Павел Россиев — очарованный странник

«Очарованный странник» — знакомое всем название книги Николая Лескова. И герой ее Иван Северьянович Флягин известен многим. Но таковы уж сила и дух художественного произведения, что в судьбе придуманного персонажа автор сумел раскрыть присущий нашему народу тип реального человека — странника, искателя, зоркого мудреца. Очарованным странником я называю и младшего земляка Лескова, незаслуженно забытого русского литератора Павла Россиева. Были в его жизни и странствия, и огромный кропотливый труд летописца своей и уже ушедших эпох. Он жил на переломе эпох, когда всепоглощающей модой стали нигилизм, отрицание, ожесточенная критика всего и вся (вспомнить только незабвенную прозу Салтыкова-Щедрина!). Но и в этой надрывной атмосфере Павел Россиев не утратил очарования окружающим миром: в его книгах не встретишь враждебных интонаций, уничижительного сарказма и ярости. Он писал о людях, о родине и ее природе с такой любовью, с таким смиренным уважением к человеку, как будто навсегда прощался с ними и напоследок делился этим сокровенным чувством с читателями... Да, это было несовременно, это обрекало его очерки и книги на скорое забвение, но так уж видит мир искренний писатель, таким он рос и был воспитан на орловских «мелких водах»...

Мы не знаем точную дату рождения будущего мастера русского слова. По всей вероятности, это был 1873 год. Зато точно известно, что родился Павел Амплиевич Россиев в Орле, в довольно обеспеченной семье — его родителям принадлежала одна из городских гостиниц. Учился Павел Россиев в 1-й Орловской губернской мужской гимназии вместе с Леонидом Андреевым, с Семеном Зимницким — в будущем известным врачом, профессором Казанского университета.

Воспоминания Россиева о тех гимназических годах стали частью мемуарного сочинения «Силуэты», опубликованного в журнале «Исторический вестник» (1909). Свою гимназию он называл «великолепным типом школы». Большое влияние на ученика оказал Иван Михайлович Белоруссов, который работал директором и преподавателем гимназии. Белоруссов был не только хорошим педагогом, но и признанным ученым-филологом, автором книг, сделавшим его имя известным всей просвещенной России. Бывший школяр два десятка лет спустя называл его тонким филологом, великолепно знавшим все изгибы латинского и греческого языков, оживлявшим их на уроках. В то же время Белоруссов был истинным поборником чистоты русского языка. Вместе с учениками он молился перед началом занятий, пел в церковном хоре, был по-суворовски прост и сердечен.

Добрые слова нашлись у Россиева и для того, чтобы рассказать о великолепном знатоке географии и истории Николае Ивановиче Горшечникове, о словеснике-добряке Николае Андреевиче Вербицком, других учителя Орловской гимназии. Но кумиром его, конечно же, навсегда остался Белоруссов. Павел Россиев писал: «Помнятся живые, осмысленные уроки, на которых улавливались, с помощью Ивана Михайловича, все изгибы и извивы “божественной эллинской речи”, ее полнозвучность и полновесность, и когда мы чувствовали в гомеровских рапсодиях музыкальную характерность языка наших былин; мы углублялись в тонкость Ксенофонтова «Анабазиса» и над какой-то частицей, недостойной ударения, а только придыхания, останавливались с той серьезностью, с какой ботаник останавливается над клеткой или живой протоплазмой. Искусный преподаватель по-своему, кратко и удобопонятно предлагал синтаксические и грамматические мудрости... Основой воспитательной и педагогической мысли Белоруссова было беспрестанное возбуждение, укрепление и усиление сознательной и свободной деятельности учащихся, можно сказать, — самообразование, построенное на твердой воле и сознательном труде, как святом долге каждого человека... Для Белоруссова русский язык стал солнцем, которое не только согревало его душу, но и являлось источником литературно-педагогической энергии, а эта, в свою очередь, была источником его интеллектуальной жизни»1.

Не лишенный литературных способностей, Павел Россиев с юных лет публиковал очерки в газете «Орловский вестник»: «Старуха (из уличных силуэтов)» (1893), «Жестокое слово» (1895), «Белые ночи» (1896) и т. д. Здесь же печаталась с продолжением небольшая пьеса «Карась: Сцены из дачной жизни в 3-х действиях», которая вышла отдельным изданием в 1895 году. О «достоинствах» этого драматического опуса можно было судить уже по перечню действующих лиц: Сморчков, его жена и дочь, Пульхерия Алексеевна Запеканкина, а также Антон Петрович Македонский, Перепетуя Егоровна Разносилова. Названия действий: «Бури и мели», «Шторм», «У пристани»...

Россиев был корреспондентом «Орловского вестника» на крупных российских выставках, в частности летом 1896 года провел в Нижнем Новгороде почти месяц и опубликовал в газете серию статей о знаменитой XVI Всероссийской выставке и ярмарке. В конце столетия переехал в Петербург, а затем в Москву. Один за другим выходят сборники его рассказов, тексты пьес. Увы, эти блеклые по содержанию издания вряд ли стоили того труда, который тратил на них автор. Апатия, безверие, усталость — унылое настроение русского общества конца XIX — начала XX века до сих пор по-уездному глухо дремлет в строках давно пожелтевших страниц. Вот сборник рассказов и очерков «Общие знакомые» (М., 1901): «Блажь», «Заморыши», «Барин», «Фрося», «Перекати-поле» и т. д. — больше десятка незамысловатых мещанских историй. Продолжение темы — в сборнике «Без героев» (М., 1903). «Конец Лукича» — предыстория смерти бывшего крепостного Касьяна Лукича Хренова, доживавшего свой век в барском флигеле. Столь же печальны «Гаврюшка оглашенный», «Хозяин» — былички в стиле первых очерков юного Ивана Бунина в «Орловском вестнике». «Поздняя любовь» — о безрадостной жизни мещан, «В обители» — монастырские зарисовки. А еще «В деревне», «На Черном море», «Уголок Парижа» (из брюссельских воспоминаний), маленькая повесть «Около любви» — о смерти актрисы Валентины Багрянцевой, болевшей чахоткой и отравившейся мышьяком из-за несчастной любви.

При всем интонационном единстве не похож на общий строй рассказ «Христос Воскресе» — о поездке 40-летнего Елисея Петровича Гусятникова в Иерусалим, ко гробу Господню. Описание, по всей видимости, с натуры Святого Огня, встреч с монахами, описание живое, профессионально-литературное и содержательное — свидетельство того, что будущая работа в этом жанре станет истинным призванием Россиева...

Главный герой, приехавший к Святым местам, прозревает: «Когда даже у себя самого нет веры, когда не знаешь и не умеешь ни к чему приложить своих сил, — к чему проповеди? На камне не родится хлеба [...] И снова ему стало тяжко, скучно, одиноко среди ликующей толпы»2. Автор с грустью замечает, что Светлой пасхальной ночью может наступить серенький день. Эта история, по сути, кульминация сборника, в целом ничем не выдающегося на фоне столь же безликих творений массы русских беллетристов.

Представим: начало XX века, живет 30-летний литератор Павел Россиев в первопрестольном граде, в доме по Доброслободскому переулку у Земляного вала, есть у него собственный кабинет, даже небольшой склад для книжной продукции есть. Ведет переписку с такими видными деятелями русской культуры, как Петр Бартенев, Евтихий Карпов, Алексей Суворин и Аполлон Коринфский... Пишет тексты день за днем, а то и по ночам, выходят одна за другой книги, печатаются рассказы, а славы, да что там славы, даже более-менее прочного признания со стороны читающей публики нет как нет. Что делать? Благо, кто-то из сведущих друзей посоветовал покончить с унылой беллетристикой и драматургией, а взор обратить на историческую литературу, на подробное описание собственных путешествий по достопамятным местам. В итоге с годами сложились не только серии добротных очерков в периодике, но и целая библиотечка написанных Россиевым книг: церковно-историческая повесть о событиях времен Ивана Грозного «На севере диком» (1904), церковно-историческая хроника «Палладий Роговский» (1906). Особо стоит сказать об исторической повести для детей-подростков «Святитель Алексий» (1901, 1902) — масштабном полотне, где были живо и достоверно показаны реалии московской жизни XIV века, сложные взаимоотношения Руси и Орды: «1304 год... Нашествие татар, словно буря, всколыхнуло гладь русской жизни, произвело великие невзгоды... Уходила Русь древняя, нарождалась новая Русь. Москва манила к себе князей и бояр, особенно после того, как перенесли в нее из Владимира первосвятительский престол. В тот год и родился у знатного боярина Феодора Бяконта сын Елевферий...» Главным героем повести стал митрополит московский Алексий, сыгравший определяющую роль в развитии русской государственности. Как подчеркивал автор, именно православная вера давала митрополиту силы и мудрость для принятия судьбоносных решений3.

По примеру плеяды замечательных русских писателей-очеркистов Россиев отправляется в долгие поездки, чтобы рассказать читателям о дальних краях и странах. Одна из первых книг этого рода — «Северная Русь: Очерки и картинки» (М., 1903). Ее главы: «На Печоре», «Архангельск», «Поездка в Холмогоры»... Автор охотно делится с читателем увиденным: «Грязь на пароходе татарская... Уж только чтобы не видеть ее, станешь любоваться Северной Двиной и расстилающимся за нею простором... Красавица-река. Бежит в зеленых берегах, минуя леса, деревни, села. Вечер. Солнце заходит. Золотом да янтарем залит горизонт, алыми мазками кто-то тронул контуры белых облачков, раскидавшихся в сонном воздухе»4. И далее снова, как пристани по течению реки, главы: «Пароход “Ломоносов”», «Полярный день», «Александровск». Александровск?! Что-то знакомое слышится современному читателю в этом названии. Но о каком же городе здесь идет речь?

Известно, что в начале 1890-х годов правительством России рассматривался вопрос о строительстве в Екатерининской гавани Кольского залива военного порта. Инициатором проекта был министр финансов С. Ю. Витте, совершивший поездку на Мурман (в своих мемуарах он писал: «Такой грандиозной гавани я никогда в жизни не видел»). Однако из-за смерти Александра III реализовать идею тогда не удалось. Коммерческий порт Александровск (название — в честь императора) на берегу Екатерининской гавани был заложен летом 1896 года, а уже через три года, 24 июня 1899 года, поселение по указу Николая II получило статус города и стало центром Александровского (ранее Кольского) уезда. Город насчитывал 500 жителей, к началу XX века были построены православная церковь и школа, налажено освещение электричеством. Дальнейшее развитие, увы, было затруднено отсутствием регулярного сообщения с внутренними районами России. В те годы Николай II высказал пожелание о проведении на Мурман железной дороги — для завершения «великого пути России от океана к океану — от Владивостока и Порт-Артура до Архангельска и Мурманска», однако нехватка средств не позволила осуществить этот проект вплоть до Первой мировой войны.

И вот читаем описание изначального Александровска у Россиева: «Набережная змеится от “горы Энгельгардта”, по ней прошли шоссейная и железная дороги системы Дековиля (переносная цельнометаллическая узкоколейка. — А. К.). Площадь вокруг собора, в котором есть работы Васнецова и Коровина. Сгруппировались обычные городские учреждения, училище, казначейство, сберегательная касса, больница, полицейское управление и почтово-телеграфная контора. [...] Я поворачиваю направо. Стоит ряд домов с камерой мирового судьи в центре. Дома одноэтажные, деревянные, разных цветов. Говорят, раньше все дома были серы, и поэтому александровцы путали их и частенько попадали в чужой вместо своего. Мудреного мало, так как в городе всего 32 дома, а фонарей всего три-четыре и светят они тускло»5. Заметим, что описанный Россиевым Александровск ныне носит название Полярный — теперь это база Северного флота, город воинской славы России.

Другие главы «Северной Руси»: «До Колы», «Лопари», «Ночевка в становище», «Печенегский монастырь» (весьма подробное описание, помещено несколько фотоиллюстраций), «Северные пастухи», «У карелов».

Поездка Россиева в Крым послужила основой для повести «Под небом Ялты» (1903). С юга очеркист направляется на иной край земли, итогом его путешествия стала книга очерков «На Дальнем Востоке» (М., 1905). Автор знакомил читателей с жизнью простых китайцев, причем красной нитью проходила мысль о том, что у русских много общего с китайцами — мы «обречены» на долгую дружбу. В тот же год из печати выходит еще одна книга Павла Россиева — «Гнездо орлов: Путевые впечатления в Черногории» (М., 1905). Повседневная жизнь южных славян показана с симпатией и братским теплом. Читатель знакомится с песнями, легендами и преданиями. Православных церквей мало, а те, что есть, тесны, священники бедны. Не упустил Россиев и то, что повсеместно в Черногории развита народная медицина. Автор подмечает: «Черногорское спокойствие, достоинство, которые никогда не покидают ни взрослых, ни детей, право, поразительны»6, «Сознание своего “я” развито донельзя. Если прежние черногорцы были только горды и чувствительны к оскорблению их чести, то современные, кроме того, еще честолюбивы и тщеславны»7.

В книге — подробный рассказ о детях черногорского князя Николая, причем отмечается, что престолонаследник Даниил — крестник российского Императора Александра II. Рассказывает Россиев и о своем визите к русскому этнографу и публицисту Павлу Ровинскому с самыми лестными словами о его замечательном труде «Черногория в ее прошлом и настоящем». Всюду в очерках подчеркивается славянское братство: местные жители искренне приветствуют русских. Примечательно, что это повествование стало широко известно не только в России, но и стало популярным у черногорских читателей.

Россиев в те годы активно публиковался в периодике: в «Историческом вестнике», «Русском архиве», «Русском паломнике» (ряд его книг вышел в качестве приложений), «Биржевых ведомостях», в журналах «Вестник литературы», «Природа и люди», а также в знаменитом словаре Брокгауза и Ефрона. В журнале «Живописная Россия» (1903) был напечатан очерк Россиева о Кашинских минеральных источниках в Тверской губернии, не уступавших по целебной силе кавказскому Железноводску. Причем это была не реклама, а серьезная постановка проблемы: почему курорт не обустраивается, почему о нем мало кто знает в России? «Кто тут виноват: беззаботность ли наша насчет всего отечественного, излишняя ли скромность администрации минеральных вод, или неповоротливость русского предпринимателя?» — спрашивал автор, прекрасно понимая, что вопрос этот вряд ли выйдет за рамки риторического.

Путешествуя по Сибири, Россиев не мог не побывать в знаменитом имении Таракановка купца Юдина под Красноярском — там его ждали несметные книжные сокровища. Довольно богатый предприниматель Геннадий Васильевич Юдин в поездках по России и за границей разыскивал и приобретал ценные и редкие издания, рукописи. Юдин понимал значение раритетов и не жалел на них денег. В его собрании были рукописи Н. В. Гоголя, А. С. Грибоедова, Г. Р. Державина, И. С. Тургенева, А. П. Чехова. Особенно обширен был раздел, посвященный истории, народностям, населяющим Сибирь, ее природным богатствам. Здесь же были дневники старинных путешествий, доклады первопроходцев, комплекты всех местных газет. Юдинская библиотека стала гордостью Восточной Сибири, знатоки считали ее второй после собрания Томского университета. Однако старея и слабея, Юдин все больше тревожился о своем детище. Опасался пожаров, того, что после смерти его книги разойдутся по рукам. Он хотел продать библиотеку научному учреждению, давал объявления в газеты. В это драматичное время и посетил Павел Россиев сибиряка Юдина, последовавшая публикация с рассказом об уникальном книжном собрании8 была призвана пробудить интерес общества, подтолкнуть его к решению непростого вопроса. Однако доброхотов так и не нашлось: юдинскую коллекцию в 1907 году купили американцы для библиотеки Конгресса США всего за 40 тысяч долларов, хотя ее ценность неизмеримо выше — взять только богатейшую информацию о месторождениях Сибири!

Для бытописателя Россиева не прошли даром уроки его учителя литературоведа Ивана Белоруссова. Перу орловского уроженца принадлежат не утратившие своего значения и по сей день статьи «Учитель Пушкина» («Вестник литературы», 1905), «Несколько строк в биографию А. П. Чехова» («Исторический вестник», 1907), «У И. С. Тургенева» (запись рассказа неизвестного о посещении им Тургенева перед смертью в Буживале, «Русский архив», 1908), «Памяти В. Л. Кигна (В. Дедлова)» («Русский архив», 1908), «Памяти Добротворского» («Исторический вестник», 1908), «А. С. Пушкин — актер-любитель» («Биржевые ведомости», 1911) «Артистический кружок в Москве» («Исторический вестник», 1912) и другие статьи, посвященные, в частности, драматургу Сухово-Кобылину (1910). А еще были краеведческие публикации «Из воспоминаний о Сарове» («Русский паломник», 1903), «Забытые могилы московских кладбищ» («Исторический вестник», 1906), «Около театра (Листки из записной книжки)», «Из записок театрала 40–60-х годов» («Ежегодник Императорских театров», 1910, вып. IV, VII). В рукописном виде до наших дней дошли записки Россиева «Октябрь 1905 года в Москве» (ныне хранятся в Российском госархиве литературы и искусства), «Объяснение восьми слов, слышанных в разных губерниях (1913)» (Словарная картотека Института русского языка РАН (СПб.)). 

Сразу после смерти Ф. Н. Плевако была напечатана биографическая статья Россиева о знаменитом юристе9. Она куда более полно, чем все вышедшие в те годы публикации, освещала мировоззрение и основные события жизни этого незаурядного человека. Россиев отмечал, что в личности Плевако сочетались разночинский нигилизм и религиозность, житейская простота и разгульное барство. Плевако устраивал гомерические пиры на зафрахтованных им пароходах от Нижнего Новгорода до Астрахани и в то же время имел уникальную библиотеку, был автором сатирических произведений в прозе и стихах и в сорокалетнем возрасте предпринял в Москве издание собственной газеты «Жизнь». Опровергая свидетельства современников о пренебрежительном отношении Льва Толстого к Плевако, Россиев подчеркивал, что Толстой направлял ходоков именно к Плевако со словами: «Федор Никифорович, обелите несчастных!».

С 1909 года Россиев жил в приморском Сочи, возглавлял здесь Тюремный комитет. Современному читателю вряд ли понятно, чем занималось это заведение. Заверим, что писатель не был начальником надзирателей. Тюремные комитеты тех времен вели исключительно благотворительно-филантропическую деятельность, направленную на «попечение об освобожденных из тюрем, облегчение участи семей заключенных и преимущественно их детей, трудоустройство освободившихся». Известен был Россиев и как председатель совета Свято-Николаевского братства, активнейший руководитель комитета по постройке одноименного храма и совместной с Министерством народного просвещения общеобразовательной школы. Сестра Россиева Александра Амплиевна учительствовала в гимназии, под ее попечительством обучались также девочки, начинавшие свое образование в церковно-приходских школах города.

Свято-Никольский храм был устроен на месте бывшей Хлудовской винодельни, в подземелье — Россиев даже сравнивал его с катакомбными церквями первых христиан. А еще Россиеву принадлежала инициатива возведения часовни прихода Святого Николая на старосочинском базаре, улучшения торговли книгами для народа и другой литературой.

В Сочи он задумал серию книг «для простого народа», приуроченную к столетию Отечественной войны 1812 года. В канун юбилея в знаменитой типографии товарищества И. Д. Сытина в Москве были изданы три брошюры Россиева. Примечательно, что все три книги малого формата были оформлены в едином стиле и открывались портретом Императора Александра I на коне. Первая — «Сожженная Москва: Рассказ о людях и делах 1812 г.» (М., 1912). В ней главы: «Сердце России», «Москва обречена», «Французы в Белокаменной», «Москва в огне», «Оскверненные святыни», «Возмездие». Стиль повествования абсолютно совпадает с тем, что назывался когда-то «народное чтение»: просто, но достаточно официозно. С сердечным чувством пишет автор о первопрестольной: «Москва — наша божница, святыня русского народа. Была Русь в Новгороде, была она в Киеве, но возросла и возмужала в Москве... Москва стала сердцем России, заветным городом»10. Знатокам истории небезынтересно встретить в брошюре вполне позитивный портрет военного губернатора Москвы, орловского уроженца Ф. В. Ростопчина.

Вторая книжечка — «Изгнание двадесяти язык». Ее главы: «Первая победа», «Наполеон покидает Москву», «Малоярославец и Вязьма», «Бедствия “великой” армии», «Слава русскому солдату», «Бегство Наполеона». Третья — «Русские освобождают Европу». Главы: «Русские вступают в Западную Европу», «Начало войны 13-го года», «Александр I поднял всю Европу против Наполеона», «Великая лейпцигская битва», «Вечная память героям». Россиев в последних строках подводит итог войны: «В этот год и праздник Христова Воскресенья совпал с освобождением целой Европы. Кто же ее спас, кто дал ей свободу и мир? Русский Царь и непобедимое русское воинство! Слава и вечная память им во веки веков!»11.

26 марта 1913 года сорокалетний П. А. Россиев обратился к городскому старосте с инициативой отметить 75-летие Сочи в памятный день закладки здесь форта Александрия. В дни празднования в газете «Сочинский листок» появились статьи Россиева об истории Сочи, возможно, это были едва ли не первые опубликованные заметки о будущем всемирно известном курорте. Россиев писал: «Французский ученый Е. А. Мартель назвал Сочи Канном. Слышите? У нас — свой Канн, где равномерный и мягкий климат обусловлен защитою гор с одной стороны и близостью моря с другой. И что за красивые эти горы под покровом лазоревых небес! Они блестят вершинными снегами, с белизною которых спорят пышные цветы высоких магнолий. Магнолии, олеандры, пальмы, кактусы — все под открытым небом; розами затканы садовые ограды, кипарисовые аллеи... Зима теплее петербургского лета. В январе зацветают фиалки [...] В 9 верстах от Сочи — Мацеста с ее целебным источником. Прогулка на Мацесту по шоссе доставляет истинное наслаждение. Шоссе изгибается над морем и ползет мимо красивых дач. В яркий полдень жара вас не томит: веет береговой ветерок. Не желаете идти — садитесь в линейку — и почтовые лошади довезут вас до источника [...]

Кто приехал в Адлер, тот непременно побывает на Красной Поляне.

Красная... почему красная? Это в смысле: красивая, прекрасная поляна.

Действительно, на всей Русской Ривьере вряд ли найти другое, столь же полное красоты и живописности место. Прославленные виды Швейцарии бледнеют пред краснополянскими ландшафтами.

Здесь соединились и суровые величественные картины альпийской природы, и живописные, блещущие солнцем и яркими красками виды благодатного юга. Высоко кругом, куда ни кинешь взгляд, высятся горные исполины, одетые по склонам яркою зеленью лесов, а вверху покрытые снеговыми шапками; внизу же — цветут благоухающие сады»12.

В канун мировой войны Россиев побывал в южной Италии. Случайность или зловещее предзнаменование, но в его путевых заметках встречаем рассказ о так называемом «царстве мертвых» — храме в сицилийском городе Палермо, чьи галереи на протяжении трех веков служили кладбищем для прихожан, причем трупы зачастую хоронили без гробов. Посетитель видел здесь бесчисленные мумии в разнообразных одеяниях, пугающие гримасами иссушенных лиц. «Издевательство Смерти над властью, пышными санами, красотой, молодостью»13, — сказал об увиденном Россиев.

Начавшуюся войну он считал призванной дать подлинную свободу западным и южным славянам. В периодике появляются его «Очерки Боснии и Герцеговины. Заметки русского путешественника». Автор показывал, как пришедшие на смену туркам австрийцы превратили этот благословенный край в зону отдыха для богачей и развлечений:«Те, кто доселе были притесняемы турецким чиновничеством и были бичуемы Кораном, нетерпимым к христианству, узаконяющим рабство, унижающим женщину, стали не менее прежнего переносить от гражданских австро-венгерских властей и воинствующей римско-католической церкви [...] Проходят десятилетия за десятилетиями, а в судьбе “рабыни Боснии” никакой перемены, если не считать того, что турецкое ярмо заменено австро-венгерским.

 

Исстрадавшаяся райя (земледельцы-христиане), не порвавшая с верою своих дедов, и отчаивается, и верит. Как в семидесятых годах прошлого столетия православные босняки и герцеговинцы, не видя просвета, “умоляли” христианскую Европу забросить их в леса и вообще в даль Америки, так и теперь, до войны, тридцать пять лет спустя, они готовы были затеряться там, ибо шваб похуже турчина. С другой стороны, теперь, как и тогда, теплится в их сердцах надежда на Россию. “Должна же она, великая маjка (мать), освободить своих детей из тягостной неволи! Кто же, если не она?!” Преемственно, от старых священников к молодым передается эта надежда, и служители алтаря сами живут этой надеждой и поддерживают ее в народе. Понятно, поэтому, что духовные отцы находятся в подозрении у Вены и Будапешта. С точки зрения правительства, попы — опаснейшие агитаторы и демагоги. Отчасти это справедливо, если иметь в виду близость славянского духовенства к народу и то, что поп становился, в минуту надобности, также и военным вождем: сам он бросался с оружием на врага и увлекал за собою в битву воjник'ов (т. е. воинов). Он воспевал победы и умел, служа Царю Царей, рыдать под игом неволи и гнета, да так, что кто слышал его богослужение, призадумывался и, как говорится, мотал себе на ус». Завершая повествование, Россиев обещал читателю: «По окончании войны будет начало иным очеркам об иных уже Боснии и Герцеговине. Не рабынях!»14.

В 1914–1916 годах Россиев издавал «Известия Сочинского Свято-Николаевского братства». Редакция обратилась с просьбой к священнослужителям, сельским учителям и всем, кто интересовался народной жизнью, рассказывать о народных обычаях, обрядах, верованиях края, записывать даже песни и игры. На страницах журнала появляется информация о проекте Россиева — с помощью дарителей из среды православного братства и всех сочувствующих собрать материалы по истории города и открыть в Сочи краеведческий музей. С шестого номера «Известий...» публиковались имена дарителей музею и перечни даров. Сам Россиев подарил портреты адмиралов Корнилова и Нахимова, генерала Г. С. Розена, пионеров освоения черноморского побережья А. В. Верещагина, Н. Н. Мамонтова и других деятелей. Иные дарители жертвовали будущему музею книги, иконы, старинное оружие, фотографические коллекции, наборы открыток.

В 1917–1918 годах Павел Россиев был участником Собора Православной Российской Церкви от мирян Сухумской епархии. В последний раз его имя встретилось в списке делегатов Юго-Восточного Русского Церковного Собора, проходившего в мае 1919 года в Ставрополе.

Россиев исчез, пропал без вести на юге России — время было военное, смутное. Окажись он в эмиграции, наверное, появились бы новые очерки и книги, но с тех пор эта фамилия уже не встречалась на свежих обложках. И только в 1990-е годы соотечественники вспомнили о забытом писателе. В составе сборника к 850-летию города «Святые покровители града Москвы» (М., 1996) была переиздана повесть «Великий печальник за родину Патриарх Гермоген» (М., 1912), затем вышла историческая повесть для юношества «Святитель Алексий» (СПб., 1999). А когда в сентябре 2011 года Крестный ход прошел по пути народного ополчения Минина и Пожарского из Нижнего Новгорода в Москву, на Красную площадь, его участники раздали более десяти тысяч иконок святителя и три тысячи брошюр Павла Россиева «Великий печальник за родину Патриарх Гермоген» (репринтное издание). Заново напечатанные книги Россиева постепенно занимают достойное место в библиотеках, их можно найти в Интернете, очерки с интересом изучают и цитируют историки, краеведы, географы. И это, по-моему, лишь начало. Внимание современного общества к наследию замечательного литератора, орловского уроженца Павла Россиева будет только расти — ведь он писал не на потребу публике, его большой труд даже век спустя оказался незаменим, на удивление прочен и полезен.

 

 


1    Подробнее см.: Россиев П. Иван Михайлович Белоруссов (По поводу 40-летия его педагогической деятельности) // Исторический вестник. 1915. № 6. С. 934–942.
2    Россиев П. А. Без героев. М., 1903. С. 108, 110.
3   Подробный разбор повести см.: Антонова М. В. «Исполните не словом только, но делом» (О повести для юношества П. А. Россиева «Святитель Алексий») // Всероссийская научно-практ. конференция «Вклад земляков-орловцев в развитие и становление российской национальной культуры и образования». Материалы пленарного заседания. Орел, 2003. С. 47–54.
4   Россиев П. А. Северная Русь: Очерки и картинки. М., 1903. С. 17.
5   Там же. С. 59.
6    Россиев П. Гнездо орлов: Путевые впечатления в Черногории. М., 1905. С. 42.
7   Там же, с. 44.
8   Россиев П. А. Книгохранилище Г. В. Юдина // Известия книжных магазинов товарищества М. О. Вольф по литературе, наукам и библиографии. 1904. № 11–12. С. 110–113.
9   Россиев П. А. Памяти Ф. Н. Плевако // Исторический вестник. 1909. № 2. С. 682.
10  Россиев П. А. Сожженная Москва: Рассказ о людях и делах 1812 г. М., 1912. С. 17–18.
11  Россиев П. А. Изгнание двадесяти язык. М., 1912. С. 38.
12  Россиев П. А. Наш лазурный край // Природа и люди. 1910. № 52.
13  Россиев П. А. Золотая раковина // Природа и люди. 1914. № 27 (8 мая).
14  Россиев П. Очерки Боснии и Герцеговины // Исторический вестник. 1915. № 9.