Русская культура — прежде всего и больше всего культура словоцентричная. Не случайно русский язык является наиболее выразительным, передающим не только мысль, но и чувства, то есть выступает в качестве наиболее эффективного средства словесно-звуковой, мыслечувственной коммуникации.
Широкий спектр проблематики темы «слово звучащее в праздничном пространстве» обусловлен спецификой художественного взаимодействия словесного и музыкального начал. «Слово звучащее» образует звуко-ритмические потоки, которые гармонизируют праздничную среду и индуцируют ее интегративное качество — праздничное пространство, обращенное к архетипам сознания. Таким образом, в «теле» праздничной (материальной) среды образуется праздничная (идеальная) «душа», не поддающаяся логическому постижению и апеллирующая к интуиции, эмоциям, подсознанию, без которых невозможна реализация смыслов праздничного инобытия. Именно «слово звучащее» — его сокровенные смыслы и музыкальные интонации — опирающееся на звуковые архетипы социальной коммуникации, подкрепляемые сообразными изобразительными формами и телесной моторикой, выступает эмоционально-смысловой доминантой праздничных пространств.
Слово как социокультурный феномен возникло в качестве средства объединения индивидуальных ресурсов отдельных людей в социальное целое, способное обеспечить выживаемость человека как биологического вида в противостоянии с силами природы. Согласно антропо-социо-культурнойконцепции происхождения человека 1 его выживание и последующее развитие в этом противостоянии обеспечивалось благодаря переходу к новому, внебиологическому и более сложному, чем биогенетический, способу организации своего бытия. Определяющую роль в этом сыграло изобретение искусственного способа передачи из поколения в поколение поведенческих программ, компенсирующего утрату генетически инстинктивного способа их кодирования и трансляции.
«Двигателем прогресса» стали архаические охотники, те группы людей, которые занимались облавной охотой на крупного зверя, поскольку она требовала от людей тех качеств, которые не были даны им генетически, а именно — применения орудий и коллективных согласованных действий, включая способности проектировать результаты и способы данных не инстинктивных действий, опирающиеся на познающее реальность мышление и творческое воображение. Реализация интеллектуального потенциала мозга и коммуникативной энергии общения стала возможной благодаря уникальному продукту человеческой культуры — слову.
Цикличность жизни древних охотников определялась результатами облавной охоты на крупного зверя. В случае неудачи племя обрекалось на голодную смерть. Поэтому каждая удачная охота символизировала победу жизни над смертью и требовала соответствующего организационного обеспечения, позволяющего реализовать человеческое в человеческом — способность объединять усилия на путях достижения общей жизненно важной цели. Именно на этой основе зародилась и получила развитие первая древнейшая форма человеческой культуры — праздник.
Возникнув на основе общей трапезы — определившей в последующем функциональное предназначение праздничного застолья — праздник наполнился совокупностью взаимосвязанных общей целью совместных действий, обрядов и ритуалов, призванных актуализировать коллективистские начала группы. Удовлетворение потребностей — психофизиологических и эмоционально-психологических — создавало позитивный эмоциональный фон с доминантой эмоции радости, который определял принципиальное иное — праздничное — бытие, праздничный хронотоп жизни человека как пространство-время, свободное от повседневных трудов, забот, тревог и страхов, как место-время безопасного и изобильного существования, как «воспоминание о рае». На данном фоне утверждалась чисто человеческая потребность единения группы, как совокупного целого, обладающего интегративным качеством обеспечения «победы жизни над смертью», вырабатывались, развивались и закреплялись потребности в социальной коммуникации, социальной регламентации, социальной регуляции и социальной организации2.
Совместное выражение коллективных переживаний и совместное проживание жизненно важных с точки зрения выживания группы событий, процессов и ситуаций на эмоциональном фоне праздничной радости на основе новых носителей информации — осмысленного звука и визуальных символов, формировало и закрепляло на уровне коллективного бессознательного основные архетипы человеческого общежития и поведения в группе. Именно здесь обрело свою роль слово «живое», слово «звучащее», как органичное единство речи и музыки, и производные от них пластические (танец), изобразительные и другие виды искусства.
Возникнув как ценностно-смысловая доминанта формирующихся культурных пространств, слово выступило в качестве эффективного средства социальной коммуникации именно благодаря синкретическому единству потенциально возможных в явлении образов, значений и смыслов словесного знака, тому, что сегодня определяется как внутренняя форма слова, как его концепт. При этом семантический синкретизм слова оформлен в образе, осмыслен в понятии и представлен в символе — этом «образе понятия» или «понятийном образе» — как единство мысли и чувства3.
Древний человек воспринимал окружающий его звуковой мир вполне осмысленно и эмоционально. Всякий звук для него был, прежде всего, семантичен, нес определенную информацию о «намерениях» или об отношениях «субъекта к объекту»: гремел ли гром, журчал ли ручей, рычал зверь, кричала птица, хрустели ветки в темноте, слышались звуки горного камнепада — все это взывало к ответной реакции, побуждало к ответному действию, логической реакции на полученную звуковую информацию. Эти фундаментальные качества слухового аппарата лежали в основе древнейших звуковых сигналов, из которых позднее возникло слово звучащее как основное средство социальной коммуникации и инструмент регуляции социальных отношений.
Пытаясь понять причинность удачной охоты, архаический человек искал первоосновы бытия, увязывал свои успехи с действием трансцендентных сил, наделяя окружающие его предметы и явления сакральными смыслами. Уповая на действие трансцендентных сил, человек искал возможность связи с ними, получения их поддержки.
В поисках этих возможностей человек стремился подражать силам природы, в том числе улавливая и воспроизводя ее звуки, наделяя их соответствующими смыслами и соотнося с ними соответствующие образы. Подражая звукам природы, человек, с одной стороны, учился говорить, а, с другой — демонстрировал способности связи сприродой, которая наделялась им трансцендентными силами. Таким образом, нарождающееся слово выступило средством экстатической коммуникации с трансцендентными началами бытия. Овладевая такой способностью, человек стал использовать слово и как средство социальной коммуникации, транслируя энергию трансцендентных сил другим людям и, тем самым, объединяя людей вокруг духовного источника жизни. В ходе праздничных действий слово выступило не только как средство единения группы, но единения группы с окружающей природой, ее скрытыми силами, как средство познания и освящения смыслов всего сущего.
Коммуникативная направленность слова звучащего в пространстве праздника ощущается и реализуется не только через обозначаемое им понятие, выражаемый образ (интонацию) и несомый им символ, но и показывается. Слово звучащее приобретает видимые очертания через разнообразие мимики, жеста и пластики, отражающее все эмоциональное богатство невербальной коммуникации. С другой стороны, слово звучащее вызывает соответствующую телесно-моторную реакцию, зрительно-пространственные и цвето-световые ощущения и соответствующие им психоэмоциональные реакции.
Сегодня вопросы звуковых коммуникативных архетипов активно исследуются в рамках музыковедения и, конкретнее, музыкальной психологии. Согласно Д. К. Кирнарской коммуникативные архетипы как базисные формы — древнейшие метасмыслы общения, закодированные в коллективном бессознательном, сформировались в архаические времена и, по нашему мнению, легли в основу праздничных хронотопов. Д. К. Кирнарская выделяет четыре таких коммуникативных архетипа: «призыва», «просьбы», «игры» и «медитации»4.
Архетип призыва обозначает общение лидера и группы: от лидера исходит побуждающий импульс, приказ, вдохновляющий знак, обладающий значительным общественным содержанием. Он обладает определенной активностью, агрессивностью и пафосом. Его звуковой облик отличается громкостью, размашистой восходящей звуковой линией, широтой диапазона.
Архетип прошения связан с мольбой о ниспослании благ, он во всем противоположен архетипу призыва, его звуковой облик тяготеет к умеренно тихой звучности, плавным округлым звуковым линиям.
Архетип игры построен на общении равных с равными в празднично-игровых ситуациях, где превосходство и социальные роли сняты и нивелированы, ситуации, когда члены группы ощущают единение в общей радости.
Архетип медитации связан с общением в стиле solo, когда душа говорит сама с собою и, быть может, с умопостигаемым божеством. Здесь господствует тихая звучность, Многие религиозные песнопения в духовной музыке и, например, колыбельные песни в музыке светской — характерные примеры архетипа медитации.
Каждый из перечисленных архетипов обладает определенным семантическим наполнением и вызывает соответствующие психоэмоциональные и моторно-пространственные реакции в процессе звуковой коммуникации.
Выделенные звуковые архетипы в своей совокупности образуют коммуникативную матрицу праздника. Однако их вес и соотношение зависят от вида праздника и определяются его характером. Так, в охотничьих, военных и государственных праздниках доминирует архетип призыва, в народных праздниках земледельческого календаря — архетип прошения, в церковных праздниках — архетип медитации. Звуковой архетип игры, настраивающий на снятие социальных статусов и ролей, так или иначе, присутствует во всех видах праздников, формируя необходимый фон единения людей. Наиболее характерен он для городских праздников и массовых гуляний.
Говоря о культурном — праздничном — опыте советской цивилизации — советском массовом празднике в его классическом выражении, будь то День Великой Октябрьской Социалистической Революции или Первомай, не говоря уже собственно о Дне Победы, прежде всего, следует отметить, что он носил характер военной победы, и по своим истокам гомогенен празднику древних охотников. Следует отметить, что сам процесс построения коммунизма представлялся в советском общественном сознании не иначе, как борьба за его построение, а его достижение — как окончательная победа в непримиримой схватке с капитализмом. Указанные ценности и определяли характер и содержание советских массовых праздников, которые, по сути, являлись одним из механизмов формирования и утверждения советской идентичности. В этой связи доминирующую роль в ходе осуществления их хронотопов играл коммуникативный архетип призыва.
Рассматриваемый архетип связан с ситуацией побуждения к действию, когда говорящий хочет передать слушающим свою активность. В основании этого архетипа лежит протоинтонация призыва, для которой характерно восходящее движение, когда намечена определенная «разность мелодических потенциалов». Вспомним традиционные речитативы советских массовых праздников «Да здравствует советский народ!», «Вперед, к победе коммунизма!», «Все на борьбу с ...!».
Базисная форма призыва чрезвычайно богата разновидностями, поскольку побуждение к действию, стремление заразить воспринимающего своей энергией важны во многих социальных ситуациях. В советских массовых праздниках они находили выражение в таких жанрах, как застольная песня и победный марш. И чем более органичной психологическому строю личности, архетипам коллективного бессознательного оказывалась песня, тем чаще ей придавался статус народной, тем больше метаморфоз происходило с ее текстом, который перманентно дописывался, дополнялся новыми смыслами сообразно текущим обстоятельствам социального бытия. Можно привести характерные примеры бытования таких песен как «Ленинградская партизанская», «Прощание славянки» и многих других. Все они объединяли людей и вдохновляли их на победу, будь то победа военная или трудовая, благодаря тому, что музыка выступила в органичном единстве со словом в качестве его метафоры.
Особенность советской праздничной песни, и праздничной музыки в целом, в том, что ее мелодия, отражая русские культурные коды коллективного бытия, несет в социальную группу объединяющее начало, которое, оказывая комплексное — словом и мелодией — мыслечувственное воздействие на индивида, включает механизмы интериоризации вербальных смыслов. Иллюстрацией сказанному может служить творчество великого русского композитора Г. Свиридова, который посвятил себя поискам наилучшего воплощения русского мира в нотах на путях синтеза слова и музыки, открыл в русской композиторской школе новую фольклорную волну. Его «Время, вперед!» для многих поколений стало символом индустриального советского триумфа. То же самое можно сказать и о творчестве И. Дунаевского, взяв, для примера, его «Марш энтузиастов», и Д. Шостаковича («Песня о встречном»), и О. Фельцмана («Комсомольская традиция»), и, наконец, Д. Тухманова с его «Мой адрес — Советский Союз». И этот перечень можно продолжать.
Объединяющая сила слова звучащего, обращенного к коммуникативным архетипам сознания в пространстве советского массового праздника, помимо его песенных форм, хорошо просматривается на примерах праздничных речитативов: возгласа «ура!» и лозунга «да здравствует!».
Сегодня отсутствует единое мнение о происхождении слова «ура!» в русском языке. Кто-то полагает его заимствованным из немецкого языка, кто-то из языка древних гуннов, их победного клича. Вне зависимости от происхождения, мы обращаем внимание, насколько глубоко и прочно вошло это слово в русский лексикон, как оно укоренилось в звуковом пространстве советского праздника.
Объяснить механизм воздействия указанных выше речитативов, обращенных к коллективному бессознательному русского народа, можно с позиции так называемого корнесловного мышления. Именно корнесловное мышление, в котором раскрывается глубинный, духоносный, символический смысл слова, его внутренняя форма, определяет воспроизведение и восприятие слова звучащего в пространстве русского праздника5.
Метод корнесловного мышления основан на так называемой народной этимологии, которая, в отличие от научной (доказательной, абстрактно-логической), по сути является феноменологической, представляет собой поиск связи формы слова с теми живыми образами среды обитания — природы и окружающей жизни, которые мотивируют, объясняют первичный переносный смысл того или иного звуко- и буквосочетания, и имеет целью показать мыслечувственный образ слова, основанный на звуковых архетипах, образующих алфавит.
Мы согласны с автором метода корнесловного мышления В. В. Семенцовым, что слово не может быть случайным сочетанием звуков и букв. Исследуя вопросы слова звучащего в хронотопах праздников в феноменологическом ракурсе, важно отыскать первопричину и исходный, живой смысл каждого буквосочетания. И здесь важно не столько то, из каких древних языков заимствовано слово нашей речи, сколько то, какой смысл оно несет в русской картине праздника. Не связь русского языка со словами других языков, а связь мира русской праздничной словесности с миром вещей и силами духовного мира, сотворившими эти вещи, — вот что мы пытаемся усмотреть, исследуя вопросы слова звучащего в пространстве русского праздника.
Внутренняя корнесловная символика слов, организующих праздничные хронотопы, обращена к коммуникативным архетипам, что выдвигает их на роль ключевых. Сегодня многие исследователи обращают внимание на особое, несущее позитивный энергетический заряд, значение слов, содержащих морфему «ра» в русском языке, на ее бытийность в пространстве русского праздника. С нашей точки зрения эта особая бытийность связана со значениями в старославянском языке фонем «р» — «рцы» и «а» — «азъ», означающими «я режу тьму и несу свет» и существующими на уровне коллективного бессознательного в качестве основных мифологем. В языческие времена оно использовалось для обозначения солнца, как трансцендентного феномена, дающего жизнь всему живому. Сравним старославянское «ярило». Таким образом, морфема «ра» означала всепроникающее трансцендентное (божественное) животворящее объединяющее начало всего сущего на земле. Логично предположить, что, сформировавшись в архаические времена, это звукосочетание закрепилось на уровне коллективного бессознательного и сегодня продолжает функционировать в качестве архетипов сознания, вызывая соответствующие ассоциации. Можно привести целый ряд русских слов с морфемой «ра» в качестве корня, которые вызывают определенные чувства, эмоции, ассоциации, психические состояния и телесную моторику: радость, радуга, рай, правда, краса и т. п., неся в себе позитивный облагораживающий, воодушевляющий и объединяющий людей смысл. В этом ряду находится и собственно слово «праздник», которое можно трактовать, как особый день, посвященный божественным началам бытия, или «святой день». Во многих европейских языках, например, польском, украинском, белорусском, «праздник» так и называется — «святый». Данная трактовка слова «праздник» не противоречит общепринятому этимологическому подходу. Так, известный ученый-лингвист М. М. Маковский определяет значение слова «праздник» как восходящее к «совершать сакральный акт», к «радости по случаю жертвоприношения богам», и еще более древнему, характерному для многих языков индоевропейской группы — «резать»6.
Именно морфемой «ра», на наш взгляд, объясняется удивительное и таинственное звучание слова «ура!». Его дружно и очень громко кричат люди на различных праздниках, будь то День Победы или Новый год. В моменты особой радости, воодушевления этот возглас как мощный жизнеутверждающий заряд, объединяющий людей вокруг желанной победы, будто сам рвется из груди, и русский человек осознает себя сопричастным, слитым с общим ликованием. В такие минуты это загадочное слово неимоверно сплачивает народ. Можно сказать, что слово «ура!» «сидит» у нас в коллективном бессознательном и определяет поведенческие модели в моменты всеобщей радости победы жизни. В праздничные и особо ответственные дни русские люди, как и в древности их предки, криками «ура!» обращались к Творцу, к Свету, к Правде — ко всему тому, что ассоциируется у нас с понятием Бога, животворящего начала бытия. «Ура!» — значит «С нами Бог!»
Этимологически-корнесловно близко к возгласу «ура!» и выражение «здравствовать». Праздничные здравицы означают пожелания приобщения к древу жизни. Как известно, древо жизни является одной из основных мифологем коллективного бессознательного, регулирующего нашу жизнь, и означает пожелание вечной жизни, в отличие от древа познания добра и зла, плоды которого ведут к смерти. Праздничная здравица не что иное, как пожелание обновления духа. А обновление духа, в свою очередь, предполагает покаяние, очищение и просветление в смысле обновления отношения к людям в направлении актуализации человеческого (коллективного) начала жизни. И, в этой связи, возглас «ура!» и лозунг «Да здравствует...!» являются одними из ключевых семантических доминант пространства русского праздника.
Корнесловная — феноменологическая, мифопоэтическая этимология слова «ура!» и словосочетания «да здравствует!» коренится в душе народа как архетипы единения на путях достижения общей, жизненно важной цели. Использованный психоаналитический подход позволяет по-новому взглянуть на механизмы праздничного поведения людей, расширяя, тем самым, современные представления о сущности и назначении праздника, как социокультурного феномена. В контексте изложенного пространство праздника и слово звучащее в нем предстает особой формой социальной коммуникации, объединяющее людей в единое социальное целое и обеспечивающее устойчивое развитие русского социума.
1 Культурология: учебник для бакалавров / под ред. Ю. Н. Солонина, М. С. Кагана. М.: Юрайт, 2012. С. 206–209.
2 Бенифанд А. В. Праздник: сущность, история, современность. Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та, 1986. С. 40–51.
3 Сокурова О. Б. Слово в истории русской духовности и культуры / предисл. Ю. К. Руденко. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 2013. С. 19–26.
4 Кирнарская Д. К. Психология музыкальной деятельности. Теория и практика. 2003. С. 101–110.
5 Семенцов В. В. Возвращение к истине. Притчевый корнесловно-смысловой метод преподавания учебных предметов // Корнесловные основы современного образования: от значений к смыслам. СПб., 2013. С. 20–22. Используемый в настоящей работе этимологический подход — метод корнесловного мышления для раскрытия функции слова звучащего в пространстве праздника не является общепринятым, ибо выходит за рамки традиционной индоевропеистики и фонологии. Чтобы избежать возможных обвинений в, якобы, лженаучном подходе, сделаем оговорку, что использованная модель корнесловного мышления носит рабочий характер, не претендует на истину в последней инстанции и имеет целью исследовать феномен слова в пространстве праздника с позиций аналитической психологии.
6 Маковский М. М. Краткий этимологический словарь — тезаурус индоевропейских языков: учеб. пособие. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012. С. 153–155.