Повесть
1.
О, как же война цеплялась за жизнь!
На раз-два выгнала с полей комбайны, пустив разлапистые танки перемалывать косточки золотым пшеничным стеблям — лишь бы к зиме никаких краюх хлеба на столе. Где не хватало бронечудищ, в легкую, на три-четыре, поджигались трассерами колосья. Усилий никаких, лишь зарядить патроны с пулями в зеленой краске и с разворота шугануть перед собой очередью: коси, коса, пока роса. Роса долой — коса домой.
Еще бόльшая забава вышла с подоспевшими к осени новобранцами — минами-лепестками! Без слез не глянешь на приплюснутые, асимметричные резиновые уродицы, которых никто никогда не возьмет замуж. Разбрасывай их из-под рукава по городам и весям и сиди на бережку, жди поклевку. Вон, рисует на асфальте «классики» стайка мальков — беззаботны, улыбчивы, бестолковы. Личинки колорадов, детки донецких сепаратистов. Начавшие игру девчули еще не ведают, как легко разрываются в клочья пяточки вместе с сандалиями. Самая маленькая, с георгиевской ленточкой на кофточке, приноравливается запрыгнуть из первого сразу в третий класс. Копит силы. Хорошо! Как раз там среди опавших листьев и прикинулся дурачком «Лепесток» ПФМ — противопехотная фугасная мина. Одна из трех миллионов, прибереженных на складах под Киевом. Дождалась, сердечная, своего часа стать звездным фейерверком. И браво ее американским прародителям, научившим из поколения в поколение колыбельно нашептывать малюткам-войнушкам: чем больше человеческих детей-калек оставите после себя, тем дольше будете помниться! А что еще для счастья надо?
Так что жаловаться на забвение войне грех. Это как в присказке: всеми нелюбимая, но — родня! Терпите. Привечайте. Взбивайте самую мягкую перину для отдыха после дел праведных, с той самой чашечкой ароматного кофе под уже добытую конфетку. Нет большего блаженства, чем сделать глоток под стук осколочного дождя по куполу ближайшей церквушки. Повезет тем, кто не поленится заглянуть в это время в храм. Дверь не нужна, в стене прекрасный пролом рядом с иконой Николая Чудотворца. Живая картинка из прихожан более чудотворна: только что устремлявшие взоры к небу, с первыми взрывами бегут, спотыкаясь на крутых ступеньках, в самое темное и глубокое подземелье. И это правильно, потому что небо во время войны — оно не для Бога, на него не молиться — его бояться надо.
Не менее сладка прогулка по больничкам и школам. С тремя топорами. Люди смешные: непонятно, сколько той жизни им осталось, а обозвали не без юмора американские гаубицы «Хаймарс 777» тремя «топорами» и «портвейном». Да хоть горшком назовите, а будет все как в детской игре: кто не спрятался, я не виноват...
Одна зрада на вожделенном пиру — прилетает ответка от тех, против кого ее вывели в чисто поле. Вон, мечется с той стороны фронта хиленький заряжающий у орудия с буквой Z на стволе. Крестик на тонкой шейке артиллериста суматошно болтается, словно сошел с ума вместе с хозяином. При резких движениях выскакивает из-под камуфляжной майки глянуть на мир хоть одним глазком, ужасается происходящему и — юрк обратно, ища спасения на худосочной груди хозяина. А тот стреляет и стреляет, не понимая, что восемь лет на бывшей ридной Батькивщине непрерывно работали лишь цементные заводы, и никаким снарядам ни на раз-два, ни на три-четыре не пробить бетонированные укрепления с надписями «Смерть русне».
Но это людские проблемы.
Есть у войны своя, потаенная обида на белый свет: ей самой еще не только не дали имени, но и в самом большом секрете держат место рождения. Прописали вроде на Украине, даже прикупили в подарок распашонку-вышиванку и дали время отрастить чубчик. Но если сны снятся на английском языке, то это как?
Домой бы вернуться до наступления холодов, перезимовать в тепле и сытости. Но закрывают родичи окна и двери, как от прокаженной, — иди в Россию, прикинься своей, пусть там накормят, обогреют и уложат спать.
Правда, перекрестили при этом, будто видели в последний раз...
2.
У войны — самые точные почтовые адреса будущих солдат и самые настырные почтальоны, готовые найти и призвать их под пули своими повестками.
Телеграфом из Москвы, попутным автобусом из Кызыла, оказией на низкорослой тувинской лошадке доставили документ с синей печатью и подписью военкома и до арбана — бывшего поселка староверов Куран. Значилось в нем одно подпадавшее под мобилизацию и отъезд на Донбасс имя — Маадыр Балчий-оол. В Туве все мужчины «оол», что и означает, собственно, «мальчик». Европе с ее фанатичным желанием свести мужчин и женщин к единому среднему полу сойти с ума в сражении за тувинцев, которые от момента рождения солнца определили для себя, что маа — это всегда девочка, а оол — мальчик. «И так останется на веки вечные на предмонгольских землях России», — зачитала свое мнение, заглядывая в тетрадочку, во время концерта 8 Марта староста поселка бабушка Чечек.
Бабушка же Анай встречала сына-внука Маадыра, спешащего за повесткой из соседней Хакассии, в праздничном халате. Подобрала в шкафу голубой, с зауженными рукавами, хотя они и напоминали крылья летучей мыши. Зато известно, что в таком при работе не испачкаешься. Широкие рукава — они больше для жеманства, как китайский веер...
Подкашливая, зажгла артыш — веточку можжевельника с самых высоких саянских гор, наполнив успокаивающим, таинственным благовонием дом. Последняя веточка осталась, привезенная год назад Маадыром. Ему пусть и послужит...
— Пошел, пошел, — отодвинула от себя живность.
Козленок, как ребенок, терся белой холкой о ноги, по малости возраста имея полноправный доступ в жилую половину дома во время морозов. Чувствовал, что внимание хозяйки ускользнуло от него к чему-то более важному, потому и ластился, напоминая: нет на земле более родственных душ, чем у старого и малого. Воистину так, если имя хозяйки тоже переводилось как «козленок»...
— Вот приедет сейчас Маадыр, задаст тебе, — припугнула Анай живую душу.
— За-даст, за-даст, — согласился, перебрав копытцами по полу, козленок.
Пока же Анай пришлось перебрать весь шкаф в поисках запропостившегося пояска, хотя у хворых имелось право не носить его. Врачиха посылает на рентген, только какая может быть дорога в зиму для старого человека? Дождется как-нибудь весны, перебьется таблетками да чаем с козьим молоком. У больных да у беременных поблажек много.
Подумала машинально, от возраста, когда зарождаются дети, напоминал лишь обшитый красным кантом плотный оберег на всю грудь, защищающий от непогоды и завистливых взглядов детский напиток жизни. Ее молодое время осталось во временах, когда тувинцы брезгливо считали рыбу водяным червем, а имя новорожденному называл в правое ухо лама...
— Маадыр, Маадыр, — повторила для себя, выглядывая в заиндевевшее окно.
Имя у ее мальчика красивое, подстать узору на стекле. И кто сейчас вспомнит, что при рождении назвали его сначала «Лишайником» — Кодуром. Не от хорошей жизни пошли на это прозвище, пытались отогнать злых духов, забравших у ее единственной дочери первых двух маа. Дочь посерела от горя, стала старше матери. Лама и сказал: пока не вырастет и не окрепнет, будет Кодуром. И приказал Анай забрать внука к себе, растить как собственного сына. До восьмого класса он и топтался рядом, что тот козленок. Сегодняшнее имя Маадыр — «Герой», вписалось лишь при получении паспорта. А где для «оол» паспорт — там жди и повестку на воинство. Первую солдатскую лямку он протянул всего пять лет назад, вроде наладил гражданскую жизнь, а тут опять государево: «Надлежит явиться...»
Ей не терпелось обнять сына-внука, но и останавливала время, потому что известие о приезде соседи с телефонами принесли только-только, а шурпа варится несколько часов. Пока же выставляла на стол, что имелось под рукой — молоко, которое и не молоко вовсе, а белая пища, ак чем. Скатала шарики из сухого творога, ячменной муки и меда — первая еда к тому же чаю готова. Только ведь в тувинском доме не встречают гостей без жареной лепешки и чебурека с рубленым мясом.
Наказала врачиха без особой нужды на холод не выскакивать, да только как в деревенской избе отгородиться от улицы? Выскользнула в стылые сени, занесла остававшийся едва ли не с лета кусок баранины, положила ближе к печи оттаивать. Попутно согрела свои руки на теплых кирпичах. Хорошие печи сложили староверы, дома добротные для жизни оставили.
С чего снялись и подались на север, секрет еще тот для всех, кому они оставили задаром целый поселок.
Крутилась по хозяйству, а со священного перевала Хайыракан надували ветра: нельзя Маадару идти на войну. Злые духи вряд ли забыли, как не дали им приблизиться к «Герою» в детстве, наверняка подстерегают за военным углом, вдали от родных пастбищ и стен. Кто на войне прикроет от беды? Заранее шептала уговоры оберегать ее мальчика от сыпучего песка, от крутых скал, от воды, от злых людей...
С обедом не управилась. Лишь половину из задуманного выставила на стол, как стукнула входная дверь. Отсекая белый хвост проскочившему под ногами Маадыра в дом морозу, вошел увешанный пакетами, как елка игрушками, долгожданный гость.
Бросилась к нему — то ли согреть, то ли усмирить жар в собственной груди. Подивилась, словно видела в первый раз: какого он все же небольшого роста, ее мальчик. Да еще очки появились, за запотевшими стеклами которых и не разглядеть родных прищуренных глаз.
Закашлялась, испугав Маадыра. Тот отпрянул в своих холодных одеждах, снял очки, вопросительно вскинул голову: болеем? Кто разрешил?
— Не замерз? — для бабушки Анай важнее был он сам. — Морозу лень куда-то двигаться по степи, вот у нас в Куране и застрял. Поднимай руки.
Провела вокруг него дымящейся веточкой можжевельника, очертив круг от злых сил. Помогая провести обряд, Маадыр дал бабушке провести ардашем под каждой ногой: если что и прилипло плохого по дороге на подошвы унтов, должно отстать.
— А вот теперь раздевайся, а я займусь твоей любимой шурпой.
С пшеном.
Прошла к кухонному столу и тут же отстранилась от неприятного запаха, исходящего от подтаявшего куска баранины. Неужели пропало?
Заслонила мясо от сына-внука, благо тот стал распаковывать гостинцы у окна. Целая гора — на две свадьбы и три дня рождения. Правда, если смотреть на земляков, то скорее сразу на похороны. Но только это все равно холодная сухомятина, а с дороги без горячего никак нельзя!
— Нель-зя, нель-зя, — подтвердил козленок, тоже надеющийся на подарок. Хотя бы капустный листок...
Но как же она не углядела за мясом! А оно уже перебивает благовоние...
— Сынок, пройдись по людям, все хотят тебя видеть, — не пустила за спину Маадыра погреть ладони на горячих печных кирпичах. — А я как раз с обедом управлюсь. Веди всех, кто сможет.
Тот неожиданно быстро согласился, сам наверняка соскучившись по землякам.
...«Всех» набилось полный дом. Редки в арбане общие посиделки, разве кто свернет с трассы в музей староверов или сами жители найдут силы устроить праздник в клубе. Выбрали для него самый большой дом, перегородили синей занавеской — вот и сцена. За ней, шумно споря, обычно выстраивает хор руководитель деревенского ансамбля баба Чечек. В тувинском доме гость выше отца, но Чечек, которая перерезала при родах пуповину внуку, теперь на всю оставшуюся жизнь еще выше. Как крестная у русских. Несмотря на врожденную хромоту, мечется вдоль певцов, громко стуча костылями по деревянному полу. Надо бы на пол соткать половички, украсить сцену...
— Бабушка, разрешите угостить земляков? — Маадыр приподнял бутылку вина.
Испрашивал не случайно: после отъезда староверов новые жители поселка на сходе постановили держаться обычаев бывших хозяев домов, а они жестко блюли сухой закон. С того момента рюмку могли пригубить только те, кому перевалило за восемьдесят.
— Сегодня можно, — вместо хозяйки дома разрешила староста-повитуха. Пристукнула костылями, словно подписала дополнение в закон:— Можно!
Бабушка Анай, счастливая от внимания и гостей, уже разносила горячие, поджаренные на масле рубленые чебуреки — с шурпой все равно не успела бы. Их вкусный запах напомнил Маадыру о протухшем мясе, которое тщательно прятала от него бабушка, и он поискал глазами остатки баранины. Вместо них увидел вывешенную над печкой козлиную шкурку с белым пятном на холке. Зачем?!
Передал бутылку обрадовавшимся поблажке землякам, сам прошел к бабушке. Прикрыл от всех, обнял худенькие плечи. Как же она постарела, какой маленькой сделалась...
Анай виновато подняла голову, проследила за взглядом сына-внука.
— Ничего, родной. Это просто еда.
— Вон сколько всего привез...
— Ты идешь на войну, где тебя могут убить. Я могу умереть, не дождавшись тебя. Все житейское в этом мире. А стол для гостей не должен заметить этого.
Она говорила вещи, которые в другой момент не произнеслись бы никогда, но оба понимали: одной молитвы и запаха артыша, что у русских считается ладаном, для солдата на войне все же мало.
Чечек привычно перехватила наставления, по должности произнеся первый тост:
— Маадыр, мы знаем, что ты герой у нас. Но что бы ни случилось на войне, помни: хвалить или ругать там будут не солдата Маадыра, а тувинца. Твоя земля здесь, твои предки здесь, твое имя навеки здесь, сынок.
А мы тебя будем все ждать и молиться.
Подозвала виновника торжества, набросила через склоненную голову на плечи кадак — белый шарф, означающий светлую дорогу...
3.
У войны нет времен года.
Ей без разницы, солнце в небе или молния. Грязь под ногами или пыль. Снег сечет землю или ее подъедает туман. А если еще в солдатской «отдыхайке» играет флейточка, то месяц или день недели вообще ни при чем.
— Заканчиваем перекур, — начал командовать едва показавшийся на горизонте майор Сыроваткин. По профессии сапер, служил в десантных войсках, на полигоне здесь из-за отсутствия свободной майорской должности назначен психологом. Начальник куда пошлют.
Пока чаще посылает он.
— В колонну по три — становись.
Место в курилке тут же заняли вороны, расселись по лавкам и перилам: солдатики приходят и уходят, а они остаются. На двести лет вперед. Так что хозяева жизни в военном городке — они...
— К месту занятий бегооооом — марш!
Когда Черчилля однажды попросили поделиться секретом долголетия, тот усмехнулся: где можно было сидеть, я не стоял. Где имелась возможность идти — никогда не бежал.
В армии бегают все и всегда! Из пункта А в пункт Б, между которыми практически никогда не существует асфальтовых дорожек. Тут не добежать главное, а ноги не вывернуть на корневищах.
— Стой! Что за строй? Бык ровнее брызгает. Тема занятий — минно-взрывные действия, — майор держал, словно мышь за хвостик, за бикфордов шнур тротиловую шашку. Ею же и обозначал вместо указки будущие цели подрыва. — Перед вами мост — взрываем к чертовой матери. Рядом водокачка. Ее тоже вдребезги. И так все лишнее до границы с НАТО. Вопросы?
В ответ тишина, если не слушать дятла на верхушке засыхающей сосны, высоченным солдатиком пристроившейся на правом фланге взвода. Дятел в черно-белом фраке совсем не подходил под камуфлированных бойцов, а значит, никакого отношения к армии не имел, даже если и жил на полигоне. Скорее, напоминает сороку, но та стрекочет, а этот хоть занимается делом, добывая пропитание. Сначала сапожником примеряется к гвоздику — тук, потом в охотку заколачивает его по самую шляпку — тук-тук-тук-тук. Ощущение, что от мирной жизни только он и остался. Хотя нет, у майора карабинчиком пристегнут к бронежилету плюшевый зайчик. Выпучил глазенки, не понимает происходящего, трясется заячьей душой на каждое движение. Скорее всего, дочь подарила как талисман на удачу, а тут его в самое пекло...
— Слышите, дятел стучит? Думаете, по сосне? Это он стучит у вас в головах, последний мозг выклевывает. Почему бежали стадом баранов? Автоматы должны быть направлены «елочкой» на все стороны на случай возможной засады.
— Тук-тук, тук-тук-тук!
— Правильно, — вскинул майор голову к начинающей засыхать верхушке сосны. — Хоть один умный в строю. Начинаем работу. Маадыр, со своим интернационалом на мост. И не забывайте, что вы без парашюта. Навернетесь — доктора с удовольствием покопаются в груде костей, оставшихся в вашем камуфляже.
Майору лучше не перечить. Выбрал себе дятла в собеседники — а солдату и легче. К тому же сам говорит, что он полный идиот: год назад уволился из армии капитаном, но ударила мочой в голову блажь: хотя и в запасе, но заиметь майорские погоны. Оправдывал тщеславие: старшего офицера хоронят уже военкоматы и непременно под армейский салют! Ящик коньяка и открыл путь к большой звездочке. Только вот обмыть не успел, вышел указ по мобилизации. А в нем подлянка: старшие офицеры, в отличие от капитанов, призываются по возрасту на десять лет старше.
В итоге вместо того, чтобы пить дома пиво под завыванье вьюги, таскает плюшевого зверька по снежным полигонам и мурыжит личный состав...
— Не поднимать головы! На войне солдат склоняет ее не перед иконой, а перед пулей, — учат на пару с зайцем уму-разуму тех, кто избежал предыдущих войн и горячих точек. Таких мало: Россия вроде и большая, но воюют за нее одни и те же батальоны, одни и те же люди. — Если ума нет, приносите пользу хотя бы самим себе.
Маадыр приносит пользу, утюжа снег с подчиненными на пути к металлическим фермам моста. Второе отделение охватывало в кольцо водонапорную башню. Остатки взвода изображали рытье траншей. Тот случай, когда в солдате просыпается юный натуралист и защитник зеленых насаждений: никто не полезет копать ходы сообщения напрямки друг к другу, обойдут каждое деревце, лишь бы не рубиться с корнями. Только беда — сосны под Рязанью на каждом шагу...
Подобная трудная жизнь у полицейских — быть вечно злыми, и у священников — всегда являть собой доброту. Но все же саперы в этом грешном мире — отдельная песня. А если еще приписаны к десантному полку, то песня вообще без куплета: если не подорвешься на земле, то парашют запросто может не раскрыться в небе...
— У каждого бойца любая вещь должна быть подписана, начиная с майки, трусов, бушлата, обуви. Если разметает на кусочки или шмякнетесь о землю, чтобы знать, какому разгильдяю что принадлежало...
— А как быть с ногами на случай подрыва? Каждую подписывать?
Майор до перекура демонстрировал мины нажимного свойства: при подрыве одна нога здесь, другая — там. Так что вопрос из строя задали не из вредности, а согласно изучаемой теме.
— Правильный вопрос, — поддержал и майор, вместе с зайцем тем не менее выискивая в строю умника. — Последний анекдот с фронта. Саперный комбат приезжает в госпиталь: вчера мой боец Иванов подорвался на мине, в какой палате лежит? — Иванов? Который подорвался? В третьей, пятой и седьмой.
Грубоватые армейские шуточки — не более, чем попытка скрыть напряжение перед отправкой на фронт. Менее всего этому поддается Глебыч, приехавший на полигон с флейтой практически из оркестровой ямы Брянской областной филармонии. Все армейские байки он принимает за чистую монету, не скрывает своих тревог, но при этом уточняет: но я ведь не слинял, я же не побежал. Никто не поехал из оркестра, а я тут с вами.
У каждого мобилизованного своя история с призывом. Ваську «Синяка» привезли на призывной с насиженного места у гастронома, где сшибал копейки на выпивку. Получив через месяц вместо мелочи в пивном стакане около двухсот тысяч рублей, скупил в Военторге весь одеколон, которым комвзвода старлей Журавко так обильно продезинфицировал туалет, что спустя месяц идешь в него, как в парикмахерскую. Самого взводного призвали после того, как местный военком стал подбивать клинья к его жене. Та послала его подальше, но подальше поехал ее муж, тут же вызванный повесткой на сборы. Вообще в полку из действующих офицеров — только комполка и начальник штаба. Остальные от мала до велика, от тувинца Маадыра до брянского флейтиста, вчера еще о погонах и о войне не думали. Но сегодня слушают майора. И дятла. И ползут к местам подрыва, чертыхаясь от вкрапленных в снег сосновых шишек, совсем некстати попадающихся под локти и колени.
— Чей зад торчит? Он вам что, больше не нужен? Вжались в земельку, как в любовницу.
— Так-так. Так-так-так.
Это сколько же майор заплатил черно-белому провокатору за подобные поддавки? А вот Маадыру стук напомнил топот копытцами козленочка по полу у бабушки. Как же давно был прощальный обед всем поселком...
В военторговской бесплатной столовой майор забирает за столиком у соседей тарелки, фотографирует переполненный поднос для успокоения жены — вот как жируем! После фотосессии оставляет себе овощи и чеснок, который горкой лежит сразу за компотом. Способов сбросить вес перед фронтом не больше, чем задач у саперной лопатки: или меньше есть, или больше бегать. Бегать майорам особо уже не хочется, для этого есть солдаты. За питанием издалека следит жена, но пока не отобрали смартфоны, обмануть можно в прямом эфире.
...И мост, и водокачку взорвали без проблем. Условно. Несколько замечаний сделал дятел, но уже без майора, которого сменил пропадавший неизвестно где последние сутки комвзвода. Уазик, доставивший его на учебную точку, увез сапера в обратном направлении, но когда хрен был слаще редьки?
— Становись! За мной бегом — марш!
Лейтенанты бегают быстрее майоров, отчего пункт «В» кажется дальше и противнее.
— Следующая точка занятий — прыжок с парашютной вышки. Перед самим прыжком кричите «Слава ВДВ». Дальше два варианта — или шагаете вниз сами, или с помощью пинка под зад. Но ВДВ — все равно — слава!
— Или — Вася, — оскалился придуманной столетней шутке «Синяк».
Взводный юмор оценил:
— Все Василии — выйти из строя!
Шеренгу покинули трое. Им и досталось нести к парашютной вышке матчасть с инженерного городка — приготовленное для поджога автомобильное колесо. На войне умирают, конечно, в одиночку, но ответственность перед этим за все прегрешения — коллективная.
Продолжение следует.
