Проблема гражданского воспитания личности как основы безопасности страны в трудах мыслителей середины XIX века

ПРОБЛЕМА ГРАЖДАНСКОГО ВОСПИТАНИЯ ЛИЧНОСТИ КАК ОСНОВЫ БЕЗОПАСНОСТИ СТРАНЫ В ТРУДАХ МЫСЛИТЕЛЕЙ СЕРЕДИНЫ XIX ВЕКА1

 

Как известно, вступление на престол Императора Николая I ознаменовалось восстанием на Сенатской площади. Император был человеком разумным и повелел, во-первых, озаботиться составлением всех претензий, которые имелись у восставших к верховной власти (так называемый свод Боровкова), а во-вторых, обратился к знаменитому тогда уже русскому поэту А. С. Пушкину с необычной просьбой: составить записку о воспитании отечественного дворянства. Император понимал, что такое настроение умов, какое было у представителей аристократии, принявших участие в бунте, не могло возникнуть случайно и само по себе. Казалось бы, почему к Пушкину? Что, было мало компетентных чиновников? 

А. С. Пушкин — во-первых, сам представитель родовитого дворянства, к тому же хорошо знакомый со многими обвиняемыми по делу декабристов (случайно, по его собственным словам, не оказавшийся в тайном обществе). Но самое главное — Пушкин знал (или интуитивно чувствовал?) то, чего не могли достоверно знать чиновники — он знал настроения, чаяния, представления той среды, о которой шла речь. Он как великий поэт мог глубже осознавать причины того печального положения дел, когда опора строя, его «тело», восстало против «головы». В. О. Ключевский отмечает, что после декабрьского восстания между верховной властью и дворянством образовалась глубокая трещина, так и не затянувшаяся до конца даже по прошествии десятилетий.

В своей Записке, поданной императору Николаю, А. С. Пушкин писал: «Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светскою образованностью или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления, воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний. 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни, наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные»2. Идеологию либерализма и политизацию высших слоев поэт видит главными причинами выступлений. 

Эту же причину выдвигает историк В. О. Ключевский в своем «Курсе русской истории»: «Значительная часть людей, которых мы видели в списке осужденных лиц по делу 14 декабря, вышла из этого пансиона (речь о знаменитом пансионе Николя), или воспитана была такими гувернерами» (иезуитами. — Л. Б.3). И далее: «Многие молодые люди большого света получили воспитание под руководством иезуитов, сменивших прежних гувернеров-вольнодумцев»4. Правда, уважаемый историк почему-то считает, что в итоге воспитанники эти обладали «теплым патриотическим чувством», которое, видимо, и позволило им поднять руку на законную российскую власть. 

В одной из статей русский педагог В. Я. Стоюнин, в целом положительно оценивая воспитательное воздействие французских гувернеров на своих воспитанников (он сравнивает первую волну французской эмиграции, состоявшей из «вольнодумцев», со второй, подавляющую часть которой составляли дворяне и духовенство, естественно, в пользу последней), тем не менее, приводит характерный отрывок из воспоминаний одного родовитого дворянина: «Воспользуемся теми же воспоминаниями, чтобы представить другой тип русского гувернера-француза в лице шевалье де Ролен де Бельвиль, который воспитывал сыновей того же Голицына: “Не слишком молодой, умный и весьма осторожный, он старался со всеми быть любезен и умел всем нравиться — старым и молодым, господам и даже слугам. Обхождение его со мною (мальчиком) с самой первой минуты меня пленило... Во время наших прогулок он часто забавлял меня остроумною болтовней; об отечестве своем говорил как все французы, без чувства, но с хвастовством, и с состраданием более, чем с презрением, о нашем варварстве. Мало-помалу приучил он меня видеть во Франции прекраснейшую из земель, вечно озаренную блеском солнца и ума, а в ее жителях избранный народ, над всеми другими поставленный... При слове религия он с улыбкой потуплял глаза, не позволяя себе, однако же, ничего против нее говорить; как средством, видно, по его мнению, пренебрегать ею было нельзя. Он познакомил меня с именами (не с сочинениями) Расина, Мольера, Буало, о которых я, к стыду моему, доселе не слыхивал, и возбудил во мне желание их прочесть. Посреди сих разговоров вдруг начал он заводить со мною нескромные речи и рассказывать самые непристойные и даже отвратительные анекдоты: я не знал, что мне делать; я так уже привык в него веровать, что стыдился своего стыда”»5. Из этого небольшого отрывка видны особенности такого «воспитания»: привитие чувства восхищения Францией и одновременно неприятия родной культуры, равнодушия к своей вере, и даже — что еще хуже — иезуитского к ней отношения как к способу добиться определенного поведения. О том, что этот «воспитатель» еще и занимался растлением своего подопечного, не приходится и говорить. Отрывок этот показывает, какого рода воспитание было обычным делом в дворянских семействах. 

А. С. Пушкин в своей упомянутой выше записке в самых отрицательных тонах говорил о частных пансионах, делая даже общий вывод о пагубности частной школы как таковой: «Воспитание в частных пансионах не многим лучше; здесь и там оно кончается на 16-летнем возрасте воспитанника. Нечего колебаться: во что бы то ни стало должно подавить воспитание частное»6.

Таким образом, образование в высшем слое российского общества — дворянстве — оставляло желать лучшего. И особенно это касалось его национальной, исторической основы — ее просто не существовало. Вместо любви к Отечеству воспитывали уважение и даже преклонение перед западноевропейским. Критерием образованности считалось знание иностранного (преимущественно французского) языка. Многие из русских мыслителей и даже писателей неудовлетворительно владели русским языком, ведя переписку, дневники, записки по-французски.

Именно по этой причине во второй четверти XIX в. остро встал вопрос о воспитании личности, которое основывалось бы на гражданской и национальной идентичности. Можно сказать, что Первое философическое письмо П. Я. Чаадаева (1936) сыграло здесь роль детонатора. Обвинив российское общество в отсутствии национального самосознания, собственного просвещения и культуры, его автор пробудил в читающей публике чувства патриотизма, желание утвердиться на своей собственной, а не заимствованной основе. Студенты Московского университета, возмущенные упреками Чаадаева, хотели призвать автора Философического письма к ответу за оскорбление Родины. Их пришлось смирять гр. Строганову, попечителю Московского учебного округа, к которому они обратились с протестом.

Но гораздо более важным, чем студенческие волнения, следствием письма стало пробуждение национальной мысли, гражданского самосознания. В 40-е годы начинается оформление двух стратегических мировоззренческих течений в русской общественной мысли — западничества и славянофильства, которые в разных вариантах существуют по сей день.

Западничество — по преимуществу либеральное течение, хотя были и другие его варианты. В самом общем смысле его можно охарактеризовать как крайнюю приверженность ко всем формам и явлениям образованности западных народов, в сравнении с которыми наше отечество представлялось адептам этой культуры неразвитым и невежественным. Заимствование форм чужого языка не прошло даром для дворянства, проложив дорогу заимствованию доктрин. Язык способствовал усвоению смыслов и идей западноевропейского образования, рационалистического по своему духу, отличительной чертой которого было противостояние светской школы и богословского схоластического образования. 

У нас же духовное просвещение само по себе не было враждебно, и никогда не противодействовало инновационному светскому образованию: например, в числе преподавателей и устроителей духовных учебных заведений были усердные почитатели и пособники мирской просветительной деятельности Петра I — Феофан Прокопович, Стефан Яворский, Дмитрий Ростовский, Митрофан Воронежский (из них двое последних прославлены Церковью в лике святых). 

Противопоставление веры и науки, просвещения и «религиозного мракобесия» было общим признаком всего западничества. Церковь, по их мнению, была устаревшим, архаичным институтом, мешающим просвещению. Либералы же отличали и свои собственные черты, среди которых: неприязнь к авторитету, ко всему официальному, требование свободы во всех отношениях вплоть до полного анархизма и отрицания всяческих правил; натурализм (приложение выработанных в естественных и политэкономических науках понятий к духовной жизни человека), при этом наиболее существенными потребностями ими признавались физические нужды, и в удовлетворении их виделся идеал человеческого благополучия; пренебрежение к исторической жизни и преданию народа (либерализм с этой точки зрения явление вполне абстрактное). С другой стороны, опираясь на науки в основном опытные, либерализм является «ярым противником всяких отвлеченностей, не проверенных посредством опыта»; требуя свободы для всех, либерализм сам ее и отрицает, требуя именно такой свободы, такого государственного устройства, такого, а не другого общества. Неуважение к преданию ведет к отрицанию того, что дорого и свято для других, то есть попиранию чужой свободы; требуя свободы в науке, либерализм сам проводит исключительный догматизм, попирая науку и делая ее рупором своих идей. Успех литературы он оценивает с точки зрения проповеди своих мыслей; требует свободы личности, но не щадит никакой личности, коль скоро речь идет о своих идеях и их пропаганде; считает, что его воззрения научны, а посему — безразлично, какой ценой будет достигнуто торжество этих воззрений. Анализ русского либерализма, удивительно актуальный для нашего времени, дал киевский исследователь П. А. Линицкий7. Либеральные идеи довольно глубоко проникли в русское образованное общество, они приняли поистине религиозный характер. Именно они считались прогрессивными и современными, а противники их — неисправимыми ретроградами и квасными патриотами. Между тем, как мы уже показали, почва этих идей была чужой, корни их не имели основания в отечественной истории, не вырастали из отечественной системы ценностей. Поиски русского самосознания — основы воспитания личности — проходили как в духе идей западного Просвещения и немецкой религиозной мистики (Гегель, Шеллинг), так и духе самобытном, национальном, православном. По последнему пути пошли славянофилы, мыслители, прекрасно (часто лучше, чем западники) знакомые с характером западноевропейского просвещения, но не удовлетворенные им и понимавшие его беспочвенность в России. В историографии ХХ в. бытовало мнение, будто бы истинными «апостолами личности» были именно западники, а славянофилы, будучи их антиподами, подчиняли личность разным внешним факторам (государству, общине, церкви). Однако право личности на свободу отстаивали и те, и другие, но понимали ее по-разному. Стержнем мировоззрения западников была свобода личности, подчиняющаяся законам, праву. Славянофилы, не менее западников утверждавшие свободу личности, не отрицая внешних регуляторов этой свободы (законов, судов, и пр.), в первую очередь подчиняли ее нравственному закону, данному Богом. 

Одним из исследователей творчества славянофилов был Н. А. Бердяев. Он высоко ставил личность ведущего теоретика славянофильства — А. С. Хомякова, подчеркивая его достоинство и независимость. «Православнейший Хомяков чувствовал себя нисколько не связанным авторитетом иерархии и не считал себя обязанным руководствоваться ее мнениями. Эта мысль сознала внутреннюю свободу как первооснову православия»8. Конечно же, в церковной жизни Хомяков был «связан авторитетом иерархии», но в богословии и в научной мысли считал себя абсолютно свободным, следуя учению Отцов Церкви. Апология свободы личности — суть и жизни, и учения Хомякова. 

За основу своих размышлений славянофилы взяли православное мировоззрение, основанное не на рационализме, но на совокупных силах личности, включающих в себя рационализм, рассудок как составную часть, подчиненную духовно-нравственному ядру. Христианская антропология понимает человека в триединстве духа, души и тела, где дух — должен главенствовать, подчиняя себе душу и тело. Помыслы человека исходят не из головы, но от сердца. Отсюда и воспитание должно, прежде всего, воздействовать на сердце человека, будить его мысль, побуждать к действию. 

В концепции личности славянофилов, особенно И. В. Киреевского и А. С. Хомякова, личность человека имеет значение постольку, поскольку связана с божественной своей природой. 

Разное отношение к теме личности и ее свободы обусловливало и разное понимание крестьянской реформы. Западники требовали немедленного освобождения крестьян от личной и экономической зависимости, славянофилы же видели всю глубину и сложность проблемы устройства крестьянства (да и дворянства!) при сломе всех прежних отношений, быта, культуры. Поэтому свою миссию они усматривали в подготовке общества к предполагаемым переменам.

Ю. Ф. Самарин, будучи образованнейшим человеком своего времени, глубоко задумывался о судьбах России и ее народа, в частности, о той пропасти, которая лежала между просвещенными ее слоями и крестьянством. Предупреждал мыслитель об опасности прямого заимствования готовых европейских форм для России. Парадоксально, замечает он, но последствием конституционных реформ является усиление централизации, не только административной, в области правительственной, но и умственной — в развитии народного просвещения. «Одна точка, один город делается самодержавным властелином целой земли. Туда, к этому средоточию политического движения, устремляются массы народа, капиталов, способностей, привлеченных заманчивой деятельностью на видном поприще; а между тем областная жизнь замирает, самодеятельность оскудевает, и мало-помалу все подпадает общей зависимости от направления, данного свыше»9. То есть, по его мысли, реформы в либеральном духе только ограничивают истинную свободу. Не то же ли самое происходит и сейчас? 

Одной из главных тем славянофилов было освобождение крестьянства. После освобождения крестьян, писал Ю. Ф. Самарин, нам нужны: «веротерпимость, прекращение полицейской проповеди против раскола, гласность и независимость суда, свобода книгопечатания как единственное средство выгнать наружу все зараженные соки, отравляющие нашу литературу, и через это самое вызвать свободное противодействие искренних убеждений и честного здравомыслия»10. Непременным требованием славянофильства была свобода книгопечатания от излишней и губительной для государства именно своей строгостью цензуры. 

Известный меценат и издатель А. И. Кошелев также являлся сотрудником крестьянского комитета. У самого Кошелева в имениях было 5 школ, в которых он обучил около 1000 человек11. В своих записках он отмечал: «Одно из основных возражений против освобождения крестьян — то, что они недостаточно образованны. ...Но кто определил, чем определяется степень образования? Нет ли недоразумения в самом понятии об образовании (как возможности, прежде всего, быть хозяином своих способностей и трудов)? Не упущено ли в этом случае из вида нечто, стоящее выше образования — просвещение, которое человека делает человеком? Для того чтобы распоряжаться своими действиями не нужны сведения... из географии и истории, не нужна самая грамотность, конечно, во всех отношениях вожделенная, еще менее необходимы обычаи и привычки так называемых благовоспитанных людей; достаточно для этого, полагаю, здравого смысла, просветленного и утвержденного искренней верой... Неужели наши крепостные люди этого условия не выполняют? В замечательной смышлености не отказывают нашему народу даже иностранцы; неужели мы, живущие посреди него... до того ослеплены пристрастием ко всему иноземному, что не в состоянии видеть настоящее просвещение, живущее в нашем народе ... настоящее просвещение для всякого человека истекает из коренного понятия об отношениях его к Богу и к людям...»12.

В народе есть суеверия, пишет далее А. И. Кошелев, но в каком же народе их нет? Народ покорен властям не из раболепия, но из убеждения, что всякая власть от Бога. Кто же образует крестьян, если они действительно не образованы? Помещики очень хорошо понимают, что грамотность, образование и довольство враждебны крепостному праву на людей. Крепостное состояние утверждается патриархальностью. Некоторое время оно может быть удержано только подавлением всякой самостоятельности духа и умственного развития крестьян. Нельзя ожидать образования для крепостных людей от их помещиков, писал А. И. Кошелев13. В этом, надо сказать, издатель ошибался: помещики на волне реформы, хорошо понимая необходимость образования для свободных крестьян, стали устраивать школы для них почти повсеместно. Пока в обществе вырабатывался подход к просвещению крестьянства, многие помещики (С. А. Рачинский, Ю. Ф. Самарин, Л. Н. Толстой, Тенишевы и др.) устраивали у себя в имениях школы по своей собственной инициативе и разумению.

Некоторые представители славянофильства еще до реформы освобождали своих крестьян или всемерно облегчали бремя их повинностей. В то же время борец за освобождение русского народа А. И. Герцен пользовался огромными доходами с отцовских имений, живя в Лондоне и издавая там на «крестьянские деньги» «Колокол» и «Полярную звезду». П. А. Чаадаев поступил еще проще: сознавая, что рабовладелец — больший раб, чем крепостной крестьянин, он продал своих крестьян соседу-помещику, который сделал их жизнь почти невыносимой14

Славянофилы прекрасно сознавали, какой груз ответственности ложится на них в деле отмены крепостного права. Поэтому если в самой идее освобождения они были единодушны, то в путях и сроках ее осуществления их мнения сильно расходились. Иван Васильевич Киреевский, один из родоначальников славянофильства, писал своей сестре Марии, желавшей тотчас освободить всех своих крепостных: «Правда у нас теперь толкуют постоянно об эмансипации (освобождении крестьян. — Л. Б.) — Кошелев, Хомяков и другие. Но я их мнения не разделяю. Не потому, чтобы я считал хорошим и полезным для России оставить навсегда крепостное состояние, не потому даже, чтобы я считал это возможным (крепостное состояние должно со временем уничтожиться, когда предварительно будут сделаны в государстве другие перемены: законность судов, независимость частных лиц от произвола чиновников — и многие другие, которых здесь исчислять не нужно), но в теперешнее время, я думаю, что такая всеобъемлющая перемена произведет только смуты, общее расстройство, быстрое развитие безнравственности и поставит Отечество наше в такое положение, от которого сохрани его Бог! И что такое свобода без законности? Зависимость от продажного чиновника вместо зависимости от помещика. Но выгоды помещика больше или меньше связаны с благосостоянием его крестьян... Чиновник же не связан ничем, кроме своей выгоды и другими чиновниками, тоже продажными»15.

Письмо И. В. Киреевского подписал и брат, известный фольклорист и мыслитель Петр Васильевич Киреевский. «Покуда ты жива, — завершают братья письмо к сестре, — продолжай управлять ими (крестьянами. — Л. Б.), как делала до сих пор, бери с них легкий оброк, дай им свободу управлять собою, не предай их в обиду чиновников, и они будут благословлять тебя так всегда, как теперь благословляют»16.

У А. С. Хомякова было свое видение реформы. Он пытался примирить необходимость развития в русском обществе начала личности и традиций общинности. «Устраняя вопрос о праве на личность, он основывал будущий порядок вещей на чисто поземельных отношениях между землевладельцем и сельскою общиною. Необходимость сохранить ее неприкосновенность при всех будущих преобразованиях составляла одно из коренных его убеждений. Он дорожил ею не только как самородным произведением народной жизни и как вернейшим средством застраховать право крестьян на землю от тех несчастных и неизбежных случайностей, которых бы не вынесли разобщенные личности, но еще более как нравственною средою, в которой лучшие черты народного характера спасались от заразительного влияния крепостного права», — писал о нем его друг Ю. Ф. Самарин17. Хомяков сам управлял своими крестьянами, встречаясь и разговаривая с ними на мирских сходках, делал все распоряжения гласно и открыто, не прячась за поверенных. Когда он решил осуществить давнюю свою идею перевода крестьян с барщины на оброк, он сделал это не вдруг, но предварительно обсудив с крестьянами каждый пункт своего проекта18

Если А. С. Хомяков подчеркивал воспитательный, нравственный характер общинного труда, то А. И. Герцен, так же высоко ставя значение русской общины, ценил ее как прообраз коммунизма вследствие отсутствия частной собственности на землю. В его работах мы находим анализ положения общины и большую симпатию к русскому крестьянину. В работе «Русский народ и социализм» (1851–1852) Герцен, защищая крестьян от нападок одного французского автора, писал: «Крестьяне редко обманывают друг друга; между ними господствует почти неограниченное доверие, они не знают контрактов и письменных условий». «У русского крестьянина нет нравственности, кроме вытекающей инстинктивно, естественно из его коммунизма (на самом деле — из христианского миропонимания. — Л. Б.); эта нравственность глубоко народная; немногое, что известно ему из Евангелия, поддерживает ее; явная несправедливость помещиков привязывает его еще более к его правам и общинному устройству»19. И еще («О развитии революционных идей в России», 1858): «Сельская Россия, всему внешне подчиняясь, на самом деле ничего не приняла из преобразований Петра I. Он чувствовал это пассивное сопротивление; он не любил русского крестьянина и ничего не понимал в его образе жизни. ...Русский крестьянин многое перенес, многое выстрадал; он сильно страдает и сейчас, но он остался самим собою... он низко склонил голову и несчастье часто проносилось над ним, не задевая его; вот почему, несмотря на свое положение, русский крестьянин обладает такой ловкостью, таким умом и красотой, что возбудил в этом отношении изумление Кюстина и Гакстгаузена»20. В идеях А. И. Герцена также отражалась протестантская мысль об автономии личности, которая в его интерпретации приводила к оправданию не только человеческих слабостей и недостатков, но и прямого зла. Отказавшись от духовного осмысления личности в рамках национальных духовных традиций, он свел ее к кантовскому «категорическому императиву». Народные традиции воспитания становились, таким образом, ненужной помехой на пути к новому пониманию становления человека. А далее — материалистическое понимание целей жизни и сути человека все более захватывало российское просвещенное общество, несмотря на то, что сам Герцен не совсем ему сочувствовал. В его художественном произведении — повести «Поврежденный» (то есть «сумасшедший». — Л. Б.) описывается встреча героя-автора с неким господином, путешествующим для лечения по Италии с доктором. Лирический герой А. И. Герцена более на стороне «поврежденного», чем материалиста-доктора. 

Огромное значение имеет герценовская концепция общины, в которой он видел залог самобытного и антизападного (если угодно, антикапиталистического развития России). В его теории социальной революции личность также носит жертвенные черты. В условиях русской действительности, писал Герцен, только та личность приобретает ценность и социальное значение, которая готова пожертвовать своими личными интересами для блага народа, для его освобождения от рабства и невежества. Что же это за особая сила, присущая русскому человеку? По Герцену, она закладывается в общине. Экономический принцип общины — противоположность теории Мальтуса: она «предоставляет каждому место за своим столом». Чем больше детей в семье, тем она богаче — каждый из них получает от общины надел. Крестьянин, покидающий на время общину, не теряет прав на землю, лишить их его может только мирской сход при полном единодушии. Вследствие этого сельский пролетариат в России невозможен.

Рассуждения Герцена о западноевропейском человеке проникнуты с одной стороны верой в его силы, достоинство, с другой — пренебрежением и даже какой-то брезгливостью к людям. «Меня просто ужасает современный человек. Какая бесчувственность и ограниченность, какое отсутствие страсти, негодования, какая слабость мысли, как скоро стынет в нем порыв, как рано изношено в нем увлеченье, энергия, вера в собственное дело! — И где? чем? когда эти люди истратили свою жизнь, когда они успели потерять свои силы? Они растлились в школе, где их одурачили; они истаскались в пивных лавках, в студенческой одичалости; они ослабли от маленького грязного разврата; родившиеся, выращенные в больничном воздухе, они мало принесли сил и завяли потом, прежде, нежели расцвели; они истощились не страстями, а страстными мечтами. <...> Одно утешение и остается: весьма вероятно, что будущие поколения выродятся еще больше <...> измельчавшая Европа изживет свою бедную жизнь в сумерках тупоумия, в вялых чувствах без убеждений, без изящных искусств, без мощной поэзии»21

Автономия и достоинство личности у А. И. Герцена оправдывает и эгоизм, и властолюбие. «Не есть ли эгоизм одно и то же с индивидуализацией, с этим сосредоточиванием и обособлением, к которому стремится все сущее, как к последней цели? Всего меньше эгоизма в камне — у зверя эгоизм сверкает в глазах; он дик и исключителен у дикого человека; не сливается ли он с высшей гуманностью у образованного?»22.

Идею свободы личности исповедовали и славянофилы, но она заключалась у них не в самостоятельном противоположении человека остальной природе, но в его богоподобии — человек по своему подобию Богу был выше природных законов. Славянофилы считали, что не народ существует для государства, а государство для народа. Они также разграничивали государство и церковь, но считали, что они должны действовать в союзе, без какого-либо взаимоподчинения.

Западнический подход к личности развил К. Д. Кавелин, в своих работах «Взгляд на юридический быт древней России», «Наш умственный строй» и других трудах он утверждает, что когда христианская идея о достоинстве личности перешла в мир гражданский и начала в нем осуществляться, частные союзы заменились общим государственным союзом, цель которого — «всестороннее развитие человека, воспитание и поддерживание в нем нравственного достоинства». Миссия христианской церкви окончена, коль скоро ее идеал стал осуществляться в государстве. «Полное развитие личности, подготовленное христианством, возможно лишь в государстве». Источник взгляда Кавелина — философия Гегеля, протестантское учение о духе. Сущность личности есть свобода, появляется вследствие того, что человек противополагает себя всему натуральному, природному. Это и есть самосознание. Когда человек признает и в других такую же личность — его личное сознание расширяется и делается общечеловеческим. При этом церковь играет роль некоего регулирующего общественного института среди многих других. «Как скудно и фальшиво это понятие о христианстве, видно уже из того, что свободное развитие личности может принять направление прямо враждебное христианству; и это действительно мы видим в новейшей истории, особенно же в современных европейских обществах», пишет П. А. Линицкий23. В настоящее время это враждебное направление окончательно приняло необратимый характер. 

Теперь обратимся к мыслителям, попавшим в западники стараниями их исследователей. Наиболее полно тему личности развил выдающийся русский критик В. Г. Белинский. Личность у В. Г. Белинского как будто совершенно автономна и независима: «каждый человек сам себе цель; назначение каждого человека развить в себе все человеческое, общее и насладиться им»24. В письме к В. П. Боткину от 28 июня 1841 г. он писал: «Во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фантастическая любовь к свободе <...> Личность человеческая сделалась пунктом, на котором я боюсь сойти с ума <...>»25. Судя по эпитетам, сам автор сознавал не только всю силу, но и противоестественность этой любви. Белинский, однако, при решении вопроса о свободе личности, все же признавал ее божественную природу. В книге С. Ашевского (1911)26, самой глубокой из всех, посвященных критику, отмечается, что для Белинского был характерен культ сильной и знающей личности: кто не образован, тот почти не человек. С. Ашевский, тем не менее, утверждает, что Белинский на первый план ставит религиозно-нравственное воспитание. 

Наиболее полно В. Г. Белинский сформулировал идеал личности и ее воспитания в своей известной статье «О детских книгах». П. Ф. Каптерев считал, что он одним из первых утвердил мысль, что надо сделать из ребенка прежде Человека, а потом — гражданина. У Белинского в статьях много евангельских и святоотеческих мотивов. Так, вслед за Коменским, Фребелем и другими он повторяет мысль, взятую у ранних христианских мыслителей, что воспитание — это выращивание, а воспитатели — садовники. Криво посаженное деревце криво и вырастет — эта мысль знакома христианской педагогике с самых ранних времен. «Да, младенец есть молодой, бледно-зеленый росток, едва выглянувший из своего зерна; а воспитатель есть садовник, который ходит за этим нежным, возникающим растением»27.

Родительская любовь к детям должна быть, по мысли Белинского, выше естественной. Естественная любовь есть и у животных. «Но, повторяем, естественная любовь, основывающаяся на одном родстве крови, еще далеко не составляет того, чем должна быть человеческая любовь. Из родства крови и плоти должно развиться родство духа, которое одно прочно, крепко, одно истинно и действительно, одно достойно высокой и благородной человеческой природы». И продолжает: «Мы сказали, что отец любит свое дитя, потому что оно его рождение; но он должен любить его еще как будущего человека, которого Бог нарек сыном своим и за спасение которого он принял на кресте страдание и смерть. При самом рождении отец должен посвятить свое дитя служению Бога в духе и истине, и посвящение это должно состоять не в отторжении его от живой действительности, но в том, чтобы вся жизнь и каждое действие его в жизни было выражением живой, пламенной любви к истине, в которой является Бог. Только такая любовь к детям истинна и достойна называться любовью; всякая же другая есть эгоизм, холодное самолюбие»28. Никак невозможно сказать, что это мог писать атеист и материалист, каким его представляла советская, да и в определенном смысле дореволюционная историография! 

«Но кто не сделался прежде всего человеком, тот плохой гражданин, плохой слуга царю», поясняет Белинский. И поясняет, что он понимает под выражением «быть человеком»: «Под человечностью мы разумеем живое соединение в одном лице тех общих элементов духа, которые равно необходимы для всякого человека, какой бы он ни был нации, какого бы он ни был звания, состояния, в каком бы возрасте жизни и при каких бы обстоятельствах ни находился, — тех общих элементов, которые должны составлять его внутреннюю жизнь, его драгоценнейшее сокровище и без которых он не человек. Под этими общими элементами духа мы разумеем доступность всякому человеческому чувству, всякой человеческой мысли, смотря по глубокости натуры и степени образования каждого»29

В конце статьи автор приводит слова В. А. Жуковского: «При мысли великой, что я человек, всегда возвышаюсь душою», которые всегда трактовались как гимн человеческого достоинства и гордости. В. А. Жуковский в этом стихотворении говорил не о величии человека в его самоопределении, а о его величии в богоподобии. Стихотворение «Теон и Эсхин» посвящено двум товарищам, из которых один искал развлечений, а другой тихо жил дома, трудясь и любуясь природой. Первый вскоре воротился домой и стал завидовать жизни своего друга. Смысл стихотворения в том, что священна жизнь человека только в связи с Творцом, а не сама по себе. Что бывает с нею, когда человек уповает только на самого себя, Жуковский показывает на судьбе второго товарища, который вернулся с разочарованием и горечью в сердце. Исток этого мотива — евангельская притча о блудном сыне. 

Т. Н. Грановский, которого также традиционно относят к родоначальникам западничества, всю свою жизнь повторял, что «прогресс заключается в нравственном самосовершенствовании». В этом он был полностью солидарен со славянофилами и бесконечно спорил с А. И. Герценом. Чтобы быть внутренне свободным, человек должен перенести свой центр из своей собственной в другую, высшую природу. Возвышение над нашей природой во имя своего «я» может быть только прыжком вверх, за которым следует падение. 

Таким образом, мы видим, что позиция славянофилов и западников по отношению к проблеме гражданского воспитания личности во многом совпадала: главными ее темами были личная свобода человека как основа его социализации, правда, понимаемая ими по-разному (одними — внешне, как свобода от угнетения, другими — внутренне, как свобода от зла), свобода слова (борьба с излишествами цензуры), нравственное значение крестьянской общины, воспитывающей в духе соборности и взаимопомощи. Отсюда тема свободы от крепостной зависимости также рассматривается ими по-разному. Славянофилы обсуждают ее в плане сохранения и усиления основ государственности и общества, западники ратуют за освобождение ради освобождения, за освобождение любой ценой. Славянофилы, говоря об образовании, всегда имеют в виду пользу его для страны, государства; западники — преимущественно для эгоистических интересов самой личности. Основой духовного развития и безопасности России, по мнению русского славянофильства, является ее развитие на родных культурных истоках, на родных корнях, основой которых является христианская вера в ее православном исповедании.

 

 


1   Первоначальный вариант статьи опубликован на сайте Русского экономического общества. Электронный ресурс: http://reosh.ru/l-n-belenchuk-problema-grazhdanskogo-vospitaniya-lichnosti-kak-osnovy-bezopasnosti-strany-vo-2-j-chetv-xix-v.html
 Пушкин А. С. О народном воспитании // Хрестоматия по истории педагогики / сост.: А. В. Овчинников, Л. Н. Беленчук, Е. Н. Никулина. М., 2016. Т. 2. С. 318.
  Ключевский В. О. Курс русской истории. М.: Соцэкгиз, 1937. Ч. V. 596 с. С. 314–315.
  Там же. С. 317.
  Стоюнин В. Я. Педагогические сочинения. М., 1892. С. 208–209.
6   Хрестоматия... С. 319.
  Линицкий П. А. Славянофильство и либерализм. Киев, 1882. С. 201–204.
  Бердяев Н. А. О характере русской религиозной мысли XIX века // Собр. соч. Париж, 1989. Т. 3. С. 17.
   Там же. С. 317.
10   Там же. С. 318.
11   Русская беседа. 1858. № 1. С. 59.
12   Кошелев А. И. Записки (1812–1883). М., 2002. С. 213–214.
13   Там же. С. 215–216.
14   Шашков С. Эпоха Белинского // Дело. 1877. № 5. С. 27.
15   Киреевский И. В. Разум на пути к истине. М., 2002. С. 32–33.
16   Там же. С. 36.
17   Самарин Ю.   Православие и народность. М., 2008. С. 330.
18   Там же. С. 333–334.
19   Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1950–1954. Т. 7. С. 321–322.
20   Известные западные мемуаристы, писавшие о России. Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1950–1954. Т. 7. С. 263.
21    Там же.  С. 109.
22   Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1950–1954. Т. 5. С. 96.
23   Линицкий П. А. Славянофильство и либерализм. Киев, 1882. С. 106.
24    Там же. С. 179.
25    Белинский В. Г. Избранные философские сочинения. М., 1941. С. 168.
26    Ашевский С. Белинский в оценке его современников. СПб., 1911.
27    Белинский В. Г. Избранные педагогические сочинения. М., 1982. С. 64.
28    Там же. С. 64–65.
29    Цит. по: Очерки истории школы и педагогической мысли в СССР. XVIII — первая половина XIX века. М., 1973. С. 276.