Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Не будь тебя, кажется, и дыхания уже не было бы... Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!
И. С. Тургенев. Июнь 1882
Сегодня редкий представитель из медиабизнеса не обронит с ироничной усмешкой замечание о «великом и могучем». Но слов «русский язык» и, особенно, «правдивый и свободный» вы от работников «эфира» не услышите, они не выговариваются из-за ущербного внутреннего спазма от ненависти к словам «правдивый и свободный». Но еще никому на свете не удалось обмануть в слове. Для человека, склонного ко лжи, это серьезный повод ненавидеть словесность. Рано или поздно правда обнажается. Потому-то «в начале было Слово, и Слово было у Бога», и слово есть высший дар человеку от Творца. Он, этот дар, непостижим, правдив и таинственен.
В школе, в далекой провинции, мы заучивали великие слова автора «Первой любви», «Вешних вод» и «Дворянского гнезда» наизусть и веровали в них, как в ниспосланную свыше молитву, и вера эта с каждым годом подтверждалась и крепла. То было время, когда среди снесенных, разоренных и оскверненных церквей люди крестились на памятник Пушкину в Москве, чтобы утолить свою потребность в духовном. Слова Тургенева потрясали до глубины души в густой и тяжелой атмосфере партийных догм, лозунгов и слежки. И вдруг «правдивый и свободный»...
Много позже далось постигнуть, что язык и народ неразделимы. И «великий, могучий, правдивый и свободный» язык мог создать только народ, наделенный теми же качествами. Стало ясно, что русский язык спасал нацию в любое лихолетье как некая таинственная, непостижимая духовная субстанция, запечатлевшая в себе тысячелетие трудов и переживаний народа и всех его сословий и групп, субстанция глубокая, как океан, и спасительная, как воздух.
Но пришло время, когда мы, как образно сказал Святейший Патриарх Алексий II, перепутали европейские краны и вместо чистой воды присосались к западной канализации. Так началась «перестройка», точнее, осквернение всех основ жизни под видом свободы, что в первую очередь болезненно сказалось на языке, который есть мерило и личности, и общества, и государства. Да, русский язык сам стал первым объектом изощренной и подлой вражьей атаки.
Главным врагом русского языка, и не его одного, стал медиабизнес. Именно ему хозяева рынка поручили незаметно подсунуть ротозеям-зрителям вместо чистой воды кран канализации. Самое трагичное в том, что зрители лакают нечистоты и нахваливают. «Медиабизнес» — этот исчерпывающий и убийственный термин принадлежит властям. Они имели основание на такой неологизм, ведь телевизионщики сами в 2001 году на своем съезде торжественно объявили о вхождении в рынок со всеми последствиями и признали телевещание также родом бизнеса, именно бизнеса, а не дела, не предпринимательства, даже не промысла или ремесла.
Медиабизнес глуп, как и всякий бизнес, поклоняющийся корысти и прибыли, поэтому ни у одного из недругов русского языка не хватает ума и таланта продолжить вслух тургеневскую характеристику родного слова. Вы никогда не услышите слов «правдивый и свободный», ибо они убийственны и разоблачительны для клеветника. «Великий и могучий» он с кривой усмешкой еще может выдавить, но не более. И потому прикрывается иронией и сопутствующей ей двусмысленностью.
Ирония — явление всегда разрушительное и отчуждающее человека от сути события, о котором повествует. Если правда от Бога, то ирония всегда от Его противоположности, от лукавого. Можете ли вы представить себе ироничного Христа? А вот для Иуды ирония органична, как и для Мефистофеля. Ирония всегда с подглядкой, всегда двусмысленна и всегда смотрит снизу вверх, она, в отличие от сарказма, не предполагает силы и равенства сторон. Ирония действует исподтишка и с кривой улыбкой — она классический настрой рабской натуры. Можете ли вы хотя бы на миг представить ироничного царя? Вот потому-то псевдодемократ органически не способен выговорить «правдивый и свободный».
Ирония за последние двадцать лет стала едва ли не господствующим свойством телебизнеса, особенно эстрады — оружия разложения и пропаганды неверности. Иные недалекие персонажи из телебизнеса, чтобы угодить начальству, то и дело с экрана бахвалятся самоиронией как признаком интеллигентности, в надежде заразить этой холуйской эмоцией миллионы простаков. Ирония — эмоция шулерская и вожделенная «юмористами». После девяностых годов, казалось, эта зараза пошла на убыль, но и сегодня она жива, и даже в новостях дикторы глуповато усмехаются, острят и хихикают, превращая новости из жизни великой державы в род пошлого не то капустника, не то балагана. И никто их не одергивает, ведь медиабизнес, кажется, вне контроля и критики. К сожалению, разлагающей рабской иронией пронизаны новостные передачи многих телеканалов.
Сатанинскую природу иронии хорошо понимал Пушкин. К Вольтеру, тогдашнему властителю дум российских полуобразованных помещиков и офицеров вроде декабристов, поэт относился с беспощадной дворянской отстраненностью. Важнее всех писаний энциклопедиста Пушкин считал то обстоятельство, что «Вольтер был палками бит». Собеседник королей был оскорблен вельможей Роганом. Когда же энциклопедист явился к тому домой требовать удовлетворения поединком, вельможа просто велел слугам отогнать начитанного простолюдина Вольтера палками. Что те охотно и исполнили. Пушкин о трудах Вольтера писал, что тот свой «разрушительный гений» принес «в жертву демона смеха и иронии». Понимал ли Вольтер, что дворянин Роган проявил свое сословное право с помощью палок на спине философа-насмешника?
Ирония не только не способна к созиданию, она смертельно враждебна ему, так же как добру. Коварство иронии испытал на своем творчестве великий режиссер-новатор Уолт Дисней, когда пытался экранизировать «Алису в стране чудес» Льюиса Кэрролла. Про «Алису» можно сказать, что ее мало кто читает, но многие стремятся цитировать, чтобы подчеркнуть свою интеллигентность. Уолт Дисней бился над экранизацией «Алисы в стране чудес» более дюжины лет и, как честный художник, вынужден был признать свое поражение. «Алиса» не далась даже такому таланту, как Дисней, а все потому, что эта хитрая сказка пронизана тайной и злой иронией. Главным объектом иронии Кэрролл сделал королеву. Наличие этого растворенного яда в тексте не позволило художнику создать атмосферу благородного идеализма, необходимую детям и зрителям. И сегодня весь эстрадный «юмор» и все «юморины» и КВНы несут в себе разрушительную стихию иронии и злой насмешки.
Государство, дух и язык призваны развиваться в единстве, чтобы защититься от всякой напасти. Русские правители очень хорошо чувствовали эту взаимосвязь и потому так упорно преследовали кривляющихся скоморохов, как явление антихристианское и враждебное Церкви, устоям самой жизни. В грамоте, посланной в Сибирь архиепископу Тобольскому царем Алексеем Михайловичем, читаем: «...скоморохов с домрами и с гуслями и с волынками и со всякими игры, и ворожей, мужиков и баб... в дом к себе не призывали... и никаких бесовских див не творили и всяких бесовских игр не слушали... А где объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и всякие гудебные бесовские сосуды и ты б те бесовские велел вынимать и, изломав те бесовские игры, велел жечь». Особо уважаемые современными «хохмачами» скоморохи были далеко не безобидной братией. Кроме обычного плутовства, краж, разврата и других пороков, им сопутствующих, они нередко выполняли роль разведчиков.
И сегодня не перевелись эти небезобидные весельчаки, и ныне «...собираютца скоморохи и смехотворцы со многими бесчинными игроками... и веселятца бесовским веселием с плясанием и песньми нечистыми, аже сквернят человека и в последнюю поревают погибель...», и каждый день уничтожают русскую культуру, язык, народную нравственность и само государство. И все это на фоне миллионов сирот, воровства и пьянства, на фоне наркомании, разводов, абортов, безвестных могил, ждущих молитв, богослужений и очистительного, возрождающего покаяния и сыновней любви.
Надругательство над русским языком может подготовить нам не одну Цусиму. Адмирал Невельской, окончательно утвердив русскую власть на Сахалине, назвал свои записки «Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России». Адмирал не расчленял свою родину ни в сердце, ни в языке. Для него все Зауралье до тихоокеанских берегов это Святая Русь, освоенная дружиной Ермака, когда до Тихого океана «солнце евангельское землю сибирскую осия». Основатели Владивостока воспринимали Приморье как органическую часть Сибири. Флотилия, которая здесь базировалась, так и называлась до 1922 года вместе с «Сибирским гвардейским экипажем» — «Сибирская флотилия». Провокаторам-расчленителям был невыносим русский государственный монолит между тремя океанами, еще до 1917 года они в расчете на слабые головушки атеистов стали внедрять понятие «Дальний Восток», отсекая мысленно от русской земли дальний берег. Последние 30 лет незаметно к понятию «Дальний Восток» стали пристегивать Колымский край и Камчатку, что было немыслимо еще недавно. Они ставили перед собой страшную стратегическую разрушительную задачу сделать из Русского Востока «Дальний Восток».
Как кость в горле у них был остров Русский. Расчленителей мучает не стратегическое положение острова, а его победное имя, как память о выпускниках великого Морского кадетского корпуса. Понятие «дальневосточник» смертельный враг единства России как на языковом уровне, так и, что особенно опасно, на уровне бессознательно-глубинном. И наоборот, понятия «Русский Восток», «Сибирская флотилия», «остров Русский», «Залив Петра Великого» говорят об органичном и духовном единстве Сибири и России, Сибири как части Святой Руси.
В 1985 году в городе Каргат Новосибирской области был освящен храм в честь Всех святых в земле Сибирской просиявшим. До 1917 года лучшие умы России считали Сибирь сердцем России. Таковой она и осталась. К середине XX века число жителей Сибири должно было достигнуть 300-400 миллионов человек. Эта задача не только не снята, но стала проблемой существования самой России. Потому Сибирь есть проблема всех проблем для нашего Совета безопасности, который, по верному замечанию Е. М. Примакова, должен бы по политическому авторитету стать органом исторического прорыва. На острие этого векового штурма должен быть поставлен русский язык во всех его измерениях.
В заключение по поводу Тихоокеанского берега Отечества можно напомнить, что «Дальний Восток» мог быть и Манчжурией, и Кореей, и еще чем угодно, но не материковой частью России. Что касается Сибири и ее столицы «святой град Тоболескъ», как называлась чтимая икона XVII века, то Сибири нет нигде в иных пределах, нигде на свете, кроме России. Та часть святой Руси, где просияли святые в земле сибирской от реки Урал и до Уссури и Амура, была ограждена с юга семью казачьими войсками во главе с августейшим атаманом наследником цесаревичем Алексеем Николаевичем. Граница Руси издревле считалась Поясом Богородицы. Казаки же с первого часа своего служения — витязи Пояса Богородицы. Россия — Сад Пречистой, огражденный казачьими заставами. Только в ущербном безбожно-бездарном сознании мог возникнуть термин «Дальний Восток». Моряки первыми должны вернуть название «Сибирская флотилия», а казаки оживить понятие «Русский Восток». Говорят, государство начинается с границы. В нашем случае государство начинается с казачества.
Язык объединяет людей, но он же, язык, способен стать страшным инструментом вражды и расчленения общества. Лучше всего это видно на примере внедряемого последние двадцать лет слова «чиновник» с отрицательным значением, как когда-то засаживали в атеистическую подкорку слово «царизм». При советской власти с отменой чинов и табели о рангах из обихода совершенно исчезло слово «чиновник». Никто его не употреблял. И медиабизнес, попав в руки «демократов», начал внедрять слово «чиновник» со всеми отрицательными оценками. В стране народилась как бы многомиллионная армия новых «врагов народа». До 1917 года чиновники делились на классы. Теперь, не восстановив ни границ, ни социального положения государственных служащих, всех воров, мошенников, карьеристов вперемежку с честными работниками стали огульно унижать замаранным словом «чиновник», вновь создавая тоталитарное сознание погромщиков. То, что раньше обозначалось словами «буржуй», «эксплуататор», «кровопийца», «мироед», теперь называют словом «чиновник». Эту практику нельзя не признать общественно опасной и угрожающей существованию государства. Самое прискорбное, что эту наживку для слабоумных заглатывают почти поголовно власти предержащие, то есть те, против кого и направлено слово «чиновник» с отрицательным зарядом. Впрочем, власти предержащие бегут впереди всех не только в этом случае. Руководители всех рангов первыми внедряют бессмысленные и злокачественные слова-паразиты вроде «имидж», «саммит», «бизнес».
Медиабизнес не может сам себя шельмовать. Если в его лексике «чиновник» есть воплощение всего нечистого и чужого, то слово «бизнесмен» очень редко или почти никогда не подается с отрицательным значением. Не должны руководители государства применительно к российскому предпринимательству употреблять слово «бизнес», вброшенное в употребление «новорусскими» мошенниками. Слово «имидж» внедряется намеренно, чтобы разрушить и убрать из употребления ключевое слово русской культуры — «образ», а словом «саммит» заменяются понятия «собор, встреча».
Сегодняшние многие русские употребляют слово «Стамбул». Для них это слово должно быть запредельно запретным. Немцы до сих пор называют Константинополь на свой манер «Царьград». Мы с обезьяньей впечатлительностью пишем, что Белая армия эвакуировалась в Стамбул в 1920 году. Между тем этот город до 1923 года даже сами турки еще официально именовали Константинополь. Для православного священнослужителя город на Босфоре со святой Софией до скончания века носит только одно имя — Константинополь. Иначе скоро мы с безродной восприимчивостью, не ровен час, Никео-Царьградский Символ Веры будем именовать никео-стамбульским.
Раньше на Руси понятия «княжество» и «земля» были синонимами. Были в нашем отечестве и княжества, и губернии, и уезды, и волости. За каждым названием волнующая история. Теперь отечество наше разделено на «субъекты». Чтобы еще более усилить отчуждение людей от своей родины, теперь Москва наша не «Белокаменная» и не «Златоглавая», не «дорогая моя столица», а на скороговорке новых дикторов чаще «мегаполис». У такого безродного мегаполиса не мог не появиться любимый уродец всех международных мошенников — небоскреб. Это сооружение, призванное своей фаллической доминантой раздавить Кремль, получило самое холуйски-угодливое и оскорбительное название за 850 лет истории города, а именно «Москва-сити».
Диву даешься, как же могла жить сверхдержава — СССР, ни разу за семьдесят лет не употребив слов — «чиновник», «мегаполис» и «субъект Федерации», хотя Российская Федерация (РСФСР) здравствовала и даже насчитывала в два раза меньше пресловутых чиновников. Мы уже не говорим о таких агрессивных паразитах с бубонным потенциалом, как искусственно внедренные слова «имидж», «бренд», «банер», «саммит», «бизнес» и прочая нечисть. Вся скверна внедрялась под грохот и гогот эстрадного бешенства, пока шоу-вошь не проела Россию. Как говорят на Востоке: «вор любит шумный базар».
Насильственно внедряемые через медиабизнес чужеродные слова размножаются как трупные пятна на теле культуры. Они разъедают общество, расчленяют страну, разъединяют поколения, убивают язык и обессиливают армию и нацию. Иные политологи-балаболы, эти политические импотенты, вживляют через TV «пиплу» такие «чипы», как «политический класс», «элита», «правящий класс», чтобы, прикрывшись этими абстракциями, манипулировать подопытными зрителями и осуществлять контроль за историческим сознанием несчастного русскоязычного электората, одуревшего от алкоголя, эстрады, наркотиков и т. п.
В этой связи непонятно, как может электорат сберечь государство между тремя океанами, подпираемое более чем миллиардным динамичным Китаем и миллиардом проснувшихся мусульман, если нет властных органов, отвечающих за крепость семьи, за чистоту и силу языка, нет ведомств, обуздывающих медиабизнес, собственных структур, контролирующих все типы дорог, и, наконец, органов, созидающих крепкую государственную границу. Как это ни парадоксально для примитивных умов, в век глобализма наступает эпоха непреодолимых границ. Жизнь подлинная возможна только огражденная силой и границей. Проявление эпохи границ видно из гигантской стены, которой отделяет себя от палестинцев Израиль, или тысячекилометровой стены, которой ограждает себя США от нашествия с юга. Будущее за теми странами, которые первыми осознают роль границ. Русский народ, выделив на рубежи казачество, первым после античного Рима показал миру спасительную роль границы.
Медиабизнес стал орудием разрушения языка и тысячелетних устоев при полном молчании общества. Такое молчание в Смутное время святые подвижники называли безумным молчанием. Наш великий композитор Свиридов как-то назвал битлов исчадиями ада. По сравнению с нашей эстрадой битлы — пай-мальчики из хороших семей.
Когда Шаляпин в начале 30-х годов услышал песни Лидии Руслановой, он в восторге сказал: «Она поет по-нашему». Петь «по-нашему» — это то же, что думать и говорить «по-нашему». Русланова пела и в церковном хоре, потом — по госпиталям «германской» войны, а затем — на всех фронтах Отечественной войны. В 1948 году ее арестовали по делу маршала Жукова. После истязаний в застенке она сказала следователю: «За таким, как Жуков, пешком пойду в Сибирь».
Это был голос самого народа. Из тюрьмы Лидия Русланова вышла в 1953 году. Ее путь во многом схож с судьбой Клавдии Шульженко. Они обе пели «по-нашему», по-русски. Потом была Зыкина. До нее Иван Козловский, проведший отрочество в монастыре. А теперь Дмитрий Хворостовский, сибирский богатырь, чьи редкие выступления омывают, пропитывают русскую землю, смывая на время все эстрадное бесовство. Но тех, кто поет и говорит не по-нашему, по сравнению с ними легионы, и народ отдан властями медиабизнесу на растерзание.
Борьба с русским языком как главным оплотом культуры и государства идет по всем направлениям днем и ночью, ежеминутно и без передышки. Духовная брань в истории не знает перемирий. «Слово гнило да не исходит из уст ваших» (ЕФ. 4,29), — учит Писание. Именно поэтому в язык внедряются чуждые бессмысленные слова-термины, которые и словами-то не назовешь, вместе с матерщиной и сквернословием убивают душу языка и народа своей палаческой и злой природой. Не странно ли, что всегда находятся телезащитники сквернословия, как якобы проявления народности.
Реклама есть абсолютное проявление насилия и лжи. Но помимо этого, каждая минута рекламы пронизана разрушением христианских ценностных устоев от наглого «ведь мы этого достойны» до призывов наслаждаться по любимой формуле сатаны «один раз живем». Реклама объявила тотальную войну таким качествам духовного здоровья, как скромность, бережливость, смирение.
Идет война на истребление языка Пушкина. Чуткий Василий Розанов заметил: «Чтобы опровергнуть Пушкина — нужно много ума. Может быть, никакого не хватит. Как же бы изловчиться, — какой прием, чтобы опровергнуть это благородство?.. Как же сделать? Встретить его тупым рылом. Захрюкать. Царя слова нельзя победить словом, но хрюканьем можно».
Пытаются не только осквернить язык Пушкина, но и сам синеокий поэт, павший на поле боя у Черной речки за честь русской семьи, не дает покоя ущербным. Недавно по телевизору объявили слово в слово: «родина Пушкина Эритрея, там ему и памятник поставлен». (ТВ-3, 21 декабря 2008 г.). Мы-то думали, что его родина Москва. Всех тянет неодолимо пофамильярничать с Пушкиным, начиная с цветаевского «Мой Пушкин». Фамильярность, пронизывающую нашу жизнь, можно назвать главным злом, даже сверхзлом. Не случайно мы единственное в истории человечества общество, где люди обращаются друг к другу по половому признаку — «мужчина», «женщина» — и все молчат: от властей, депутатов до писателей, учителей и всех прочих. А ведь если вдуматься, это страшное бедствие, растлевающее жизнь.
Из этой же злой природы ироничное о русском языке: мол, «великий и могучий». Иной может заметить, дескать, стоит ли огород городить, если и тявкнул какой-то телемоська по поводу величия русского языка. Нет, и еще тысячу раз нет. Все так называемые неологизмы, как и замаскированные атаки на язык, далеко не безвредны, и, повторяю, все они еще и антиправославны.
Другое явное и агрессивное проявление хрюканья — это сквернословие и матерщина. Великий Петр, человек глубоко религиозный, лучше всех в своем царстве понимал, что мат всегда есть оскорбление собственной матери и самой Божией Матери, чьим уделом является Россия. Потому великий преобразователь бестрепетной державной рукой внес в воинский устав статью, из которой следовало: «Кто будет Матерь Божию хулить и поносить... телесным наказанием наказан, или живота лишен быть, по силе хуления». Император-адмирал сознавал, в отличие от позднейших руководителей России, что нация и армия, которая сквернословит и матерится, лишается благодати и победы.
Когда апостол русистики Владимир Даль создавал свой «Толковый словарь живого великорусского языка», этот язык действительно был живым и цветущим. Кстати, во времена Даля только три славянских языка располагали литературными языками: русский, польский и чешский. Ни у сербов, ни у хорватов, ни у белорусов или даже болгар это обстоятельство не рождает агрессивного комплекса неполноценности. Беснуются только подзуживаемые западэнцами некоторые чиновники Украины, теряя чувство меры. Сам Даль подписывал литературные работы псевдонимом «Казак Луганский». Ему и в страшном сне не могло привидеться, что кондовый русский город Луганск на землях Всевеликого войска Донского не будет в составе России. Сам Даль к малорусскому языку и его говорам, как и первый наш славист академик И. Срезневский, относился с любовью и живейшим интересом. Оба они знали, что малороссы, как и белорусы, вместе с братьями великороссами веками в творческом единстве творили русский литературный язык, который является их общим и высшим достоянием, как и Православие. Лучше всех это сознавал великий русский писатель Гоголь, родом из малороссов. Словотворчество трех народов-братьев шло из века в век задолго до «Слова о Законе и Благодати» митрополита Киевского и всея Руси Иллариона (ХI в).
После 1917 года воинствующие безбожники внедряли казенно-уголовные революционные новообразования, попутно расчленяя Россию, а главный безбожник Емельян Ярославский до самой войны стоял на мавзолее рядом с самим Сталиным, и всех пережил при любых репрессиях. Но было еще сильно в народе тысячелетнее Православие, а кое-кто из носителей царской образованности чудом остался «на свободе» и ютился по коммуналкам. Так что время оказалось лютое, но еще полное исповедничества, катакомбного сопротивления и даже трагического величия.
Но самая смертная угроза над русским языком за две тысячи лет нависла именно в последние двадцать лет. С тех пор как в каждую семью вползло телевидение, и черный квадрат экрана заменил в каждой семье угол с образами, «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» под террористическим натиском «новаторов» стал сжиматься, перерождаться и дичать. Вся страна от края до края заговорила телештампами, усеченным, упрощенным жаргоном. Впервые в истории при этом не оказалось народных слоев, которые творили бы язык в своей среде. Никто, ни на одном уровне не противостоит умерщвлению языка. Учебники языка, литературы, истории, один другого пошлее, наполнили шестьдесят тысяч школ России. Медиабизнес, пресмыкающийся перед рынком, стал смертельным врагом всего живого и прежде всего языка Пушкина, Жуковского, Тургенева, Чехова. Идею лагерного однообразия, уравниловки и упрощения — а всякое упрощение есть вырождение, по К. Леонтьеву — теперь унаследовал телебизнес.
Как обычно, исчерпывающую характеристику этому явлению дал выдающийся русский мыслитель Иван Ильин, и слова его имеют прямое отношение и к тем, кто намеренно разрушает и оскверняет русский язык, и к тем слабым головушкам, не помнящим родства, кто бездумно поганит родной язык упрощением и холуйскими заимствованиями.
«Мысль — погасить это многообразие явлений, упразднить это богатство исторического сада Божия, свести все к мертвому единообразному штампу, к «униформе», к равенству песка, к безразличию после уже просиявшего в мире духовного различия — могла бы зародиться только в больной душе, от злобной, завистливой судороги, или же в мертвом слепом рассудке. Такая плоская и пошлая, противокультурная и всеразрушительная идея была бы сущим проявлением безбожия. Почерпнуть ее из христианства, из Евангелия, в Православии — было бы совершенно невозможно!» (И. А. Ильин «Основы христианской культуры»).