Если произойдет в России очередное ужесточение режима, то Мишель Уэльбек будет одним из первых писателей, кого у нас запретят. Потому что чем меньше гуманизма во власти, тем больше ее раздражает негуманная литература.
Говорить о том, что в творчестве Уэльбека, пишущего «о болезненной немощи европейцев»1, мы обнаруживаем шпенглеровские мотивы «заката Европы», не слишком интересно, поскольку симптомы этого «заката» в романах Уэльбека до того очевидны, что хотелось бы размышлять прежде всего о тех социальных и психологических проблемах, которые в наши дни уже не являются специфически европейскими. По крайней мере, интерес российского читателя к творчеству Уэльбека позволяет утверждать, что черный пессимизм автора «Элементарных частиц» обретает в России сторонников. Помнится, когда во время визита в Москву Мишелю Уэльбеку в интервью на «Радио России» был задан вопрос о причинах успеха его книг в России, писатель ушел от ответа, обмолвившись лишь, что «интерес оправдан»… Наверное, немало российских читателей увидят в Уэльбеке единомышленника, когда обнаружат в его небольшом романе «Лансароте» такие размышления главного героя: «Как бы там ни было, мы стремительно приближаемся к созданию всемирной федерации под управлением Соединенных Штатов Америки, и с английским языком в качестве государственного. Разумеется, перспектива жить под властью идиотов несколько смущает; но ведь это не в первый раз»2. Полагаю, что с такой заинтересованностью в России могут читаться лишь книги, написанные «про нас» или «для нас». И действительно, во время чтения его прозы иногда начинает казаться, что действие происходит не во Франции, а в России конца ХХ — начала ХХI веков. И, оказывается, «интерес оправдан». В российском обществе само понятие «политкорректность» — это повод для анекдотов, и французский писатель, который словно бы взял себе за правило нарушать всегда и во всем эту пресловутую европейскую «политкорректность», ничем, кажется, не нарушает представлений российского читателя о политических нормах и ценностях. За Уэльбеком утвердилась репутация расиста, в 2002 году его таскали в суд за «разжигание межнациональной розни». Современное европейское общество испытывает некий травматический шок от самого обсуждения проблемы расизма, а такая болезненная реакция, прежде всего, говорит об уязвимости, о страхе перед тем явлением, с которым не можешь справиться. Но возможно, расизм — это сокровенное, подавленное желание европейца, его потаенная надежда. Европеец хотел бы реабилитировать расизм, чтобы спасти свою слабеющую белую расу, но для этого пришлось бы отказаться от многих привычных и удобных вещей — от толерантности, демократии, политкорректности… Поэтому в Европе всякий человек, не испугавшийся расизма, выглядит бунтовщиком. Возможно, бунтовщику тайно завидуют, но публично никогда с ним не согласятся… Один из своих принципов Уэльбек сформулировал так: «Углубляйтесь в темы, о которых люди не хотят слышать»3. Сам он неукоснительно следует этому положению. Все, что болезненно воспринимается обществом, — немедленно оказывается темой Мишеля Уэльбека. Трудно любить такого писателя, как Уэльбек… Ему не дорога демократия, он не ценит толерантность, а герой романа «Платформа» Робер, очевидно, высказывая тем самым и авторскую позицию, заявляет, что «понятие равенства в человеке не заложено»4. Борьбу за «свободу слова» Мишель Уэльбек зло и цинично высмеивает в романе «Возможность острова». Действительно, как можно бороться за то, что никто не способен отобрать, а если же у тебя изначально нет «свободы слова», то никто ее тебе не даст…Обратим внимание, что в России хотя и несомненно ценят такое завоевание демократии, как отсутствие цензуры и «свободу слова», считается почти что неприличным всерьез говорить об этом как о большом благе, наоборот, мы часто увлеченно разговариваем о цензуре, хотя на самом деле она не нужна никому… Уже на одном этом маленьком примере видна особенность нашего «ментального кода», которому оказываются близки идеи Мишеля Уэльбека с его декларативной «антидемократичностью».
Ну и что? — недоумевает по поводу всего этого российский читатель. «Возмутителем спокойствия» и скандальным автором Мишель Уэльбек в России не станет никогда. Внутренняя свобода Уэльбека для русского читателя — не есть некое достоинство, она, внутренняя свобода писателя, воспринимается нами как первейшее условие творчества. Куда ж без нее, свободы?.. Мы мало чувствительны к тому, что шокирует европейцев в книгах Уэльбека. И ничто не помешает нам воспринимать утверждения Уэльбека о том, что «мир — замкнутое пространство, кишащее живыми тварями»5, как своеобразную литературно-философскую позицию, претендующую на оригинальность, но отнюдь не как вызов «общественному мнению» или политический демарш. Поэтому мы обладаем известным преимуществом перед западным читателем: возможностью спокойного чтения; чтения и узнавания того, что было нами пережито.
Но еще несколько слов о «взрывоопасном» расизме… За чтением романа «Платформа» начинаешь думать, как все-таки странно, что в демократических обществах Запада по-прежнему осуждается секс-туризм, ведь секс-туризм — лекарство от расизма, феномен в духе европейской толерантности, это — выражение мультикультурного общества, ничем не противоречащее материалистической антропологии современности. Секс-туризм — это ведь и есть глобализация, это смешение наций, это такой «международный контакт», который совершенно несовместим с агрессией, он тождественен если уж не любви, то уж наверняка симпатии и доверию. В прямом смысле — взаимопроникновение. Может быть, ничем иным, кроме секс-туризма, уже не примиришь Запад с Востоком?..
В романах Уэльбека живет предощущение новой «метафизической мутации, то есть радикального, глобального изменения картины мира»6 — явления редкого в истории человечества. Мишель, герой романа «Платформа», будучи человеком неглупым и проницательным, понимает, что «с такими, как я, обществу не выжить»7, но вокруг он видит похожих на себя людей, а следовательно — общество обречено. Одной «метафизической мутацией» стало возникновение христианства, другая породила научное знание Средневековья, но «материалистическая метафизика, сначала сокрушив религиозные верования предыдущего столетия, сама была уничтожена новейшими достижениями физики»8. Весь период от XV до XX века, размышляет писатель в «Элементарных частицах», был «периодом прогрессирующего разложения и распада»9. Мишель Уэльбек подводит читателя к мысли, что мы — свидетели новой «метафизической мутации», которая, как обычно, не оставит камня на камне от привычной картины мира. И чем острее ощущение тупика, тем ближе эта «метафизическая мутация», которая откроет новые смыслы. В «Элементарных частицах» Деплешен предсказывает неотвратимый крах мировых религий — ислама и христианства, а Хюбчеяк видит перспективу гораздо более глобальной метаморфозы: «человечество должно исчезнуть, дать жизнь новому роду, бесполому и бессмертному, тем самым преодолев индивидуальность, разобщенность и понятие будущего»10. Впрочем, Уэльбек не прогнозирует, он просто выдумывает, чего и не скрывает. Порой он не скрывает усмешку над своим читателем — дескать, легко же вы клюнули на мою наживку… В целом же, писатель выбрал для себя роль «язвительного наблюдателя социальных явлений»11, говоря словами героя романа «Возможность острова».
Уэльбек пишет о «цивилизации развлечений», и очевидным становится, что это очень грустная и скучная «цивилизация», в ней люди живут в постоянном поиске не столько развлечения, сколько отвлечения от накопившихся проблем, в основном, психологического характера. Мир без развлечений становится для них трагическим потому, что все неразрешимые вопросы тут же оказываются на поверхности и их уже невозможно игнорировать…Постоянная жажда развлечений приводит к тому, что нашего современника «ничто, включая самое смерть, не ужасает…так, как жизнь в ослабевшем теле»12, человек предпочитает смерть старению, он боится потерять привлекательность и способность получать удовольствия, жизнь сама по себе не имеет для него никакой цены... Стоит сказать о проблеме возраста в романах Уэльбека. Сорокалетние герои «Элементарных частиц» наполнены чувством угасающей жизни, и поскольку буйство юности осталось позади, то им нечего ждать от будущего, они верят, что «из всех земных благ молодость — самое драгоценное»13. Джейн в «Элементарных частицах» не желает видеть своих детей, поскольку они напоминают ей, что она принадлежит к старшему поколению. Вообще тема нелюбви к детям проходит через все творчество Уэльбека, это, вероятно, выражение какой-то авторской фобии…Проблема взаимоотношений отцов и детей в современной западной литературе наполнилось новым трагизмом. Детский мир — не всегда благополучно-благостный, безобидный, иногда, как, например, показано в романе «Избранные дни» Майкла Каннингема, это мир агрессии и злобы, опасный для мира взрослых… «Дети говорят нам только то, что мы, по их мнению, способны вынести»14. В романе Каннингем описал «крестовый поход детей», которые стали для взрослых не милыми безобидными малышами, а террористами, несущими разрушение и смерть. Может быть, герои Уэльбека боятся именно этого — столкнуться с устрашающим образом «детского мира», который безжалостно мстит своим отцам и предкам за их нелюбовь, равнодушие, снисходительность…
То, что всегда было возрастом творческого расцвета и зрелости, теперь, несмотря на увеличение средней продолжительности жизни европейцев, становится старостью: «Вы уже не столь молоды. Скоро вы умрете. Но это не страшно»,- размышляет герой романа «Расширение пространства борьбы»15. Вечная молодость или смерть. Старость как время мудрости и спокойствия видится только в мрачном свете. Нет сомнения, что в самом ближайшем будущем европейцы признают возможность и даже необходимость эвтаназии. Европеец становится «ницшеанской сволочью»16, которая жаждет уничтожить тех, кто слабее — детей и стариков, а в конечном счете — убить и себя, постаревшего. Отсюда — «самоубийственное бытие западного мира»17. В ХХ веке западная цивилизация утвердила молодость как абсолютную ценность. Как размышляет главный герой романа «Возможность острова», молодежь — это «соль земли, им все дано, все разрешено, все можно»18. Уэльбек изучает конфликт между христианской и материалистической антропологиями — конфликт, возникший отнюдь не сегодня, но породивший множество новых духовно-нравственных проблем во второй половине ХХ века. Философ Лев Шестов в остроумной форме описывал конфликт между двумя антропологическими подходами: «Часть людей действительно произошла от согрешившего Адама, чувствует в своей крови грех своего предка, мучается им и стремится к утраченному раю, а другие и в самом деле произошли от несогрешившей обезьяны, их совесть спокойна, они ничем не терзаются и не мечтают о несбыточном»19. С одной стороны, материалистическая антропология снимает остроту проблемы лицемерия, ханжества, лживой морали, вообще позволяет терпимее относиться к несовершенствам человеческой природы, но с другой лишь христианская антропология возвышает человека над животным, дает ясное понимание того, что есть грех, понятие которого применимо лишь к обществу людей. Материалистическая антропология признает, что люди — это «бывшие животные»20, потомки «несогрешившей обезьяны». Она волей-неволей приходит к отрицанию ценности человеческой жизни, а именно этот вопрос, как мы видим из «Элементарных частиц» Уэльбека, «послужил причиной того общего депрессивного, едва ли не мазохистского умонастроения, которое распространилось в цивилизованных странах Запада»21. Выбор между двумя антропологиями делает отдельный человек и общество в целом, и если общество делает выбор в пользу материалистической антропологии, то оно рано или поздно превращается в «цивилизацию развлечений», потому что нужно как-то спасаться от массовых психозов, эпидемии самоубийств и преступлений на сексуальной почве... Без индустрии развлечений общество, сделавшее выбор в пользу материалистической антропологии, со временем превратилось бы в одну большую психиатрическую клинику, где стирается грань между врачом и пациентом. Делает ли западная христианская антропология жизнь общества благополучнее?.. Ответить однозначно нельзя, ведь понимание греха и общественное осуждение грешной жизни, объявление греха постыдным деянием не искореняют тех явлений, которые признаны низменными, и человек опять-таки обречен на душевный недуг — от подавленного желания, от гнета репрессивной культуры с ее обилием запретов, от мучительного сознания своего несовершенства… Христианская антропология запада способна сделать человека чище, милосерднее и добрее, но гораздо чаще она делает его всего лишь лицемернее и заставляет не быть, но только казаться лучше, чем он есть. Впрочем, может быть, уже это — великое дело?.. Попытки построения в России общества материалистической антропологии кончались всякий раз одним и тем же — большевистский проект «рая на земле» привел к возникновению ожиревшей, равнодушной политической элиты, которая при первой же возможности продала страну за тридцать сребреников. Общество капиталистического потребления все чаще обнаруживает непоправимую несовместимость с мистическими и иррациональными основами жизни народа… Все эти «нестыковки» между сознанием человека, в котором живы традиции христианской идеологии (даже если он мыслит себя атеистом), и потребительской психологией «бывших животных» раскрыты Уэльбеком в «Элементарных частицах» и в «Возможности острова».
В «Элементарных частицах» Мишель Джерзински задается вопросом, «сколько времени западное общество сможет обходиться без какой бы то ни было религии?»22 Ответ на этот вопрос дан в романе «Возможность острова». Западная цивилизация, порождавшая политические теории, но не создавшая ни одной новой религии, приближается сегодня к созданию религии, суть которой состоит в физическом бессмертии, достигаемом при помощи клонирования. Клонирование — это бесконечная череда смерти и рождения, бесконечно длящаяся индивидуальная жизнь. Клонирование делает смерть «нейтральным периодом ожидания нового, молодого тела»23, в которое будет вложен «дубликат…реальных переживаний»24. В эту возможность современный человек готов поверить, как в новую религию. Может быть, в этой готовности верить отражается не только жажда бесконечной молодости и связанных с нею удовольствий, но и тоска по давно утраченной европейцами религии, придающей жизни духовное содержание. Заключенная в каждом человеке энергия веры должна находить выход.
Начиная с эпохи Просвещения, западное общество живет идеей прогресса, считая несомненным благом бесконечные перемены нравов, условий жизни, моды, технологии и т.д. Однако «принять идеологию бесконечных перемен — значит признать, что жизнь человека жестко замыкается в пределах его индивидуального бытия, а прошлые и будущие поколения в его глазах ничего не значат»25. Телевидение, гламурные журналы, массовая культура породили «ненастоящее, легковесное человечество, которое уже никогда не будет понимать ни серьезных вещей, ни юмора…»26. «Легковесное» человечество беззащитно, оно не возьмет в руки оружие и будет способно лишь на такое проявление агрессии, как беспорядки футбольных фанатов с битьем витрин и поджогом автомобилей. «Легковесное» человечество не выиграет ни одну войну. Справедливо заметил один из героев Милана Кундеры: война в сегодняшней Европе стала «антропологически немыслимой. Европейцы уже не способны воевать»27. Но, не одержав ни одной победы, они ведут себя, как победители. Эта «ницшеанская сволочь» нападает лишь на слабых. Пожалуй, каждый из нас ежедневно сталкивается с представителями этой «легковесности», которые совершенно искренне полагают, что окружающий мир создан по их вкусам, он, этот непротиворечивый глянцевый мир, не имеющий ни прошлого, ни будущего, освобождает от бремени ответственности не только за твоих родителей, не только за твоих детей, но и за тебя самого. Когда Майкл Каннингем в романе «Избранные дни» создает образ «компьютерного маньяка, дни и ночи проводящего в пахучей мальчишеской комнате», «похожего на хорька задохлика», который сидит возле монитора «с членом в одной немытой руке и сотовым телефоном в другой»28, — то писатель говорит о типичном представителе «легковесного» человечества. «Легковесный» человек стремится жить удовольствиями, которые доступны зрелым мужчинам и женщинам, но в своем мировоззрении он остался ребенком, и именно с мысли о невозможности повзрослеть начинается роман Уэльбека «Платформа». Ведь прежде всего понимание ответственности отличает взрослого от ребенка. «Мы — цивилизация мальчиков-шутников», — отмечал Чак Паланик в романе «Колыбельная»29. «Легковесное» человечество воплощает в себе европейский культ вечной молодости. Оно бесплодно, потому что решило, что не будет рабом собственного потомства и не возьмет на себя ответственности за другого человека. Это — общество презерватива. «Легковесное» общество — это цивилизация индивидуалистов, но этот индивидуализм, присущий многим героям Уэльбека, не настаивает на своей исключительности: «Люди в большинстве случаев напрасно придают значение индивидуальным судьбам и характерам, — размышляет герой «Платформы», — Утверждение, что человеческая личность уникальна, не что иное, как возвышенный вздор»30.
1960-е годы, как видно из «Элементарных частиц», явились временем «новой ступени исторического возрастания индивидуализма»31 в Европе. Симптомом наступления этого периода стал крах традиционного супружества как «островка первобытного коммунизма в лоне либеральной цивилизации», семья была последним и, как оказалось, ненужным препятствием, «стоящим между индивидом и рынком»32. Эту тенденцию в обществе Запада отмечал еще Василий Розанов, писавший: «семья тяготит человека; дети составляют не радость уже, а бремя»33. Крах семьи подразумевает сексуальную свободу, но здесь не все так однозначно, поскольку свобода секса приводит к возникновению особой социальной иерархии, о чем размышлял герой «Расширения пространства борьбы», заметивший, что «сексуальность — одна из систем социальной иерархии»34. При царящей в обществе сексуальной свободе один человек живет насыщенной сексуальной жизнью, другой же оказывается постоянно отвергнутым, одиноким. Сексуальную свободу следует провозглашать тотчас же после провозглашения экономической свободы. Если мужчина имеет право заработать неограниченное количество денег, значит он должен иметь право овладеть неограниченным количеством женщин. Когда нет ограничений в зарабатывании денег, бессмысленны ограничения сексуального поведения. Когда устанавливается свобода нравов, происходит обострение «сексуальной борьбы», в которой выживает сильнейший, и этот сильнейший занимает главенствующее положение в сексуальной социальной иерархии. В рыночном обществе, при потребительском капитализме каждый человек, живущий сексуальной жизнью, оказывается в роли проститутки, его любовь так или иначе имеет цену и продается на рынке сексуальных отношений, хотя эта сделка у некоторых индивидов может состояться не более одного раза в жизни, потенциально же все мы выставлены на продажу. Выйти из иерархической системы можно лишь посредством кастрации. Общество абсолютной сексуальной свободы стало бы обществом абсолютного тоталитаризма. Потребительский капитализм, как показывает Уэльбек, — это не только и не столько экономический уклад, сколько тип взаимоотношений между людьми и, в частности, сексуальных отношений. Папа Иоанн Павел II говорил о целых «социальных греховных структурах» современности как коммунистические и либерально-буржуазные системы, которые, по сути, представляют собой концентрацию личных человеческих грехов. «Критическая масса» грехов каждого отдельного члена общества образует «общественную греховность», которая кристаллизуется в виде общественной системы — она такая же, как создавшие ее люди35.
«Возможность острова» начинается с того, чем завершаются «Элементарные частицы»: с мысли о том, что человечество постепенно «выходит из игры». «Неочеловек», замышлявшийся в «Элементарных частицах», в романе «Возможность острова» уже явился на свет. Но нет оснований сомневаться в том, что создание «неочеловека» — событие катастрофичное, поскольку «у этого нового вида…не больше моральных обязательств перед людьми, чем у человека перед ящерицами или медузами»36. Чак Паланик в романе «Колыбельная» поведал притчу о том, как в древние времена моряки оставляли на пустынных островах по паре свиней или коз, а когда приплывали на этот остров снова, то там их ждали уже стада животных, которых моряки называли «посеянным мясом». Героям романа Паланика эта притча напомнила историю Адама и Евы. Не было ли человечество «посеянным мясом»? Не было ли оно изначально приготовлено если не уж к физическому уничтожению, то к какому-либо изощренному эксперименту? И вообще, думает герой Паланика, «каждое поколение хочет быть последним»37, то есть, по большому счету — избранным, единственным и неповторимым, венчающим историю человечества. И не так уж важно, что это последнее поколение окажется самым «легковесным», самым пустым, самым извращенным, не важно, что оно само приведет себя к гибели — важно, что оно будет последним.
Излагаемые в романах Уэльбека «научные» теории находятся на грани бреда, но, во-первых, всегда включают в себя два-три элемента подлинных научных истин, и, во-вторых, они описаны нарочито рационалистичным, наукообразным языком, который наводит на мысль о случайно залетевшей в художественный текст цитате из монографии, и, таким образом, читатель невольно проникается верой в эту реальность абсурда. Это тонкое умение, которым владеет Мишель Уэльбек, необходимо политикам, создателям идеологий и лидерам сект. Партийная программа, которую мог бы написать Уэльбек, будет обречена на успех, особенно в условиях полнейшего идеологического обнищания политических технологий. Не всякий политтехнолог способен стать автором мифа.
В романах Уэльбека показана модель той социальной и философско-политической системы, которая на наших глазах окончательно и бесповоротно проваливается, в том числе, и в России…Россия не вошла в проект «легковесного» человечества, в отношении нее произошел «сбой в программе». Что удержало ее?.. Думаю, что подлинность пережитых страданий: обыкновенная борьба за физическое выживание и чувство унизительной нищеты. Россия по-прежнему страна горькой, несчастной христианской антропологии, которая не признает легкого разговора о жизни. Мы не боимся ни взрослеть, ни стареть, а смерти боимся, поскольку предстоит предстать перед Господом и держать ответ за все наши грехи… Россия остается одной из немногих индивидуальностей, которые невозможно «преодолеть». Это ясно чувствуется в тех эпизодах романов Уэльбека, когда в описании европейской действительности так явственно проступают специфически российские черты и конфликты — в столкновении «легковесной» жизни и традиции, христианской и материалистической антропологий… Еще недавно мы были заняты тем, что философски осмысливали задачу собственного выживания, причем перспектива гибели виделась отнюдь не в форме самоубийства. В разные периоды всемирной истории Россия брала на себя ответственность не только за себя, но и за судьбу многих народов мира, но теперь само понятие ответственность изгоняется из культуры, политики, человеческих отношений. Нет, речь идет вовсе не о провале в России западнических экономических реформ, о которых в контексте творчества Мишеля Уэльбека было бы несерьезно и мелко говорить. Речь — о провале предложенной «цивилизованным миром» стратегии будущего, подразумевающей «преодоление индивидуальности». Поэтому герои Уэльбека так отчетливо осознают, что их жизни — знамение приближающегося тупика истории.
Уэльбек — типичный европеец, можно даже сказать — европейский обыватель, очень похожий на тех людей, которых ненавидит и над которыми издевается, для него «недуги» европейцев — это общечеловеческие недуги. Кстати, и неприятие ислама — это чисто европейская черта. Наверное, о себе Мишель Уэльбек мог бы сказать словами главного героя романа «Платформа»: «Я до конца своих дней останусь сыном Европы, порождением тревоги и стыда; я не смогу сказать ничего обнадеживающего. К Западу я не испытываю ненависти, только огромное презрение. Я знаю одно: такие, как мы есть, мы смердим, ибо насквозь пропитаны эгоизмом, мазохизмом и смертью. Мы создали систему, в которой жить стало невозможно; и хуже того, мы продолжаем распространять ее на остальной мир»38. Кажется, в глобальных прогнозах предсказывается все, за исключением уэльбековской «метафизической мутации», о которой не говорят и не пишут потому, что для ее осмысления требуется посмотреть на человеческий род как на «вчерашний день» нашей планеты или — как на «ящериц и медуз». Европеец верит в прогресс, но ведь сам человек не стал совершеннее ни в физиологическом, ни в морально-нравственном плане, а следовательно он, проигравший эволюционную конкуренцию, должен уступить место «неочеловеку». Мечта стать «последним поколением» или «посеянным мясом» на Земле, возможно, начала сбываться. «Легковесное» человечество само придумало и навязало миру эту модель взаимоотношения поколений, вернее этот постоянный «холокост, истребление предыдущего поколения ради того, которое идет за ним следом»39. Мы изобрели орудие уничтожения, которое завершит человеческую историю. По сравнению с этой «метафизической мутацией» кризис любой социальной системы оказывается пустяком и всего лишь одним из многочисленных симптомов той глобальной болезни, что пока остается неназванной.
1 Уэльбек М. Элементарные частицы. М., 2006. С. 203.
2 Уэльбек М. Лансароте. М., 2004. С. 40.
3 Уэльбек М. Остаться живым. М., 2005. С. 27
4 Уэльбек М. Платформа. М., 2006. С. 150
5 Уэльбек М. Элементарные частицы... С. 342
6 Там же. С. 8
7 Уэльбек М. Платформа... С. 384.
8 Уэльбек М. Элементарные частицы... С. 451.
9 Там же. С. 513.
10 Там же. С. 512.
11 Уэльбек М. Возможность острова... С. 153.
12 Уэльбек М. Элементарные частицы... С. 415.
13 Там же. С. 432.
14 Каннингем М. Избранные дни. М., 2007. С. 271.
15 Уэльбек М. Расширение пространства борьбы. М., 2004. С. 18.
16 Уэльбек М. Возможность острова... С. 213.
17 Уэльбек М. Элементарные частицы... С. 397
18 Уэльбек М. Возможность острова... С. 385.
19 Шестов Л. Власть ключей. Берлин, 1923. С. 52.
20 Уэльбек М. Возможность острова... С. 409.
21 Уэльбек М. Элементарные частицы... С. 116.
22 Там же. С. 271.
23 Уэльбек М. Возможность острова... С. 354.
24 Там же. С. 378.
25 Уэльбек М. Элементарные частицы... С. 281-282.
26 Уэльбек М. Возможность острова... С. 37.
27 Кундера М. Бессмертие. СПб., 2002. С. 135.
28 Каннингем М. Избранные дни... С. 150.
29 Паланик Ч. Колыбельная. М., 2006. С. 109.
30 Уэльбек М. Платформа... С. 238.
31 Уэльбек М. Элементарные частицы... С. 191.
32 Там же.
33 Розанов В. Сумерки просвещения. М., 1990. С. 90.
34 Уэльбек М. Расширение пространства борьбы. М, 2004. С. 123.
35 См. Бачинин В. А. Постмодернизм и христианство// Общественные науки и современность. 2007. № 4. С. 170.
36 Уэльбек М. Возможность острова... С. 293.
37 Там же. С. 162.
38 Уэльбек М. Платформа... С. 458.
39 Уэльбек М. Возможность острова... С. 386.