного Сына. Наоборот, на фоне технологических достижений современных людей — вплоть до атомной бомбы, сияющей ярче тысячи солнц — еще более возросла значимость православного мировидения как единственной духовной защиты, способной уберечь нас от внутренней и внешней катастрофы. Совершенно прав наш великий современник архиепископ Сан-Францисский Иоанн (по рождению князь Дмитрий Шаховской), писавший в 1965 году, что «дар науки и техники — это помощь земной жизни. Но искусственные спутники земли, ракеты и вычислительные машины не есть еще прогресс добра, доброй воли и правды. Мы знаем — пользуясь усовершенствованной техникой, люди умерщвляли миллионы других людей. Польза техники всегда будет определяться уровнем нравственности. И научное достижение, не сопровождаемое равным ему достижением духовной ответственности человека, будет обращаться в оружие, несущее страдание и гибель»14. Американские «томагавки» с космическим наведением, несущие смерть православной Сербии — яркое тому подтверждение.
Истинно христианская версия космической темы дана в ХХ веке в трудах выдающего авиаконструктора Игоря Ивановича Сикорского. Этот «отец» русской (и во многом американской) авиации, награжденный Государем Николаем Вторым почетным орденом Империи, был глубоко верующим православным человеком. Более того, он был духовным сыном архиепископа Иоанна (Шаховского). Именно по приглашению Сикорского будущий архиепископ Иоанн прибыл в Америку, где занял архиерейскую кафедру. В дальнейшем из-под пера Сикорского выходят несколько замечательных религиозно-философских православных книг, где глубинное проникновение в метафизику бытия сочетается с профессиональным знанием в области естественных наук: «Молитва Господня», «Невидимая встреча», «Эволюция души».
Во всех этих работах Сикорского занимает внутренняя таинственная связь между духовным миром Бога и человека и законами вселенной. «Я твердо верю, что идея Неба и Царства Небесного, кроме того, что они относятся к состоянию ума и тесной связи между человеком и его Создателем, имеет совершенно конкретное наполнение, отсылая к территории Небесного Царства, которое есть вся вселенная»15. Наряду с этим, в отличие от того же Циолковского или Вернадского, Сикорский нигде не отождествляет естественное и сверхъественное, соблюдая в этом принципиальном вопросе тонкий духовный реализм, свидетельствующий о высоте и зрелости его религиозного опыта. «В начале сотворил Бог небо и землю» — вот ключевые слова Книги Бытия для автора «Эволюции души».
Чрезвычайно плодотворен, на мой взгляд, основной метод религиозно-философского мышления Сикорского — символическая аналогия. Бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы. И. И. Сикорский развивает эту мысль путем указания на бесконечность света и конечность тьмы в видимом творении. Реальность света в мире звезд и галактик решительно превосходит паразитическую реальность тьмы. Понятие бесконечной тьмы не имеет физического смысла, так как тьма не имеет собственного онтологического источника. Кроме того, эта якобы бесконечная тьма находится буквально под рукой — достаточно, например, спуститься в погреб. Высшего света, в отличие от тьмы, человек в своем падшем состоянии вынести не может. То же самое — относительно температуры. Выражение «миллион миллионов градусов» имеет конкретное астрофизическое значение, тогда как нижняя шкала температур ограничена так называемым «абсолютным нулем» (– 273 С°). Все это значит, что тьма и холод близки на Земле к своему пределу, в то время как свет и тепло только слегка касаются ее. Мы живем на маленькой планете на краю галактики, однако Солнце все же заботится о нас, не отпускает Землю далеко от себя. Постоянно подчеркивая, что «мы пытаемся постичь вечное с позиций временного и относительного»16, Сикорский вместе с тем находит удивительно емкие сравнения (символы) между тем и другим. Так, например, если представить себе, что Солнце удерживает около себя Землю на стальной проволоке, то диаметр этой проволоки должен быть примерно равен диаметру всего земного шара. Между тем материального носителя гравитации так до сих пор и не обнаружено…
Подводя итог всему сказанному, можно утверждать, что в трудах Игоря Ивановича Сикорского произошло в высшей степени знаменательное совмещение православной веры и научного видения творения. Не следует думать, что религия, философия и наука несовместимы между собой: это всего лишь выдумка европейского позитивизма ХIХ столетия. В отличии от утопическо-технологической линии Федорова — Циолковского — Вернадского (равно как и от оккультной тенденции Блаватской — Белого — Рерихов), Сикорский в качестве верного сына Православной Церкви подтвердил глубинную связь между религиозно-онтологическим состоянием мыслящего духа и его космическими плодами. Для него было ясно, что «человек должен идти вперед, не забывая о нравственной эволюции своей личности. Забывая об этом, человек вступает в противоречие с одним из фундаментальных законов мироздания, и эта ошибка может стать роковой»17.
Итак, в лице архиепископа Иоанна (Шаховского) и Игоря Сикорского русская православная цивилизация ХХ века имеет своих выдающихся представителей в сфере духовной космологии. Быть может, как раз по их молитвам именно с русской земли был выведен на орбиту первый искусственный спутник, а первым человеком в космосе оказался смоленский паренек Юрий Алексеевич Гагарин, воплотивший в своей личности лучшие качества православно-русского духовного типа.
1 Быт. 2,19.
2 Рим. 8,19.
3 Житие преп. Григория Синаита. М., 1904. С. 51.
4 Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Полн. собр. соч. Л., 1976. Т. 14. С. 267.
5 См.: Соловьев В. С. Собр. соч. Т. 1. М., 1988. С. 427.
6 Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Из ранних произведений М., 1990. С. 530.
7 С христианской точки зрения подобная концепция есть требование бессмертия для грешной плоти.
8 Циолковский К. Монизм Вселенной // Антология русского космизма. СПб., 1995.С. 41.
9 Белый А. Утопия // Антология русского космизма. СПб., 1995. С. 433–437.
10 Идею «звездного» состава человека разделяли с Андреем Белым и другие отечественные модернисты первой трети ХХ века — например, Малевич и Татлин с их проектированием «виртуальных» летательных аппаратов («летатлин» и др.).
11 См.: Бернал Дж. Возникновение жизни. М., 1969. С. 213.
12 Письма Елены Рерих // Сердце Азии. Приложение № 1. М., 1993. С. 7–8.
13 Вернадский В. И. Философские мысли натуралиста. 1988. С. 509.
14 Архиепископ Иоанн (Шаховской). Биосфера и ноосфера // Избранное. Петрозаводск. 1992. С. 453.
15 Сикорский И. И. Эволюция души // Вестник Русского Христианского Движения (РХД) № 141. Париж–Нью-Йорк–Москва. 1984. С. 112.
16 Там же. С. 113.
17 Там же. С. 100.