Своей неприязни и враждебности к христианству публично либерализм никогда не объявлял, к открытому насилию по отношению к религии (христианству) не призывал. В отличие от свирепых большевиков, священнослужителей не расстреливал и в лагеря не загонял, церкви не взрывал и содомитство в храмах не устраивал. Однако он исподволь всеми доступными ему формами и средствами упразднял религию и временами проговаривался об этом. Вот характерный пример этого проговаривания, рассказанный знаменитым католическим философом и теологом XX в. Этьеном Жильсоном: «Однажды во дворе Сорбонны молодые люди хвалили Мосса (известный французский либеральный социолог и этнограф, автор работ по социологии религии) за то, что он говорил о религии с чисто социологической объективностью. Он вежливо ответил: “Совершенно верно, я не нападаю на религию — я упраздняю ее”»1.
Как видим, либералы заменили жесткий коммунистический посыл — уничтожить религию здесь и сейчас — на более мягкий и как бы вневременный — упразднять религию медленно, но верно и окончательно. Ведущей силой этого процесса стали тайные общества — идеологическое ядро либерализма, изначально не приемлющее религию, как веру в неприемлемого для него Бога. Именно они положили начало выдавливанию религии с духовного поля западной цивилизации. Процесс локализации духовного и нравственного влияния религии на общество сопровождался процессом реальных действий по постепенному упразднению религии и ее забвению.
Сначала гуманисты и просветители подвергают нелицеприятной критике христианскую Церковь и порядки в ней (а основания для этого западная Церковь, к сожалению, предоставляла). Затем, по мере развития науки, антиклерикальные силы начинают использовать ее как главный фактор в борьбе с «религиозным мракобесием», тормозящим прогрессивное развитие общества, унижающим достоинство человека, ограничивающим его свободу и права. Параллельно с этим начинается процесс секуляризации: Церковь отделяется от государства и лишается всякой государственной поддержки, религия становится не государственным, а частным делом человека. Секуляризация начинает набирать силу в эпоху религиозной Реформации XVI–XVII вв. Вначале она ограничивается в основном урезанием имущественных прав Церкви (земельные угодья, помещения и иное имущество), затем уже в эпоху Французской буржуазной революции 1789 г. так называемое «расцерковление» существенно расширяет свое содержание и становится системой мер по изоляции Церкви от жизни общества.
26 августа 1789 г. принимается «Декларация прав человека и гражданина». Это означало запрет на католичество как государственную религию. Второго ноября этого же года власть национализирует все земельные владения Церкви. 12 июня 1790 г. принимается закон об избрании на должность всех епископов и приходских священников. 27 июля этого же года принят закон об обязательной присяге всех духовных лиц на верность Конституции. Не принявшие такой присяги священнослужители лишались гражданства. В результате большинство священников покинули страну, 300 священников и 3 епископа за отказ от присяги были казнены.
Высшим богом Республики объявляется Разум. Репрессии против Церкви продолжаются. Для того, чтобы избежать гильотины, около 2-х тысяч священников выполнили требования власти и вступили в брак, 23 епископа отреклись от Церкви. На всю страну остались незакрытыми только 150 приходов, где еще служили мессу.
21 февраля 1795 г. Церковь официально отделяется от государства. Это революционное «обмирщение» социальных отношений фактически подвергло разгрому католическую Церковь Франции. Призыв Вольтера «раздавить гадину», то есть Церковь, получил реальное воплощение. Освобождение от тотального религиозного влияния произошло.
Примеру Франции последовали другие государства Европы. В Германии были ликвидированы так называемые «духовные княжества», а имущество монастырей и соборов было передано в распоряжение правительства. Были серьезно урезаны возможности религиозного образования в светской школе. Характерно, что удар секуляризации приходился в Европе прежде всего на католическую Церковь.
Процесс подавления влияния Церкви не обошел стороной и Россию. Факты отбора церковного имущества были и на Руси. Были и жесткие дискуссии на эту тему, о чем говорят материалы поместных церковных соборов 1503 и 1551 гг. (Стоглавый собор). Характерной особенностью этих дискуссий было то, что они разгорелись в лоне Церкви. На соборе 1503 г. Нил Сорский выступал за радикальное ограничение церковного (особенно монастырского) имущества. Иосиф Волоцкий стоял, наоборот, на неприкасаемости и даже благодатности этого имущества. В этом споре победила линия Иосифа Волоцкого, а Стоглавый собор даже записал в своем решении, что с разрешения Царя Церковь может и увеличить свое имущество.
Однако Петр I принял очень жесткие меры по отношению к слишком богатой и слишком влиятельной, по его мнению, Церкви. Они тоже носили секуляризационный характер. Но главным антицерковным актом Петра I был отказ от симфонии властей и законодательное закрепление подчинения Церкви государству. Царь превращался в главу Церкви, Патриарший престол упразднялся, а вместо него учреждался Священный Синод во главе с обер-прокурором, назначаемым Царем. Церковь назвала этот акт ее пленением.
После Петра I только Екатерина II набралась смелости провести в государстве еще один масштабный акт секуляризации. Указом Императрицы в 1764 г. все церковные вотчины были переданы государству (ок. 911 тыс. душ крепостных). Эти земли (вместе с крестьянами) были розданы Екатериной своим ближайшим помощникам и служилому дворянству. Вся хозяйственная жизнь монастырей была поставлена под жесткий контроль государства, а бóльшая часть из них была вообще ликвидирована (до Указа их было 954, после указа — 395). Подобных потрясений до 1917 г. Русская Православная Церковь не испытывала, зато после Октябрьской революции 1917 г. была осуществлена такая спланированная атака, которая чуть не привела к полному уничтожению Церкви.
Либерализм как идеология внешних форм жизни категорически чужд самому духу России и русского народа, поскольку никогда для нас эти внешние формы не были определяющими. Наш православный народ крепко усвоил евангельскую заповедь: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?»2. Продавать душу свою за внешние удобства и телесное благополучие русский человек не хотел и любым попыткам заставить его сделать это он сопротивлялся, иногда глухо и внешне безропотно, а иногда шел и на крайние меры, то есть восставал и силой защищал непродажную душу свою.
Твердость позиции в отстаивании целостности своей внутренней духовной жизни определялась силой его веры в те идеалы и цели, которые он перед собой поставил. Временами эта вера ослабевала и внешние формы жизни теснили формы внутренние. Тогда неизбежно возникал духовный кризис, и наступали черные дни в нашем историческом бытии, и колебались сами основы русской жизни и русского духа. Однако народ находил в себе силы собраться, стряхнуть с себя иллюзию благодатности внешних форм жизни, навязанную ему в силу определенных внешних и внутренних обстоятельств и вернуться к живительным истокам и основным направлениям своего исторического пути.
Либеральная идея с русской национальной идеей не совместима, поэтому она всегда вступала в неразрешимое противоречие со всем строем русской жизни, подрубала ее корни, извращала и опошляла ее существо. Она всегда шла к нам с Запада, и поэтому она есть существенная часть взаимоотношений России с Западом. По этой причине проникновение либерализма в Россию необходимо рассматривать в общем контексте ее отношений с Западом, а эти отношения истинно дружественными, а тем более благостными, не были никогда.
«Повесть временных лет» сообщает нам, что уже на заре возникновения русского государства наши далекие предки настороженно относились к своим западным соседям и не хотели идти под их веру. Посланцам папы, желающему навязать молодому государству и народу католическую веру, князь Киевский Владимир заявил: «Идите откуда пришли, ибо отцы наши не приняли этого». Пытались они и силой навязать свою веру и власть. Александру Невскому пришлось вступить в вооруженное противостояние с тевтонами, защищая свою землю и веру. Он уже тогда предупредил спесивых европейцев: «Кто с мечом к нам придет, мечом и погибнет». Были со стороны Европы попытки и невооруженной экспансии, когда на окраинах Москвы стали создаваться локальные поселения (слободы) иностранцев. Однако и этот вариант подчинения Западу Московии не привел к успеху. Сначала Киевская, а затем Владимирская и Московская Русь шла своим путем и не позволяла никому навязывать ей чуждую волю и чужие стандарты жизни. Русь твердо держалась отчей традиции, исходя из принципа: «Не нами положено, не нам и менять».
На русской почве либералы не прорастают, они прорастают там, где почвой становится иная культура, поэтому либерал в России — это, как правило, «западник», то есть человек, очень низко ставящий свою страну и народ и завышено оценивающий западный образ жизни и его культуру. Западник, как правило, либерал, покидающий почву национальной культуры, базирующейся на внутренних духовных ценностях, а не внешней привлекательности и удобности. Очарованный внешними формами жизни западной цивилизации, он воспринимает ее как некий непререкаемый идеал, к которому должна стремиться Россия, предварительно отказавшись от своих традиционных «варварских» ценностей и принципов жизни. Его начинает интересовать именно внешний строй жизни, а не ее внутреннее содержание.
Иногда либералу-западнику кажется, что его помыслы чисты и непорочны, что, отвергая «варварское» состояние национальной культуры, ее отсталость и косность, он, тем не менее, помогает Отечеству выйти из состояния отсталости и влиться в семью цивилизованных народов. Ярким примером такого либерала-западника был П. Я. Чаадаев.
Блестящий армейский офицер, участник войны 1812 г., единомышленник декабристов, однако, не прямой участник заговора, он рано уходит в отставку и начинает активно заниматься философией и размышлять о судьбах своего Отечества. Результатом этих размышлений стали знаменитые «Философические письма», которые принесли ему воистину геростратовскую славу. Возмущение в российском обществе содержанием этих писем было так велико, а национальное чувство победоносной России (после победы в войне 1812 г.) так оскорблено, что Чаадаев подвергся настоящему общественному остракизму и забвению одновременно. Некоторые даже объявили его сумасшедшим и требовали его помещения в клинику для душевно больных.
Пытаясь оправдаться перед властью и обществом, в «Апологии сумасшедшего» Чаадаев писал, что его неправильно поняли, что он патриот своего Отечества и любит его даже больше других: «Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою родину, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа, но верно и то, что... я не научился любить свою родину с закрытыми глазами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если хорошо понимает ее, я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной. Я люблю мое Отечество, как Петр Великий, научил меня любить его. Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм, этот патриотизм лени, который умудряется все видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями, и которым, к сожалению, страдают теперь у нас многие дельные умы»3.
Несмотря на горделивое заявление о том, что он любит родину больше других и понимает ее лучше других, Россия не простила Чаадаеву того поношения, которому он ее подверг в своих «Философических письмах».
Хотя свои «письма» Чаадаев назвал философическими, их главной темой стала не философия, а Россия, ее прошлое, настоящее и будущее. Это не что иное, как своеобразная концепция понимания России. Эта концепция с очевидностью страдает односторонностью, поскольку основное внимание Чаадаев сосредотачивает не на объективном анализе ее достоинств и недостатков, а концентрирует его на описании и критике ее пороков, заблуждений и несовершенств. Такой подход к оценке России и вызвал, прежде всего, отторжение книги Чаадаева в российском обществе. Даже у его сотоварищей по войне и декабристскому движению. Его бывший однополчанин М. И. Муравьев-Апостол заявил, что писать русскому о России таким образом, как это сделал Чаадаев, можно только сошедши с ума.
Что же такого крамольного написал о своем Отечестве Чаадаев?
Он считал, что Провидение оставило Россию, в то время как западные страны находятся под Его контролем и обеспечиваются Его идеями.
Поскольку мы лишены внимания Провидения, то мы, в отличие от других народов, оказались лишены традиций, на основе которых сплачивается и воспитывается народ. Мы, утверждает Чаадаев, «не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось»4. Мы, по Чаадаеву, появились на свет как незаконнорожденные дети «без наследства, без связи с людьми, предшественниками нашими на земле, не храним в сердцах ничего из поучений, оставленных еще до нашего появления»5. Одним словом, мы, русские, — Иваны, не помнящие родства, люди без рода и племени. Поэтому мы и живем без убеждений, без правил, без зачатков добра. Русские, стало быть, — это изгои человечества.
Наше развитие идет как бы в стороне от всемирного исторического процесса, и мы существуем только для того, чтобы однажды преподать миру какой-то «великий урок».
Чаадаев утверждает, что, если другие народы, приняв христианство, стали свободными, то наш народ именно с помощью христианства обратили в рабство. Если западное христианство боролось за освобождение крестьян от крепостной зависимости, то наша Церковь почему-то «не возвысила материнского голоса против этого отвратительного насилия одной части народа над другой»6.
Одним словом, Россия — это страна какого-то беспросветного ночного мрака, не желающая и не умеющая выйти на свет Божий. Подвергнув уничтожающей критике собственное Отечество и его народ, Чаадаев разделил мир на идеальный Запад, загадочный Восток и неприкаянную Россию. Очарованный внешним блеском Запада, он забыл (или не понял), что в нашем подлунном мире нет ни идеальных стран, ни идеальных народов, как нет и безнадежно плохих изгоев. Ни Россия, ни русский народ не являются здесь исключением. Но либерала-западника эта общеизвестная истина не устраивает, ему надо доказать, что плохая Россия и плохой русский народ могут стать полноправными участниками исторического процесса и прогресса только тогда, когда они очистят себя под Запад и полностью отрекутся от Востока. А очистят они себя только тогда, когда освободятся от бескультурья, от своей варварской традиции во всех сферах человеческого бытия: политического, экономического, социального, духовного, нравственного. Только тогда они могут рассчитывать на то, что их примут в семью цивилизованных стран и народов. Такова в общих чертах идеология Чаадаева — первого в России теоретика либерального западничества.
Несмотря на гонения и запреты власти, несмотря на общественное осуждение изложенных Чаадаевым идей, унижающих Россию и русский народ, его дело не пропало. Нашлись и единомышленники, особенно в эпоху царствования Александра II. Однако не смолкла и оппозиция в лице славянофильского и почвеннического движения. Его вершиной стало творчество Ф. М. Достоевского.
Никому из русских мыслителей не удалось, как Достоевскому, достичь самых сущностных глубин русского духа, понять той особой цивилизационной роли, которую выполняет в нашем неспокойном земном мире Россия. Если, по Чаадаеву, Россия существует только для того, чтобы преподнести миру какой-то важный поучительный урок (то есть показать, как делать нельзя), то Достоевский считает, что главный смысл и предназначение России — не искать путей в Западную цивилизацию, а хранить и оберегать христианство — одну из важнейших (если не важнейшую) основ духовной и нравственной жизни человечества.
Именно поэтому русский народ так предан высшему проявлению христианства — Православию. «Русский народ, — писал Достоевский в своих записных книжках, — весь в Православии и в идее его. Более в нем и у него ничего нет — да и не надо, потому что Православие это все. Православие есть Церковь, а Церковь — увенчание здания и уже навеки... кто не принимает Православия — тот никогда и ничего не поймет в народе. Мало того, тот не может и любить русского народа, а будет любить его лишь таким, каким бы желал его видеть»7.
Петр I, например (а он был примером для Чаадаева), видел в нем лишь «материал, платящий подати, деньгами и повинностями», и любил только ту часть народа, которая безропотно шла за ним и помогала ему в преобразованиях России по западному образцу. Духовная сторона жизни народа Петра интересовала лишь постольку, поскольку она не мешала ему решать материальные внешние задачи. Понижение или полное отсутствие интереса к духовной жизни народа (особенно русского) есть проявление неуважения и презрения к нему. Презрение к собственному народу — характерная черта российских либералов-западников. На это обратил внимание Ф. М. Достоевский. Он писал: «Одна из характерных черт русского либерализма — это страшное презрение к народу и взамен того страшное аристократничание перед народом (и кого же? Каких-нибудь семинаристов). Русскому народу ни за что в мире не простят желания быть самим собою... Все черты народа осмеяны и преданы позору... Демократы наши любят народ идеальный, отвлеченный, в отношении к которому тем скорее готовы исполнить свой долг, что он никогда не существовал и существовать не будет»8.
Со времен Достоевского российский либерал-западник изменился более символически, чем реально. Реформы конца ХХ в. с полной очевидностью это подтвердили. Наши либеральные гуманисты во имя раскоммунизации России и торжества либерализации готовы были пойти на многомиллионные жертвы и пошли. Они даже в открытую заявляли, что во имя торжества либеральных принципов и введения России в мир цивилизованных стран стоит пожертвовать несколькими десятками миллионов наших людей. Они фактически и подошли к этим показателям, но всеобщей либерализации так и не осуществили.
Они не поняли, что русский народ либералом, то есть носителем идеи приоритета внешних форм жизни, не будет никогда. У него иные жизненные идеалы и ценности, которые он носит в себе, а не на себе, и судить его надо не по внешним формам поведения, которые часто его не украшают и не возвеличивают, а по тому внутреннему духовному сплаву его души, который в лихую годину позволяет ему подняться на такие высоты человечности, которые и не снились какому-то цивилизованному европейцу.
Не случайно поэтому великий прозорливец и тонкий знаток русской души Ф. М. Достоевский призывал судить русский народ не по его внешним мерзостям, а по тому, как он эти свои мерзости осознает и как казнит себя за них.
«Обстоятельствами всей русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то, что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа. Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит его непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи бриллианты. Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно вздыхает... Нет, судите наш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони и наградили его навеки простодушием и честностью, искренностью и широким всеоткрытым умом, и все это в самом привлекательном гармоническом соединении»9.
Как мы уже отмечали, либеральная идея взрастает в России на базе ее отношений с Западом. Усиление западнических настроений в российском обществе неизбежно вызывает активность в стане отечественных либеральных идеологов. Здесь связь неразрывна и непосредственна. Но вопрос заключается не только в том, чтобы выяснить, как мы относимся к Западу, но и в том, как Запад относится к нам, как он отзывается на стремление наших либералов слиться с ним в братских объятиях и стать единым целым в высокой европейской цивилизации. Приходится констатировать, что как либеральная идея не смогла покорить русский народ, так и наши либералы, несмотря на свои титанические усилия и рабское заискивание перед Западом, не смогли пробить броневой щит его неприязни, высокомерия и презрения к России.
Европа боится России как некоей темной и страшной непредсказуемой варварской силы, нависающей над нею. Поэтому, считал Достоевский, «Европа не станет верить никаким нашим уверениям до самого конца, и все будет смотреть на нас враждебно. Трудно представить себе, до какой степени она нас боится. А если боится, то должна и ненавидеть. Нас замечательно не любит Европа и никогда не любила; никогда не считала она нас за своих европейцев, а всего лишь за досадных пришельцев»10.
Аналогичной позиции в оценках отношения Европы к России придерживался и современник Ф. М. Достоевского Н. Я. Данилевский, исследовавший эту проблему в своем знаменитом труде «Россия и Европа». По мнению Данилевского, Европа знает Россию не такой, какой она является на самом деле, а такой, какой она сама хочет ее знать, то есть так как представляется Россия ее предвзятому мнению, ее «гордости, ненависти и презрению» в отношении России.
Европа, считал Данилевский, не только в прошлом и сейчас не признает нас своим, но не признает таковыми никогда. Она продолжает и будет продолжать смотреть на Россию лишь с чисто материальной стороны, то есть извлечения какой-то выгоды для себя. Она смотрит на Россию как на материал, «который можно бы реформировать и обделывать по образу и подобию своему»11, то есть превратить Россию в такой же сырьевой источник, в какой превратила она в свое время Китай, Индию, Африку, Америку. Попытки добиться этого вооруженной силой не удавались, ибо здесь Европа всегда терпела поражение. Упорство России в защите своего суверенитета вызвало еще большее раздражение и ненависть у Европы. Она поняла, что Россия не колосс на глиняных ногах, а нечто великое и прочное, что под ее «поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолотить, не растворить, — которое, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, претворить в свою кровь и плоть, — которое имеет и силу, и притязание жить своею независимою, самостоятельною жизнью. Гордой... своими заслугами Европе трудно — чтобы не сказать невозможно — перенести это»12.
Это было сказано более ста лет назад. Может, кому-то покажется (да нашим современным либералам-западникам именно так и кажется), что давно уже все изменилось в наших отношениях и нас в Европе ждут как желанных гостей. Вот даже в Совет Европы приняли, даже разговоры о принятии в НАТО заводят, в ВТО пускают, безвизовый режим обещают ввести. Одним словом, Европа «распахнула» перед нами свои двери и с нетерпением ждет нашего прихода.
Естественно, ситуация в наших отношениях сегодня не та, что была во время жизни Достоевского и Данилевского. Сегодня Европе надувать щеки и говорить России «фи» — себе дороже. Материальная зависимость от России становится для благополучной Европы все ощутимее, а само благополучие — все бледнее. Похоже, грядет время (не очень отдаленное), когда Европа начнет нуждаться не только в материальной, но и духовной помощи России. Время и обстоятельства сбивают с Европы спесь и самонадеянность, но выработанная веками неприязнь к России и русским сохраняется, она никуда не ушла: европейский обыватель трепетно относится к любым традициям, а неприязнь к нам давно стала в Европе традицией.
Было бы легкомысленным обвинять в напряженности наших отношений с Европой только европейцев, а себя считать правыми во всем. Во-первых, мы сами не ангелы и даем достаточно поводов для того, чтобы подвергаться справедливой критике со стороны европейцев. Во-вторых, в нашем общественном мнении (за исключением тонкой прослойки) сформировалось исторически устойчивое мнение, что они нас не любят и во всем нам противоречат.
Что касается идеологии либерализма, на основе которой веками формировался весь строй жизни Европы и Северной Америки, то эту идеологию воспринимал в России лишь тонкий слой интеллигенции, а временами и правящей элиты. Исторические всплески либеральных увлечений в России имели место, но на ход ее развития существенно не повлияли и к деформации ее христианской идеологии не привели. Либеральная идея не приживается в России и сегодня, несмотря на усилия со стороны внешних сил и энтузиазм наших доморощенных либералов. Она натыкается на то крепкое и твердое ядро, о котором говорил Данилевский и которое не поддается либеральной деформации. Так было и так будет, пока Россия жива.
Либерально-капиталистический путь России заказан. Реальный же альтернативный путь нами пока не определен, что искусственно сдерживает развитие нашей цивилизации и порождает пессимистические настроения в обществе. Чем быстрее и вразумительнее мы определим этот путь, тем быстрее выйдем из того полусонного, полубезразличного состояния, в котором сегодня, к сожалению, пребывает российское общество. Найти этот путь — главная задача власти и общественности.
1 Жильсон Э. Философ и теология. М., 1995. С. 25.
2 Мф. 16, 26.
3 Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма в 2-х т. Т. 1. М., 1991. С. 533.
4 Там же. С. 323.
5 Там же. С. 326.
6 Там же. С. 347.
7 Достоевский Ф. М. Записные книжки. М., 2000. С. 56–57.
8 Собрание мыслей Достоевского. М., 2003. С. 281.
9 Достоевский Ф. М. Собр. соч. в 15-и т. Т. 13. СПб., 1994. С. 48–49.
10 Собрание мыслей Достоевского. М., 2003. С. 341.
11 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 51.
12 Там же.