* * *
Все ничейно... Поля? — Вот те на...
А по-русски выходит «поляна».
И высокое слово «страна»
На две трети читается «рана».
Сердце Родины. Ширь да подзол,
Хоть в подзоле все чудится злое.
Это кто к нам с небес снизошел?
«Снизу шел»... Остальное — пустое...
Все рыдали княжны в теремах,
Расшивали рубакам рубаху.
Ох, Владимир ты свет Мономах,
Что ж преемники дали-то маху?
Сколько взгляд ни мечи из-под век —
Лишь устанут набрякшие веки,
А тут все не поймешь — «человек»:
О челе или, может, о веке?
Так вот, мучась, уйдем навсегда
В мир, где больше ни боли, ни бреда,
Помня — русское слово «беда»
Все ж две трети от слова «победа»...
* * *
И те, кто под крестом,
и те, кто на кресте —
Напрасно все же вы пустились
брат на брата.
Кто прав из вас теперь
в загробной темноте,
Зачем свои мечи
вы подняли когда-то?
Где все решает меч,
там правда ни при чем!
Когда в бою рука
становится десницей,
Прощают и казнят
единственно — мечом,
И брат мой дорогой,
и отрок бледнолицый.
А что не меч — то страх,
а что не страх — то меч,
Все остальное — тлен,
сгоревшее, пустое...
Нам нечего сказать,
нам некого беречь —
Последняя звезда
сгорела в травостое.
Но дух превыше звезд,
превыше плоти — дух,
Превыше высоты
и вечного молчанья.
С ним видит, кто не зряч,
с ним слышит тот, кто глух,
С ним кается,
кто век не верил в покаянье.
Пусть все вокруг — не то,
пусть мы давно не те,
Пусть слышим сквозь века
лишь окрики и стоны,
Чей дух в себе несем,
пока не на кресте?
Чью робкую мечту?..
Чей образ просветленный?..
* * *
Рука воевать не умела,
Но в пальцы вложили кинжал.
Он принял... Неловко, несмело...
Но пальцев уже не разжал.
И подняв с кинжалом десницу,
Сердечному зову назло,
Вдруг понял, что впредь не приснится
Былое его ремесло.
Потом, поклонясь пепелищу
На месте хатенки своей,
Почувствовал — больше не ищет
Душа его бранных путей.
Что он, хоть не стар, но не молод,
Ослабли и жилы, и пыл.
Попробовал взяться за молот,
Но как это делать — забыл...
И что ремеслом его было,
И кто его в жизнь отправлял?
И чья это воля вложила
В ладонь ненавистный кинжал?
* * *
Кромешную единственность твою
Осознаю — чем дальше, тем страшнее.
Все ближе край... Но только на краю
Душа — душевней, слезы — солонее...
Стою один у темного окна,
И не пойму — так что же это было?
Душа одна... И ты в душе одна...
Да в небе одинокое светило.
* * *
Мой прах — внутри... И пепел — тоже.
Снаружи — родинка и взгляд.
Да над бесчувственною кожей
Косые лучики парят.
И не поймешь, в какую зиму
Насквозь пронзили холода.
И все в душе твоей пронзимо,
Что не исчезло без следа.
Чего гадать таким апрелем,
Беззвучно схожим с ноябрем,
С кем ложе смертное разделим,
В чьих сновиденьях не умрем?
Во что душа моя прольется,
Остылый пепел вороша?
И что от праха остается,
Когда он больше — не душа.
* * *
Наверно, для чего-то надо,
Когда минувшего не жаль,
Вот эта робкая прохлада,
Вот эта тихая печаль.
И, прежде чем замкнуть дыханье,
Ты вдруг почувствуешь вдвойне
Вот эту жажду покаянья,
Вот эту тягу к белизне.
И, белизною разневолен,
Ты сможешь охнуть и уйти —
Без лжи... Без горечи... Без боли...
С одним сомнением в груди.
* * *
Впервые свет подобен свету —
За много беспросветных дней.
Еще не сбросив ношу эту,
Почти не думаю о ней.
дух велит собственноручно
Сорвать с души зыбучий гнет,
И звук, нагрянувший беззвучно,
Озвучит вены и уйдет.
* * *
...И без того последняя черта
Отведена за новые пределы,
Где боль – не та, где бренность — суета,
Где Божий свет — подлесок поределый.
И можно не смотреть, а созерцать,
Как снова рок становится судьбиной,
Как Авель носит Каина печать,
Соединен с ним связью пуповинной.
Поленьев нет, но теплится очаг,
И ты, летучей бренностью подхвачен,
Прозрачность видишь в небе и в речах.
И сам летишь... И сам полупрозрачен...