О гуманитарной миссии ивановских писателей и деятелей культуры
Среди всех именитых писателей, для кого малой родиной стала земля Ивановская, самым именитым, безусловно, является Константин Бальмонт. Родоначальник поэзии Серебряного века, обретший неофициальный титул «короля» русских поэтов конца XIX — начала XX веков, «гражданин мира», увидевший собственными глазами и запечатлевший в своих творениях почти весь подлунный «Божий свет», похороненный на чужбине, испытавший все превратности судьбы — от громкой славы до попытки забвения, — Константин Дмитриевич Бальмонт для нас, его земляков из XXI столетия, выстраивающих свою ретроспективу знаковых литературных имен, был и остается по сию пору — «королем». И отношение к нему в нашем крае, особенно в последние два десятилетия, подобающее.
Литературный календарь 2012 года высвечивал сразу две юбилейные памятные даты, связанные с именем К. Д. Бальмонта: 145-летие со дня его рождения (15 июня) и 70-летие со дня его смерти (23 декабря). И в данной связи в Ивановской областной писательской организации, всегда игравшей ключевую роль в нарастающем бальмонтовском региональном «ренессансе», родилась совершенно фантастическая, казалось бы, идея: отправиться в Париж, а точнее — к месту захоронения Константина Бальмонта в парижском предместье Нуази-ле-Гран, чтобы воздать дань памяти своему великому земляку в столь знаменательный для него год. За идеей последовали и практические шаги. Был установлен прямой контакт с мэрией французского городка Нуази-ле-Гран, а также с культурным атташе французского Посольства в Москве. В подготовке официальных писем-обращений к означенным адресатам в качестве переводчика любезно согласился помочь бывший парижанин с русскими графскими корнями, а ныне человек с двойным гражданством, наш земляк, проживающий в тихом волжском городке Плесе, Андрей Борисович Фитце-Ланской. Более того, как общественный деятель, возглавляющий ныне Ассоциацию российско-французской дружбы в Ивановском регионе — «Конкорд», он приложил к пакету наших документов и свое рекомендательное послание, обращенное напрямую к мэру города Нуази-ле-Гран. Активно помогала нам и французская писательница, доктор филологии, парижанка Катрин Бремо, автор книги о жизни и творчестве поэтессы Анны Барковой «Голос из бездны», изданной на русском языке редакционно-издательским отделом ИвГУ в 2011 году (консультант и рецензент книги профессор Л. Н. Таганов).
К середине сентября хлопотное дело наше, продолжавшееся с весны и все лето, сладилось, наконец-то, окончательно. А за три дня до нашего отбытия на официальном сайте областного Департамента культуры под заголовком «Делегация Ивановской общественности едет в Париж» — появляется анонс: «С 7 по 12 октября 2012 года представительная делегация деятелей культуры региона планирует посетить Париж и его предместье Нуази-ле-Гран с целью участия в мемориальных мероприятиях, посвященных 145-летию со дня рождения и 70-летию со дня смерти нашего именитого земляка К. Бальмонта. Эта гуманитарная акция инициирована ивановским отделением Союза писателей России, поддержана Департаментом культуры и культурного наследия Ивановской области и направлена на упрочение культурного взаимодействия и традиционно-дружеских отношений между Россией и Францией. В составе делегации 23 человека: потомки К. Д. Бальмонта, ивановские писатели и поэты, представители библиотек, музеев области и других организаций».
И вот он — «день икс». Вернее — поздний дождливый вечер, 6-е октября. Общий сбор отъезжающих в областной писательской организации. Заказной автобус до столичного аэропорта «Шереметьево» и соответственно — от аэропорта «Шереметьево» до Иванова в день возвращения — бескорыстный дар и сопричастный вклад областного Департамента культуры. Последние дорожные напутствия, а уже в полдень 7 октября — мы в Париже.
Солнце — после насквозь мокрого вчерашнего дня — сияло радостно так, как будто это радовался нашему прибытию сам Бальмонт — «солнечный» наш поэт. Да и кто бы не радовался на его месте, когда после стольких лет глухого одиночества к нему с таким воодушевлением едут сородичи и посланники от родной земли, да и сама эта земля, — хотя бы и с горсточку всего — к нему тоже едет!..
Прямо от гостиницы начиналась обзорная автобусная экскурсия по Парижу. Трехчасовая поездка по овеянному легендами городу-красавцу, перемежавшаяся, как водится, с короткими остановками и небольшими пешими переходами, да еще в самый что ни на есть погожий день, когда и фотографировать, и фотографироваться было одинаково приятно, — это ли не подарок судьбы!
Конечно же, Париж очаровывает, обволакивает и погружает в свою неповторимость. В наибольшей степени это ощущается на Монмартре — холме в северной части города со средневековой узкоуличной застройкой — в двадцати минутах ходьбы от нашей гостиницы в сторону, противоположную от центра. Место богемное. Здесь, не покладая рук, работают художники, всевозможные кустари, непрерывной цепью теснятся друг к другу крохотные сувенирные лавчонки, а на бульваре мадам Клиши́ — первоосновательницы «салонов» сексуальных услуг — еще и магазинчики-шопы с выставленными на броских витринах принадлежностями для жриц любви. Это их узаконенная среда обитания. И как квинтэссенция легализации пикантной темы — музей эротики аж в три этажа. И над всем этим грешным миром — на вершине холма — впечатляюще-величественный собор «Секре-Кер», т. е. — священное, а еще проще по смыслу — «Христово сердце». Чем не аналог московского Храма Христа Спасителя?! От подножия Собора, — со смотровой площадки, обращенной к югу, открывается завораживающая городская панорама, где вполне угадываются монументальные очертания и Собора «Нотр-Дам», что представляется особенно символичным в незыблемой духовной взаимосвязи Богоматери и ее сына Иисуса Христа. А между тем несчетные ступени прямо со смотровой площадки, как с божественного Олимпа, вновь возвращают одухотворившихся было посетителей — в грешный мир, который и очаровывает, и обволакивает, и погружает в конце концов человека в земную твердь ниже ее нулевой отметки.
Такой пассаж естественным образом обращает мои думы опять же — к заглавной теме, к многосложной личности К. Бальмонта, который, вероятно, тоже без конца очаровывался Парижем, все более ностальгируя по родным невозвратным местам, пока, наконец, не явилось и оно — разочарование, сопряженное с безденежьем, одинокостью, полузабвением. Блистательное начало и — трагический финал: приют для престарелых в Нуази-ле-Гран, и там же — скорбная могилка, которую нам теперь предстояло осенить не только православным действом, но и немеркнущим светом Родины — в подтверждение того, что земля отчая, как не отрекшаяся мать, неизменно помнит, любит, чтит.
Но еще до поездки в Нуази-ле-Гран, в Париже, в так называемом «Русском доме», а точнее — в Центре российской науки и культуры, состоялся вечер памяти поэта Константина Бальмонта. Вечер этот — с участием русскоязычной и франкоязычной общественности — готовился и проводился нами совместно с Российским фондом культуры в лице его вице-президента, нашей землячки — Назаровой Ларисы Владимировны. Трогательную тональность вечеру задал документальный фильм о скитальческой судьбе поэта — «Вернись на родину, душа!», созданный коллективом Шуйского государственного педагогического университета. Из Шуи на вечере выступили директор музея К. Д. Бальмонта Наталья Сергеевна Шептуховская и Светлана Юрьевна Хромова — заместитель директора Шуйской школы № 2 им. К. Бальмонта, бывшей мужской гимназии, старые стены которой поныне помнят юного поэта-гимназиста.
В своем выступлении в качестве руководителя делегации я, помимо прочего, выразил надежду, что нынешний наш визит во Францию послужит побудительным моментом к тому, чтобы учрежденная губернатором Ивановской области совместно с Союзом писателем России Всероссийская литературная премия имени К. Бальмонта стала бы премией не только российской, но и международной.
С французской стороны в сценарной части вечера приняли участие президент ассоциации в поддержку русской культуры «Глагол» — поэт, журналист и переводчик Владимир Сергеев, а также члены ассоциации, которые познакомили собравшихся с авторскими переводами Бальмонта на французский язык. Здесь же была развернута выставка архивных материалов о дружбе Константина Бальмонта с писателем Иваном Шмелевым. Состоялось прямое наше общение, не требовавшее перевода, с плеядой потомков первой волны русской эмиграции во Франции. На вечере мы, наконец, имели возможность лично поблагодарить Катрин Бремо за все ее неустанные хлопоты, связанные с нашим визитом.
День третий — вторник 9 октября — мы вправе считать историческим, главным днем в гуманитарной нашей миссии. Автобус туристического класса, предоставленный муниципалитетом, в назначенное время ожидал нас у гостиницы. Нуази-ле-Гран по официальному статусу — самостоятельный город, отстоящий от исторического «окольцованного» Парижа примерно в часе езды по автотрассе в восточном направлении. В сопровождении заместителя мэра Мишеля Мирсмана неспешно, в обзорно-экскурсионном режиме петляем по аккуратным, ухоженным городским улочкам и проездам. Застройка в основном малоэтажная, индивидуальная, но добротная, — с внутренними двориками и гаражами. Ощущение уюта и умиротворенности. Переводчиками выступают Владимир Сергеев и Катрин Бремо. А когда останавливаемся возле обширного зеленого газона с текстовым указателем, то и без переводчиков не затрудняемся понять суть написанного, идентифицируя латиницу и кириллицу почти один к одному: «Сквер Константа Бальмонта. И чуть ниже: русский поэт, 1867–1942 гг.». Следующая остановка — близ довольно скромного трехэтажного особняка, служившего когда-то приютом для престарелых и бездомных, где и закончил свои дни Константин Дмитриевич.
Конечным пунктом стала специальная парковочная площадка, откуда непротяженная (длиною не более сотни метров) пешеходная дорожка приводит нас на старое кладбище с символическими аркообразными вратами. Новых захоронений на кладбище, по всей видимости, не производят, а все старые — с «капитальными» надгробиями — пребывают в том ухоженном состоянии, какое по нашим представлениям возможно лишь в специальных мемориальных зонах. Но для Франции, похоже, — это явление повсеместное, являющееся нормой. Проходы между захоронениями по всему периметру кладбища выстланы гравием таким аккуратным образом, что грязи под ногами при любой погоде взяться просто неоткуда. Мемориал — да и только! И если идти прямо, то всего-то в двадцати-тридцати метрах от входа, справа от окаймляющей аллеи, во втором ряду и покоится он, как означено на крестообразном каменном обелиске (точь-в-точь, как на указателе названия городского сквера): «Константин Бальмонт, русский поэт, 1867–1942».
Священнодейственный сей миг, который мы воистину приближали, как могли, настал. Вступительное слово мое на импровизированном митинге было предельно кратким, но от этого не менее волнительным. Катрин Бремо — слово в слово — повторила сказанное мной в переводе на французский язык: «Уважаемые друзья! Представительная делегация писателей и видных деятелей культуры из Ивановской области России, движимая высоким стремлением поклониться праху своего именитого земляка в год 145-летия со дня его рождения и 70-летия со дня его смерти, благодаря всемерной поддержке французской стороны и при участии прямых потомков поэта, благополучно прибыла на священное место его последнего приюта.
В нашем багаже не только ритуальный венок с надписью на ленте “Великому поэту — от родной земли”, но и символическая капсула с самой этой землей из бывшего родового имения Бальмонтов в селе Гумнищи близ старинного русского города Шуя. И прежде чем совершится панихида, предлагаю почтить светлую память Константина Дмитриевича Бальмонта минутой молчания, а также возложить доставленный из России венок, цветы и капсулу с родной землей обетованной».
После церемониальной паузы возложения цветов православный священник отец Николай, в полном облачении, отслужил панихиду на русском, а затем — в сокращенном варианте — и на французском языках. Мишель Мирсман, как официальный представитель французской стороны, немногословно обозначил свое заинтересованное участие в происходящем — как проявление уважительного отношения французского народа к великой русской культуре и к светлой памяти русского поэта, упокоенного на французской земле. Самые общие, казалось бы, слова, но в пользу искренности их говорили и очевидная ухоженность места захоронения К. Бальмонта, и поименование в его честь приметного уголка городского ландшафта, да и самый факт позитивного отношения здешней мэрии к прибытию нашей делегации с оказанием ей всяческого содействия. С другой стороны, наш приезд убедительно свидетельствовал о том, что и сами мы, россияне, своим культурным, национальным достоянием умеем дорожить.
Прием, которым удостоила нас городская мэрия, прошел в просторном зале ее культурного центра. От лица мэра — Мишеля Пэйона, отсутствовавшего на данный момент, как это часто бывает у первых лиц, приветствовал нас в официальном ранге заместителя другой Мишель, а вернее все тот же — Мишель Мирсман, означившись с сопровождающими его лицами, как в президиуме, — с торцевой части длиннющего фуршетного стола. Это был тот именно момент, когда от лица всей нашей делегации я и должен был вручить французской стороне привезенные нами из России приветственные адреса и всевозможные сувениры. И от меня не требовалось уже никаких дополнительных слов к тому, о чем говорилось, например, в одном из таких посланий:
«Уважаемый господин Мишель Пэйон! Департамент культуры и культурного наследия Ивановской области от всей души благодарит Вас и жителей Нуази-ле-Гран за бережное сохранение памяти и мест, связанных с именем нашего земляка, великого русского поэта Константина Бальмонта.
Примите самые искренние слова благодарности за теплый прием, оказанный делегации ивановских писателей и культурной общественности во время их пребывания во Франции.
Надеемся на дальнейшее сотрудничество и культурное взаимодействие между Ивановской областью и городом Нуази-ле-Гран и приглашаем Вас посетить наш регион в удобное для Вас время. До встречи на Ивановской земле! Начальник Департамента культуры и культурного наследия Ивановской области — Светлана Шмелева».
Итак, бальмонтовская гуманитарная акция была благополучно завершена. Но изначальный бальмонтовский настрой продолжал владеть нами и в оставшиеся дни пребывания в Париже. Трижды до меня дозванивался по мобильнику корреспондент ивановского радио Владимир Мартынов, и всякий раз мои короткие парижские репортажи, отражавшие очевидную благонамеренность предпринятого нами турне, «улетали» в ивановский эфир.
В единый контекст этой благонамеренности вписалось и посещение мемориального русского кладбища в местечке Сэн-Женевьев де Буа — самого крупного русского Некрополя за пределами нашей страны, насчитывающего более семи тысяч захоронений. Где, как не здесь, если уж не в родных пределах, полагалось бы, наверное, быть упокоенным и Константину Бальмонту?! Увы, судьба его распорядилась иначе. Постояли в молчании у скромного крестообразного надгробия нобелевского лауреата Ивана Бунина, разыскали могилу нашего земляка, кинорежиссера Андрея Тарковского, — зажгли свечу. Не могли не обратить внимания на самое экзотическое надгробие в виде яркого мозаичного ковра-покрывала, отливающего нетускнеющим золотом на Солнце. Читаем — Рудольф Нуреев. Щемящей скорбью отозвались воистину братские захоронения белогвардейского воинства, сведенные в компактные мемориалы — генералу Деникину и деникинцам, генералу Алексееву и алексеевцам... Бесконечно много. Душа невольно взывает к примирению их всех — и белых, и красных, — хотя бы задним числом. Побольше бы нынешних молодых россиян смогло увидеть и прочувствовать это, чтобы впрок уберечься от беспамятства и новой национальной смуты!
И еще, как бы напоследок, несколько моих итоговых разноракурсных наблюдений в Париже.
Ракурс первый — этнический, — самый, пожалуй, больной для тех исконных французов, которые хотя и смуглее исконных россиян, но не настолько... А таковых, т. е. людей темного цвета кожи — выходцев из бывших французских африканских колоний — уже более половины численности всего населения Большого Парижа. Незаметно подкравшаяся «национальная катастрофа» как результат изначально порочного курса на пресловутую толерантность, — ту самую, возведенную в абсолют, которая ныне переносится еще и на сферу нравственную узакониванием, а по сути — поощрением однополых браков, что не может не возыметь и следствия — в части разрушения вековых семейных устоев, все большего забвения принципов христианской морали, погружения в содомский грех и обыкновенное распутство, чем и «ославлена» была Франция еще во времена незабвенной своей мадам Клиши́. Это ли не наглядный урок и для нас, православных россиян?! Но если Франция пытается хоть как-то поправить свой этнический дисбаланс массовым усыновлением российской русоголовой ребятни, то надо поиметь в виду, что нам-то самим с наступлением аналогичного катаклизма такую драгоценную ребятню завозить будет совершенно неоткуда. Потому и нет альтернативы заветам М. В. Ломоносова, а вслед за ним и А. И. Солженицына, озаботившихся идеей о «сбережении» собственного народа.
Ракурс второй — социальный. Франция, оказывается, тоже не та земля обетованная, где счастливы — все. Местоположение нашей гостиницы на «пограничье» между Парижем парадным, проспектным и Парижем закоулочным, изнаночным, — в полной мере открыло нам то, о чем говаривали экскурсоводы: и бездомных бродяг, и пьянчуг, и всякого сомнительного «отребья» в Париже — в процентном соотношении вряд ли меньше, чем в современных российских городах.
Ракурс культурологический — самый благоприятный для Парижа ракурс. Недаром здесь бытует поговорка: «Надменные англичане не любят французов, но обожают Париж». И ведь действительно есть за что его обожать! Удивительное сочетание строгости, выдержанности общего стиля городской застройки с экзотической затейливостью, столичной пышностью архитектурных форм. И не будет, наверное, преувеличением сказать, что Париж — это больше, чем город, это — целая цивилизация, как есть — музей под открытым небом сам по себе, с одновременной концентрацией впечатляющих коллекций культурного наследия в разветвленной сети специализированных музеев, когда одно лишь сказанное слово — Лувр — в контексте мировой культуры вызывает величайшее почтение.
Конечно же, Париж не может не вызывать у нас сравнительных ассоциаций и с Москвой, и особенно — с теперешним Петербургом. И в чем-то даже наш-то «Питер» поинтересней будет, как-то поцветастей на фоне несколько монотонного серо-пепельного Парижа. Точно так же — ярче и наряднее —смотрятся наши золотоглавые православные храмы, особенно своим внутренним праздничным убранством, не в пример притемненной пепельной тусклости парижских католических соборов. Да и Петергоф наш ни в чем не уступит Версалю. И все-таки Париж, он сам по себе — Париж!
Не могу не обозначить еще и ракурс исторический, особенно в свете того, что поездка наша состоялась в год 200-летия нашествия Наполеона на Россию в 1812 году. И вот ведь парадокс: войну эту Наполеон с треском проиграл, но сожженной в результате оказалась именно Москва, а не Париж. Это как в скабрезном анекдоте: мол, «попал-то» Дантес, а памятник почему-то Пушкину поставили?!. И проиграла Франция войну Пруссии в 1870-м году, и войну Германии в 1940-м, а Париж как стоял целехонький, так и стоит. Ни тебе 900-дневных блокад, ни бомбежек, ни артобстрелов. И сокровища Лувра с Версалем уцелели, и всевозможные салоны дамских услуг.
И, наконец, — ракурс житейский, ибо Париж, это еще и особый уклад, особенный, я бы сказал, — стиль жизни. И скорости здесь не такие стремительные, как в Москве. Примечательно, к примеру, уже то, что за целую неделю пребывания в Париже никто из нас не увидел ни одного дорожно-транспортного происшествия. И злополучных автомобильных пробок мы не заметили тоже. Зато всюду преспокойно снуют велосипеды, прокатные пункты которых повсеместно — прямо на открытых площадках вдоль тротуаров — к услугам всех желающих воспользоваться велосипедом, чтобы сдать его потом на таком же пункте где-нибудь в другом месте без лишней канители. Простейшее, казалось бы, но и — гениальное решение, до которого, увы, нам пока еще очень далеко.
Троллейбусов с трамваями в Париже мы не увидели, но зато метро всегда рядом. И общая протяженность его линий превышает сеть московскую. И остановки чередуются почаще — почти аналогично автобусным, и громоздкая эскалаторная система почти отсутствует, поскольку в ней нет необходимости: входы и выходы на удивленье неглубокие. Станции — гораздо компактнее, и никак не похожи на подземные дворцы. Да и сами метропоезда — заметно покороче и как-то поминиатюрнее «нашенских», отечественных.
Еще одна непременная составляющая стиля жизни парижан — повсеместные не то что кафе, а махонькие «кафушки» — с вынесенными прямо на пешеходные дорожки столиками со стульями таким образам, что остается только взять — и присесть. И народ присаживается, невзирая на то, что рядом непрерывно течет людской поток. Присаживались и мы, но все-таки — соответственно своему менталитету — более укромно. И лишь некоторые из наших отважились заказать себе (в дополнение к традиционному красному французскому вину) столь же обычные здесь «устрицы» и «улитки». Моей отваги именно на это — не хватило.
Наше возвращение в родные края происходило вполне штатно. Пятница, 12 октября. Вылет из Парижа в 19.30 по европейскому, прибытие в Шереметьево — в 00.30 по московскому времени. За иллюминатором — ночная темень. И если не одолевает сон, то, пожалуй, самое время для сокровенных дорожных дум, в том числе и о великом земляке своем Константине Бальмонте, имя которого, словно его неуспокоенная душа, все никак не найдет однозначного толкования, и не то чтобы в Париже, но и в родных до боли местах произносится зачастую с упорным французским акцентом на последний слог, словно бы в пику всем здравствующим ныне сородичам его. По-французски-то оно — логично, — думал и продолжаю думать я, — но уж если говорить по-русски, то и величать поэта надо непременно на русский лад, т. е. с ударением на первый слог, как он и был означен при рождении, что по-русски звучит естественнее и благозвучнее во всех лексических вариациях (как, например, — «бáльмонтовские» чтения и т. д., ибо совсем уже не годится сказать почти несуразное — «бальмонтóвские» места). На такой же русско-лексической трактовке в произношении имени поэта настаивал и главный наш бáльмонтовед — профессор П. В. Куприяновский, когда в свое время я его лично об этом «пытал», ибо для меня это было принципиально важно, как для поборника произношения имени русского поэта в русской речи на русский исключительно манер. И там, во Франции, у его надгробия, я, родившийся в день, когда Константин Бальмонт покинул этот мир, в некоем своем мистическом погружении услышал почти физически явственно: «Не отстраняйте меня от родовых корней: я не Бальмóнт, я — Бáльмонт!..» И свои поэтические строки, обращенные к поэту, воспринимаю отныне сам, как вполне согласный ответ на этот зов, как еще один ему от меня земной поклон:
Он вырос под березкой, — не под пальмой,
Ему российский ближе горизонт,
Да и звучит родней по-русски — Бáльмонт,
Чем по-французски вычурно — Бальмóнт!
Познал поэт и славу мировую,
И блеск дворцов, и горечь пепелищ...
Ему б теперь в свою вернуться Шую
Под сень дубрав родительских Гумнищ.
А он свой прах оставил под Парижем,
Успев при жизни весь объехать свет,
Но остается — «русский, русый, рыжий»,
Звездоподобный, — солнечный поэт!..