О том, в чем нынешний тупик, и как нам из него выбраться
В начале перестройки мне пришлось дискутировать с высоким должностным лицом, являвшимся по совместительству еще и одним из наших главных официальных философов. В ходе дискуссии данное лицо заявило: «Мы сначала административным образом преодолеем консервативные синдромы. А затем доверим построение нового общества живому творчеству масс». Реагируя на это заявление, я сказал, что таким образом (через начальное административное вмешательство и последующее живое творчество масс) можно только организовать регресс. Что заявленное является классической схемой формирования регресса. Что когда хирург вторгается в ткань живого тела и работает скальпелем, то он доделывает операцию и накладывает швы. А если он не хочет накладывать швы и доделывать операцию, то он ее и не начинает. Начать же ее — перерезать сосуды, рассечь ткань — и после этого сказать: «Пусть само зарастает» — хирург не может. Если же он это делает, то он не хирург, а убийца.
Все, что происходило в дальнейшем, укладывалось полностью в мою тогдашнюю формулу, согласно которой так называемая перестройка является организацией регресса. А люди, называющие себя «прогрессорами», на самом деле являются регрессорами.
Регрессивные тенденции запускались самым разным образом.
Чего стоит война со своей историей? Какая страна когда вела такую тотальную войну? Как можно в такой степени разрушить историю и сохранить смыслы, «идентификационные поля»? Что может человек, если разрушена его идентичность? Как можно мобилизовать общество на что бы то ни было в условиях, когда идентичность отсутствует, базовые ценности отсутствуют, основа любой солидарности подорвана и так далее?
А война с Идеальным? Причем с Идеальным как таковым? Никогда никакая власть не вела подобную войну. Ленин лихорадочно нащупывал возможные связи между глубоко враждебной для него Российской империей и новым государством, которое он начинал строить. Это называлось «от какого наследства мы отказываемся?». Ленин настойчиво говорил: «Вот от этого наследства отказываемся, от этого — нет». Вопрос не в правоте его конкретных суждений, а в принципе, заложенном в эти суждения. Ни одна власть, если она хочет быть властью, не может вообще разорвать с Идеальным. С помощью такого разрыва она может подорвать властные возможности своего предшественника и конкурента. Но на следующий день после того, как она скинет этого конкурента, ей надо реализовывать власть. И на что-то перенацеливать общество. Если она лишит себя идеальной почвы вообще, то она никуда не может общество перенацелить. Она окажется абсолютно обесточенной.
Разве в ходе перестройки и в последующем мы не столкнулись с загадочной тенденцией, согласно которой борцы со старым, вроде бы желающие в дальнейшем осуществлять свою власть, боролись с Идеальным как таковым? А значит, лишали себя возможности осуществления власти в дальнейшем.
Что из этого следует? Что эти борцы не хотели осуществлять власть вообще. А хотели чего-то другого. Запустить регресс, который потом уже никто не сможет затормозить, сделать гешефт на этом регрессе.
Мы пожинаем плоды регресса, запущенного в те годы. Регрессивные тенденции не переломлены. Путину удалось стабилизировать регресс. Регресс, а не страну. Стабилизация регресса — благо по сравнению с раскруткой оного. Но если регресс продолжается, то не возможна ни реальная вертикаль власти, ни мобилизация общества на какие бы то ни было позитивные цели.
Итак, давайте для начала установим, что в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века в России не произошла ни буржуазная революция, ни даже феодальная контрреволюция. Произошел же запуск регрессивного процесса.
В исторически обозримое время никто не осуществлял нигде ничего подобного. Война с историей, война с Идеальным как таковым… Война с моралью. Опять же — с моралью как таковой. Кто когда позволял себе заявлять обществу о том, что мораль в принципе не нужна? Я знаю одного такого дерзкого человека. Это был маркиз де Сад, предложивший революционному Конвенту отменить мораль. Революционеры посадили маркиза в сумасшедший дом. Там же его держал и Наполеон Бонапарт.
Много говорят о том, что Коллонтай в первые революционные годы рассуждала о свободе любви, ломала рамки морали. И что, мол, это и есть коммунистический проект, лежащий в основе советского государства. Но почему-то при этом не говорится о том, что уже Ленин одернул Коллонтай самым резким образом. А уж о Сталине и говорить нечего. Нельзя одновременно упрекать советское государство и в том, что в нем не было места для секса, и в том, что оно было основано на сексуальной распущенности. Советское государство было одним из наиболее жестких во всем, что касалось соблюдения моральных принципов.
Но французский революционный Конвент тоже не мог отказаться от моральных принципов, как предлагал де Сад. Он понимал, что не адресуя нацию к моральному долженствованию, он не осуществит задуманных преобразований и не удержится у власти более одной недели. Максимилиана Робеспьера звали Неподкупным. Был ли он таковым — не столь важно, как то, какой посыл осуществляла власть по отношению к обществу, какой идеал она ему предъявляла, к какому должному апеллировала.
То же самое с Цюрупой, наркомом продовольствия при Ленине. Речь опять идет о том, что обществу в качестве должного предъявлялся высокоморальный образец — нарком продовольствия, который, имея неограниченные возможности распоряжаться продовольственными ресурсами, падает в голодный обморок.
Что же касается перестройки, то она и впрямь дерзнула (как и ее гайдаровские наследники) открыто предъявить антиморальный образец. Примеров этому предостаточно. Чего стоит фраза Чубайса: «Наворовали — и ладно. Может быть, их внуки будут порядочными людьми».
Перестройка, создавая регресс и управляя им, задействовала так называемые карнавальные технологии. Она превратила жизнь в карнавал. Между тем, этого тоже никто никогда не делал. Церковь ставила карнавал в жесточайшие рамки. Он начинался и кончался по удару церковного колокола. Он был короткой аномальной паузой, помещенной в контекст беспощадно регламентируемой нормы.
Карнавал — не мир наизнанку. Это торжество Низа над Верхом. И это, конечно же, низвержение всего сразу — норм, идеала, исторического долженствования, системы социальных ролевых функций. Но обычный карнавал осуществляет подобное, повторяю, ненадолго и с оглядкой на регламентации, окружающие высокими стенами всю его территорию временного безнормия.
Перестройка снесла сами стены, превратила безнормие в норму, сделала его не временным, а постоянным. Карнавал стал карнавалом «нон-стоп».
Евгений Киселев когда-то рассказал о том, что главный специалист по смеховой культуре, великий литературовед Бахтин был возвращен из Саранска в Москву лично Ю. В. Андроповым... Как специалист по элите, я обязан спросить Киселева: а как он мыслит нечто подобное?
Что такое, в принципе, получить квартиру в Москве? Особенно для человека, имеющего относительное поражение в правах? Если Бахтин мог сам вернуться по реабилитации, то причем тут Андропов? А если Андропову надо было вернуть его, то он должен был обеспечить Бахтину квартиру и прописку. Он что, звонил Гришину, первому секретарю МГК КПСС, и Промыслову, председателю Исполкома Моссовета? Но эти люди его не любили и тут же сообщили бы Брежневу (для этого у них были все возможности) о том, что Юрий Владимирович или сошел с ума, или затевает что-то странное. Значит, Андропов должен был дать разъяснение, оформить свое желание соответствующим образом. То есть, например, написать, что Бахтин — специалист по смеховой культуре. А поскольку диссиденты используют смеховую культуру, культуру анекдота, против власти, то ему как председателю КГБ нужен соответствующий эксперт в Москве. Эксперту надо дать квартиру и прописку. А также зачислить на соответствующую приличную работу в соответствующей приличной должности. Например, в Академию наук. Или куда-нибудь еще.
Евгений Киселев — не я, подчеркиваю, а господин Киселев — в неявной форме предлагает думающей части нашего сообщества именно эту модель. Между тем господин Киселев — не только известный тележурналист. Он человек с хорошо проартикулированным спецслужбистским прошлым. И соответствующим — очень разным — элитным спецслужбистским бэкграундом, как семейно-родственным, так и иным. Поэтому у меня есть все основания для того, чтобы прочитать его мессидж соответствующим образом. Если вы меня спросите, исчерпываются ли все мои основания данным высказыванием Киселева, то я скажу «нет». И скажу также: «без комментариев».
К чему все эти частности? Что они доказывают? Что в советской элите (и именно в элите) шла долговременная, системная работа по подрыву власти КПСС. При этом КПСС рассматривалась как своего рода светская красная церковь (церковь Верха). И против нее (снова подчеркну — в элите) задействовали те технологии, с помощью которых диссиденты эпохи Средневековья боролись с обычной церковью. Технологии карнавализации были частью подобной борьбы. Франсуа Рабле, о котором талантливо писал Бахтин, был одним из активистов специфической карнавальной борьбы с церковью Верха. Борьбы, основанной на замене Верха Низом, на подрыве смысловой вертикали. Борьбы, в которой церкви обычной (церкви Верха) противопоставлялась именно другая церковь, обратная — церковь Низа.
Для этой борьбы, хочу я спросить Евгения Киселева, было нужно на самом деле возвращение Бахтина столь далекому от филологии Андропову? Что ж, эта борьба была реально осуществлена и окончилась триумфом церкви Низа.
Я хорошо понимаю просвещенных и достаточно образованных комитетчиков, которые видели в функционерах КПСС препятствие на пути прогресса. Но если эти комитетчики, в том числе, и знакомые Евгения Киселева, были настолько образованы (а они были образованы) и имели благие цели, то они не должны были задействовать карнавализацию «нон-стоп», войну с Идеальным, превращение церкви Низа в главенствующую. Ибо на этой основе нельзя проводить никакую модернизацию, нельзя осуществлять никакое разумное рациональное управление вообще. Власть по-настоящему нельзя осуществлять, то есть. Пусть даже и власть КГБ, победившего КПСС. Можно только плыть вниз по реке регресса. Плыть — понятно куда. В ликвидацию государственности как таковой.
В этой связи могу позволить себе еще одну аналогию. Оговорив ее условность. Речь идет о варновой структуре индийского общества как метафоре, которая нечто раскрывает в социальных ролевых функциях, существующих в любом обществе. Ну, так вот. С этой точки зрения, борьба КГБ против КПСС была аналогией восстания кшатриев против брахманов.
Разумеется, советские «брахманы» были к этому моменту таковыми лишь сугубо формально. Но, тем не менее, пока существовали хотя бы институты, отвечающие за «смыслы», возможно было и восстановление смыслов как таковых. А вот когда по-карнавальному снесли весь смысловой Верх, то исчезла сама возможность новой «брахманизации», возможность учреждения любых регулятивных смыслов — белых, либеральных. Любых. Все это было снесено. А общество упало в аномию (понятие, введенное социологом Дюркгеймом). То есть в без- и контррегулятивную грязь.
Регресс «нон-стоп» — вот нынешняя политическая и культурная мегатенденция. Она проявляет себя в тысяче частных процессов: в сокращении срока жизни, в наркотизации молодежи, в распаде семей и т.д. Повторю еще раз — регресс пока никто не переломил, не преодолел.
У нас много говорят о политической борьбе вообще и оппозиционной деятельности как одной из модификаций подобной борьбы. Должен в очередной раз четко сформулировать свою позицию — в условиях регресса политическая борьба невозможна. Нет устойчивых укладов, нет классов, нет восходящих классов, способных к выполнению лидерской роли. Ничего этого нет. Нет истории как необходимого условия классовой борьбы, да и любой иной борьбы тоже.
Какая же борьба возможна? Контррегрессивная, катакомбная. Аналогией здесь является ситуация древнеримской империи периода упадка. Шел регресс. Борьба была невозможна. Все просто деградировало. Но Константин Великий сумел нащупать катакомбный контррегрессивный социальный потенциал — первохристиан. И сумел на них опереться. В итоге и Рим продлился, хотя и ненадолго, и Византия простояла тысячу лет, и… И оказалась спасена Европа, западная цивилизация в целом. Да, пришли варвары. Но наличие Папы Римского сдержало конвульсии варваров, нормализовало жизнь, а через тысячелетие восстановило империю.
Еще один пример — крах Российской империи и переход власти к большевикам. Противники большевиков очень часто упрекают их в том, что они были не партией, а сектой. Должен сказать в ответ: слава Богу, что они были сектой. Именно секта (то есть контррегрессивная закрытая социальная структура) смогла противостоять на свой манер регрессу, запущенному в конце правления Николая II и в ходе Февральской псевдореволюционной оргии.
Понимаю всю рискованность аналогий между ролью контррегресивных катакомб по отношению к Древнему Риму и ролью контррегрессивной большевистской секты в ХХ веке… Но провожу эту аналогию совершенно сознательно, оговаривая ее системный, структурно-функциональный, а не ценностной характер. Что-то в конце концов мы должны начать понимать в собственной истории. Не проклинать и не восхвалять, а понимать. Иначе из регресса не выйдешь.
Теперь снова возникает вопрос о новом контррегрессивном факторе. Откуда он будет сейчас принесен в русскую жизнь? Нам говорят «вот, потихонечку будем все упорядочивать»… Да не будет ничего в условиях длящегося регресса, в условиях карнавала «нон-стоп», в условиях господства церкви Низа. В России крупные негативные тенденции никогда не преодолеваются без любви!
Нельзя любить карнавал «нон-стоп», регресс, церковь Низа.
Любовь для русского государства — это кровь, текущая по жилам. Что такое отсутствие любви? Кровь перестает циркулировать. Мы недооцениваем реальное значение понятия «застой». Застой — это и есть отсутствие циркуляции. Что происходит с телом при отсутствии циркуляции крови — надеюсь, ясно. Это-то и происходит сейчас с Российской Федерацией. Я обращаю ваше внимание на то, что на огромном количестве интернет-сайтов снова говорится о том, что это государство не надо любить. Что это никакая не Россия, а «эрэфия», «рашка», «путинярня». Чем это чревато — вам, надеюсь, понятно. Впрочем, понятно ли?
В нынешнем мире идет не только великая энергетическая война (война за ресурсы), не только великая геополитическая война (война за территорию), не только великая финансовая война (война за деньги), но и великая смысловая война (война за право тех или иных народов внести тот или иной вклад в совокупное акционерное предприятие «Смысл-XXI»).
Смысловая война — основная в XXI столетии. Этого не понимает никто — ни наша бюрократия, ни наша буржуазия, ни наш политикум, ни наши массмедиа. Есть ли у России шансы на существование в XXI столетии? Они малы, но они есть. И они полностью определяются тем, что некие силы (разумеется, я имею в виду тех в мире, кто понимает гибельность нынешнего цивилизационного мейнстрима), участвующие в великой смысловой войне, все еще чего-то ждут от русских. Ждут от них некоего нового слова. Русская специальность в истории — это новое слово. От нас его ждут — а мы молчим или мычим про рынок. Причем, все более нечленораздельно. Мы отказываемся от своих шансов на спасение, обнуляем свой смысловой потенциал. Никогда ранее мы в такой степени не осуществляли ничего подобного.
(Статья опубликована в №4 журнала за 2009 г.)