Найдется мало исследований, показывающих, что многое из того, что сделано в Европе после Ялты и Потсдама, направлено было не только против СССР, но и на растворение германского потенциала. Это было одним из стержней британского геополитического мышления и британской «Realpolitik». Именно Британия и в ялтинских переговорах, и в работе созданного в Потсдаме послевоенного механизма старалась устранить потенциал Германии к созданию из географической Центральной Европы — политической «Mitteleuropa».
На всех этапах — в Тегеране, Ялте и на сессиях СМИД 1946 — года можно проследить потайной диалог между Сталиным и Черчиллем по этим вопросам. Инициатива исходила от британского премьера. Именно Черчилль предлагал «отделить Баварию, Вюртемберг, Пфальц, Саксонию и Баден», чтобы эта группа «вросла в то, что он назвал бы Дунайской конфедерацией». Сталин сразу понял конечный замысел Черчилля: под видом расчленения Германии втянуть прилегающие к СССР балканские и славянские земли в собственные новые конфигурации — и напрямую спросил Черчилля, уж не планирует ли тот сделать и «Венгрию и Румынию членом какой-либо подобной комбинации»1. Западногерманский историк Р. Римек полагает, что Сталин воспротивился плану «вовлечь Южную Европу, прежде всего балканских славян в западный силовой ареал» вовсе не из-за идеи распространения коммунизма, «не потому, что хотел сделать Южную Европу коммунистической, а потому, что как любой русский государственный деятель и любой русский царь он обязан был противостоять таким западным устремлениям»2.
Полезно было бы сегодняшним немцам узнать, как Британия старалась «упразднить» германскую историю в процессе реализации решений Ялты и Потсдама.
Прекращение существования гитлеровского рейха уже следовало из принципа полной и безоговорочной капитуляции. Но то, что происходило в различных союзных оккупационных структурах, говорит о стремлении Великобритании формализовать упразднение не гитлеровской, а исторической Германии, пользуясь шансом, который предоставлял крах нацизма. Речь идет о почти мистическом желании раздробления немцев, пронесенное через ХХ век со времен принца Эдуарда, об идее «упразднения», «ликвидации» «Прусского государства», которую британские делегации настойчиво ставили в повестку дня заседаний союзных органов второго уровня, минуя Совет министров иностранных дел. Его повестка согласовывалась на самом верху и таких вопросов не содержала.
В официальных заявлениях и США и СССР поочередно заверяли в своей ориентации на сохранение мирной и демократической Германии. Документы демонстрируют, как Британия настойчиво стремилась придать некий особый смысл идее федерализации Германии, которая в лексиконе до 1944 года понималась как деление Германии. После того как план Генри Моргентау (полное расчленение немцев вплоть до присоединения кусков германской территории к другим государствам, интернационализация Рура), чуть не ставший после второй Квебекской конференции (1944) официальной позицией США и Великобритании, все же был отменен, «федерализация» обрела смысл внутригосударственного устройства.
Все союзники, особенно европейские державы-победительницы, желали закрепить на длительное время и обретенные сферы влияния, и свою роль вершителей судеб мира. Все были заинтересованы в слабой, неспособной на новую агрессию и даже подконтрольной им Германии. СССР вовсе не представлял здесь исключения. Более того, в вопросах репараций истощенный и разрушенный СССР был настроен наиболее жестко. Однако настойчивость Британии в «упразднении Прусского государства» носила буквально религиозно-фанатический характер и явно уходила корнями в историческое мышление времен кайзеровской Германии и пира победителей в Версале, который и был предвестником будущей Второй мировой войны.
Советская делегация в целом тормозила принятие такого решения. В интерпретации советской стороны упразднению подлежало то германское государство, что развязало Вторую мировую войну. Будущее немецкое государство не должно было стать «продолжателем личности» (континуитет в международном праве) нацистской империи, и это было обеспечено принципом полной и безоговорочной капитуляции, упраздняющей прежнее государство как субъект международного права. Британия же, неудовлетворенная крахом государственной машины гитлеризма, попыталась ликвидировать немцев как преемственного субъекта мировой истории. США были лояльны Британии, но, судя по документам, не были инициаторами.
Поскольку ни на одной из важнейших встреч в верхах, ни в Ялте, ни на Берлинской конференции вопрос об «упразднении Прусского государства» не ставился, британская делегация, судя по документам, пыталась незаметно ввести такую формулировку на уровне третьестепенных органов — в Комитете гражданской администрации Директората внутренних дел Контрольного совета. Стенограммы заседаний Директората внутренних дел, а также Политического директората Контрольного совета, куда Британия передала свой меморандум после того, как советская делегация уклонилась от принятия решения, весьма показательны. Британская делегация в расчете на неискушенность русских военных то доказывала, что «упразднение Прусского государства» — просто шаг по «реализации принципа децентрализации Германии, принятого на Ялтинской и Потсдамской конференциях», то, наоборот, делала широкие обобщения негативной роли Пруссии в немецкой истории и войнах Германии.
«Слово “прусский” имеет нарицательное значение во всем мире, и было бы значительным вкладом указать в официальном заявлении об уничтожении Прусского государства, — настаивала британская делегация в Комитете гражданской администрации (КГА), представляя свой меморандум. — В течение двухсот лет Пруссия была угрозой для безопасности Европы. Продолжение существования Прусского государства, хотя бы только в названии, может дать повод для ирредентистских притязаний, которые немецкий народ может в дальнейшем попытаться выдвинуть, может укрепить немецкие милитаристские тенденции, а также может способствовать возрождению авторитарной, централизованной Германии, что желательно предотвратить».
Бесхитростный в философии мировой истории советский генерал Курочкин «в принципе не возражал», но, будучи искушенным в политике, заявил, что вопрос относится к компетенции СМИД. Маршал Соколовский указал, что «упразднение» касается будущего государственного устройства и «должно решаться не Командующими зонами, а правительствами». Но яснее всего позиция советской делегации была выражена в Протоколе 31-го заседания КГА 31 мая 1946 года. СССР стоял за упразднение государственной машины гитлеровского рейха и полагал, что «Прусское государство было уже уничтожено» безоговорочной капитуляцией, поэтому советской делегации не ясна целесообразность проекта». На следующем, 32-м заседании советский представитель прямо заявил, что «этот Комитет призван регулировать вопросы внутренней государственной структуры, а не уничтожать государства»3.
Тем не менее Британия неустанно и поочередно представляла свой меморандум с законопроектом под следующим названием и с формулировками:
«...Уничтожение государства Пруссии».
«Поскольку желательно обеспечить децентрализацию политической структуры Германии и уничтожить прусский дух.
1. Государство Пруссия вместе с его центральным правительством и администрацией уничтожается…»
Как свидетельствует Протокол заседания Координационного комитета, «утверждение закона было задержано советским представителем». Благодаря позиции советской делегации вопрос этот не продвинулся и в Политическом директорате и был передан в Контрольный совет. К этому времени Британия приступила к односторонним мерам по переименованию и реорганизации подконтрольных ей территорий. «Военная администрация в Германии Британской зоны контроля» издала указ, в котором «ввиду того, что центральное правительство и администрация Прусского государства (ланд Пройссен) фактически перестали существовать, и поскольку имеется намерение в будущем реорганизовать администрацию прусских территорий, расположенных в Британской зоне оккупации... приказывается следующее:
«1. ...провинции Прусского государства или его части, расположенные в британской зоне… и поименованные в первой части приложенного списка, настоящим упраздняются как таковые... и будут носить названия, изложенные во второй части указанного списка...»4
На Контрольном совете проект был также отклонен. Маршал Дуглас представлял односторонние действия британской стороны как «чисто административную меру», на что маршал Соколовский указал, что речь идет о «крупнейшем государственном вопросе, не записанном в решениях Берлинской конференции», который подлежит рассмотрению четырьмя державами». Американский генерал Макнарни с этим согласился5. Переданный на рассмотрение Совета министров иностранных дел, этот вопрос так и потонул вместе со всем комплексом германской проблемы, которой суждено было стать линией раскола Европы.
Через несколько месяцев после Фултонской речи Черчилля накануне третьего совещания СМИД в Штутгарте прозвучала другая речь — Государственного секретаря США Джеймса Бирнса. Она была закодирована общедемократическими фразами куда больше, чем выступление герцога Мальборо, но отнюдь не в меньшей степени задавала вполне реальную политическую и геополитическую программу. В либеральную доктрину не вписывалось накладывание ограничений на «демократическую Германию», ее надо было связать и растворить, а немцев перевоспитать. В значительной мере этой цели послужили панъевропейские и интеграционные процессы, инициированные параллельно с НАТО. США заявили, что не уйдут из Европы и делают ставку на Германию.
Буквально за три месяца до этой речи, во время второй сессии СМИД в Париже в мае 1946 года, Дж. Бирнс всячески делал вид, что продолжение союзнического сотрудничества еще возможно. Когда Молотов и Вышинский выразили удивление, что Черчилль выбрал именно США для выступления со своей Фултонской речью, «которая была не чем иным, как призывом к новой войне», Бирнс поспешил отмежеваться, сказав, что Черчилль выступал не как член британского правительства, а под свою ответственность, и прикинулся, будто «ни Бирнс, ни Трумэн не видели речи Черчилля заранее»6. Черчилль же описал в мемуарах, как показал заранее речь Бирнсу, «пришедшему от нее в восторг».
Подкупая немцев обещанием восстановления и процветания, на фоне чего СССР с его настойчивостью в репарациях выглядел жадным мстителем, США и особенно Великобритания на деле имели концепцию будущей Германии как несамостоятельного и непреемственного ко всей немецкой истории государства. Об этом свидетельствует Боннский договор 1952 года между США и созданной ими же ФРГ, по которому устанавливалось право США размещать на территории ФРГ вооруженные силы и изымалось у ФРГ право на мирное урегулирование. Этот договор не пересмотрен и после снятия четырехсторонней ответственности, объединения Германии и обретения ею полного суверенитета.
Речь Бирнса была программной. Хотя и косвенно, она задавала практически все параметры и направления политики, по которым готовился отход от союзнических обязательств и отношений и саботаж Ялты и Потсдамских соглашений.
США объявили ошибкой свое устранение от Европы после Версаля, которую они «никогда не совершат более»: «Мы намерены интересоваться делами Европы и всего мира. Мы помогли в создании Объединенных Наций, и мы намерены поддерживать Организацию Объединенных Наций всей мощью и ресурсами, которыми мы располагаем». Для Германии был сделан выбор в пользу пряника, который должен был приглушить горечь от утраты самостоятельности.
Они же дали свое толкование решений Потсдамской конференции о «децентрализации политической структуры»: задача, оказывается, состояла в том, чтобы «помешать учреждению правительства, господствовавшего бы над германским народом, вместо правительства, которое откликалось бы на его демократические желания».
Эти заявления не могли не оказать огромного воздействия на немцев, как и тот факт, что программная речь была озвучена не перед союзными структурами, а по германскому радио и адресована самим немцам. Британцы с их декларациями об «упразднении Прусского государства» померкли, и инициатива полностью перешла к Вашингтону. Вовсе не собираясь допустить возрождения самостоятельной Германии, он взял курс на связывание немцев в многосторонних структурах. Одновременно США стимулировали и реваншизм, который наряду с деморализацией и пацифизмом был также естествен в стране, потерпевшей крупнейшую национальную катастрофу и поплатившейся за свои необузданные амбиции очередной утратой не только захваченного, но и прежнего многовекового достояния.
В речи Бирнса уже содержалось первое отступление от четких решений Ялты и Потсдама. Она содержала намек на то, что линия Одер-Нейссе не являлась частью решений Берлинской конференции и подлежала дальнейшему урегулированию: «В отношении Силезии и других восточных районов Германии, передача их Россией Польше для целей управления состоялась до Потсдамской встречи…» США придерживаются линии Керзона, но «размер территорий, передаваемых Польше, должен был быть определен при окончательном урегулировании, причем не только западных, но и восточных границ Польши», что подвергало сомнению статус Западной Украины.
Поворот в международных отношениях перешел в стадию открытого противоборства, и стержнем его стал раскол Европы и Германии с превращением ее зон в инструмент политики, обеспечивающей условия дальнейшего противостояния СССР и блока западных держав во главе с США.
1 Черчилль У. Вторая мировая война. Том V. Кольцо смыкается. М., 1955. С. 392–394.
2 Riemeck R. Bilanz eines Jahrhunderts. Stuttgart, 1997. S. 177.
3 АВПР. Фонд 0431 (III), оп. 3, док. № 19, п. 4, л. 100, 103, 110.
4 Подробно см.: Нарочницкая Н. А. Россия и русские в мировой истории. — М.: Международные отношения, 2005.
5 АВП РФ. Фонд 0431 (III), оп. 3, док. № 19, п. 4, л. 120–132, 137.
6 АВП РФ. Фонд 0431 (II), оп. № 2, док. № 22, п. № 5, л. 30.