Гоголь о Пушкине

ПОЭТ, МЫСЛИТЕЛЬ, ТВОРЕЦ

Некоторые стороны творчества Гоголя как литературного критика и, в частности, как критика-пушкиниста до сих пор не оценены по достоинству. До Гоголя о Пушкине писали немало. Прежде всего, следует отметить полемику о творчестве великого поэта между Веневитиновым и Полевым (см. Мейлах 1969: 12-15). За ней следует назвать статьи Киреевского — лучшее из того, что написано до Гоголя; в них Киреевский предложил первую периодизацию творчества Пушкина (см. Киреевский 1984: 30-39; Сандомирская 1966: 21-24). Недостаток статей Киреевского, Веневитинова, Полевого, Белинского и других критиков Пушкина состоял в том, что они шли от общего к частному, т.е. от общих литературных теорий своего времени (первые трое в основном от эстетики немецкого романтизма) к творчеству Пушкина, к его конкретным произведениям и критиковали их с позиций соответствия или несоответствия устоявшимся эстетическим взглядам и канонам того времени. И легко заметить, что Пушкин подвергался критике именно там, где он ломал всякие правила.

Гоголь начал писать о Пушкине, в тот период (начало 30-х годов), когда поэта уже несколько лет несправедливо критиковали не только откровенные недоброжелатели, но и некоторые друзья. «Вестник Европы», «Сын отечества», отчасти «Московский телеграф» твердили об упадке таланта Пушкина, даже называли его поэзию «пародией», утверждали, что он не оказал большого влияния на русскую поэзию и у него нет учеников и последователей. Мнение об упадке пушкинского таланта разделялось даже людьми, всегда с сочувствием относившимися к Пушкину и его поэзии: Языковым, Баратынским, Погодиным, Шевырёвым. Белинский в 1834 году утверждал, что «тридцатым годом кончился или, лучше сказать, внезапно оборвался период Пушкинский, так как кончился сам Пушкин, а вместе с ним и его влияние» (Белинский 1953: I, 87).

Гоголь проявил известную смелость и независимость от общественного мнения, написав в 1831 году похвальную статью о вызвавшем сомнения как у критики, так и у читателей «Борисе Годунове»,1 а в 1832 году восторженную, но, как показало время, верную и глубокую статью о поэзии Пушкина (опубликована в 1835 в «Арабесках»), основные идеи которой он развил позже в «Выбранных местах». Как нам кажется, необходимо ещё раз обратиться ко всему написанному Гоголем о Пушкине и при этом сгруппировать высказывания Гоголя по темам 2.

Пушкин-поэт. «Пушкин дан был миру на то, чтобы доказать собою, что такое сам поэт, и ничего больше... Пушкину определено было показать в себе это независимое существо, это звонкое эхо, откликающееся на всякий отдельный звук, порождаемый в воздухе» (Гоголь 1994: VI, 159). Это суждение Гоголя о великом поэте интересно во многих отношениях. Высказывая своё мнение о Пушкине-поэте, Гоголь вместе с тем формулирует своё понимание поэта «вообще», поэта «как такового». До Пушкина ещё можно было ставить вопрос о том, что такое истинный поэт, что такое поэзия, и даже, зачем она нужна. Пушкин ответил на эти вопросы самим своим явлением. Но все же более подробно: в чем видит Гоголь «ответ» Пушкина?

Первое. Пушкин ответил предметом своей поэзии: «Все стало её (поэзии. — ВЛ.) предметом, и ничто в особенности. Немеет мысль перед бесчисленностью его предметов» (Гоголь 1994: VI, 158). Истинный поэт, как эхо откликается на всё, «что ни есть в природе видимой и внешней», перед чем он «остановился», чем «поразился» (Гоголь 1994: VI, 158)3 . У многих поэтов есть своя тема или свои излюбленные темы, в которых с особой силой проявляется их талант, Пушкин же в этом отношении универсален. Пушкин настолько широк, что невозможно ухватить его личность на материале его произведений. Из его поэзии встаёт лишь образ на все откликающегося Поэта.

Второе. Для истинного поэта, отмечает Гоголь, нет высоких и низких предметов. У Пушкина особенно была развита эта способность откликаться не только на высокие, но и на самые незаметные, неброские и неяркие явления. Поэт с одинаковой отзывчивостью откликается на все: от «высокой и великой черты до малейшего вздоха его слабости и ничтожной приметы его смутившей... Изо всего, как ничтожного так и великого, он исторгает одну электрическую искру того поэтического огня, который присутствует во всяком творенье Бога, — его высшую сторону, знакомую только поэту» (Гоголь 1994: VI, 158). Для Гоголя это одна из важнейших примет истинного поэтического таланта, ибо «чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было, между прочим, совершенная истина» (Гоголь 1994: VII, 263). После эпохи классицизма, бравшегося только за героические предметы, сентиментализма, культивировавшего высокие чувства, романтизма, воспевавшего бурные страсти, это замечание Гоголя было не просто актуально, но в некотором смысле предопределило один из важнейших критериев истинной поэзии как в русском литературоведении, так и в русской поэзии. 4

Третье. Тесно связана с этой чертой и способность Пушкина видеть во всем высшую, великую сторону: «Пушкин был знаток и оценщик верный всего великого в человеке» (Гоголь 1994: VI, 48). Позже в другом месте Гоголь писал об этой стороне мировоззрения и таланта поэта так: «...На то и призванье поэта, чтобы из нас же взять нас и нас же возвратить нам в очищенном и лучшем виде» (Гоголь 1994: VI, 162). Здесь, очевидно, Гоголь подчёркивает эту отличительную черту личности и таланта поэта в противоположность своей врождённой и усовершенствованной способности подмечать в человеке смешное, низкое и обличать пошлость пошлого человека, на что указал Гоголю сам Пушкин 5.

Четвёртое. Пушкин откликается на все, не делая из своей поэзии «никакого применения к жизни в потребность человеку, не обнаруживая никому, зачем исторгнута эта искра» (Гоголь 1994: VI, 158). Это замечание Гоголя проистекает, конечно, также из ясного осознания писателем особенностей своего собственного таланта. Почти во всех произведениях Гоголя есть лирические отступления, «поэтические искры», но они, хотя и являются органичной частью произведения, все же резко выделяются на фоне художественной структуры произведения в целом, поскольку Гоголь не хотел и не мог писать без «применения к жизни в потребность человеку». Эта сторона поэзии Пушкина выступает у Гоголя в качестве похвалы поэту и важной приметы истинной поэзии. Но в некотором смысле это замечание можно истолковать и как скрытую полемику с творческим методом Пушкина. Гоголь понимал, что искусство воздействует красотой и только красотой. Какие-либо внешние по отношению к искусству цели (воспитания, нравственного влияния, общественного служения), поставленные перед собой художником способны разрушить силу и цельность воздействия произведения. «Мораль» в поэтическом произведении должна быть поглощена красотой, и выделить, извлечь её из контекста можно только путём анализа, т. е. выйдя из энергетического поля эстетического воздействия художественного текста. Кроме того, гениальные произведения художественной литературы практически неисчерпаемы: каждое новое поколение читателей и литературоведов находят в произведении все новые и новые грани сокрытых в произведении идей. Гоголю же было мало воздействовать на человека только красотой, он нередко переходил к более или менее откровенной и открытой проповеди своих взглядов и убеждений, что особенно сказалось на «Выбранных местах», на втором томе «Мёртвых душ» и на некоторых статьях 6.

Пятое. Пушкин в своей поэзии не боится показаться противоречивым; его сочинения, согласно Гоголю, «представляют явленье изумительное противуречием тех впечатлений, какие они порождают в читателях» (Гоголь 1994: VI, 159). Но эти противоречия видят только люди, лишённые «поэтического чутья». Противоречива и даже анти- номична сама действительность, жизнь, противоречив человек, но не противоречиво мировоззрение Пушкина. В поэте поражает именно цельность его взгляда на жизнь, его отношение к действительности, к душе человеческой.

Шестое. Гоголь задаётся вопросом: что хочет сказать своей поэзией Пушкин? И коротко отвечает на собственный вопрос. Пушкин хочет сказать только одно: «Смотрите, как прекрасно Божие творение!» Восприятие мира как произведения великого Творца и изображение его внутренней первозданной красоты, скрытой от не-поэта, — вот важнейшая отличительная черта поэзии Пушкина и идеал всякой истинной поэзии 7. Духовное видение мира как Божия творения обеспечивает внутреннее единство поэзии Пушкина, примиряет внешние противоречия и являет сокровенную тайну его творчества.

Пушкин — всемирный поэт. Способность Пушкина поэтически откликаться на всё — универсальна. Его отклик удивительно верен по содержанию, его ухо музыкально и абсолютно чутко к тончайшим особенностям предмета, о котором он пишет, будь то природа, внутренняя духовная жизнь личности, явление художественной культуры, история собственного народа или душа и характер другого народа, другой национальности. Гоголь впервые высказал мысль об этой способности Пушкина изображать другую или даже чужую душу как бы её же глазами: «В Испании он (Пушкин. — ВЛ.) испанец, с греком — грек, на Кавказе — вольный горец в полном смысле этого слова... » (Гоголь 1994: VI, 161) Позже Достоевский в своей знаменитой речи назвал это «всемирной отзывчивостью». «...Обращаясь к чужим народностям, — говорит писатель, — европейские поэты чаще всего перевоплощали их в свою же национальность и понимали по-своему. Даже у Шекспира его итальянцы, например, почти сплошь те же англичане» (Достоевский 1989: XXVI, 145). У Пушкина же Достоевский находит «перевоплощение своего духа в дух чужих народов», причём перевоплощение «почти совершенное» (Достоевский 1989: XXVI, 146), которое уникально и неповторимо 8. В качестве примеров, подтверждающих эту мысль, Гоголь называет «античные», «испанские», «итальянские», «германские», «кавказские» произведения Пушкина, Достоевский же добавляет к этому списку египетские, английские, мусульманские темы, мотивы и целые произведения.

Пушкин — национальный поэт. Согласно Гоголю, Пушкин показал, что такое поэт «в существе своём», т. е. поэт вне зависимости от его национальной принадлежности. Но вместе с тем Пушкин — первый истинно национальный поэт. И одно другому не противоречит. «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более называться национальным; это право решительно принадлежит ему» (Гоголь 1994: VII, 260). В чём же особенно проявилась национальность Пушкина? — Гоголь различает внутренние и внешние признаки национальности: есть «квасной патриотизм» и есть любовь к Отечеству. Приверженность ко внешним проявлениям национального и их описание ещё не делает поэта национальным. «...Истинная национальность состоит не в описании сарафана, — пишет Гоголь, — но в самом духе народа. Поэт может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда говорит и чувствует так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами» (Гоголь 1994: VII, 261). Русская критика до Пушкина и после него нередко высмеивала произведения, в которых действовали одетые в лапти и сарафаны персонажи, выдававшиеся за русских людей, но чувствовавшие, думавшие и действовавшие как иностранцы. «Дух народа» в полной мере удалось выразить и передать впервые Пушкину.

Так же как универсален Пушкин в качестве всемирного поэта, так же он универсален и как поэт русский. В Пушкине отразились в совершенной чистоте русская природа («все черты нашей природы в нем отозвались» — Гоголь 1994: VI, 161), русская душа, русский язык, русский характер (у Пушкина «в первый раз выступили истинно русские характеры» — Гоголь 1994: VII, 260; VI, 162).

Другая черта, которую счёл нужным подчеркнуть Гоголь, — идеальный русский язык Пушкина. «В нём (в Пушкине. — ВЛ.), как будто в лексиконе, заключилось всё богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал всё его пространство» (Гоголь 1994: VII, 260).

Сила Пушкина как национального поэта ярко проявилось в том, что с его гибелью, пишет Гоголь, «остановилось движенье поэзии нашей вперёд» (Гоголь 1994: VI, 177). Пушкин своей поэзией очертил «заколдованный» круг, «все находится под сильным влиянием гармонических звуков Пушкина», и никто не может вырваться из этого круга, чтобы показать свои собственные силы (см. Гоголь 1994: VI, 177) 9. Выход из этого пушкинского круга Гоголь связывал с появлением поэта, воспитанного «христианским, высшим воспитаньем» (Гоголь 1994: VI, 183).

Ещё одна особенность Пушкина как национального поэта есть русский характер его личности, всей жизни и творческой судьбы (см. Гоголь 1994: VII, 260-261). В самой личности поэта впервые отразились во всей чистоте и «очищенной красоте» русская душа, русский характер, и именно благодаря этому он смог всё это глубоко и полно выразить в поэтической форме.

Наконец, важнейшая черта Пушкина как национального поэта, согласно Гоголю, состоит в его устремлённости в будущее: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет» (Гоголь 1994: VII, 260). Эта идея была особенно близка Достоевскому, с интерпретации и развития этой мысли Гоголя он и начал свою знаменитую речь о Пушкине (Достоевский 1989: XXVI, 136).

Пушкин-мыслитель. «В последнее время, — подчёркивает Гоголь, — набрался он много русской жизни и говорил обо всём так метко и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов... Много готовилось России добра в этом человеке... Внезапная смерть унесла его вдруг от нас — и всё в государстве услышало вдруг, что лишилось великого человека» (Гоголь 1994: VI, 162). Гоголь называл Пушкина великим человеком России и «наиумнейшим человеком своего времени» (Гоголь 1994: VI, 62). Здесь ему противостоял Белинский, который не признавал в поэте мыслителя. В 1842 году он писал о Пушкине: «по форме он — соперник всякому поэту в мире; но по содержанию, разумеется, не сравнится ни с одним из мировых поэтов» (Белинский 1953: V, 558) 10. Белинский был, конечно, не одинок; подобного мнения придерживались и более тонкие люди 11. Это высказывание Белинского негласно утвердилось в критике и литературоведении, и позже приходилось доказывать, что Пушкин был действительно серьёзным и самобытным мыслителем (назовём только книги Д. Мережковского «Вечные спутники», М. Гершензона «Мудрость Пушкина», С. Франка «О задачах познания Пушкина» и А. Позова «Метафизика Пушкина»). С. Франк, в частности, писал: «Пушкин — не только величайший русский поэт, но и истинно великий мыслитель» (Франк 1987: 63). При этом, как замечает С. Франк, это видели только наиболее проницательные современники Пушкина, среди которых называет Николая I с его знаменитой фразой: после личного разговора с Пушкиным Государь заметил министру внутренних дел Д.Н. Блудову, что он говорил с «умнейшим человеком в России» (Энциклопедия 1999: 424). А ведь это был только 1826 год, и впереди у Пушкина было ещё десять лет плодотворной работы. Гоголь пошёл дальше Государя и назвал поэта «наиумнейшим человеком своего времени».12 Правда, это было уже в 1845 году.

Пушкин-христианин. Гоголь нашёл нужным сказать и о христианских в целом убеждениях Пушкина, поскольку после гибели поэта некоторые популярные журнальные издания стали объявлять его деистом (Гоголь 1994: VI, 60). В «Выбранных местах» писатель посвятил этой теме три страницы. Гоголь не сомневается в христианских основах мировоззрения Пушкина. Во-первых, он предлагает разделять произведения, созданные в период «увлекающейся юности» и «в лета разумного мужества». Со временем поэт не только совершенствуется в поэтическом мастерстве, но и растёт духовно как личность, поэтому говорить о мировоззрении поэта вообще и при этом смешивать произведения разных периодов творчества и ранним стихам придавать такое же значение, как и поздним, — значит грешить против истины и заранее обрекать себя на неверные выводы. Во-вторых, судить о такой тонкой вещи как религиозные убеждения поэта нужно осторожно и по наиболее совершенным его произведениям, а Пушкин «в лучшие и светлейшие минуты своего ясновидения исповедал выше всего высоту христианскую» (Гоголь 1994: VI, 60). Поздние же и наиболее совершенные произведения Пушкина, согласно Гоголю, ясно свидетельствуют о его христианском миросозерцании. В-третьих, Гоголь отметил целомудренность Пушкина в его отношении к христианским темам. «Некоторые стали печатно объявлять, что Пушкин был деист, а не христианин; точно как будто бы они побывали в душе Пушкина, точно как будто бы Пушкин непременно обязан был в стихах своих говорить о высших догмах христианских... Пушкин слишком разумно поступал, что не дерзал переносить в стихи того, чем ещё не проникалась вся насквозь его душа, и предпочитал лучше остаться нечувствительной ступенью к высшему для всех тех, которые слишком отдалились от Христа, чем оттолкнуть их вовсе от христианства такими же бездушными стихотворениями, какие пишутся теми, которые выставляют себя христианами» (Гоголь 1994: VI, 60-61) 13.

В главе «О лиризме наших поэтов» Гоголь настаивает на том, что особенность русской поэзии — это «строгий лиризм», близкий к библейскому; сам источник такого лиризма Гоголь полагает в Боге: этот лиризм рождается у поэтов при соприкосновении их мысли с Промыслом Божиим, что делает из поэта невольного пророка, он становится всеслышащим ухом и духовидцем (см. Гоголь 1994: VI, 38). В качестве примера такого высшего лиризма Гоголь приводит поэтические произведения Ломоносова, Державина, Пушкина и Языкова. Поэзия Пушкина в этом рассуждении стала для Гоголя своеобразным материалом не только для указания на сокровенно христианский источник поэзии Пушкина, но и для теоретических обобщений.

Гоголь напоминает о том, как сам Пушкин сказал об одном из постоянных устремлений своей поэзии. От ранних произведений и до «Капитанской дочки» во многих своих творениях, говорит Гоголь, поэт «милость к падшим призывал». При этом поэт замечал проявления такой милости и в других: «Пушкин слишком высоко ценил всякое стремление воздвигнуть падшего» (Гоголь 1994: 6,47). Это желание и стремление утешить брата, воздвигнуть его упадший дух Гоголь считал именно христианской чертой поэзии Пушкина.

После статей В. Соловьёва, С. Франка, о. Сергия Булгакова, В. Гиппиуса, И.М. Андреева, митрополита Антония (Храповицкого), митрополита Анастасия (Грибановского) утверждение о христианских основах мировоззрения Пушкина, особенно в позднем периоде его творчества, не вызывает сомнений, но в то время высказывания Гоголя прозвучали неожиданно, но веско. И в этой теме пушкинистики Гоголь стал первооткрывателем.

Пушкин-творец. Как при жизни Пушкина, так и ныне делаются попытки представить Пушкина поэтом творчески не самостоятельным, «не способным к зачинательности», гениальным подражателем и импровизатором, воспроизводившим на более высоком уровне то, что уже было создано его современниками: Баратынским, Дельвигом, Веневитиновым, Вяземским, Кюхельбекером (см., например, Смирнов 1991: 41) 14. Гоголь никогда не сомневался в огромных творческих возможностях Пушкина. В 1831 году в письме к Жуковскому он писал: «Мне кажется, что теперь воздвигается огромное здание чисто русской поэзии, страшные граниты положены в фундамент, и те же самые зодчие (Пушкин и Жуковский. — ВЛ.) выведут и стены, и купол, на славу векам... Как прекрасен удел ваш, Великие Зодчие!» (Гоголь 1994: IX, 53). Итак, для Гоголя, любившего архитектуру и писавшего о ней, Пушкин — великий зодчий, даже с большой буквы.

Конечно, Гоголь не мог сомневаться в могучем творческом потенциале гения Пушкина, ведь именно от Пушкина Гоголь, как он сам свидетельствует об этом, получил впоследствии удивительный сюжет «Мёртвых душ». В «Авторской исповеди» Гоголь пишет: Пушкин «отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то вроде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был сюжет „Мёртвых душ"» (Гоголь 1994: VI, 211). Характерно, что Гоголь сохранил даже такую деталь из замысла поэта, как именование произведения поэмой. И после гибели поэта Гоголь чувствовал особую ответственность перед Пушкиным при работе над «Мёртвыми душами». В одном из писем Жуковскому в 1837 году он писал: «Я должен продолжать начатый большой труд, который писать с меня взял слово Пушкин, которого мысль есть его создание и который обратился для меня с этих пор в священное завещание» (Гоголь 1994: IX, 105). Практически Пушкин дал Гоголю идею и сюжет его главного произведения, дела всей его жизни; поэт стал косвенным «виновником» появления на свет одного из гениальнейших произведений русской и мировой литературы.

Как известно, Пушкин дал Гоголю и сюжет «Ревизора». Когда Гоголь уже работал над «Мёртвыми душами», он писал Пушкину о ходе работы: «Сюжет растянулся на предлинный роман» (Гоголь 1994: IX, 76). К тому времени было написано три главы, и работа приостановилась. Гоголь просит у поэта новый сюжет для комедии: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем (пока остановилась работа над «Мёртвыми душами». — ВЛ.) комедию» (Гоголь 1994: IX, 76-77). Итак, творческий дух Пушкина вдохновил, косвенно породил и одну из самых знаменитых комедий в русской драматургии. Гоголь не мог сомневаться в самостоятельности Пушкина как мыслителя, как творца, не просто сильно повлиявшего на литературу того времени, а по настоящему создавшего её. Но писателю приходилось защищать великого поэта от нападок, и Гоголь делал это, показывая в своих статьях величие гения Пушкина, особенности его таланта и значение поэта для русской литературы, для поэзии вообще, для России.

Влияние Пушкина. Гоголь считал, что влияние Пушкина на общество было «ничтожно» (Гоголь 1994: VI, 162). Как нам кажется, во-первых, это утверждение исходит из опыта литературной жизни того времени: Пушкиным восхищались, ему славословили, но в конце 20-х годов «светская чернь» не просто разочаровалась в поэте, но стала настойчиво твердить о «конце Пушкина». Во-вторых, Гоголь считал, что Пушкин значительно опережал среднего читателя и слишком высоко стоял над читающей публикой того времени; по достоинству оценить многие его произведения большая часть читателей того времени не смогла, это стало делом будущего15 . В-третьих, это утверждение вызвано также убеждённостью Гоголя в недостаточности влияния «чистой» красотой. Писатель в своих размышлениях о задачах поэтического творчества шёл к тому, чтобы предложить поэзии христианские темы и предметы. И в этом смысле он как бы хотел «дополнить» Пушкина. Сам Гоголь долгое время тяготел, как уже говорилось, к прямой проповеди 16.

Но Гоголь подчёркивает огромнейшее влияние Пушкина на поэтов той поры. Это влияние, согласно писателю, проявилось в пяти разных формах.

Одних поэтов Пушкин «возбудил»; к ним Гоголь относит Дельвига, Козлова, Баратынского. Эти «самоцветные поэты» зажглись от Пушкина «как свечки».

Других поэтов Пушкин просто создал своим гением; из таких поэтов Гоголь называет Тютчева, Плетнёва, В.И. и Ф.А. Туманских, А.А. Крылова.

Третьих поэтов — уже зрелых, сложившихся — Пушкин вдохновил и в некотором смысле заставил перестроить свои лиры. Так, как они писали до Пушкина стало невозможно писать. Среди таких поэтов Гоголь называет Жуковского, Гнедича, Глинку, Давыдова.

Сила влияния Пушкина на русскую словесность, согласно Гоголю, такова, что он заставил писать стихи мыслителей, не рождённых поэтами, людей, которые готовились к другому поприщу; здесь Гоголь указывает на Веневитинова и Хомякова.

Наконец, некоторым поэтам поэзия Пушкина повредила. Гоголь был убеждён, что поэт, писатель может написать истину только о том, что пережито, выстрадано им самим, что отстоялось в душе 17. Пушкин необычайной лёгкостью и красотой формы своих произведений невольно «соблазнил» и повредил тем, кто в подражание ему начал в стихотворной форме «передавать невызревшие движенья души своей». К таким поэтам Гоголь относит Баратынского, отчасти Языкова и Лермонтова (см. Гоголь 1994: VI, 163-164).

Как бы не относиться к конкретным оценкам Гоголем Пушкина и поэтов его круга, но бесспорно, что писатель первым в литературной критике назвал различные формы литературного влияния великого поэта на своих старших и младших современников. Мало того, Гоголь первым вслух сказал о том, что поэты современники Пушкина относятся к нему как часть к целому. Общеизвестны слова Гоголя о Козлове, написанные ещё при жизни обоих поэтов: «Козлов относится к Пушкину так, как часть к целому... И для кого не блистательна, кому не завидна участь: быть частью необъятного Пушкина!!» (Гоголь 1994: VII, 70; восклицательные знаки Гоголя). Сходным образом Гоголь писал и о Языкове в письме 1832 года к А.С. Данилевскому: «Любовь до брака — стихи Языкова: они эффектны, огненны и с первого раза уже овладевают всеми чувствами. Но после брака любовь — это поэзия Пушкина: она не вдруг обхватит нас, но чем более вглядываешься в неё, тем она более открывается, развёртывается и, наконец, превращается в величавый и обширный океан, в который чем более вглядываешься, тем он кажется необъятнее, и тогда самые стихи Языкова кажутся только частию, небольшою рекою, впадающею в этот океан» (Гоголь 1994: IX, 53).

Поэзия Пушкина. Какие отличительные черты, особенности отмечает Гоголь в поэзии Пушкина? Здесь мы перечислим все наблюдения Гоголя, при этом нам придётся повторить, но уже в тезисной форме, некоторые суждения Гоголя.

Писатель говорит о богатстве, силе и гибкости языка; «в каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт».

Он отмечает широкий размах поэтической кисти, чрезвычайную быстроту описаний: «кисть его летает», слог его, как молния.

Поражает Гоголя «ослепительная» смелость кисти: Пушкин берётся за любой предмет, он не связан поэтическими канонами и литературными теориями, он смело разрушает их и творит свои новые пушкинские правила, которые нередко сам же разрушает.

У поэта все глубоко продумано, выношено, а потому имеет силу взрыва, когда выступает наружу, когда обретает поэтическую форму.

Стихи Пушкина легки, говорит Гоголь, они выглядят как мгновенные создания гения, но за этой обманчивой лёгкостью стоит тяжёлый и напряжённый труд, поэт упорно и старательно «обрабатывал» многие свои стихи. Писатель отмечает точность во всяком пушкинском слове, законченность, замкнутость — стихи «как перлы»; у него — «всё лаконизм, каким всегда бывает чистая поэзия. Слов немного, но они так точны, что обозначают всё».

У Пушкина сильно развито необыкновенное искусство немногими чертами означить весь предмет. «Его эпитет так отчётист и смел, что иногда один заменяет целое описание», — пишет Гоголь.

Поэзия Пушкина — золотая середина, все уравновешено, сжато, сосредоточено.

Пушкин, утверждает писатель как никто, осторожно следил за собой, чтобы не сказать ничего неумеренного и лишнего, он «скуп на слова и выраженья».

Гоголь не раз отмечает, как уже говорилось, умение Пушкина извлекать поэзию из низкого и обыкновенного.

Поэтические произведения Пушкина имеют чудную «магическую силу», картины его полны «волшебства».18

Его стихи, пишет Гоголь, полны внутренней, неприступной поэзии, которая отвергает всякое грубое, пёстрое внешнее убранство; в стихах Пушкина «нет красноречия, здесь одна поэзия». Гоголь не раз противопоставлял красноречие и поэзию: истинная поэзия стремится к простоте, красноречие ей чуждо.

Гоголь отмечает в Пушкине, как уже упоминалось выше, строгий, близкий к библейскому духу Псалтыри, чуждый страстей лиризм, этот лиризм есть «верховное торжество духовной трезвости» (Гоголь 1994: VI, 37) 19.

Поэтический мир Пушкина, согласно Гоголю, — это ясный мир, знакомый одним древним; поэзия Пушкина просто-возвышена, детски чиста (см. Гоголь 1994: VII, 260-265).

«Поэзия была для него святыня, — пишет Гоголь, — точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрёпанная действительность».

Пушкин хорошо знал своё предназначение и значение своей поэзии и с любовью исполнял его. Это замечание Гоголя направлено, видимо, в адрес тех, кто говорил о «бессознательном» характере творчества поэта, который якобы сам не понимал, насколько он гениален. Гоголь счёл нужным сказать, что Пушкин обладал высоким чувством поэтического самосознания и ответственности перед поэзией, перед читателем, перед Богом.

Мелкие сочинения Пушкина поражают писателя своей разносторонностью и обширностью предметов; Гоголь отмечает величие, простоту и силу самых маленьких произведений. В них есть все: «и наслаждение и простота, и мгновенная высокость мысли, вдруг объемлющая священным холодом читателя».

Гоголь первым дал объяснение отрывкам и так называемым «незаконченным» произведениям поэта. Они являются таковыми лишь на первый поверхностный взгляд. Гоголь пишет: «В глазах людей весьма умных, но не имеющих поэтического чутья, они — отрывки недосказанные, лёгкие, мгновенные; в глазах людей, одарённых поэтическим чутьём, они — полные поэмы, обдуманные, оконченные, все заключающие в себе, что им нужно» (Гоголь 1994: VI, 159) 20.

Поэзия Пушкина лишена даже чужда всякой нравоучительности. Поэт ничего не хочет сказать своему времени, не стремится доставить никакой пользы соотечественникам, он даже не выказывает сочувствия тому или иному герою, по которому стали бы заметны личные пристрастия поэта; Пушкин просто изумляется описываемому событию и заставляет изумиться читателя (см. Гоголь 1994: VI, 158-161).

Поэзия Пушкина — пробный камень для критика (Гоголь 1994: VII, 265). И для литературоведа, — добавим от себя 21.

Проза Пушкина. Пушкин для Гоголя первый русский прозаик, прозаик-новатор, ведь «...самую прозу упростил он до того, что не нашли никакого достоинства в первых повестях его» (Гоголь 1994: VI , 162). Гоголь подчёркивает простоту, чистоту и безыскусность пушкинской прозы (см. Гоголь 1994: VI, 162)22 . «Капитанская дочка», согласно Гоголю, «решительно лучшее русское произведенье в повествовательном роде. Сравнительно с „Капитанской дочкой" все наши романы и повести кажутся приторной размазней. Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед нею искусственной и карикатурной» (Гоголь 1994: VI, 162).

Гоголь-пушкинист. Все перечисленные выше оценки поэзии и прозы Пушкина прочно вошли в пушкинистику, они разошлись по тысячам статей и десяткам монографий о поэте, они стали общим местом, их повторяют, пересказывают, развивают, но при этом нередко забывается, что впервые они были высказаны Гоголем. Именно Гоголь стоит у истоков русской пушкинистики. Отклик на «Бориса Годунова» он написал в 1831 году в возрасте двадцати двух лет (!), тогда же — и знаменитые слова о Козлове. Первую статью о Пушкине он опубликовал в следующем 1832 году. Немало страниц он посвятил Пушкину через пятнадцать лет в «Выбранных местах». В этих произведениях, и в некоторых других более мелких, Гоголь предвосхитил большую часть проблем и тем пушкинистики.

В русской пушкиниане можно выделить две переплетающиеся линии — Белинского и Гоголя 23. Интересно сравнить, чем отличаются позиции писателя и критика в их подходах к творчеству поэта.

Гоголь пишет о Пушкине с искренним восхищением и только положительное. Вероятно, Гоголь находил в поэзии Пушкина недостатки, но он не нашёл нужным сказать об этом, целомудренно умолчав о них. Белинский же осознает себя профессиональным критиком; он как бы по долгу службы обязан делать критические замечания в адрес стихотворений Пушкина, и он на них не скупился. Не будем говорить о тоне, которым делались эти замечания, скажем только, что некоторые мнения Белинского были просто неверны, другие вызваны минутными литературно-теоретическими соображениями, третьи замечания показывают отсутствие проницательности у критика, четвертые — сняло время, а некоторые недостатки, названные Белинским, ныне считаются достоинствами.

Гоголь исходит не из литературных, эстетических теорий того времени, а из самой поэзии Пушкина, из его отдельных произведений 24. Пушкин ломал старые критерии эстетического и тут же на глазах у читателя творил новые. Гоголь почувствовал, что не Пушкина надо оценивать по устоявшимся художественным вкусам, а следует переделывать саму литературную теорию по Пушкину (причём это надо бы делать после выхода почти каждого очередного произведения великого поэта), поэтому писатель ограничился общими эстетическими суждениями. Как теперь очевидно, Гоголь был не только гораздо проницательнее своих современников, но и методологически точнее. У Гоголя почти нет детального анализа произведений Пушкина, но он всегда верно пишет об общем духе его поэзии и всего его творчества 25. Белинский судит о Пушкине, о конкретных произведениях, исходя из литературных теорий, из своих личных эстетических представлений. Белинский нередко «навязывал» творчеству Пушкина некие внешние критерии и по ним оценивал поэта, откуда и рождались многие его ошибочные критические замечания.

Гоголь в своих статьях использовал высказывания самого Пушкина о поэзии, о поэтах, о творчестве, которые разбросаны в стихах, маленьких трагедиях и прозе Пушкина (см. Пушкин 1979: I, 25, 46, 6566; II, 45, 47, 88, 177, 246, 347; III, 85, 86, 214 и др.). Белинский оставляет без внимания эстетические воззрения самого Пушкина, рассыпанные во многих его произведениях или и их подвергает критике; это был некий «панкритицизм», характерный для Белинского и оборачивавшийся нередко своей слабой стороной.

В писаниях Гоголя содержится скрытая полемика с критикой того времени; видно, что Гоголь внимательно прочитал статьи своих современников о Пушкине и пафос всего написанного Гоголем —защита поэта. При этом Гоголь не называет ни одного имени тех, против кого он пишет, поэтому направленность его статей о Пушкине — за поэта, а не против критиков. Белинский ставит себя совсем в другое положение по отношению как к Пушкину, так и к критике того времени. Он критически оценивает и те произведения Пушкина, которые могли бы ему помочь понять, вернее оценить творчество поэта, и к критикам- современникам, а ведь некоторые из них глубиной и точностью своих суждений о Пушкине превосходили Белинского.

Оценки Гоголем Пушкина (какими бы ни были их личные отношения) оставались неизменно высокими, даже восторженными и отличались постоянством. Белинский же заметно менял своё отношение и к отдельным произведениям Пушкина, и к его творчеству в целом (как позже к Гоголю и Достоевскому). В «Литературных мечтаниях» (1834) Белинский Пушкина «хоронил». Через год, когда вышли «Арабески» Гоголя со статьёй о Пушкине, Белинский пренебрежительно отозвался об «учёных» упражнениях Гоголя, а среди них были «Несколько слов о Пушкине». Критику понадобилось много лет, чтобы оценить и пересмотреть своё отношение к Пушкину. И статьи Белинского о Пушкине (1843-1846) написаны под заметным влиянием Гоголя, а «Несколько слов о Пушкине» Гоголя он приводит в своей пятой статье целиком (!): большую часть он цитирует в середине своей статьи, а остальное — в конце 26.

Взгляд Гоголя на Пушкина был цельным и отличался постоянством. Критик же и в самых последних своих произведениях делил Пушкина на художника и мыслителя, поэта и прозаика. Белинский начал более глубоко понимать Пушкина на десятилетие позже, чем Гоголь, и выражал своё открытие следующими словами: Пушкин «всего поглотил меня», «чем более узнаю (его), тем более не надеюсь узнать» (Белинский 1953: XI, 435); в другом письме он пишет: «Пушкин меня с ума сводит. Какой великий гений...» (Белинский 1953: XI, 437). Но это восхищение Белинского, как уже говорилось, имеет важнейшее ограничение, оно относится к форме пушкинской поэзии, но отнюдь не к содержанию.

Линия Белинского была популярна у массового читателя, её развивали «революционные демократы», а позже — либерально-демократическая критика. Гоголь был отодвинут в тень. Достоевский в своей знаменитой речи возродил и развил некоторые важные идеи Гоголя 27. Влияние гоголевских мнений о Пушкине заметно не только у Достоевского, но и у Аполлона Григорьева с его знаменитой формулой «Пушкин наше всё», у А. Н. Островского и И. С. Тургенева в их выступлениях по случаю открытия памятника Пушкину в 1880 году, а также у А. А. Блока в статье 1921 года «О назначении поэта» (см. Энциклопедия 1999: 748, 749, 752, 778). Даже знаменитая, но односторонняя характеристика «Евгения Онегина» как «энциклопедии русской жизни» содержится у Гоголя, правда, без слова «энциклопедия». Русская религиозная философия рубежа веков вернулась к проблемам пушкинистики, поставленным Гоголем, часто Гоголя не упоминая. Большевистский переворот оборвал гоголевскую линию в русской пушкинистике и насильственно вернула её на рельсы Белинского. Гоголевская традиция была продолжена русской эмиграцией. Но хотя в литературоведении советского периода упор делался на Белинского, магистраль русской пушкинистики оставалась невидимо и подспудно гоголевской, 28 поскольку Гоголь неизмеримо глубже понял и оценил Пушкина, да и поздний Белинский в своей оценке Пушкина, как уже отмечалось, находился под несомненным влиянием Гоголя. И, если все русские писатели вышли из гоголевской «Шинели», то, можно сказать, и русская пушкинистика в наибольшей мере вышла из Гоголя 29.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 К «Борису Годунову» у Гоголя было особое отношение. В 1832 году он писал: «Определил ли, понял ли кто «Бориса Годунова», это высокое, глубокое произведение, заключённое во внутренней неприступной поэзии, отвергнувшее всякое грубое, пёстрое убранство, на которое обыкновенно заглядывается толпа? По крайней мере, печатно нигде не произ- неслась им (последним произведениям, в том числе «Борису Годунову». — ВЛ.) верная оценка, и они доныне остались нетронуты» (Гоголь 1994: VI, 263-264) Любовь к «Борису Годунову» осталась у Гоголя до конца жизни. Сохранились свидетельства, по которым Гоголь в 1851 году, ровно за год до кончины, на вечере у Репниных читал именно это произведение Пушкина (см. Гоголь 1994: IX, 702).

2 Вопроса о личных отношениях между Пушкиным и Гоголем в этой статье мы не касаемся. Гоголь упоминает Пушкина во многих произведениях с очевидной целью характеристики своих персонажей: в «Невском проспекте» поручик Пирогов ставит Пушкина на одну доску с Гречем и Булгариным; в «Портрете» стихотворение «Демон» Пушкина используется для характеристики демонического портрета; в «Записках сумасшедшего» Поприщин приписывает Пушкину авторство бездарного стишка; в «Ревизоре» Хлестаков уверяет доверчивых слушателей, что он с Пушкиным «на дружеской ноге». Иногда эти «пушкинские» эпизоды из произведений Гоголя относятся не к гоголевским персонажам, а к самому Гоголю, и на их основе современные литературоведы стремятся раскрыть «истинное» личное отношение писателя к Пушкину. Этих проблем мы в статье также не касаемся.

3 Гоголь называет поэта «звонким эхом», что отсылает нас к стихотворению Пушкина «К Н.Я. Плюсковой», в котором есть такое знаменитое двустишие: «И неподкупный голос мой был эхо русского народа» (Пушкин 1979: I, 302). Заметно в этой оценке и влияние стихотворения Пушкина «Эхо», в котором есть такие строки: «На всякий звук свой отклик в воздухе пустом родишь ты вдруг»; кончается же последняя строфа так: «Тебе ж нет отзыва... таков и ты, поэт!» (Пушкин 1979: III, 214).

4 Приведём только один классический пример из Анны Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...» (Ахматова 1986: 191).

5 В «Выбранных местах» Гоголь вспоминает: «Он (Пушкин. — В.Л.) мне говорил всегда, что ещё ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем» (Гоголь 1994: VI, 77; курсивы Гоголя).

6 Достоевский и Толстой, вслед за Гоголем, также обращались к читателю не только через свои художественные произведения, но нередко переходили к открытой проповеди своих взглядов через газеты и журналы, обращались к публицистике и другим формам прямого высказывания своих идей.

7 В «Учебной книге словесности для русского юношества» Гоголь писал: «Поэт только тот, кто более других способен чувствовать красоту творения» (Гоголь 1994: VI, 306).

8 Существует немалая литература, в которой критически оценивает это мнение Гоголя и Достоевского. В данном случае нас интересует лишь сам факт такой характеристики Пушкина Гоголем. Позже Гоголь, а за ним Достоевский, утверждали, что врождённое свойство чуткости к чужому, столь полно проявившееся в Пушкине, есть вообще народное русское свойство (см. Гоголь 1994: VI, 181).

9 Единственным исключением Гоголь считал Лермонтова, но Лермонтова тогда уже не было в живых.

10 Забавно здесь это характерное для Белинского «разумеется». Но мнение Белинского у известной части читателей прижилось надолго.

11 После гибели поэта разбирать его бумаги пригласили несколько близких ему людей, в том числе Баратынского, который ознакомившись с оставшимися в рукописях произведениями, искренне и наивно писал знакомому: «Можешь ты себе представить, что меня больше всего изумляет во всех этих поэмах? Обилие мыслей! Пушкин мыслитель! Можно ли было это ожидать?» Конечно, себя Баратынский считал мыслителем, об этом ему часто напоминала и критика. Отсюда неподдельное изумление, восклицательные и вопросительные знаки. Удивление Баратынского показывает, насколько слепы были по отношению к Пушкину даже проницательные и относительно близкие ему люди.

12 Мы бы хотели напомнить знаменитые слова Пушкина из письма к П.А. Вяземскому: «Твои стихи... слишком умны. — А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата» (Пушкин 1979: X, 160). Установка не только на простоту стиля, но и на простоту, ясность мысли, как видим, была сознательной установкой поэта. Пушкин чужды были всякие ум ствования, всякая рифмованная философия. Он был мудр, а не умён. Вяземского и Бара тынского критика хвалила за умные мысли, Гоголь также поражался «обилию мыслей» в поэзии Вяземского (Гоголь 1994: VI, 167), но это не мешало ему видеть превосходство Пушкина. Однако, многим современникам эта простота высшей мудрости, свойственная Пушкину, мешала разглядеть в нем самобытного и глубокого мыслителя.

13 Позже в письме о. Матфею Константиновскому Гоголь сообщает, что он имел в виду прежде всего журнал «Маяк» и его издателя С.А. Бурачка, «который, судя по статьям его, должен быть истинно почтенный и верующий человек, но который, однако ж, слишком горячо и без разбора напал на всех наших писателей, утверждая, что они безбожники и деисты, потому только, что те не брали в предмет христианских сюжетов» (Гоголь 1994: IX, 381).

14 Глубокую, серьёзную и подробную критику этой точки зрения дал венгерский литературовед Золтан Хайнади (см. Хайнади 1999: 109-118). Со своей стороны в самом общем плане на это мнение мы бы ответили следующим образом: во-первых, само наличие у текста претекста ещё ничего не говорит о творческих возможностях автора посттекста, — претексты существуют у большинства гениальных произведений мировой литературы; во-вторых, сами названные поэты признавали превосходство Пушкина не только как поэта, но именно как творца, как творческой личности; в-третьих, на основе анализа нескольких текстов (с их претекстами) нельзя делать столь далеко идущие выводы; в-четвёртых, Пушкин действительно иногда «воспроизводил» темы, мотивы других поэтов на более высоком уровне, но кроме этого и прежде всего он творил: создавал новые сюжеты, новые фабулы, новые жанры, открывал в русской поэзии и прозе новые темы, типы, характеры, новые поэтические формы. И нам кажется, что такое утверждение не нуждается в доказательствах.

15 И сам Пушкин, как уже отмечалось (стихотворение «Эхо»), не слышал ожидаемого отзыва читателя на свою поэзию.

16 Это мнение Гоголь распространяет ниже на всю русскую поэзию: «Словом — поэзия наша не поучала общество, не выражала его. Как бы слыша, что её участь не для современного общества, неслась она все время свыше общества...» (Гоголь 1994: VII, 179). В «Выбранных местах» Гоголь стремится поучать, но уже в письме Жуковскому «Искусство есть примирение с жизнью» он пишет: «В самом деле, не моё дело поучать проповедью. Искусство и без того уже поученье. Моё дело говорить живыми образами, а не рассужденья- ми» (Гоголь 1994: VII, 239-240; курсив Гоголя). Мы полагаем, что во втором сожжённом томе «Мёртвых душ» Гоголь нашёл всё же слишком много рассуждений, и это стало одной из причин его сожжения.

17 Эту мысль Гоголь развивает и в письме «Исторический живописец Иванов» и применительно к своему творчеству в «Авторской исповеди».

18 Гоголь позволил себе даже такое сравнение: «Этот густой как смола или струя столетнего Токая стих Пушкина» (Гоголь 1994: VI, 183). Так метафорически кратко через венгерское вино великий писатель определил особенности и «вкус» пушкинского стиха.

19 Этот лиризм, считает Гоголь, характерен, прежде всего, для Ломоносова и Державина, но он слышится и у Пушкина в тех стихах, где поэт касается высоких предметов.

20 Много воды утекло с тех пор, как Гоголь сделал это наблюдение, но, как в конце XIX — начале XX веков, так и сейчас, продолжаются попытки «дописать», фактически «переписать» Пушкина. При этом совершенно не принимается во внимание обманчивость «незаконченности» некоторых пушкинских творений, на что и указал Гоголь. Конечно, Брюсов и другие поэты самозванные «соавторы» Пушкина читали написанное Гоголем о поэте, однако, опять и опять упражняются в дописывании или «Египетских ночей», или других пушкинских шедевров. Такова магическая сила пушкинской псевдо-незаконченности.

21 Эти «тезисы» предугадывают более поздние недоумения «пушкиноведов», в частности, отвечают на все недоумения и искусственно поставленные проблемы, например, в книге Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным», которую один остроумный критик переименовал в «Прогулки хама с Пушкиным».

22 Очень высоко Гоголь ставил и прозу Лермонтова: «Никто ещё не писал у нас такой правильной, прекрасной и благоуханной прозой» (Гоголь 1994: VI, 178).

23 Мы говорим здесь об общих оценках поэзии и прозы Пушкина, о значении его творчества для русской литературы и для России в целом. В 20-х годах формалисты (как ещё позже представители структурализма и семиотики) начинают фактически новый этап в изучении пушкинского наследия, его детальный анализ прежде всего как текста.

24 В написанном Гоголем о Пушкине явно чувствуется излюбленная идея Гоголя — о единстве личности художника и его творчества.

25 Как нам кажется не лишён интереса список тех произведений Пушкина, которые Гоголь цитирует или упоминает. Итак, писатель цитирует стихи: «Монастырь на Казбеке», «С Гомером долго ты беседовал один», «Памятник», «Поэт и толпа», «В часы забав иль праздной скуки», «Пир Петра Первого». Гоголь упоминает следующие крупные произведения Пушкина: «Повести Белкина», «Капитанская дочка», «История села Горюхино», «Дубровский», Арап Петра Великого», «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Полтава», «Дон Жуан», «Цыганы», «Бахчисарайский фонтан», «Руслан и Людмила», «Сказка о мёртвой царевне», «Сказка о царе Салтане», и стихи «В начале жизни школу помню я», «Нет, я не льстец, когда царю», «Сцена из Фауста», «Пророк», «Странник», «Герой», «Зимняя дорога», «Пред испанкой благородной», «Паж, или Пятнадцатый год», «19 октября», «Приметы», «Ненастный день потух», «Чем чаще празднует Лицей», «Воспоминание» (1828), «Красавица перед зеркалом», «Красавице, которая нюхала табак», «На статую играющего в бабки», «Рифма, звучная подруга», «Румяный критик мой», «Песнь о вещем Олеге», «Наполеон», «Клеветникам России», «Дар напрасный, дар случайный», «Талисман», «Телега жизни», «Делибаш», «Ночной зефир струит эфир», «Демон», «Безумных лет угасшее веселье», «Опять я ваш, о юные друзья», «Зима. Что делать нам в деревне?», «Труд», «Домовому», «На перевод Илиады», «Поэту», «К портрету Жуковского», «Сафо», «Дориде», «Сожжённое письмо», «Мой голос для тебя и ласковый и томный», «Ты и вы», «На холмах Грузии лежит ночная мгла», «Молитва русских», «Мадонна», «Ангел», «Недоконченная картина», «Что в имени тебе моём?». Кроме того в «Учебную книгу словесности для русского юношества» Гоголь включил «Последние стихотворения Пушкина», имея в виду, как мы полагаем стихи «Мирская власть», «Подражание итальянскому», «Напрасно я бегу к сионским высотам», «Из Пиндемонти», «Отцы пустынники и жены непорочны», «Когда за городом задумчив я брожу». Всего же в хрестоматии Гоголя по нашим подсчётам числится 166 произведений разных поэтов, в том числе 41 стихотворение Пушкина. Много это или мало можно судить по тому, что в этом списке 18 стихотворений Языкова, 16— Державина, 11 — Жуковского, 10 — Лермонтова (есть также произведения Ломоносова, Батюшкова, Баратынского, Веневитинова, Капниста, Дмитриева и других). Эта хрестоматия, конечно, говорит о личных вкусах и пристрастиях писателя, но Пушкин и здесь остаётся у Гоголя на первом месте.

26 Широко известно письмо Белинского Гоголю от 20 апреля 1842 года, где критик писал: «...Во время оно с юношескою запальчивостию изрыгнул я хулу на ваши в «Арабесках» статьи учёного содержания» (Гоголь 1994: VI, 566).

27 Алексей Ремизов писал: «Пушкин не был бы Пушкиным, если бы ограничились историческим матерьялом о жизни и трудах Пушкина. Только легенда о Пушкине, как явлении чрезвычайном и "пророческом", созданная Гоголем и подтверждённая Достоевским, сделала единственное имя — Пушкин» (Ремизов 1989: 52). Ремизов совершенно прав относительно легенды, хотя стоило бы уточнить: сам Пушкин стал легендой ещё при жизни, но роль Гоголя никак нельзя свести к сотворению легенды. Как мы стремились подчеркнуть, во всем написанном о Пушкине Гоголь показал себя исключительно проницательным критиком.

28 Об этом свидетельствует и тот факт, что, начиная с 60-х годов XX века, гоголевский подход к Пушкину был реабилитирован в трудах В. Непомнящего, И. Золотусского, Ю. Манна.

29 Хотелось бы уточнить, что все сказанное о писателе и критике сказано не «против» (Белинского), а «за» (Гоголя).

ЛИТЕРАТУРА

Ахматова 1986 — Анна Ахматова. Сочинения в двух томах. М., 1986.
Белинский 1953 — В.Г. Белинский. Полное собрание сочинений. М., 1953.
Воропаев 1994 — Владимир Воропаев. Духом схимник сокрушенный... Жизнь и творчество Н.В. Гоголя в свете Православия. М., 1994.
Воропаев 1999 — Владимир Воропаев. Поэт и царь // «Литературная Россия». М., 1999, № 27.
Воспоминания 1898 — Воспоминания В.А. Нащокиной о Пушкине и Гоголе. — «Новое время». Иллюстрированное приложение. 1898, № 8129.
Гершензон 1919 — М.М. Гершензон. Мудрость Пушкина. М., 1919.
Гоголь 1994 — Гоголь Н.В. Собрание сочинений в девяти томах. М., 1994.
Гиппиус 1931 — В.В. Гиппиус. Литературное общение Гоголя с Пушкиным // «Учёные записки Пермского Государственного университета». 1932, вып. 2.
Гудзий 1914 — Н.К. Гудзий. Гоголь — критик Пушкина // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. Киев, 1914. Кн. XXIV, вып. 1.
Долинин 1922 — А.С. Долинин. Пушкин и Гоголь (К вопросу об их личных отношениях) // «Пушкинский сборник памяти проф. С.А. Венгерова». М.-Пг., 1922. Достоевский 1989 — Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30-ти томах.
Л., 1972-1990.
Дружников 1999 — Ю.И. Дружников. Русские мифы. СПб., 1999.
Золотусский 1979 — Игорь Золотусский. Гоголь. М., 1979.
Киреевский 1984 — И.В. Киреевский. Избранные статьи. М., 1984.
Лукьяновский 1915 — Б. Лукьяновский. Пушкин и Гоголь в их личных отношениях (Вопрос о «дружбе») // «Беседы. Сборник общества истории литературы в Москве». М., 1915.
Макогоненко 1985 — Г.П. Макогоненко. Гоголь и Пушкин. Л., 1985.
Манн 1997 — Ю.В. Манн. «Даже с Пушкиным я не успел проститься...» // «Филологические науки». М., 1997, № 6.
Мейлах 1969 — Б.С. Мейлах. Реалистическая система Пушкина в восприятии его современников // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л., 1969.
Непомнящий 1987 — В. Непомнящий. Поэзия и судьба. М., 1987.
Петрунина 1969 — Н.Н. Петрунина. Г.М. Фридлендер. Пушкин и Гоголь в 18311836 годах // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л., 1969.
Пушкин 1979 — А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. Л., 1977-1979.
Пушкин 1996 — А.С. Пушкин: путь к Православию. М., 1996.
Ремизов 1989 — Алексей Ремизов. Огонь вещей. М., 1989.
Сандомирская 1966 — В.Б. Сандомирская. Прижизненная критика (1820-1837) // Пушкин. Итоги и проблемы изучения. М-Л., 1966.
Смирнов 1991 — И.П. Смирнов. Аети1айо в лирике Пушкина // 5!иЗ1а Ки881са Ви- Заре8Йпеп81а, 1. ВиЗаре8!, 1991.
Франк 1987 — С.Л. Франк. Этюды о Пушкине. Париж, 1987.
Хайнади 1999 — З. Хайнади. Пушкин — homo universale. К вопросу imitatio и aemulatio // Slavica XXIX. Annales Instituti Philologiae Universitatis Debreceniensis de Ludovico Kossuth Nominate. Debrecen, 1999.
Шульц 1997 — С.А. Шульц. Пушкин — Гоголь // «Нас мало избранных. Сборник публикаций, подготовленный газетой „Дар"». Вып. 2. Ростов-на-Дону, 1997. Энциклопедия 1999 — Пушкинская энциклопедия. М., 1999.
Опубликовано:
Лепахин В.В. Поэт, мыслитель, творец: Гоголь о Пушкине // Пушкинские чтения-2005. Материалы X научной конференции. СПб., 2005. С. 7-24.

Лепахин Валерий Владимирович родился в 1945 году под Суздалем. В 1963 году закончил Кольчугинский техникум по обработке цветных металлов давлением. Работал на Урале, служил в армии в Новосибирске. В 1972 году получил диплом преподавателя французского и немецкого языков во Владимирском педагогическом институте. С 1977 года живет и работает в г. Сегед (Венгрия). Окончил Будапештский университет по специальности русская филология и Свято-Сергиевский православный богословский институт в Париже. Доктор филологических наук (2007), профессор кафедры русской филологии Сегедского университета (2008). Заведующий аспирантурой по специальности “Древнерусская литература XI-XVII веков”. Член Союза писателей России.

Источник: Российский писатель
Картина: dzen.ru