Конец Императорского Александровского Лицея


Составлено по запискам Инспектора Лицея, лицеиста ХLVII курса А. А. Повержо, дополненным графом В. Н. Коковцовым и лицеистами младших курсов

 

Государственный переворот, происшедший в феврале 1917 года, явился для всех неожиданностью. Было смутное предчувствие надвигающейся грозы, но никто не подозревал, что существующий государственный строй, а с ним вместе и весь старый уклад русской жизни доживает свои последние часы.

И наш Лицей недели, предшествовавшие перевороту, жил своей обычной того времени жизнью. Шли уроки и лекции, воспитанники шалили, начальство наказывало.

24 февраля в городе начались беспорядки. Приостановилось движение трамваев, происходили кое-где разгромы булочных, размещены были в разных частях города наряды войск. Полурота Л<ейб>-Гв<ардии> Гренадерского полка была помещена в Лицее, не столько, впрочем, для охраны Лицея, сколько вообще на случай беспорядков в районе Петербургской стороны.

В субботу (25 февраля) воспитанники, как всегда, были отпущены в отпуск. Остались только бездомные. Чувствовалось приближение чего-то зловещего. Но «из города» ничего определенного не доходило.

В воскресенье беспорядки в городе усилились. Ночевать в Лицей съехались немногие. Большинство живших у родных остались дома.

Наступило морозное утро 27 февраля. Воспитанников было мало, преподаватели почти не пришли, так как трамваев не было. Во время завтрака, когда А. А. Повержо зашел к своим «постояльцам» — наряду Гренадерского полка, одновременно с ним в комнату вбежал дневальный и что-то прошептал на ухо командиру. Офицеры (их было два юных прапорщика) немедленно встали, надели амуницию и вывели свою часть из расположения лицейской усадьбы на Каменноостровский. Все думали, что солдаты идут выполнять свой долг, и воспитанники из окон махали платками и кричали солдатам вслед слова ободрения. Полурота завернула на Монетную, откуда вскоре послышались отдельные выстрелы. Оказалось, увы, что лицейские «постояльцы» немедленно перешли на сторону восставших.

Время тянулось томительно долго. Уроки шли плохо. По окончании занятий, когда воспитанники обедали, в Лицей ворвалась толпа вооруженных людей с браунингами и винтовками и потребовала видеть директора. Требовали выдать оружие. А. А. Повержо объяснил, что в Лицее, как гражданском учебном заведении, оружия быть не может, если не считать старых берданок для обучения строю и шпаг воспитанников I класса. Потребовали выдать то и другое. От инспектора вся ватага ворвалась в квартиру директора. В. А. Шильдер, тяжело больной, сидел в кресле, закутанный в шинель и с обвязанной головой. У генерала — страстного охотника — хранились в шкафике между окнами несколько ценных охотничьих ружей, сразу обративших внимание ворвавшихся. Слабым голосом Владимир Александрович попросил оставить ему хотя бы дорогую по воспоминаниям дедовскую винтовку, но несмотря, казалось, на сочувствие некоторых солдат, толпа забрала все. Из квартиры В. А. Шильдера толпа направилась в актовый зал, но бесчинств там не производила и удалилась затем из здания с забранной добычей.

Город принял тем временем новый, необычный вид. По улицам носились автомобили с солдатами, ходили толпы с пением революционных песен; с целью обнаружить болезненно всем мерещившиеся пулеметы производились всюду обыски, а более крупные здания подчас даже «для верности» обстреливались. Величественное здание Лицея с садом, естественно, привлекало внимание, и хотя в Лицее, по распоряжению А. А. Повержо, все чердачные двери и слуховые окна были не только заперты, но даже запечатаны, — здание в этот день по несколько раз с разных сторон обстреливалось, к счастью, без особого вреда. Ворота держались по общему правилу на запоре, но толпа несколько раз пыталась проникнуть внутрь усадьбы. Одна из таких толп, подошедшая к Лицею под вечер, особенно настойчиво требовала впустить ее. Слышались крики: «Открывайте ворота, вот мы вам ваше черносотенное гнездо разнесем». С невольным страхом пришлось отпереть ворота, но затем, к вящему удивлению вышедших к толпе А. А. Повержо, смотрителя зданий и двух вахтеров, вожаки толпы передумали, и со словами: «Сегодня поздно, до завтра» — толпа двинулась дальше. Настроение было подавленное. Казалось — неминуем разгром Лицея. Возникали опасения и за безопасность воспитанников, среди которых были почти дети — воспитанники приготовительных классов. У кого-то из начальствующих лиц возникла мысль оградить их безопасность ношением красных бантов, но эта мысль была немедленно с негодованием отвергнута воспитанниками, категорически отказавшимися надеть эту эмблему измены своим традициям.

На следующий день в Лицей явились представители каких-то новообразовавшихся властей и потребовали снять с фронтона здания двуглавого орла. С болью в сердце пришлось подчиниться. И ночью Императорский орел, символ величия и славы России, под сенью коего воспитывались лицеисты, был сбит со стены и рухнул на землю.

Как рассказывает А. А. Повержо: «Проснувшись около 4 час. утра, я услыхал глухие удары как бы большого молота в стену Лицея. Это кровельщики сбивали огромного орла, украшавшего фасад. Работа была не легкая. Долго слышались глухие удары, потом что-то затрещало, оторвалось и со звоном, как мне казалось, со стоном, упало на землю. Стыд, горечь, унижение охватили душу. Точно медленно убивали что-то живое, не то заколачивали огромный гроб. Что-то дорогое и близкое отходило в прошлое. Еще один, другой удар, и все стихло. Рано утром я вышел из подъезда. На земле лежали огромные листы, из которых был сделан орел. Рабочие поспешно складывали и убирали остатки».

Продолжать в создавшейся обстановке занятия было немыслимо, и А. А. Повержо испросил по телефону согласие Попечителя на временное их прекращение. Оставшиеся в Лицее воспитанники, числом около 30, были сперва сосредоточены в помещении IV класса, а затем через несколько дней переведены в здание приготовительных классов, так как Монетная улица была сравнительно спокойнее и менее подвергалась обстрелу. При воспитанниках безотлучно находился воспитатель.

Большую тревогу внушал вопрос о сохранности богатого лицейского имущества, и в частности Пушкинского музея с его ценными рукописями и разными медалями и реликвиями. Попытка снестись с Государственной Думой не увенчалась успехом, и А. А. Повержо решил отправиться вместе с воспитателем Н. А. К-вым в местный, только что образовавшийся комиссариат. Последний помещался в здании кинематографа на углу Большого проспекта. Комиссаром оказался А. В. Пешехонов, который, выслушав А. А. Повержо, поручил одному из своих сотрудников, д-ру Найменову, принять меры к охране Лицея. Тот захватил с собой 8–10 солдат, одетых в форму Гренадерского полка, и отправился тотчас в Лицей. Войдя в вестибюль, д-р Найменов взбежал на несколько ступенек вперед и с театральным жестом спросил солдат, знают ли они, куда они пришли: «Здесь воспитывался величайший поэт Земли Русской — А. С. Пушкин». (Маленькая неточность, в данной обстановке, впрочем, простительная). На солдат эти слова, однако, не произвели ни малейшего впечатления. После этого были расставлены часовые в главных пунктах Лицея и отведено помещение для караула. Защитники оказались, однако, ненадежными. Наутро караул исчез, остался только один часовой, и тот не знал, какого полка были остальные, приведенные с ним д-ром Найменовым. Но оказалось, что взломан стенной железный шкаф в квартире Директора, где хранились ценности Пушкинского музея, и что исчезло несколько медалей, золотое перо, пушкинское кольцо, талисман поэта, пуля... Бросились в казармы Гренадерского полка, но там о лицейском карауле не имели никакого понятия. На новообразованную милицию рассчитывать не приходилось, и вещи пропали безвозвратно.

Другим тяжелым впечатлением была резкая перемена в отношениях к Лицею его низших служащих, которых насчитывалось более ста (дядьки, вахтеры, швейцары, повара, квасники, монтеры, слесаря, столяры, полотеры и т. п.). Разумеется, часть старых служащих, как, например, памятный всем лицеистам швейцар Карасев, буфетчик Зиновьев и ряд других остались на высоте положения. Но, к сожалению, большинство прислуги подпало в эти смутные дни под влияние нескольких негодяев, среди которых выделялся один из дядек, человек, когда-то выгнанный за пьянство, но затем, к сожалению, принятый обратно.

Первым же домогательством прислуги явилось ультимативное требование об уходе их непосредственного начальства — смотрителя здания Лицея П. Г. Петрова, человека кристальной честности, глубоко религиозного, но весьма требовательного. Опасаясь при создавшемся настроении за жизнь П. Г. Петрова, А. А. Повержо посоветовал ему уехать в свое имение под Ладогой. Тот сначала категорически отказался, считая свой уход изменой Лицею, и, только уступая решительным настояниям А. А. Повержо, согласился затем покинуть Петроград.

Через несколько дней, когда внешне жизнь в городе вошла в какую-то новую колею, естественно, возник вопрос о возобновлении занятий. А. А. Повержо в этом отношении долго колебался, опасаясь неосторожности со стороны воспитанников при вызывающем поведении прислуги, но Попечитель Лицея решительно настаивал на необходимости закончить учебный год и, прежде всего, немедленно возобновить учебные занятия в Лицее в полном их объеме. Его настояния, переданные через А. А. Повержо всему профессорскому и преподавательскому персоналу, имели двоякую цель: обеспечить воспитанникам продолжение занятий, а тем, которые подходили к концу их курса, завершить свое обучение и, главным образом, попытаться сохранить Лицей и устранить самое опасное для него обвинение в том, что Лицей самовольно прекратил свое существование по его принципиальному отношению к совершившемуся событию.

К чести учебного персонала должно быть сказано, что настояния Попечителя встретили его единодушную поддержку, занятия очень быстро возобновились, шли в течение нескольких месяцев — почти до второй половины мая — более или менее регулярно, поддержанные образцовым, не вызывавшим ни малейших нареканий поведением воспитанников, несмотря на исключительно тяжелую окружавшую их обстановку.

Это последнее обстоятельство имело свое особое основание.

Понятно, каково было моральное состояние лицеистов в первые дни революции. Ошеломленные совершившимся переворотом, видя перед собою крушение всего, чему они привыкли поклоняться, встречая на каждом шагу на улице насмешки и даже угрозы разнузданной толпы, они переживали катастрофу в самом возбужденном состоянии. В своих семьях они видели то же моральное состояние. Было полное основание опасаться, что возобновление занятий при создавшейся обстановке легко может подать повод к разного рода осложнениям, если только со стороны воспитанников Лицея не будет проявлено особой сдержанности и осторожности.

Попечитель Лицея счел поэтому необходимым пригласить в Лицей — это было около 16 марта — всех родителей, чтобы объяснить им создавшееся положение и просить их повлиять на их детей в смысле необходимости беречь Лицей от каких бы то ни было неосторожных действий и усвоить себе, что самое возобновление занятий возможно только при этом условии. Собрались почти все находившиеся в Петрограде родители воспитанников, и между ними и начальством Лицея быстро установилось полное единство в оценке положения, и в особенности в отношении немедленного возобновления занятий. Тут же собравшиеся родители дали полное ручательство за то, что дети их найдут в себе силы сохранить всю необходимую сдержанность. И действительно, воспитанники свято выполнили данное за них обещание, несмотря на подчас невыносимо тяжелые внешние условия. Педагогический персонал не мог достаточно нахвалиться поведением воспитанников за этот последний период в жизни Лицея.

К весне переводные испытания для перехода в высшие классы прошли без всяких нарушений; закончены были и выпускные экзамены лицеистов первого класса — LXXIII курса, последнего, кончавшего Лицей на старых основаниях, — к которым присоединилось и некоторое число вернувшихся с фронта из числа поступивших на военную службу со старшего курса; все они получили от Конференции аттестат об окончании курса.

Перед выпуском А. А. Повержо созвал в здании Лицея, в обычном ее зале, последнее заседание Лицейской Конференции. Все присутствовавшие чувствовали печальную торжественность происходившего. Многие плакали...

В конце апреля состоялся последний выпускной акт. Вставало в памяти блестящее прошлое Лицея, вспоминалось, что ровно сто лет перед тем кончал лицей его первый, «Пушкинский» выпуск...

Говоря о конце Лицея, нельзя не рассказать о том, как с первых же дней революции, примерно с половины марта и до начала мая, шли настойчивые попытки Совета Лицея и Попечителя спасти Лицей от надвигавшегося его разрушения.

На квартире гр. Коковцова, на Моховой, постоянно собирался Совет, ища выхода из создавшегося положения. Заседания происходили как в полном составе, так нередко без участия профессоров, а иногда и без участия вступившего тем временем в исправление должности директора А. А. Повержо, не имевшего подчас возможности отлучиться из Лицея.

Единодушно все пришли к заключению о необходимости взять инициативу в предложении Правительству всевозможных компромиссов, лишь бы сохранить Лицей, хотя бы ценою самых широких уступок тому, что отвечало изменившейся роковым образом обстановке.

Предположено было на первых порах заявить Временному правительству в лице министра народного просвещения А. А. Мануйлова, к ведомству которого вскоре же Лицей был отнесен, готовность Совета отказаться от двух основных признаков его исключительного положения — его сословного характера и служебных преимуществ лицеистов при поступлении на государственную службу. Попечителю Лицея было предоставлено Советом войти с соответствующим предложением к министру народного просвещения.

Но все попытки личного свидания гр. Коковцова с министром никакого реального успеха не имели. Единственная краткая беседа, носившая вполне корректный с внешней стороны и даже благожелательный для Лицея характер, свелась к тому, что профессор А. А. Мануйлов заявил Попечителю Лицея, что Лицей, как культурная величина, не может исчезнуть, что Россия не может не нуждаться в рассадниках просвещения и что все должно свестись лишь к переустройству Лицея на началах, отвечающих коренному переустройству всей внутренней жизни страны, и к замене обветшавших форм управления более современными. Вскользь было упомянуто, что Министерство уже занято этим вопросом и не замедлит дать ответ на сделанное письменное предложение. На самом деле никакого ответа не поступало, и существовали ли какие-либо предположения о Лицее в сумбурном калейдоскопе всевозможных начинаний Временного Правительства, сказать более чем трудно.

Тем временем частью через А. А. Повержо, которому сообщали об этом профессора и преподаватели, имевшие свои входы в Министерство, частью же стороною, через второстепенных служащих Министерства, стали доходить недобрые вести, сводившиеся к тому, что своеобразный и независимый строй Лицея, с его обособлением в замкнутое учреждение, управляемое Советом из лицеистов, не может быть ни в каком случае более терпим и должен уступить место общим условиям управления учебными заведениями ведомства Народного Просвещения и что преобразование Лицея будет выработано без всякого участия Совета, который должен сам упразднить себя, если он желает сохранить Лицей. Попечителю было даже сообщено конфиденциально, что от него ожидается прошение об отставке, а если его не последует, то будет просто издано постановление об упразднении Совета. Долгое время никаких подтверждений такого слуха, однако, не было, но и ответа на предложение Совета также не поступало. Лишь в самом конце апреля или далее в начале мая назначенный тотчас после переворота комиссаром Ведомства Императрицы Марии, и в частности Лицея, член Государственной Думы М. М. Ичас прибыл на квартиру Попечителя во время одного из частых собраний членов Совета Лицея и заявил, что в ближайшие дни ожидается постановление об упразднении Совета, заметив при этом, что инициатива Попечителя о сложении им своих полномочий может быть только выгодна для Лицея и для его будущего.

Попечителю не оставалось после этого ничего иного, как письменно заявить министру о сложении им своих полномочий как по званию Попечителя, так и по должности Председателя Совета Лицея, что и было исполнено в тот же день. Никакого ответа на это также не поступило, никакого постановления об упразднении Совета, кажется, вообще издано не было, и управление Лицеем в лице Совета прекратило свое существование, так сказать, молчаливым давлением Временного правительства через посредство своего представителя комиссара Ичаса, не пожелавшего даже принять прошения об отставке от Попечителя. За этот почти двух с половиною месячный период времени — как упоминается ниже — немало забот причинял как самому Лицею, так и лично Попечителю вопрос о средствах на содержание Лицея, на оплату педагогического персонала, на хозяйственные расходы. Министерство народного просвещения только формально передавало в Министерство финансов все требования А. А. Повержо, да Государственный Контролер Временного правительства И. В. Годиев неуклонно заявлял в заседаниях Правительства о том, что Лицею никаких денег отпускать не следует. Фактическое же испрошение кредита лежало до самой его отставки на Попечителе Лицея гр. Коковцове. Его личное, хотя и недавнее знакомство с первым министром финансов Временного правительства М. И. Терещенко и в особенности его близкие отношения к личному составу Ведомства финансов помогли делу. В Департаменте Государственного казначейства хорошо понимали, что, пока Лицей не упразднен, нельзя оставлять служащих без оплаты их труда и не содержать здания, и кредиты отпускались по подсчетам Лицея до той минуты, когда наступила его окончательная агония.

Возвращаясь к событиям непосредственной жизни Лицея в ближайшие дни после возобновления учебных занятий (март 1917 г.), необходимо указать, что одной из самых тяжелых забот для лицейской администрации было ограждение зданий от нежелательных «постояльцев». Расположение Лицея на людном Каменноостровском проспекте создавало для него крайне невыгодную обстановку. Не прошло трех дней со дня переворота, как была сделана первая попытка занять Лицей под прибывшие в столицу из окрестностей части пулеметчиков. На этот раз отстоять Лицей удалось: при содействии Председателя Совета Депутатов Чхеидзе, к которому пришлось обратиться за помощью, пулеметчикам был отдан пустующий дворец Эмира Бухарского. Попытки реквизиции, однако, не прекращались, и при создавшихся условиях администрация Лицея была даже рада узнать, что часть помещений отводится для вновь сформированной студенческой милиции, так как со студенческой молодежью, хотя бы и радикально настроенной, было все же легче наладить отношения. Пробыли студенты в стенах Лицея около двух месяцев и, уходя, поднесли А. А. Повержо и Лицею благодарственный адрес. Большинство этих молодых людей, по-видимому, впоследствии погибли при большевистском перевороте.

На их место вскоре внедрился военный госпиталь. Хотя всем, казалось бы, должно было быть ясным, что здание, рассчитанное на 300 человек (к тому же культурно воспитанных), не может вместить 1500 солдат, не умеющих обращаться с умывальниками, w. с. и пр., — в Лицей начали свозить кровати, устраивать перегородки и т. п. Нецелесообразность принятого решения сказалась со второго же дня пребывания госпиталя в Лицее. Во многих местах трубы лопнули, и из них стали извлекать бинты, вату, жестянки из-под консервов и даже части протезов. Кое-как удалось уменьшить число больных, и госпиталь стал с грехом пополам влачить свое существование.

Не избегло посторонних постояльцев и здание приготовительных классов, где обосновался районный совет солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. Как ни странно, но это сожительство оказалось сносным: во главе совдепа стоял солдат, стремившийся если не быть, то казаться культурным.

При создавшейся неопределенности будущих судеб Лицея вопросом этим решили заняться лица, непосредственно в нем заинтересованные, то есть его педагоги и служащие, причем, как всегда бывает, в их среде сразу наметилось несколько течений, стремившихся гнуть каждое в свою сторону. Здесь не мог не сказаться и тот антагонизм между старшим (профессорами) и младшим (преподавателями младших классов) педагогическим персоналом, который в более скрытом виде наблюдался и в прежние годы существования Лицея. Нельзя забывать, что Лицей представлял собой крупное культурное и материальное богатство: огромное здание, хорошо оборудованный физический кабинет, библиотека, наконец, богатые запасы хозяйственного инвентаря.

Профессора сразу высказались за уничтожение существовавших в Лицее среднеобразовательных классов и за создание на месте Лицея нового высшего учебного заведения, по типу Парижской Ecole Lid re des Sciences Politiques, — мысль, в принципе, быть может, недурная, но при создавшихся условиях трудно осуществимая.

Преподавательская и воспитательская коллегии выдвинули другой план: они проектировали создать на развалинах Лицея хорошо оборудованную современную гимназию с интернатом при ней, — план, казавшийся в то время легче осуществимым.

Имелась еще и третья группа — низшие служители. Сплотившись в одно целое, они держали тесную связь с помещавшимся в здании приготовительных классов районным совдепом и благодаря этой связи представляли силу, с которой приходилось считаться. Их точкой зрения было: «Имущество Лицея — наше имущество».

Когда началась осень, вопрос о судьбе Лицея продолжал оставаться в том же невыясненном положении. Из иногородних воспитанников мало кто приехал. Наведывались главным образом имевшие родителей в Петрограде, и занятия фактически начаться не могли.

Нескольких воспитанников приютили в это время у себя жившие в бывшей квартире Директора воспитатели А. А. Нератов и граф Мирандоль, положение которого как французского гражданина до некоторой степени ограждало его комнаты от реквизиций. Образовавшийся таким образом своеобразный интернат являлся в тот момент последней ячейкой старого Лицея, свято хранившей его дух и традиции.

В этой обстановке застал Лицей октябрьский переворот, окончательно прервавший деятельность всего старого государственного механизма. Педагогический персонал Лицея решил использовать это обстоятельство, чтобы создать на месте фактически уже не существовавшего Лицея построенную на новых началах гимназию. Во главе дела стало несколько энергичных людей, особенно один — преподаватель иностранного языка с крайними политическими убеждениями, но человек чистый и честный. Добыть разрешение и осуществить на практике проект новой школы было в те дни не трудно: все делилось явочным порядком, где-то кем-то разрешалось или даже, быть может, делалось само собой; и в один из дней к А. А. Повержо пришла депутация бывших преподавателей и воспитателей Лицея с уставом новоучрежденной «Гимназии имени А. С. Пушкина». При этом сообщили, что А. А. Повержо избран директором этого нового учебного заведения, и просили его принять на себя эти обязанности. Первоначально А. А. Повержо решительно отказался от сделанного ему предложения: создаваемое на месте Лицея новое всесословное учебное заведение казалось ему, как лицеисту, чуждым, и было неясно, как могут слиться старые воспитанники с новыми, могущими поступать со стороны из всех слоев общества. Но затем, когда весть о предполагаемой гимназии облетела родителей воспитанников, находившихся в Петрограде, и они стали и лично, и по телефону просить А. А. Повержо согласиться стать во главе гимназии, так как для них condito sine qua non1 — сохранение во главе этого заведения лица, связанного со старым Лицеем, — А. А. Повержо переменил свое решение, тем более что главной целью нового начинания было дать воспитанникам возможность окончить образование и получить аттестат зрелости.

Перед началом занятий родители воспитанников собрались на квартире А. А. Повержо и после разъяснений о цели и характере создаваемой гимназии выбрали из своей среды родительский комитет.

Занятия начались в помещении приготовительных классов. Было всего два класса, человек по 30 в каждом. За учение взималась какая-то плата. Занятия шли хорошо. Поведение было безукоризненным. Молодежь сознавала всю важность и ответственность создавшегося положения. Формы не было: ходили просто в штатском. Интерната не было, но в остальном распорядок дела был лицейский. Посещая уроки, А. А. Повержо чувствовал, что и воспитанники, и преподаватели рады, что он с ними. Ведь это все были старые сослуживцы, и во всех живо еще было недавнее прошлое.

Большие хлопоты доставляли низшие служащие, окончательно при большевистском режиме обезумевшие и почувствовавшие свою силу и власть. Образованный ими комитет не давал покоя и постоянно требовал выдачи служащим хранившегося в кладовых казенного имущества (сукна, серебра, посуды). Требования их становились все наглее, и все труднее было их удерживать в пределах допустимого.

Одновременно не прекращались попытки занять под разные советские учреждения главное здание Лицея. Пришлось обратиться за содействием к самому Комиссару Народного Просвещения — Луначарскому, который подписал бумагу, гласившую, что здания б. Александровского Лицея находятся под особой защитой советской власти, и никто не имеет права их реквизировать.

Кое-как дотянули до декабря, когда удалось произвести выпуск старшего класса и выдать ему дипломы об окончании гимназии имени А. С. Пушкина. После выпуска собрались на квартире одного из окончивших, где был устроен скромный ужин с вином. Пропели молитву, говорили речи...

В один из январских дней 1918 года в служебный кабинет А. А. Повержо явился молодой парень, одетый по-солдатски, с обмотками на ногах, и сказал, что он назначен комиссаром по ликвидации б. Александровского Лицея. По фамилии Сергеев, он оказался столяром-краснодеревцем с фабрики Мельцера. Начал он довольно агрессивно: на следующий день А. А. Повержо получил бумагу на бланке «Комиссар по упразднению б. Александровского Лицея» за № 1 с наставлением, что А. А. Повержо не отдал себе отчета в переживаемом моменте, что особенно усматривается из обращения его с низшими служащими, и что это должно быть изменено, иначе будет поступлено по всей строгости революционных законов. Впоследствии, однако, Сергеев сбавил тон и, в общем, оказался добродушным парнем.

Все больше затруднялся вопрос с получением денег на содержание гимназии, да и эти средства, в сущности, отпускались исключительно благодаря прислуге, без скрепы депутатов, от коей Директор не мог подписать ни одной ассигновки.

Были сделаны даже попытки реквизировать частную библиотеку А. А. Повержо «для нужд населения Петербургской стороны», и стоило больших трудов и хлопот ее отстоять.

Вскоре в бывшей квартире директора и в части квартиры Инспектора поместили вновь основанный Петроградский политехникум — громкое название для учебного заведения, являвшегося скорее школой монтеров, а затем А. А. Повержо было предложено очистить и остальную часть занимаемого им помещения.

Наконец во второй половине апреля 1918 года выбросили на улицу и последний остаток Лицея — единственный оставшийся класс пресловутой Пушкинской гимназии. Его приютил в своем особняке на Монетной улице князь Горчаков, сын бывшего Канцлера. Судьбе угодно было, чтобы последняя горсть лицеистов нашла себе кров в доме сына воспитанника I курса, друга Пушкина, что А. А. Повержо и отметил в своей благодарственной речи кн. Горчакову при выпуске последних питомцев. Таким образом, Пушкинская гимназия перестала существовать. Оставалось еще дать возможность получить аттестаты некоторым воспитанникам старшего курса, что и было сделано без особой огласки.

Дальнейшая судьба лицейских зданий в точности неизвестна. Лицейская библиотека была отправлена в Екатеринбург для предполагавшейся там «Всеуральской Библиотеки», но, как сообщила впоследствии «Красная Газета», книги были брошены и забыты на железнодорожных складах в Москве. Почти половина их была залита в подвалах весенним наводнением, остальная часть растаскана2.

Заботами лицеистов П. Е. Рейнбота (XXXV курса) и покойного М. В. Шильдера (LXX курса) Пушкинский музей, Лицеана и ковчеги с орлами из актового зала были перевезены в Академию Наук и помещены там в особой комнате. Царские портреты были еще в первые дни после революции вынуты из рам, свернуты и спрятаны в музыкалках. Дальнейшая судьба их неизвестна. Вероятно, пропали. Утварь Лицейской церкви перенесли в близлежащий Троицкий собор, древнейший храм столицы. В помещении церкви большевики устроили чайную, как будто не было в громадном здании Лицея другого помещения для чайной.

Так, нелепо и трагически, погибло одно из культурнейших учебных заведений России с его славным и блестящим прошлым.


 


1   «Условие, без которого нет». Непременное условие (для существования или осуществления чего-либо) (лат.)
  Судьба лицейской библиотеки, к счастью, сложилась несколько иначе, чем считали авторы записок, не располагавшие точной информацией по данному вопросу. Книги, вывезенные из Петербурга на Урал, почти полностью сохранились, и большая их часть находится в Екатеринбургском университете. Многие из раритетов возвращены в 1961 году обратно. Сегодня они находятся на своем историческом месте в экспозиции Царскосельского мемориального музея-Лицея в зале лицейской библиотеки. — Прим. С. М. Некрасова.