Современники: святой праведный Иоанн Кронштадтский и революционный священник Георгий Гапон. Становление их личностей и влияние каждого на мировоззрение русского народа.

Самое неистовое и разрушительное зло — это бывшее добро — падший ангел, становящийся демоном. Мировые трагедии тоталитаризма не обходятся без змия-искусителя, предпочитающего играть не на худших, а на лучших чувствах. Заполучать худших — не большая заслуга «профессионала» зла. Настоящий азарт мефистофельской игры состоит в том, чтобы совратить лучших. Худшие по природе никогда не будут так неистовы, так вдохновенны и талантливы в злобе, как лучшие, совращенные духом максимализма.

Панарин А. С. Православная цивилизация в глобальном мире

История, как стихийный, непрерывный процесс, на первый взгляд, не имеет внутреннего смысла. Кажется, не существует законов, с помощью которых можно было бы описать, а тем более, спрогнозировать историческое движение, кажущееся набором случайных событий, подвластных как человеку, так и человеческому сообществу. Если взять во внимание одну человеческую личность и рассмотреть ее существование вне зависимости от других, то покажется, что она абсолютно свободна и может руководствоваться лишь своей волей. Если же эту личность рассматривать в связи с другими такими же личностями, то становится очевидным действие непреложных законов, ограничивающих ее свободу, влияющих на формирование самóй личности.

Особенно гармонично происходит становление личности в христианстве, где человек понимается не как случайный росток слепой хаотичной природы, а как носитель Божественного образа — образа Того, Кто Сам является Личностью и позволяет наследовать это свойство человеку. Человек лишь потому существует в качестве личности, что отображает в себе Безусловную Сущность и Личность.

В человеке есть безусловное, надприродное начало: разум, самосознание, свобода и нравственность — значит безусловное начало есть и вне человека: ведь материальное зеркало не может отражать несуществующий предмет. Эту мысль развивает известный христианский богослов и философ, профессор Казанской Духовной академии Виктор Иванович Несмелов (1863–1937). В своем фундаментальном труде «Наука о человеке» он выдвинул идею, что человеческая личность является даже не зеркалом по отношению к Богу, а самим изображением Бога, и «образ Божий в человеке не возникает под формою какого-нибудь явления сознания, а представляется самою человеческою личностью во всем объеме ее природного содержания, так что это содержание непосредственно открывает нам истинную природу Бога, каким Он существует в Себе Самом»¹. Истина бытия Божия утверждается здесь на неизвестных ранее основаниях. Эта мысль Несмелова, что образ Божий отображается не в какой-либо одной составляющей человека, например, в уме, а в совокупности всех проявлений личности — продолжается в православной концепции «богословия образа»².

Как рассуждали Святые Отцы, «можно было бы спросить, почему же Бог создал человека свободным и ответственным? Именно потому, что Он хотел призвать его к высочайшему дару — обожению, то есть к тому, чтобы человек в устремлении бесконечном, как бесконечен Сам Бог, становился по благодати тем, что Бог есть по Своей Природе. Но этот зов требует свободного ответа. Бог хочет, чтобы порыв этот был порывом любви. Соединение без любви было бы механическим, а любовь предполагает свободу, возможность выбора и отказа»³. Таким образом, наличие и возможность свободы предполагает и возможность бунта. «Только сопротивление свободы придает смысл согласию...»⁴.

Для понимания существа личности определяющее значение имеет выбор, принятие и исполнение человеком определенных социальных действий, внутреннее отношение к ним. Человек, как индивидуум, свободно и осознанно принимает ту или иную социальную роль, сознает возможные последствия своих действий по ее осуществлению и принимает всю полноту ответственности за свои поступки: «человек должен сам заложить основу своего будущего явления как человека; он должен сам, через “духовные упражнения” соткать ткань, в которую облечется в будущем»⁵. Процесс становления личности осуществляется в многообразных социальных связях и отношениях на протяжении всей жизни человека.

Особенную роль в развитии личности имеют, по слову святителя Феофана Затворника, юношеские годы, когда происходит определение целевой установки человека в основном на всю оставшуюся жизнь. К чему в процессе формирования личности приводит различие целевых установок, можно видеть на примере судеб священников Иоанна Кронштадтского и Георгия Гапона. Юношеские годы, этот ответственный период становления характера, пришелся у обоих на бытность в русских Духовных школах: училище, семинария, Санкт-Петербургская Духовная академия. Несмотря на схожие обстоятельства жизни, целевые установки у них оказались коренным образом различны.

В переломный предреволюционный период истории России складывались характеры, системы жизненных ценностей этих двух конкретных людей — святого праведного Иоанна Кронштадтского (1828–1909), всероссийского пастыря, великого молитвенника и чудотворца, предсказавшего трагические события русской истории XX в., и Георгия Гапона (1870–1906), известного своим участием в революционном движении. Как утверждает исследователь жизни и деятельности последнего: «Можно с уверенностью сказать, что в 1905–1906 гг. ни одно русское имя не вызывало во всей Европе столь же жгучего интереса, как имя Георгия Гапона. Его превозносили, его низвергали, на него клеветали»⁶.

Велика нравственная бездна, разделяющая святого батюшку Иоанна Кронштадтского и священника Георгия Гапона (лишенного сана в 1905 г.), ставшего провокатором и одним из растлителей народного духа. Базовые условия жизни этих двух людей подобны, но не схожи личности. «Свободное испытание границ области Христа и антихриста и есть смысл личной жизни каждого из нас — на земле, и после земли. Однако все лучшее в глубине имеет личный характер. Вера, надежда, любовь, счастье — равно как и неверие, безнадежность, ненависть, горе — сугубо личные качества/энергии человека»⁷. Почему один стал светочем Церкви, а другой был лишен священнического сана? Почему сформировались противоположные друг другу характеры? Как известно, своего рода «ключ» к пониманию мировоззрения человека — его жизненный путь. Поэтому для начала необходимо кратко, в сравнительном аспекте, изложить основные вехи биографий святого Иоанна Кронштадтского и отца Георгия Гапона, останавливаясь на тех моментах, которые являются наиболее существенными и имеют непосредственное отношение к раскрытию их взглядов и деятельности.

 

I. Начало премудрости

Святой праведный Иоанн Кронштадтский родился в селе Сура Пинежского уезда Архангельской губернии 19 декабря 1828 г. в семье бедного причетника Ильи Михайловича Сергиева (1808–1851)⁸. Позже о. Иоанн в автобиографии напишет:

«С самого раннего детства родители приучили меня к молитве... Евангелие было спутником моего детства, моим наставником, руководителем и утешителем...». Грамота давалась ему тяжело, «но, будучи приучен отцом и матерью к молитве, скорбя о неуспехах своего учения, я горячо молился Богу, чтобы Он дал мне разум, и я помню, как вдруг спала точно пелена с моего ума, и я стал хорошо понимать учение. На десятом году меня повезли в Архангельское приходское училище»⁹. Училище будущий «всероссийский батюшка» окончил в 1845 г. уже в числе успевающих и был «назначен к поступлению в Архангельскую семинарию»¹⁰.

Обучение в семинарии длилось 6 лет, оно было также разделено на три двухгодичных цикла или отделения. В низшем отделении больший упор делался на изучении риторики и поэзии, а потому обучающиеся на нем студенты назывались «учениками словесности». В среднем — «философском» отделении курс наук дополнялся патристикой, философией, в высшем — «богословском» отделении, помимо продолжения изучения многих уже названных дисциплин, уделялось особое внимание богословским наукам и изучению иностранных языков (французского, немецкого или еврейского)¹¹. В отдельные периоды преподавалась медицина, так как врачи и фельдшеры располагались в более крупных населенных пунктах и требовали за визит значительных гонораров, а у крестьян не всегда на это находились средства. Поэтому священникам часто приходилось выполнять функции врача. Семинарская программа была высочайше утверждена и обязательна для выполнения.

Обучение в семинарии не было бесплатным: частично оно оплачивалось государством, а частично — родителями. В столичных семинариях была также распространена практика именных стипендий, когда обучение лучших или беднейших учеников оплачивалось каким-либо значительным и состоятельным лицом. В Архангельской Духовной семинарии была учреждена только архиерейская стипендия. Иван Сергиев стал ее стипендиатом в 1850/51 учебном году. Спустя полвека, в 1900-е гг., получив уже всероссийскую известность, отец Иоанн смог материально помогать таким же бедным студентам, каким когда-то был он сам, и учредил ряд стипендий в различных Духовных учреждениях страны, в том числе и в Архангельской семинарии.

В архиве сохранились прошения отца будущего пастыря Иоанна Кронштадтского — Ильи Сергиева, и самого семинариста, — к семинарскому начальству о предоставлении последнему казенного содержания. Начальство всегда отказывало под тем предлогом, что Иван Сергиев имеет пономарское место, как источник дополнительного дохода, которого, однако, не хватало на учебу, что видно из «покорнейшего» прошения самого Ивана: «Отец мой Илья Сергиев, проживающий в Сурском приходе Пинежского уезда дьячком, имеет кроме меня и брата моего Ивана Сергиева, обучающегося в первом приходском классе, в семействе четыре человека. По бедности своей он не только не в состоянии мне доставлять приличного для ученика одеяния, но и с величайшею трудностию пропитывает меньшего брата моего, который содержится на его собственном иждивении уже третий год. По сему покорнейше прошу Семинарское правление, не соблаговолено ли будет меня принять на полное казенное содержание, и тем избавить отца моего от крайней бедности. О чем учинить милостивейшее благорассмотрение и решение.

К сему прошению вышеозначенный ученик Низшего класса Иван Сергиев руку приложил.

1842 года

Сентября 11 дня»¹².

Тем не менее Иван Сергиев в 1845 г. успешно оканчивает Высшее отделение Архангельского Духовного уездного училища и поступает в Низшее отделение семинарии. И в июле этого же года епископ Архангельский и Холмогорский Георгий (Ящуржинский)¹³ утвердил Ивана Сергиева, студента семинарии, писцом уездного училища с положением скромного жалованья по 17 рублей 16 копеек в год, то есть по 1 рублю 43 копейки в месяц, что уже было большим успехом. Но обязанности письмоводителя Иван Сергиев исполнял очень недолго. 30 июля 1845 г. на Архангельской кафедре сменился епископ. Место преосвященного Георгия, утверждавшего Ивана в должности писца, занял преосвященный Варлаам (Успенский)¹⁴. И уже в январе 1846 г. епископ Варлаам устно предложил Семинарскому правлению найти на должность писца нового ученика. Истинные причины такого решения неизвестны.

Однако, несмотря на все трудности, за годы обучения в семинарии Иван Сергиев зарекомендовал себя весьма способным и примерным воспитанником, в результате чего он был даже назначен «старшим над архиерейскими певчими». Правда, по воспоминаниям отца Иоанна, эта должность «над самой некультурной, пьяной и распущенной в прежнее время частью бурсы» едва не сгубила его.

Претерпевая всевозможные испытания и искушения, Иван Сергиев в 1851 г. оканчивает семинарию первым учеником выпуска. И именно ему выпала честь от лица выпускников произнести речь. Как подчеркивает митрополит Вениамин: «В его речи уже виден будущий человек “опыта”, а не только знаний; уже наметился пастырь-молитвенник. Нередко мы в юности склонны бываем критиковать наших отцов, не так было у Ивана Сергиева... Благодарит сначала архиерея, как высокого отца за “неоцененные блага образования”. Кто читал творения отца Иоанна, особенно его “Дневник”, тот знает, как высоко всегда отзывался он о богословском образовании; никогда он не унижал его... А потом будущий всероссийский молитвенник и чудотворец обещает — от лица всех окончивших курс — молиться перед престолом Божиим за архипастыря своего, зная, что почти все они, хоть не все в одно время, будут служителями алтарей. Не всем известно, что в мои годы на это служение уходили от 10 до 20 %, а в академии даже и менее: во время же отца Иоанна “почти все” ... И — Правдою Божиею — были наши школы закрыты потом, как “малоплодные смоковницы”»¹⁵.

Отец Ивана Сергиева, Илья Михайлович, скончался, когда юноша оканчивал семинарию. Его мать, Феодора Власьевна (1808–1871), осталась вдовою с двумя дочерьми, поэтому Иван сразу же хотел пойти на приход псаломщиком, чтобы содержать семью. Однако решительная мать настояла, чтобы ее сын, первый ученик, по направлению ехал на учебу в Санкт-Петербургскую Духовную академию. И 28 июля того же года будущий пастырь выехал из Архангельска в Санкт-Петербург¹⁶...

Теперь обратимся к жизненному пути Георгия Гапона.

Он родился 5 февраля 1870 г. на Полтавщине в селе Беляки. Отец — Аполлон Федорович — казак, мать — крестьянка. Семья верующая, православная, и Георгий с детства был весьма религиозен. Дед часто рассказывал ему жития святых, которые на семилетнего мальчика оказывали такое влияние, что он, молясь, часами простаивал со слезами на глазах перед иконами.

Его отца 35 лет подряд выбирали волостным писарем, но он никогда не брал взяток и, окончив службу, оказался беднее, чем был раньше. Честность унаследовал и сын. Позже, когда Г. Гапон стал известным священником, увлекшимся революцией, через него проходили значительные финансовые суммы, но никто из соратников не мог его упрекнуть в воровстве. Последние месяцы жизни Гапон проживал в бедности.

Гапон в мемуарах с гордостью пишет о своем отце и с болью о своей Родине: «Вопреки крестьянскому обыкновению, отец никогда не бил детей. Из его разговоров я узнал о всех несправедливостях, сделанных властью по отношению крестьян, узнал о том, как каждый вершок Украины, теперь отданный правительством разным тунеядцам, был полит кровью казаков, сражавшихся за свободу и народное благо и служивших оплотом западному христианству против турок и татар с Востока»¹⁷.

Мы видим, что Георгий Гапон, как и Иоанн Кронштадтский, тоже был выходцем из провинциальной глубинки, из бедной семьи. Как и Иоанн Кронштадтский, он окончит Духовное училище, семинарию, а потом и Санкт-Петербургскую Духовную академию, и примет сан священника. Базовые условия жизни этих двух людей подобны. Но возникает вопрос, почему сформировались противоположные друг другу характеры?

Попробуем изложить в сравнительном аспекте основные вехи биографии святого Иоанна Кронштадтского и отца Георгия Гапона, останавливаясь на тех моментах, которые являются наиболее существенными и имеют непосредственное отношение к раскрытию их взглядов и деятельности, повторяя и подчеркивая, что особенную роль в развитии личности имеют, по слову святителя Феофана Затворника, юношеские годы, когда происходит определение целевой установки человека в основном на всю оставшуюся жизнь¹⁸.

Уже первые события биографий Иоанна Кронштадтского и Георгия Гапона позволяют судить о разном характере их воспитания. Духовное развитие личности будущего светила праведности — Иоанна Кронштадтского с раннего детства было сопряжено с Богом-Творцом через молитвенное обращение к Нему. В то время как на маленького Георгия Гапона особо экзальтированное впечатление производили жития святых, а также разговоры о несправедливости, которые пробуждали в нем бунтарский дух. Стрáстной, склонной в некоторой степени к театрализации натуре будущего народного агитатора более близкими были жанровые житийные эпизоды. Особо его привлекали в некоторых житиях апокрифические мотивы:

«Помню, как меня поразил случай из жизни святого Иоанна, епископа Новгородского, когда он усердно молился, а злой дух, всеми способами стараясь смутить его, прыгнул в чан с водою, стоявший в келии, а святой муж поспешил перекрестить чан и тем закабалил черта. Черт взмолился, чтобы его выпустили, и обещал сделать все, что пожелает святой Иоанн. Епископ пожелал быть немедленно перенесенным в Иерусалим, и в ту же ночь они съездили туда и обратно, и святой освободил черта. Рассказ этот произвел на меня большое впечатление: я заплакал, но в то же время желал, чтобы мне представился такой же случай поймать черта»¹⁹.

Это поразившее воображение Гапона событие ясно обозначает некие самые яркие черты его характера, врожденные и сформировавшиеся в детстве, а затем проросшие у взрослого — авантюризм и желание поиграть со злом. Отец Георгий Гапон без особых на то причин и особых духовных трудов был уверен в своей нравственной, духовной силе, верил в легкую победу над злом, с которым не боялся заигрывать, и об истинной мощи которого имел, вероятно, весьма смутные представления. Амбициозность и убежденность в собственном могуществе свидетельствуют о том, что в душу Гапона с детства не было заложено понятие священного страха Божия, который есть начало премудрости.

Душу Гапона рано поразила бацилла бунта, и отчасти виной тому был его отец, который враждебно относился к существующим на Полтавщине порядкам. На всю жизнь Гапон запомнил сцену, когда при виде проезжающей мимо коляски помещика отец сказал: «Смотри, как он гордо глядит, а ведь его коляска и все, что он имеет, досталось ему нашим трудом». Гапон тогда схватил с земли камень и швырнул вслед проехавшей коляске²⁰... Таким был первый практический урок из «революционной теории», усвоенный Георгием Гапоном еще в детстве.

Следует заметить, что с Полтавщиной связаны также родовые корни Гоголя и Мазепы. Николай Васильевич Гоголь, гениальный русский писатель, мистический и одновременно молитвенный, тоже заглянул в демонические бездны и в ужасе отпрянул от них, выбрав мучительный, трагический путь ко Христу. Иван Мазепа, взяв на вооружение методы «совратителя человечества», попытался использовать в личных целях две великие державы, предавал то одну, то другую, но в гордыне переоценил свои человеческие возможности на поприще зла и обмана и проиграл Премудрости. Кстати, в свое время в Полтавской семинарии учился и Симон Петлюра.

Здесь просматривается некая загадочная параллель с судьбой Гапона, тоже желавшего поймать и оседлать черта и заглянуть в бездну. Не подозревая о существовании третьего закона Ньютона о том, чтовзаимодействия двух тел друг на друга равны между собой и направлены в противоположные стороны, не зная мысль Фридриха Ницше: «кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя», Гапон засмотрелся в эту бездну, из которой неимоверными усилиями удалось вырваться его земляку Гоголю. И был ею поглощен... Но с чего же началось падение?

Вероятно, в детстве следует искать условия возникновения столь различной степени почитания родителей у святого Иоанна Кронштадтского и Гапона. Отец Иоанн всегда крайне уважительно, послушно и с любовью относился к матери и отцу. Достаточно упомянуть его отказ от употребления непостной пищи в Великом Посту, когда врачи настаивали на этом ввиду серьезности болезни юноши. Причина отказа была — отсутствие благословения матери.

Позже, будучи знаменитым священником, отец Иоанн, несмотря на огромный поток посещающих его людей, не забывал навестить родное село Суру, где жила его мать, а когда не мог приехать сам, вызывал ее к себе в Кронштадт. С сыновней нежностью он всегда целовал ее руку на ночь, в сыновнем неутолимом горе проводил мать в последний путь, похоронив на городском кладбище Кронштадта.

Отношения с родителями Георгия Гапона вызывают к ним сострадание.

В своих мемуарах он говорит, что в детстве любил отца и мать, но тут же признается, что «восставал против деспотизма своей матери», «нарочно бросался в реку, чтобы не идти с ней в церковь», бывал «пойман в пятницу за поедание хлеба с молоком». О матери своей он впоследствии писал как о «запутавшейся в текстах религиозного формализма», а в конце жизни признавался, что даже не знает, как и где она поживает. И отец Гапона, «не способный убить даже муху», якобы имел хорошее влияние на сына, но непонятно, какое именно, если в зрелом возрасте священник признавал, что необходимо «с оружием в руках сбросить самодержавие... не останавливаясь перед жертвами».

Родители отправили Георгия Гапона в Полтавское Духовное училище, где по результатам вступительных экзаменов его приняли сразу во второй класс. В училище один из педагогов Иван Михайлович Трегубов давал ему почитать некоторые из запрещенных тогда сочинений Л. Н. Толстого, которые, как признает сам Гапон, «оказали громадное влияние на мое мышление... Я пользовался каждым случаем, чтобы высказывать эти новые для меня идеи, в особенности у себя в деревне во время праздничных вакаций»²¹.

Желанием поделиться с односельчанами «новыми идеями» или же самоутверждением и самолюбованием была продиктована эта сформировавшаяся потребность покритиковать и позлословить? Вероятнее всего — и тем и другим.

После Духовного училища Г. Гапон поступил в Полтавскую семинарию. Там произошло уже более тесное соприкосновение молодого семинариста с учением графа Л. Н. Толстого: двое из семинарских преподавателей оказались его последователями: это упомянутый выше Трегубов и Исаак Борисович Фейнерман. Гапон толстовцем не стал, но наставления подобных «учителей», вовлекавших в социальные столкновения, изранили душу не закаленного в подобных сражениях семинариста.

Как отмечает биограф Гапона Д. Сверчков, он «под влиянием толстовца Фейнермана продолжал открыто порицать лицемерие служителей Церкви. За это Гапон был лишен стипендии и стал добывать средства к жизни, давая уроки в богатых домах...»²². А вот что сам несостоявшийся пастырь пишет о своем увлечении: «Когда я поступил в семинарию, то и там, под влиянием одного толстовца — Фейнермана, я продолжал открыто порицать окружающее меня лицемерие, пока один из священников и один из наставников не донесли на меня семинарскому начальству, что я развращаю товарищей, насаждая семена ересей»²³.

Конечно, еретические увлечения предусматривали «двойную жизнь». Трегубов вспоминает об этом так: «...Я не верил уже в православие, но, тем не менее, я ходил с учениками в церковь, говел и причащался. То же самое делали и мои молодые друзья, которые тоже уже не верили в православие. Некоторые из них, не переставая в душе отрицать православие, поделались потом даже священниками для того, чтобы, под прикрытием священнического сана, успешнее разрушать православие и проповедовать усвоенный ими христианский идеал. Я уверен, что этот самый идеал и соединенный с ним иезуитский принцип были усвоены и Гапоном, и эта-то смесь божеского с дьявольским и погубила его»²⁴.

Увлечение толстовством оставило след в развитии мировоззрения Гапона, оно подготавливало его к будущему разрыву с Православной Церковью, которую Л. Толстой обвинял в лицемерии. Именно в это время Гапон, как он сам пишет, «все яснее видел противоречие между евангельским учением и обрядностями и догматами Церкви»²⁵.

Учение графа Л. Толстого было известно и отцу Иоанну Кронштадтскому. Очевидно, что оно оставило след и в его душе, но не сочувственный, как у Гапона, а ожоговый. Всероссийский батюшка не побоялся, защищая святую Русскую Православную Церковь, растлеваемый русский народ, открыто опровергнуть заблуждения всемирно известного писателя, причем здесь он был как никогда строг и непреклонен: «Господи, сколько (о ужас) ругается над Тобой и Церковью Твоею, над учением Твоим, над таинствами и богослужением Твоим толстовщина и вся одурманившаяся так называемая интеллигенция».

Святой Иоанн пророчески заметил: «Горе Льву Толстому, не верующему в Господа и умирающему во грехе неверия и богохульства. И смерть Толстого будет ужасом для всего мира».

Небезосновательно граф Толстой Лениным был назван «зеркалом русской революции», поскольку его религиозное учение способствовало подрыву авторитета Православной Церкви в российском обществе и подготавливало почву для построения богоборческого режима. Поэтому в духовно-нравственной эволюции Гапона увлечение толстовством является далеко не случайным эпизодом. Как известно, после Кровавого воскресенья Гапон так сформулировал свои новые взгляды, возможно, навязанные западной философией: «Бога больше нет!», и очевидно, что к этой мысли он пришел не сразу, а в результате своего духовного падения, окончившегося гибелью.

Современный выдающийся философ А. С. Панарин отмечает, что в XX в. тоталитарное зло выступает в превращенной форме искушения: «Метафизика зла здесь на порядок усложняется, ибо зло теряет свою природную изначальность в качестве особой никчемной субстанции и становится результатом инверсии. Самое неистовое и разрушительное зло — это бывшее добро — падший ангел, становящийся демоном. Мировые трагедии тоталитаризма не обходятся без змия-искусителя, предпочитающего играть не на худших, а на лучших чувствах. Заполучать худших — не большая заслуга “профессионала” зла. Настоящий азарт мефистофельской игры состоит в том, чтобы совратить лучших. Худшие по природе никогда не будут так неистовы, так вдохновенны и талантливы в злобе, как лучшие, совращенные духом максимализма»²⁶.

Поэтому, наверное, так охотно, бахвалясь, что идут на смерть во имя своих идей, примкнули к радикальным партиям и взялись за террор молодые люди, юноши и девушки 20–25 лет. Немало ушло в революцию и семинаристов. С 1860-х гг. слово «семинарист» приобрело смысл революционера-разночинца. Достоевский под впечатлением деятельности Добролюбова и особенно Чернышевского, который заявлял «я — семинарист», записал в своем дневнике: «Я обнаружу врага России — это семинарист». Действительно, некоторые молодые воспитанники Духовных школ открыто заявляли, что Бога нет, и Царство Божие им придется устанавливать на земле без Бога. И как народу было не поверить им, ближе других знавшим о духовном мире. Эта примета времени была следствием навязанного извне столкновения «православно-лютеранского исповедания» со святоотеческим, происходившего во многих академиях и семинариях, особенно столичных. Именно в Духовных школах тайно действовали и укоренялись пропагандистские силы, призывавшие изменить православные убеждения на революционные, что являлось следствием попыток приспособления Православия к духу европейского гуманизма — «по стихиям мира, а не по Христу» (Кол. 2:8). Некоторые учащиеся пропаганде поддавались.

Очевидны выводы, которые можно сделать на первом этапе сравнительного анализа жизни двух современников — святого Иоанна Кронштадтского и Георгия Гапона. Эти выводы подтвердятся и дальнейшим ходом сопоставления мировоззрений и поступков двух исторических деятелей. А состоят они в том, что личность формируется в первую очередь в процессе отношения с другими себе подобными личностями. В служении на поприще любви и благодати формировалась личность Иоанна Кронштадтского. Личность Георгия Гапона, человека, бесспорно, незаурядного, ищущего, разрушалась самоуверенным пренебрежением государственными законами и осуждением священных основ жизни. Закономерным следствием стала ее нравственная и физическая гибель.

В 1893 г. Гапон окончил семинарию и собирался поступать в Томский университет на медицинский факультет. Однако этот путь для Гапона оказался закрыт. Из документов, хранившихся в Синодальном архиве, стало известно, что причиной получения Гапоном диплома второй степени, помешавшей ему поступить в университет, была грубая выходка по отношению к преподавателю Догматического богословия В. П. Щеглову. «Для меня это было равносильно гибели всей моей карьеры и всего, что привлекало меня в жизни, — вспоминает Гапон. — Некоторое время я жил уроками и занимался статистикой в земстве... Теперь я увидел бедноту в цифрах и данных, собранных с больших площадей... и это еще более укрепило во мне желание посвятить свою жизнь служению рабочему классу и, первым делом, крестьянам»²⁷.

Очевидно, что уже на первом этапе пастырского служения Гапон утратил уважение к большинству православных священнослужителей, архиереев, да и к самой Православной Церкви, а естественным и последовательным изменением его личности стало отвержение Самого Бога. Это произошло через десять лет после принятия сана священника, якобы «ради верных Христу».

Гапон не хотел быть священником, а мечтал стать врачом. Когда он подрабатывал уроками, то познакомился с дочерью полтавского купца. «Я часто разговаривал с нею, и, когда она узнала о моих планах на будущее, она высказала свое мнение, что положение священника далеко лучше положения доктора для осуществления тех целей, которые были мне дороги... Когда я возразил ей, что мои принципы противоречат (выделено мной. — Авт. ст.)учению Православной Церкви, она ответила, что этого мало, так как главное дело — быть верным не Православной Церкви, а Христу, Который есть идеал служения человечеству... Это убедило меня, и я решил сделаться священником»²⁸. Налицо толстовское противопоставление Христа и Его Церкви, которая является мистическим Телом Христа, а Христос — ее Главою.

В 1894 г. Гапон женится и через два года принимает сан священника. Добрый, снисходительный епископ Иларион²⁹ определил его на хорошее, доходное место при кладбищенской церкви в Полтаве. Там молодой проповедник учредил братство для бедных и развернул активную социальную деятельность. Народ его полюбил. Часть духовенства осуждала неординарного коллегу, но архиерей продолжал относиться доброжелательно и покровительствовал ему.

Вспоминая свой полтавский период жизни, Гапон напишет: «Женат я был четыре года, а священником был два года. У нас было двое детей — девочка и мальчик. После рождения мальчика жена моя серьезно заболела... И она умерла на моих руках... мне казалось, что все светлое отлетело из моей священнической жизни... Я был так удручен, что стал опасаться за свои мозги»³⁰.

В 1898 г. Гапон покинул ставшую ему постылой Полтаву и на следующий год по ходатайству епископа Илариона и при содействии обер-прокурора К. П. Победоносцева поступил в Санкт-Петербургскую Духовную академию.

 

II. Духовная лествица Иоанна Кронштадтского

Иван Сергиев по окончании Архангельской Духовной семинарии был принят в Санкт-Петербургскую Духовную академию в 1851 г. на казенный счет. Следует отметить, что ректором академии был епископ Макарий (Булгаков), будущий митрополит Московский, известный своими фундаментальными богословскими и церковно-историческими трудами и строгостью, которая являлась неотъемлемой частью всего учебного процесса в академии, и особенно дисциплины. Владыка Макарий, будучи ректором академии с 1850 по 1857 г., очень внимательно относился ко всем сторонам академической жизни, но больше всего к воспитательной, поскольку до этого, с 1844 по 1850 г., являлся инспектором столичной же академии. Примечательно, что уже через месяц после своего назначения на пост ректора Владыка Макарий предложил усилить инспекторский надзор за студентами даже в учебное время: «Было, что для постоянного наблюдения за воспитанниками полезно было бы, если бы они находились под надзором инспектора и его помощников не только в жилых комнатах во время свободное от классических занятий, но в самых классах при слушании наставнических лекций, которые продолжаются шесть часов ежедневно»³¹.

«Нынешней свободы в академических стенах тогда не было и в зародыше. За студенческим поведением строго следили даже в классах во время профессорских лекций. Инспектор и помощники его, согласно “представлению” “Внутреннего академического правления” (от 6 февраля 1851 г., № 43) на имя С.-Петербургского митрополита Никанора (8 февраля подписавшего: “согласен”), обязаны были и в аудиториях наблюдать за студентами, как последние вели себя в присутствии профессоров. Нарушения академических правил поведения карались внушительно и непопустительно. Когда, напр., инспектор архим. Иоанн сообщил (1 сентября 1854 г.) о студенте Викторе Никольском, что последний был им замечен “в беспорядочном препровождении времени, соединенном с нетрезвостью”, то академическое правление распорядилось посадить взрослого человека просто-напросто “в карцер на два дня” и об его проступке вписать “в книгу поведения”... Времена были “серьезные”»³².

Впоследствии отец Иоанн, сравнивая начало XX в. со своими временами обучения в Духовных школах, писал: «...теперь в семинариях преподавание наук совсем другое, да и все пошло не так»³³.

Вероятно, это «не так», это послабление порядка, академических правил обучения, произошедшие в поздние времена, когда семинаристом был Г. Гапон, тоже поспособствовало изменению личности будущего священника, не проявлявшего должного почтения не только к образовательному процессу, но и к самим преподавателям.

Отец Иоанн Кронштадтский всегда с неизменным уважением отзывался о духовном образовании. Так, в проповеди в день памяти своего небесного покровителя преподобного Иоанна Рыльского он подчеркнул: «При слабых физических силах прошел я три образовательные и воспитательные школы: низшую, среднюю и высшую, постепенно образуя и развивая три душевные силы: разум, сердце и волю как образ тричастной, созданной по образу Святой Живоначальной Троицы, души»³⁴.

Сразу бросается в глаза разница в оценке духовного образования, которую давали отец Иоанн Кронштадтский и отец Георгий Гапон.

«Высшая духовная школа, коей присвоено название Духовной академии, имела на меня особое благоприятное влияние, — писал отец Иоанн. — Богословские, философские, исторические и разные другие науки, широко и глубоко преподаваемые, уяснили и расширили мое миросозерцание, и я, Божиею благодатию, стал входить в глубину богословского созерцания, познавая более и более глубину благости Божией, создавшей все премудро, прекрасно, благотворно, подчинившей все создания твердым, жизненным гармоническим законам; особенно пленил мой ум и сердце премудрый, дивный план спасения погибающего рода человеческого чрез Божественного Агнца Божия Иисуса Христа, вземлющего грехи мира (Ин. 1:29); во мне развилось и окрепло религиозное чувство, которое было во мне вселенó еще благочестивыми родителями. Прочитав Библию с Евангелием и многие творения Златоуста и других древних Отцов, также и русского златоустого Филарета Московского и других церковных витий, я почувствовал особенное влечение к званию священника и стал молить Господа, чтобы Он сподобил меня благодати священства и пастырства словесных овец Его. Размышляя о чудном, любвеобильном домостроительстве Божием в спасении рода человеческого, я проливал обильные и горячие слезы, сгорая желанием содействовать спасению погибающего человечества. И Господь исполнил мое желание. Вскоре по окончании высшей школы я возведен был на высоту священнического сана»³⁵.

Учебу Иван Сергиев совмещал с работой: за гроши переписывал в канцелярии по ночам бумаги. После смерти отца он остался единственным кормильцем в семье. Скудное жалование Иван пересылал матери. Но первый заработок за переписку сочинений старшего товарища он употребил на покупку толкования святителя Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея и радовался этой покупке как сокровищу из сокровищ³⁶.

В связи с тем, что творения святителя Иоанна Златоуста окажут большое влияние на о. Иоанна Сергиева, о чем будет сказано ниже, можно обратить внимание на следующий факт. Данная покупка была совсем не случайной. Дело в том, что именно в 1840–1850 гг. Санкт-Петербургская Духовная академия переводила в систематическом порядке творения святителя Иоанна Златоуста, тогда как остальные три академии поделили между собой творения других Святых Отцов и учителей Церкви. Впоследствии, в 1895–1906 гг. столичная академия издаст уже полное собрание творений святителя Иоанна Златоуста в 12 томах. И в 1907 г., когда весь христианский мир отмечал 1500-летие со дня кончины святителя, Иоанн преподнесет свое издание Императору Николаю II, за что тот через правящего митрополита ответит: «Академию благодарить»³⁷. Примечательно, что второе издание выходило как раз в период обучения в академии священника Георгия Гапона, но на него труды святителя Иоанна, если он вообще их читал, не оказали никакого влияния.

Уединенное помещение канцелярии, закрытое для других, дало серьезному студенту Ивану Сергиеву еще бóльшую возможность заниматься своим образованием и в особенности чтением трудов Святых Отцов. В студенческие годы он отличался в учебе особым прилежанием. Кроме добросовестного изучения обязательных предметов Иван читал и великих богословов, особенно любил творения святого Иоанна Златоуста. Иногда, сидя за чтением его поучений, он вдруг начинал хлопать в ладоши святому Златоусту, до такой степени восхищала его красота и глубина ораторства Вселенского учителя. Такое творческое проникновение в труды Великого святителя, вероятно, определяется не только художественной и духоносной их гениальностью, но особым талантом восприимчивости души неравнодушного читателя этих трудов — будущего отца Иоанна Кронштадтского, который от уважения и благоговения к людям, его окружавшим и послужившим ему, постоянно возрастал в благоговении к Самому Творцу и Спасителю мира.

В связи с этим хочется повторить, что, согласно святоотеческому учению и на примере служения самого Иоанна Кронштадтского, — личность формируется в правильном направлении, если в ближнем мы видим образ Божий, и общение с подобными нам людьми должно научать нас верному отношению к Богу.

Иван Сергиев в разрядных списках занимал по возрастанию места под номерами: 18, 25, 26, 29, 33, 35, 36... (из 39-ти)... Академический курс он окончил под № 35 (из 39-ти)³⁸. В аттестате было отмечено, что Иван Сергиев «в августе 1851-го года поступив из Архангельской Духовной семинарии в Санкт-Петербургскую Духовную академию, обучался в ней, при способностях хороших, прилежании и поведении очень хороших...»³⁹.

Такой авторитетный исследователь жизни и трудов святого праведного Иоанна Кронштадтского, как митрополит Вениамин полагает, что «с товарищами, по-видимому, у него не было каких-либо особо близких отношений и дружбы, а тем более веселых товарищеских пирушек. Подобно древнему святому Василию Великому, и он пользовался уважением и даже боязнью со стороны студентов: не до веселья и не до празднословия было ему. Учение, канцелярия и самообразование отнимали у него все время и внимание»⁴⁰.

Однако воспоминания самого отца Иоанна вносят некоторые коррективы в эту характеристику, словно иллюстрируя известную мысль В. Лосского о том, что любовь предполагает свободу, то есть возможность выбора бунта или отказа от него. Запись в дневнике от 15 ноября 1906 г. позволяет увидеть отца Иоанна обыкновенным живым студентом:

«Вспомнил я свою Санкт-Петербургскую академию и жизнь мою в стенах ее, которая была не безгрешна, хотя я был весьма благочестивым студентом, преданным Богу всем сердцем.

Грехи мои состояли в том, что иногда в великие праздники я выпивал вина, и только один Бог хранил меня от беды, что я не попадался начальству академии и не был выгнан из нее, как был выгнан студент Метельников (Вас. Иванович из Нижегородской семинарии), напившийся до бесчувствия и отморозивший себе руки за стенами академии. (Ворота были заперты на ночь, и он не мог попасть в академию.) Благодарю Господа за милость и сокрытие моих грешных поступков. А то еще был случай: в один двунадесятый праздник было приказано мне за всенощной стоять и держать митру архимандриту Кириллу, экстраординарному профессору и помощнику инспектора академии, а я <митру> не снял, и потом, когда товарищи заметили, зачем я это сделал, ответил: “Сам снимет”. Как мне сошла эта грубость, не знаю, но только архимандрит, видимо, обиделся на меня и по адресу моему на лекции в аудитории говорил очень сильные нотации, не упоминая меня. Он читал Нравственное богословие и был родственник ректора академии епископа Макария Винницкого. Чту почтенную память вашу, мои бывшие начальники и наставники (Владыка Макарий, инспектор Иоанн (Соколов), лектор Богословия и профессор архимандрит Кирилл), что вы снизошли ко мне и не наказали меня соответственно вине моей и дали мне возможность окончить счастливо и получить академическую степень кандидата богословия и сан священника»⁴¹.

Вместе с Иваном Сергиевым на этом курсе обучался А. И. Предтеченский, будущий блестящий и талантливый профессор академии и первый редактор академического журнала «Церковный Вестник», окончивший курс под 2-м номером.

В академии у Ивана Сергиева появилось сначала желание взять на себя подвиг миссионерства в монашеском чине среди аборигенов Сибири и Северной Америки. Подтверждением этого является тот факт, что «студент Сергиев в числе семи состоял еще слушателем на (не обязательном) “миссионерском” отделении (или “классе”)»⁴².

В 1855 г. отец Иоанн окончил Духовную академию со степенью кандидата богословия, представив работу «О Кресте Христовом в обличении мнимых старообрядцев». Однако, пожив в столице четыре года и осмотревшись, он решил, что полезнее будет заняться пастырско-духовной работой. «Размышляя однажды о предстоящем служении Церкви Христовой во время уединенной прогулки по академическому саду, он, вернувшись домой, заснул и во сне увидел себя священником, служащим в Кронштадтском Андреевском соборе, в котором в действительности он никогда еще не был»⁴³.

В этом же 1855 г. ключарь Кронштадтского Свято-Андреевского собора протоиерей Константин Несвицкий овдовел и по болезни ушел на покой. На его место 12 декабря того же года был назначен священник Иоанн Ильич Сергиев, женившийся на дочери своего предшественника Елизавете Константиновне⁴⁴, с которой они ранее познакомились на академическом вечере. Диаконскую хиротонию 10 декабря (по ст. стилю) совершил ректор академии, епископ Винницкий Макарий (Булгаков), а через два дня, 12 декабря была хиротония во пресвитера, которую совершил Христофор, епископ Ревельский, викарий Санкт-Петербургского митрополита.

 

III. Карьерные ступени Георгия Гапона

Священнику Георгию Гапону поступить в Санкт-Петербургскую Духовную академию было непросто из-за плохих семинарских документов. Не особо помогло и хорошее рекомендательное письмо епископа Илариона. Но его выручила дерзкая настойчивость в сочетании с вкрадчивостью и удивительной способностью находить в разговоре неожиданные, но точные ходы. Практически получив отказ при аудиенции у обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева, соискатель понял, что все его надежды рушатся, и это вызвало в нем негодование и протест: «“Но, Ваше превосходительство, — крикнул я, — вы должны меня выслушать, это для меня вопрос жизни. Единственное, что мне теперь остается — это затеряться в науке, чтобы научиться помогать народу, я не могу примириться с отказом”. Очевидно, в моем голосе было что-то, что остановило его. Он повернулся ко мне, с удивлением слушая меня, и, пристально глядя мне в глаза, вдруг сделался милостив ко мне. — “Да, епископ Иларион говорил мне о вас; хорошо, идите к отцу Смирнову на дом — он живет теперь в Царском Селе — и скажите ему от меня, что он должен прислать благоприятный доклад в Святейший Синод”»⁴⁵.

В итоге получилось так, что Победоносцев — имперский охранитель и воспитатель Царя — четверть века положивший на то, чтобы остановить, предотвратить, задержать революцию, сам способствовал переселению в столицу человека, которому суждено было нажать спусковой крючок⁴⁶. Кстати, Гапон одновременно воспользовался помощью своей покровительницы — богатой полтавской дамы, владевшей домом на Адмиралтейской набережной в Петербурге, где он и поселился. Все современники отмечали обаятельность отца Георгия Гапона и его умение устраиваться. Следует подчеркнуть, что поступление в Санкт-Петербургскую Духовную академию для священника Георгия Гапона было единственной возможностью перебраться из провинции в столицу.

Великий пастырь Иоанн Кронштадтский не кричал, как Гапон, о необоримом желании овладеть наукой, чтобы «помогать народу». Он владел ею в совершенстве с юных лет, с тех лет, когда на всю жизнь взял за образец слово Божие и подвиг Христов.

Непримиримый Гапон очень быстро остыл к духовной науке, если вообще когда-нибудь у него был искренний к ней интерес. «Я думал, — пишет несостоявшийся богослов, оправдывая свое небрежное отношение к учебе, — что в этом святилище науки, тем или другим путем, я приобрету то, что поможет мне служить правде и народу, но надежды мои совсем не оправдались... Только профессор истории Церкви Болотов составлял исключение. Это был серьезный и очень умный человек; остальные вовсе не соответствовали своему назначению»⁴⁷. Действительно, профессор по кафедре истории Древней Церкви Василий Васильевич Болотов (31 декабря 1853 (12 января 1854) — 1900) являлся самым выдающимся профессором Санкт-Петербургской Духовной академии синодального периода⁴⁸.

Однако приведенное критическое отношение Гапона к профессорско-преподавательской корпорации столичной высшей богословской школы совершенно не соответствует действительности, поскольку в те времена в Санкт-Петербургской Духовной академии преподавали и другие известные не только в России, но и за ее пределами профессора. Особого внимания заслуживает научно-исследовательская и педагогическая деятельность таких профессоров, как Николай Никанорович Глубоковский⁴⁹ — по кафедре Нового Завета, «ипат византологов» Иван Егорович Троицкий⁵⁰ — по кафедре истории гражданской истории, Николай Васильевич Покровский⁵¹ — по кафедре литургики и церковной археологии, Александр Александрович Бронзов⁵² — по кафедре нравственного богословия, Александр Павлович Лопухин⁵³ и Николай Афанасьевич Скабаланович⁵⁴ — по кафедрам всеобщей и новой гражданской истории, Иван Саввич Пальмов⁵⁵ — по кафедре истории славянских церквей. И это далеко не полный перечень выдающихся ученых, успешно подвизавшихся в столичной академии на рубеже веков.

Ректором академии после епископа Бориса (Плотникова) с 1901 г. стал епископ Сергий (Страгородский), будущий Патриарх Московский и всея Руси, который уже в то время зарекомендовал себя весьма неординарной личностью, выдающимся богословом и иерархом.

Достаточно упомянуть, что именно в период своего ректорства епископ Сергий был председателем Религиозно-философских собраний в Санкт-Петербурге, которые стали «“встречей” русской богоискательной интеллигенции и Православной Церкви, своеобразным ответом на возросший интерес части интеллигенции к религиозно-философским вопросам»⁵⁶. Эти собрания были очень популярны и вызвали большой интерес в обществе⁵⁷. «И когда правительство в 1903 г. запретило Религиозно-философские собрания в Петербурге, это запрещение, как ни странно, усилило традиционную заинтересованность интеллигенции в дискуссиях по вопросам общерусской важности»⁵⁸. Эти собрания посещал и отец Георгий Гапон.

Что же касается деятельности студентов помимо учебы, то при академии действовали Общество студентов-проповедников (с 1887 г. под патронатом «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви») и Студенческое Психологическое общество (с 1900 г.). Посильно продвигались студенты под руководством наставников в деле распространения религиозно-нравственного просвещения. Немногие из них пошли на революционные баррикады в 1905 г. и кричали о бедственном положении Церкви, а большинство скромно и молитвенно исполняли свое предназначение.

Профессор Н. Н. Глубоковский так вспоминал об этих временах: «Студенты ограничивались своими специальными академическими кружками (пастырским, проповедническим) и вели скромную работу, видимо, столь благовидную и памятную, что уже при большевиках, когда разрушались чтимые часовни и осквернялись чудотворные иконы, один из них, потом митрополит Петроградский Вениамин [(Казанский), мученически убиенный в 1922 г.], получил дорогую митру и всегда при обозрении приходов был провожаем целыми толпами народа с пением и горящими свечами, пока ему не запретили угрожающе даже переезд за Неву на Охту...»⁵⁹.

Таким образом, Санкт-Петербургская Духовная академия в конце XIX — начале XX вв. переживала свой небывалый расцвет не только в научной, но и в общественной деятельности, который в силу малой духовной чуткости и потери интереса к богословию (если вообще этот интерес был) не увидел или не захотел увидеть отец Г. Гапон.

О пребывании Гапона в Петербургской Духовной академии (1898–1903) сохранились воспоминания священника М. С. Попова, на основании которых И. А. Бухбиндером написана статья «Из жизни Г. Гапона». Попов близко знал Гапона, они вместе учились в академии и одновременно служили в детском приюте. Что же касается обучения и поведения Гапона в академии, то есть свидетельства, что «Гапона студенты сразу невзлюбили. Он отличался большой практичностью, неприятно бросавшейся в глаза. Так, например, в общежитии студенты жили по 10–15 человек в одной комнате. Гапон каждый раз так устраивался, что занимал самостоятельно комнату. Однажды для этого он выселил служителя канцелярии, сообщив начальству академии о том, что тот не имеет права жить в академии. В другой раз он заявил, что болен, и поселился в отдельной комнате в больнице. Он занимал ее долгое время, и врачу — заведующему больницей — пришлось вести с Гапоном долгую борьбу. Лекции Гапон посещал очень редко»⁶⁰.

Да и сам о. Георгий Гапон, вспоминая об этом времени, оправдываясь, признается, что: «постепенно я потерял всякий интерес к лекциям и понял, что никаких серьезных познаний от профессоров я не получу»⁶¹. Очевидно, что интересы и устремления Гапона были уже совсем другими.

На радость Гапона, викарный епископ Вениамин приглашает его участвовать в миссии для рабочих, созданной при церкви на Боровой улице. Работа в миссии дала ему возможность определиться со своим мировоззрением в области социального служения. «На собрании миссионеров, где обсуждался дальнейший ход работы, я высказал свое мнение, что для укрепления работы миссии необходимо сорганизовать рабочих для взаимной поддержки и кооперации, чтобы они могли улучшить экономический быт своей жизни, что я и считал необходимой предварительной стадией для их нравственного и религиозного воспитания»⁶².

Таким образом, отец Георгий Гапон приходит к выводам, диаметрально противоположным тем, которые сделал в свое время отец Иоанн Кронштадтский. Гапон принимает примат внешнего делания над духовным и необходимость вначале накормить рабочего, а затем уже требовать от него духовной жизни. Соблазном социализма, материалистической идеологией проникся священнослужитель. Это ли не трагедия личности, призванной владеть своей природой и природой мира, но вместо этого подчиняющей себя и ближних требованиям природы и ставящей свою нравственность в прямую зависимость от материальных нужд? Вскоре Гапон оставляет миссионерство ввиду невозможности распространения своего мировоззрения.

Гапон жалуется на ухудшение здоровья, и администрация Духовной академии, о которой он неоднократно отзывался так пренебрежительно, отправляет своего студента в Крым на поправку. Там молодой священник был любезно приглашен епископом Таврическим Николаем провести время лечения в Георгиевском монастыре, где неудавшемуся миссионеру был оказан почет и уважение. Однако вместо чувства благодарности поправившийся священник Гапон потом напишет в своей биографии: «Всюду заброшенные богатства и праздная, даже непорядочная жизнь. С каждым днем я убеждался, что все эти тысячи монастырей только питомники порока и рассадники народного суеверия»⁶³.

Хорошее впечатление на Гапона произвели только художник Василий Верещагин, писатель Янчин, дворянин Михайлов, искренне советовавшие пастырю душ человеческих навсегда снять рясу, чтобы стать более свободным в грядущем служении народу⁶⁴.

Очевидно, что этот кризис личности Гапона, выразившийся в переоценке исконных ценностей, стал закономерным результатом начавшегося с юности духовного разрушения. Гапон был отравлен классовой ненавистью, соблазнен идеями толстовцев. Это под влиянием толстовцев (вирус, который вызывает уродливую мутацию даже в здоровом организме, если нет иммунитета) Гапон начал отходить от истинного Православия.

И именно в это время начинает нарастать в нем стремление как-то проявить себя, свое «я». Истероидные черты личности (холерик по темпераменту), очевидно присущие Гапону, провоцировали в нем тщеславие, гордыню, демонстративно показное поведение.

 

IV. В рабочих кварталах: священник-монархист и священник-революционер

Вернувшись в Петербург, священник Гапон продолжил свою проповедь в рабочей среде. Позже товарищем обер-прокурора Святейшего Синода Владимиром Карловичем Саблером он был привлечен к постоянной миссионерской деятельности в рабочих районах. Замечательно, что сначала Победоносцев, потом Саблер — верные служители монархии, не предвидя последствий, оказались покровителями будущего борца с самодержавием. Надо сказать, что государство задолго до Гапона озаботилось религиозно-нравственным просвещением рабочих, проводимым под патронатом Церкви. По предложению Саблера Гапон стал проводить нравственные беседы в церкви Всех Скорбящих Радость в Галерной гавани. В этой западной приморской части города, страдавшей от наводнений, находились судоверфи и множество других промышленных предприятий. Беседы организовывало Общество религиозно-нравственного просвещения, возглавляемое протоиереем Философом Орнатским, будущим священномучеником (убит в 1918 г. во время «красного террора»). Конечно, такой представительский уровень льстил самолюбию Гапона. Он был очень увлечен своей деятельностью, понимая, что его сан во многом помогает проповеднику проявить себя в массах. На проповеди Гапона собиралось (по его сведениям) до 2 тыс. человек. Беседы страстного молодого священника приходил послушать даже отец инспектор Сергий (Страгородский), будущий борец с обновленчеством и Патриарх в советской России. Однако Гапон быстро терял интерес только к дидактическим нравоучениям. Его темперамент требовал организационной работы, ему хотелось руководить массами.

Георгий Гапон становится своим человеком в рабочих кварталах, там его знают и любят. Эффектная, красивая внешность, незаурядный ораторский талант, умение производить впечатление на духовных и светских начальников обеспечили ему популярность среди прихожан и сравнительно неплохие места службы. «Меня стали приглашать в салоны титулованных особ, близких к придворным сферам, где я вскоре совсем освоился. В это время я познакомился с различными представителями придворной знати... В обществе этом была женщина, которую я глубоко уважал. Это была Елизавета Нарышкина, старшая гофмейстерина при императрице, дама высшего аристократического круга, весьма любимая царем и императорской фамилией. Женщина добрая и умная, она была основательницей многочисленных благотворительных учреждений, вполне удовлетворявших своему назначению»⁶⁵.

Когда еще Гапон учился на втором курсе академии, ему предложили место главного священника во втором приюте Синего Креста — отделении Общества попечения о бедных и больных детях. Вторым священником в приютской церкви был однокашник Гапона священник М. Попов, по воспоминаниям которого мы можем составить себе представление о не совсем обычном «демократичном» поведении Гапона на этих должностях. С детьми Гапон охотно играл в лапту, в церкви организовал вокальное трио, к бедным прихожанам ходил пить чай со своим чаем и сахаром, отдал бедному сапоги, а сам ходил в каких-то женских туфлях. Неудивительно, что паства столь необычного батюшки быстро увеличивалась. «Видя успех его проповедей, начальство души в нем не чаяло, он всех словно околдовал, ему приносили корзины фруктов и вин, — сообщает М. Попов, — в приюте не полагалось квартиры для духовенства, но для Гапона сделали исключение»⁶⁶. Биограф Гапона В. Шубинский приходит к выводу, что «отец Георгий не был оратором в обычном смысле слова. Скорее, он обладал талантом режиссера. Важны были не слова, которые он говорит, а особые приемы, безошибочно воздействовавшие именно на этих, в этот час, в этом месте собравшихся людей...Сам Гапон тоже любил их — не только девочек, но и того бедняка, которому жертвовал сапоги, и того, с кем пил чай, и всю свою паству...На лицемерии далеко не уедешь, даже в соединении с талантом. Он любил, и его любили».⁶⁷

Св. Иоанн много раньше о. Георгия Гапона пошел в народ, он проводил благотворительную работу со своею паствой не на словах, а на деле и имел в столице не меньшую популярность. Следует отметить, что о. Иоанн начинал свою социальную деятельность в середине XIX в. в гораздо худших условиях, чем Гапон в начале XX в., когда Россия находилась на пике экономического развития. Отец Иоанн служил в Кронштадте, который был в его время местом административной ссылки мелких преступников (воришек, пьяниц, бродяг и т. д.): «Кронштадт переполнен неимущим людом. Подвалы и чердаки, наполненные бедняками, представляют явление, не поддающееся описанию, но в них ютятся дети, иногда круглые сироты. И в этих-то смрадных трущобах зачинается их первый детский нравственный рассвет, а порок во всей наготе и дикости является главным, если не единственным их воспитателем»⁶⁸. И о. Иоанн пошел с действительной, а не с пропагандистской помощью к этим падшим, несчастным, отринутым людям. Он стал посещать их убогие жилища, беседовал с бедняками, утешал, ухаживал за больными, оказывал им материальную поддержку, зачастую раздавая им все свои деньги, так что епархиальное начальство принуждено было выдавать жалование его супруге. Вначале окружающие не понимали подвига св. Иоанна, смеялись над ним, даже преследовали, но он все превозмог своим подвигом веры и любви⁶⁹. Его непоколебимым убеждением была уверенность, что «нужно любить всякого человека и в грехе, и в позоре его». «Не смешивай человека — это образ Божий — со злом, которое в нем, потому что зло есть только болезнь, мечта бесовская, но существо его — образ Божий — все-таки в нем остается»⁷⁰. Постепенно кронштадтцы прониклись уважением к благотворительной деятельности о. Иоанна и стали откликаться на его призывы соучаствовать в ней. Так, в 1872 г. значительный отклик вызвало опубликованное в «Кронштадтском вестнике» обращение батюшки Иоанна «ко всем жителям, имеющим какое-либо состояние»: «Братья мои, кого интересует благо человечества, пусть соберутся и сплотятся в дружное общество, и будем посвящать свои досуги и собирать нравственные и материальные силы сограждан на приискание дома трудящихся и на снабжение его потребными вещами, также и на устройство ремесленного училища». В результате инициативы о. Иоанна и содействия кронштадтцев в 1874 г. было создано при Андреевском соборе приходское попечительство для помощи бедным. С большими трудами создавался первый в России «Дом трудолюбия», который был открыт 12 декабря 1882 года. В нем о. Иоанн устроил рабочие мастерские, где в течение года работало 25 000 человек, женские мастерские, вечерние курсы ручного труда, школу на 300 детей, детский сад, сиротский приют, загородный дом для детей, бесплатное призрение для бедных женщин, народную столовую с небольшой платой и благотворительными обедами, бесплатную лечебницу, воскресную школу⁷¹.

В 1888 г. благодаря заботам о. Иоанна был выстроен ночлежный дом, а в 1891 г. — странноприимный. Ежедневно перед домом о. Иоанна собирались до тысячи нищих, которым он раздавал деньги, достаточные для того, чтобы купить 4 килограмма хлеба на каждого. Социальная работа о. Иоанна доказывает несостоятельность мнения тех, кто считает, что Церковь должна заниматься только духовной работой и не заботиться о материальных нуждах своих чад. Как и его современники — радетели народного просвещения К. П. Победоносцев и С. А. Рачинский, св. Иоанн Кронштадтский придавал огромное духовное и социальное значение христианскому образованию и воспитанию, особенно детей. Он писал: «При образовании чрезвычайно вредно развивать только рассудок и ум, оставляя без внимания сердце, — на сердце больше всего нужно обращать внимание; сердце — жизнь, но жизнь, испорченная грехом; нужно очистить этот источник жизни, зажечь в нем чистый пламень жизни так, чтобы он горел и не угасал и давал направление всем мыслям, желаниям и стремлениям человека, всей его жизни. Общество растленно именно от недостатка воспитания христианского». С 1857 г. св. Иоанн преподавал Закон Божий в городском училище, затем с 1862 г. также и в классической гимназии Кронштадта. У него не было неспособных учеников, все любили его и ждали. Любовью и вниманием к детям он добивался того, чего нельзя было достичь угрозами и наказаниями.

Впоследствии уже при Доме трудолюбия была устроена продуманная и дифференцированная система образования как для взрослых, так и для детей из малоимущих и нуждающихся семей. В 1890 г. были открыты воскресная школа для взрослых, в которой обучалось более 250 человек в год в возрасте от 14 до 45 лет, бесплатная начальная школа для детей, которую посещали более 250 человек в год, 2 бесплатных начальных училища — для мальчиков (на 200 человек в год) и девочек (на 150 человек). Причем обучение в последних велось по программе Министерства народного просвещения и было рассчитано на 3 года⁷².

Св. Иоанн Кронштадтский своей жизнью показал, что возможен путь спасения, что источник спасения — Церковь Христова, единое тело, которого Глава Сам Иисус Христос, а душа — Святой Дух. Для Гапона это понимание было недоступно, главная его идея была противоположна Нагорной проповеди, где заповедано искать прежде Царствия Божия, а о земных благах сказано, что они сами тогда уже «приложатся» нам. Гапоновская установка на материальный быт, как первейшее условие духовной жизни человека, была для России не нова. Достоевский не уставал предупреждать, что идея, лежащая в существе социализма, есть дьяволово искушение — превратить камни в хлебы. По мысли митрополита Иоанна (Снычева) подлинное «новаторство» Гапона заключалось в том, что он стал оправдывать дьяволово искушение от имени Церкви. «Христианство в пределах только падшего естества» в лице Гапона, сумевшего идеалы безбожного социализма привить христианству, достигает высшей точки.

Естественно, что он стал охладевать к богослужениям, прежнего самоотвержения как не бывало. «Гапон теперь стал хорошо одеваться, купил зачем-то бурку казацкую (выделено мной. — Авт. ст.) Однако в деньгах он постоянно нуждался. У него стали частыми недоразумения из-за неплатежей по счетам. Далее, часто брал он взаймы у знакомых и не спешил возвращать. С начальством приюта у него выходили часто споры. Фруктов, вин и подарков от дам-патронесс приюта уже не появлялось»⁷³. Задумаемся, почему Гапон купил казацкую бурку? Не потому ли, что под священнической рясой стала бурлить немирная кровь казацкой вольницы?

Его деятельность быстро политизируется, и в этом он представляет резкий контраст св. Иоанну Кронштадтскому, который при всем своем всероссийском значении и огромной общественной деятельности принципиально уходил от всякой политики и, будучи членом Святейшего Синода в последний год своей жизни, уклонялся от участия в его заседаниях.

А Гапон вскоре оказался замешанным в скандале, заставившем его покинуть приют. «Вдруг матери девочек, воспитанниц этого приюта, стали усиленно брать своих детей из него... — пишет биограф Гапона, — было проведено расследование. Оказалось, что Гапон так “своеобразно” держал себя с воспитанницами старших классов, что пребывание их в этом приюте становилось положительно неудобным»⁷⁴.

Когда об этой истории узнал викарный епископ Иннокентий, он тотчас исключил Гапона из Духовной академии и запретил ему служить. Отношения Гапона с попечительским советом приюта настолько обострились, что 2 июля 1902 г. он произнес перед многочисленной паствой речь, направленную против начальства приюта. Разрыву с детским приютом способствовал тот факт, что в 1902 г. его воспитанница, старшеклассница Александра Уздалева, стала гражданской женой Гапона. Православный священник не имеет права вступать в брак повторно.

Впрочем, свое неблаговидное увольнение с прихода Гапон сумел обставить как гонение и произнес горячую, обличающую руководство проповедь. Громко хлопнув дверью, он уехал в Полтаву с Уздалевой, которая оставалась его гражданской женой до самой смерти Гапона. Но судьба опять ему дает удивительно редкий шанс. Вернувшийся митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) принял Гапона и восстановил в звании священника и студента академии⁷⁵. Гапон снова стал принимать у себя своих друзей рабочих и разговаривать с ними об их нуждах, о благе народа.

Надо сказать, что далеко не весь пролетариат бедствовал, многие рабочие, особенно высококвалифицированные, были обеспечены. Например, классный слесарь получал в среднем от 80 до 100 рублей в месяц, что в четыре-пять раз превышало зарплату земского учителя, или соответствовало зарплате офицера в чине капитана или ротмистра. Такой рабочий жил по стандартам «среднего класса», мог себе позволить снимать квартиру из нескольких комнат или купить собственный домик. Заработки некоторых специалистов — электриков, наборщиков, машинистов-железнодорожников были еще выше. Именно эти, не самые бедные рабочие, составляли ядро «революционного пролетариата». Почти все они были грамотными, начитанными, хотя времени на углубленное самообразование столичным рабочим, конечно, не хватало. Но тяга к знаниям у русских фабричных была порой даже жадной. При больших заводах обычно были школы и библиотеки. На многочисленных фотографиях того времени рабочие упитаны и хорошо одеты, на них мы видим белые рубашки, хорошие костюмы, галстуки, их жены в модных платьях.

Когда был утвержден Петербургский союз рабочих, ректор академии епископ Сергий (Страгородский) произнес речь, в которой, напомнив о коммуне первых христиан, увещал рабочих не завидовать чужому богатству, а стараться честным трудом, трезвостью и взаимной помощью улучшить условия своей жизни. Однако этот христианский совет разочаровал Гапона, так как он ожидал более радикальных призывов. На этом собрании Гапон был уже не в рясе, а в костюме, что тогда, в присутствии своего ректора, архиерея, было просто вызывающе.

Весной 1903 г. перед выпускными экзаменами в Духовной академии отец Г. Гапон наконец-то стал заниматься наукой и задумался о своей будущей жизни. Ректор, епископ Сергий, предложил ему принять монашество, но Гапон, находившийся в гражданском браке с молодой Александрой Уздалевой, понятно, категорически отказался. Свой отказ он, однако же, мотивировал в свойственной ему критической манере следующим образом: «Среди монахов, с которыми я сталкивался в академии, был только один, нравившийся мне. Это был инспектор (архимандрит Феофан Быстров), которого любили все студенты, но и он мне казался сухим и ограниченным человеком. Меня тогда тревожили религиозные сомнения, но, когда я ему о них сказал, он пришел в ужас и, заявив, что меня искушает сатана, посоветовал читать жития святых»⁷⁶.

Летом 1903 г. Гапон оканчивает Санкт-Петербургскую Духовную академию, написав кандидатскую диссертацию «Современное положение прихода в православных церквах греческой и русской». В отзыве на сочинение Г. Гапона было отмечено, что работа по объему небольшая — 70 страниц. Это лишний раз подтверждает свидетельство современников о том, что священнику Георгию Гапону было не до учебы ввиду его активной деятельности среди рабочих. Сочинение «состоит из трех отделов — изложенных в двух главах: вторая делится на два отдела. Первая часть (стр. 6–23). “О приходе в греческой церкви”. Эта часть ни в фактическом материале, ни в выводах не оригинальна: она повторяет нашу книгу “Собрание уставов Константинопольского Патриархата” (Казань, 1902). Работа Г. Гапона в этой части ограничилась простым перифразом»⁷⁷. Примечательно, что кандидатский диплом, несмотря на просьбу священника Георгия Гапона, не был вообще выдан ему на руки, так как он не сдал в фундаментальную академическую библиотеку казенные книги: «1) Гомера “Илиада”, в переводе Кречмера, ч. II-я — 1 руб. 25 коп.; 2) Кюнера “Греческая грамматика”, в переводе Носова — 1 руб. 25 коп. и 3) Носова “Греческая Хрестоматия” — 1 р. 25 к.»⁷⁸.

Любопытно обратить внимание на то, кого Гапон избрал своим научным руководителем, словно почуял родственную душу. Это был переведенный в 1902 г. из Воронежа выпускник Казанской духовной академии иеромонах Михаил (Семенов), к этому времени уже магистр богословия. Гапон стал его первым диссертантом. В 1905–1906 гг. тогда уже архимандрит Михаил станет довольно активно выступать с проповедями социалистического толка. Более того, в 1906 г. он вступил в Трудовую народно-социалистическую партию. Безусловно, такая активная общественная и публицистическая деятельность не могла не привести к серьезным последствиям. В конце 1906 г. он был уволен из академии, а в 1907 г. перешел к старообрядцам. Дело в том, что многие старообрядцы тогда активно боролись с самодержавием, а некоторые состоятельные купцы и промышленники типа Саввы Морозова финансировали революционное движение. Однако в последующие годы он больше всего занимался именно литературной деятельностью⁷⁹. Когда Михаил трагически скончался, в 1916 г., Религиозно-философское общество даже посвятило ему отдельное заседание. Сложно сказать, оказал ли какое-нибудь влияние профессор иеромонах Михаил на взгляды Гапона. А учитывая, что руководство научной работой зачастую в академии сводилось к двум встречам, когда во время первой предполагаемым научным руководителем и студентом обсуждается тема, а во время второй — предоставляется итоговый текст, скорее всего, что нет. Но однозначно утверждать это нельзя.

Главный недостаток образованного духовенства Гапон видел в том, «что оно так поглощено обрядностью и догматами, что не может понять настоящую сущность религии»⁸⁰. Автор данной статьи, бывший в течение 18 лет ректором Минской Духовной семинарии и Санкт-Петербургской Духовной академии, знает, что в духовных школах существует такой психологический тип студентов, у которых Догматическое богословие — это самый нелюбимый предмет, и эти студенты склонны к бунту. Но ведь и они потом становятся священниками!? И у Гапона догматы всегда вызывали только раздражение, и слово это он использовал как ругательное. Дело в том, что догматы всегда проводят четкую границу между истиной и ложью, а священник, любитель вольницы/свободы, не переносил никаких рамок. Гапон не понимал духовной сути того величайшего и труднейшего священнического служения, которое в тиши храмов несли его современники и соотечественники. По-видимому, у Гапона вообще атрофировалось возвышенное чувство священного и таинственного.

По месту направления он не поехал и, отказавшись от места преподавателя в провинциальной семинарии, целиком ушел в рабочее движение. Озабоченный поиском организаторского поприща, Гапон обдумывал цель — создать легальную, но независимую рабочую организацию под полицейским прикрытием, но без полицейского контроля. Поэтому он охотно принял предложение властей сформировать и возглавить такую организацию — «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Петербурга». По замыслу членство в этом собрании должно было быть открыто только лицам «русского происхождения и православного вероисповедания». Тогда под русскими понимали также и украинцев, и белорусов. Гапон взялся за дело, как всегда вдохновенно, но почти сразу по распоряжению устроителей Собрания к молодому батюшке для обмена опытом были прикреплены еврейские революционные лидеры — Вильбушевич, Шаевич и другие⁸¹. В результате этого внедрения рабочее движение начало постепенно мутировать.

На этой должности Гапону приходилось изворачиваться, чтобы и социалисты видели в нем своего, и верноподданные старые рабочие, поклоняющиеся царским портретам, не сомневались в благонамеренности батюшки. Уже на стадии формирования организации среди ее руководителей начали возникать разногласия. Например, при разработке макета печати нового общества возник спор о необходимости изображения креста наряду с изображением молота с наковальней. Были противники такого соседства, выступавшие против креста. И только пламенная речь Гапона в защиту православной символики поспособствовала принятию решения в пользу изображения христианского символа.

Другой спор касался приглашения на церемонию открытия Собрания о. Иоанна Кронштадтского. Это предложение исходило от старых рабочих. Сам Гапон к прославленному батюшке относился сдержанно, несмотря на то, что знал о. Иоанна, видел его, когда был студентом Духовной академии, позже вместе с ним служил, но осуждал. Гапон осуждал Иоанна Кронштадтского за то, что тот ему казался орудием в руках власти. Были предложения о приглашении на открытие Собрания Сергия Страгородского. Но «левые» члены общества на открытии Собрания присутствия духовных лиц категорически не захотели. Зато для чтения пролетариату лекций по вопросам культуры и общим экономическим вопросам был приглашен помощник присяжного поверенного Марк Александрович (по паспорту Мордехай Айзекович) Финкель, он же был юристом Собрания⁸². Финкель в своих лекциях касался вопросов особенно важных для рабочих: о заработной плате, о профессиональных болезнях. Этот лектор был явных социалистических взглядов.

Впоследствии Гапон вступил в конфликт с Финкелем, агитировавшем за скорейшее вступление членов Собрания в открытую борьбу с властью. Но механизм уже действовал, и было поздно, Гапон не мог нейтрализовать агитацию Финкеля, пытавшегося использовать рабочих в нужных ему целях. Тогда о. Георгий стал разъяснять рабочим, «что интеллигенты вроде Финкеля хотят использовать рабочих в своих целях, “а после и сядут на нашу шею и на мужика; он уверял, что это будет хуже самодержавия”»⁸³. Конфликт с Финкелем не носил национального характера, известно, что Гапон мог самоотверженно вступиться за обиженного полицейским старика-еврея. Год спустя Гапон, много за это время повидавший и узнавший, так говорил своему приятелю Грибовскому: «Для них рабочий служит как пушечное мясо для их целей... Им всем хотелось бы поднимать и опускать рабочую массу по своему усмотрению»⁸⁴.

Очевидно, Гапон мечтал о славе о. Иоанна Кронштадского, в чем-то ему подражал. В «Истории моей жизни» отец Г. Гапон упоминает о нескольких встречах с протоиереем Иоанном Кронштадтским, где дает свою оценку маститому пастырю, который уже имел всероссийскую известность и почитание. Очевидно, что отец Иоанн произвел большое впечатление силой своей проповеди и неподдельной искренностью на молодого священника и студента академии о. Г. Гапона.

«Не могу не сказать несколько слов о моих встречах с этим замечательным священником. Его манера раздавать на улице большие суммы денег привлекала в Кронштадт массу нищих, которая только и жила подаянием и все более и более теряла охоту к честному труду. Первый раз я встретился с ним на освящении церкви в Ольгинском приюте.

Отец Иоанн был приглашен совершить богослужение вместе со мною и еще одним священником. Я внимательно всматривался в него. Он небольшого роста; глаза его проницательны, борода короткая, седая; движения резкие, нервные; одет он был в великолепную рясу... Вскоре я встретил его в доме одного купца, где он также совершал богослужение. Его сопровождала одна из 12 его постоянных спутниц, одетая в белое, поведение которой было скорее кривлянием, чем поклонением... Когда новая церковь Красного Креста была окончена, княгиня Лобанова-Ростовская пригласила меня и отца Иоанна совершить богослужение. Там был и третий священник, молодой студент академии. Нас с отцом Иоанномзатем пригласили к столу, но студента почему-то демонстративно не позвали... Однако в другой раз, проповедуя в техническом училище, отец Иоанн произвел на меня сильное впечатление силою своей проповеди и очевидной искренностью. Он говорил о смерти и воскресении и сказал, что каждый человек ежедневно умирает и воскресает и что каждый безнравственный поступок наполняет сердце чувством смерти, а всякое стремление к добру наполняет его славой новой жизни. Иногда он приезжал в академию, где студенты прямо обожали его»⁸⁵.

Не о такой ли славе мечтал Г. Гапон, не осознавший своего предназначения, растративший данные ему Богом дары — пытливый ум, чистую совесть, физическое здоровье и энергию. Он, как блудный сын, прожил все свои духовные богатства в том возрасте, в котором студент Иван Сергиев тихо, спокойно и внешне незаметно созидал на Святых Отцах и догматике Православной Церкви фундамент для здания своего великого будущего пастырства. Гапон к Догматическому богословию относился изначально пренебрежительно, об изучении трудов Святых Отцов не вспоминал вообще ничего. В священники он пошел не по призванию, хотя изначально тяга к Богу у него была. На таком фундаменте невозможно выстроить свое здание служения народу.

 

V. Расстрелять веру

При сопоставлении личностей, к которым прислушивался и которым верил народ предреволюционной России, и говоря об их влиянии на общество, следует сказать, что первостепенным здесь является вопрос идеологический, вопрос об отношении к царской власти. Будучи ключевым вопросом национального русского мировоззрения, он дает возможность оценить истинное значение для России тех взглядов, которые высказывали св. Иоанн Кронштадтский и о. Георгий Гапон, и может стать своеобразной «лакмусовой бумагой», показывающей истинное отношение человека к России и Православной Церкви.

Св. Иоанн относился к царской власти, как к проявлению Промысла Божия, как к некоему дару свыше, тесно связанному с божественным даром веры. Царское служение, по мысли святого Иоанна Кронштадтского, неотделимо от подвига христианской жизни вообще, оно базируется на христианских бытийственных и нравственных основаниях и есть постоянная жертва собой ради ближних, общества и, прежде всего, ради Бога.

«Царь земной есть образ Царя Небесного, Бог един и Царь един», — пишет святой батюшка. «Как разум наш обобщает все явления в мире и возводит их к единству так и Царь... Многоразличная земная служба наша Царю и Отечеству есть образ главного, долженствующего продолжаться вечно, служения нашего Царю Небесному». Однако подобная консервативная лояльность, базирующаяся на символическом миропонимании, не мешала св. Иоанну Кронштадтскому видеть беды и грехи России, в том числе и социальные. В 1905 г. он сурово обличает: «Настоящая кровопролитная война наша с язычниками есть праведный суд Божий за грехи наши».

Одним из интуитивных убеждений св. Иоанна Кронштадтского была уверенность в том, что только Царствие Божие непоколебимо, а земные царства преходящи и погибают в зависимости от силы действующего в них греха, и причиной их крушения является материалистическая, языческая жизнь народа, а прежде всего — безбожие (часто активное) элиты.

Св. Иоанн ясно видел ложь русской революции и понимал ее как следствие отступничества (апостасии) от Бога и Церкви. Он отмечал, что пропаганда правого, якобы черносотенного, террора развязана для дискредитации консервативной, монархической государственной идеи. Наоборот, будучи свидетелем террора против правых, верных законной власти сил, св. Иоанна называл революцию разливом греховности и безумия, духовным умопомрачением, грехопадением. Не лишне напомнить, что «в 1906–1907 гг. были совершены покушения на видных деятелей Союза русского народа: руководителя Одесского отдела графа Алексея Коновицына; председателя Почаевского отдела, настоятеля Почаевской Лавры архимандрита (впоследствии архиепископа) Виталия (Максименко); почетного председателя Тифлисского патриотического общества священника Сергия Городцева (будущий митрополит Варфоломей получил семь пуль от убийцы, чудом выжил, стал архиереем, прошел впоследствии советские лагеря и умер уже после Великой Отечественной войны) и др. Однако главным объектом революционного террора были не руководители, а простые рабочие и крестьяне, которые чаще всего становились жертвами убийц. На этот факт как-то не обращается должного внимания до сих пор. А между тем по данным, которые приводил в своей книге «Борьба за правду» присяжный поверенный П. Ф. Булацель (расстрелянный ЧК в 1919 г. как заложник), только с февраля 1905 г. по ноябрь 1906 г., то есть меньше чем за два гола, были убиты и тяжело ранены 32 706 (!) человек. Можно представить размах революционного террора в то время»⁸⁶.

Отношение о. Гапона к власти оставалось прагматическим и беспринципным. Об этом прекрасно говорит известный публицист и беллетрист Николай Симбирский (Насакин): «Получалась такая психология: сидит Гапон у всесильного и грозного министра фон Плеве, беседует с ним, и министру кажется, что пред ним преданнейший слуга режима, который за деньги готов служить ему до конца дней своих. Гапон оставляет министра в этом блаженном неведении, ибо ему нужно сделать дело через этого министра, и ему глубоко безразлично, что в данную минуту министр о нем думает. Важно, чтобы он сделал то, что нужно Гапону и рабочим в настоящее время»⁸⁷. Впрочем, по-видимому, не более искренно он относился и к революционерам, судя по всему, его эсеровские друзья были для него такими же пешками, как ему казалось, в его личной игре, а революционные «спонсоры» — такими же дойными коровами, как и власти предержащие. Гапон провоцировал и использовал тех и другах и заигрался... Другое дело, что грубо эгоистическая мотивация в его деятельности отсутствовала: деньги он тратил не на себя, а на рабочих, точнее — на рабочее движение, и все-таки в отношении ряда людей у Гапона отчетливо проявлялась явно нехристианская установка.

В нем жил авантюрист, игрок, лихой казак. Его священство еще сохранялось, но уже отступило на второй план. Гапон понимал, что должен самолично возглавить уже ставшее политизированным рабочее движение, постараться вовлечь в него как можно больше народа, чтобы властям было действительно трудно с ним справиться. Во-первых, так он надеялся заставить власть пойти на уступки, во-вторых, считал, что это может стать отсрочкой его неизбежного поражения. Гапон с опозданием стал осознавать грядущий проигрыш своей политики, но особого выбора у него уже не было. Он следовал в русле событий, которые вышли из-под его контроля и развивались уже по своим объективным законам. Можно было выйти из игры, но для Гапона это было бы унизительным провалом и позором. Вместе с тем он, будучи священником, чувствовал свою ответственность за доверившихся ему людей. Он не мог их оставить на полпути, и сознательно, давший клятву на служение народу, вместе с ним пошел к Зимнему дворцу под пули — за обещанной «головой» Помазанника Божия, которую впоследствии в буквальном смысле получили алчные враги России. Было в этом саморазрушающем поступке Гапона что-то от царя Ирода, который, дав клятву, не смог не выполнить ее, даже осознавая весь ужас своего положения. Ради обещания, произнесенного прилюдно, Ирод даже не пожалел Иоанна Крестителя, зная, что он муж праведный и святый, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его (Марк 6:20).Даже осознавая, что исполнение клятвы приведет к исторической трагедии, но ради клятвы и возлежавших с ним, не захотел отказать (Марк. 6:26). Гапон был поставлен в положение царя Ирода,и клятва, данная людям (твари), оказалась для него предпочтительней клятвы, данной Творцу. Наверное, потому, что исполнение клятвы, данной Богу, требует сил особенных и выполнение ее намного сложнее. У о. Иоанна Кронштадтского священническое служение Триединому Богу было на первом месте, а все остальное вытекало из этого служения.

9 января 1905 г., в условиях всеобщей забастовки, Гапон встал во главе 150-тысячной процессии демонстрантов, шедших к Зимнему дворцу вручать петицию Царю. Наверное, он чувствовал себя подобным великому пророку Моисею, который выводил Израиль из египетского рабства. Гапон горделиво представлял себе, что выводит рабочий класс из «самодержавного рабства». При этом он знал, что Царя в Зимнем дворце нет, но не мог повернуть вспять, так как ядро его организации уже находилось под властью революционеров. Основная масса многотысячной демонстрации не знала о целях революционеров, а текст петиции от народа скрывался. К Гапону был приставлен в качестве «комиссара» Пинхас Моисеевич Рутенберг [в партии социал-революционеров (эсеров) кличка Мартын или Мартын Иванович]⁸⁸.

Революционерам необходимо было разрушить связь в триаде: Православие — Самодержавие — Народность. Для этого им обязательно нужна была кровь (вспомним «Бесов» Ф. М. Достоевского) и расстрел демонстрации. Они умело вели дело к этому. Приказ о расстреле демонстрации никто из властей не давал. Был выполнен Устав караульной службы по охране особо значимых государственных объектов. Такой Устав действует во всех странах мира. Один из соратников Гапона революционер Варнашев прямо говорил: «Будут стрелять, расстреляют идею царя! А жертвы — так и этак неизбежны»... Полтора года спустя Матюшинский, бывший сотрудник газеты «Новости», в своей исповеди, напечатанной в парижском журнале «Красное знамя», признавался: «Я ее (прокламацию) написал по предложению Гапона в твердой уверенности, что она объединит полусознательную массу, подведет ее к царскому дворцу, и тут, под штыками и под пулями, эта масса прозреет, увидит и определит цену тому символу, которому она поклоняется»⁸⁹.

Гапон, будучи в прелести, мечтал, собрав огромную массу народа, что заставит Царя быть народным царем, принудит его быть царем-батюшкой. Вот что он напишет позднее в письме министру внутренних дел Святополку-Мирскому: «Пусть он выйдет как истинный царь, с мужественным сердцем к своему народу и примет из рук в руки нашу петицию, иначе может произойти конец той нравственной связи, которая до сих пор еще существовала между русским царем и русским народом».

Гапон в слепой гордыне не понимал, что стал марионеткой закулисных сил. Шествие 9 января носило явно провокационный характер со стороны его организаторов (мы не касаемся здесь мотивации действий простых рабочих, которые были обмануты своими вождями и явились жертвой провокации). Текст петиции не распространялся умышленно, ибо требования петиции были принципиально неприемлемы, тем более во время Русско-японской войны, и носили демагогический характер в силу их невыполнимости.

Революционные организации рассчитывали использовать мирное хоругвеносное шествие рабочих в своих интересах. На совещании большевиков 7 января было решено предложить выступить «организованным рабочим собраться и иметь при себе заготовленные знамена», естественно, красного цвета и с революционными надписями, чтобы, как пишет жандармский полковник Кременецкий в своей записке от 8 января, «в случае замешательства выкинуть флаги с преступными надписями, чтобы создать обстановку, что рабочие идут под флагами революционных организаций». Замыслы революционеров шли и далее: согласно мемуарам Кржижановского в толпе рабочих находились революционные боевики с оружием.

Самое отвратительное в этой истории состояло в том, что политическая провокация прикрывалась псевдоцерковными и псевдонародными ризами. Кто мог бы повести за собой невиданную дотоле толпу питерских рабочих, в большинстве вчерашних крестьян, как не любимый ими священник? И женщины, и старики пошли за батюшкой, умножая собою массовость народного шествия. В пользу революционных источников этой провокации говорит и та, позже растиражированная ложь, что Гапон якобы был сотрудником охранки. Распространенные в позднейшей историографии утверждения, будто Гапон был корыстелюбив и ради денег продался Тайной полиции Российской империи, никакими документами не подтверждаются и серьезными историками отвергнуты. Выгодна эта версия была только революционным кругам, пытавшимся, используя Гапона, скомпрометировать русское правительство и Церковь.

Трагедия 9 января достаточно полно исследована и многократно описана. Стоит добавить лишь несколько деталей. По распоряжению митрополита Антония накануне был наложен запрет на любые церковные шествия. Вследствие этого староста церкви Казанской иконы Божией Матери отказался выдавать рабочим иконы и хоругви, однако рабочие отобрали их силой, совершив таким образом грех святотатства. Шествие возглавлял священник Георгий Гапон. Рядом с ним слева шел опытный эсер-боевик Рутенберг Пинхас Моисеевич. Если бы передача петиции все же из рук в руки состоялась, последний должен был выстрелить в Царя.

Сбежавший после трагедии 9 января в Лондон Гапон, пообщавшись с профессиональными революционерами, понял, что он никакой не «пророк Моисей» рабочего класса, а революционеры в темную использовали его в своих целях, что он всего лишь винтик в хорошо отлаженной машине по разрушению России. Вот подтверждение существования заговора против России со слов Ленина и доказательство ошибочности господствующей сегодня точки зрения, что Февральская революция была спонтанной и не имела организаторов. «Без революции 1905–1907 годов, без контрреволюции 1907–1914 годов невозможно было бы такое точное “самоопределение” всех классов русского народа и народов, населяющих Россию, определение отношения этих классов друг к другу и к царской монархии, которое проявило себя в 8 дней февральско-мартовской революции 1917 года. Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, “разыграна” точно после десятка главных и второстепенных репетиций; “актеры” знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических направлений и приемов действия. Но если первая, великая революция 1905 года... через 12 лет привела к “блестящей”, “славной” революции 1917 года, которую Гучковы и Милюковы объявляют “«славной”, ибо она (пока) дала им власть, — то необходим был еще великий, могучий, всесильный “режиссер”... Этим всесильным “режиссером”, этим могучим ускорителем явилась всемирная империалистическая война... Империалистическая война с объективной неизбежностью должна была чрезвычайно ускорить и невиданно обострить классовую борьбу пролетариата против буржуазии, должна была превратиться в гражданскую войну между враждебными классами. Это превращение начато февральско-мартовской революцией 1917 года, первый этап которой показал нам, во-первых, совместный удар царизму, нанесенный двумя силами: всей буржуазной и помещичьей Россией со всеми ее бессознательными прихвостнями и со всеми ее сознательными руководителями в лице англо-французских послов и капиталистов (выделено мной. — Авт. ст.), с одной стороны, и Советом рабочих депутатов, начавшим привлекать к себе солдатских и крестьянских депутатов, с другой»⁹⁰.

Не понимал возомнивший себя спасителем трудового народа, уже лишенный сана Гапон, чьи интересы он отстаивает, и не знал, что «во время волнений 1905–1906 гг. к Министру Двора графу Фредериксу дважды являлась депутация видных евреев — барона Гинсбурга и Полякова, которые просили доложить государю, что если он дарует евреям равноправие, все народные беспорядки мигом прекратятся и не нужно будет учреждать никакой Государственной Думы»⁹¹.

Много шуму наделал приезд Гапона в Женеву. Он побывал во всех революционных организациях, приходил и к социал-демократам (большевикам). Между тем Гапона активно обхаживал Владимир Ильич Ульянов, который находился в эмиграции с краденым паспортом на имя Николая Ленина. Ленин и Крупская приняли бывшего священника, так как он был живым свидетелем событий в Петербурге. Крупская в своих воспоминаниях дала меткую и неприглядную характеристику «этому сыну богатого крестьянина в поповской рясе, человеку беспринципному, хитрому, не способному воспринять новое, не могущему вести ежедневную кропотливую работу». Как она выразилась, «поповская психология застилала ему глаза»⁹². Но через получившего европейскую известность Гапона шли большие финансовые средства на революцию, и Ленину не претило брать деньги у этого «чертова попа». «В дверь постучали; в комнату вошел Ленин. Он отозвал Гапона вглубь комнаты и пошептался с ним; затем Гапон на глазах О. С. Минора вынул из бумажника пачку ассигнаций и передал ее Ленину, который тотчас удалился очень довольный»⁹³. Да, Ленин деньги брал, но это не помешало потом вождю мировой революции объявить Гапона провокатором и агентом царской охранки, кем тот на самом деле не являлся.

В эмиграции, в мире революции, где жизнь человека стоила очень мало, где привычные нравственные нормы отметались ради высоких целей, где конспирация и поиски провокаторов были частью каждодневного быта, бесславный конец Гапона был предрешен. И у самого Гапона понимание своей роли в русской революции начало постепенно меняться. За границей вся политическая интрига была обнажена, и своих враждебных по отношении к России планов никто особо не скрывал. Следует отметить, что революционеры отлично понимали, что на откровенных европейских политических сборищах Гапон узнает много лишнего и неизвестно как потом себя поведет. Но даже из того малого, что успел услышать Гапон, он понял всю неблаговидность и временность своей роли в этой политической игре. Но лишенный сана и благодати Божией, бывший священник оказался теперь беззащитным и бессильным перед новыми испытаниями, он шел к своей закономерной гибели.

Последние месяцы жизни Гапона и последовавшие за его смертью события полны тайн, которые не раскрыты до сих пор. После царской амнистии Гапон возвратился в Россию и жил довольно бедно. У Гапона были какие-то весьма важные документы, которым он сам придавал исключительное значение. Что содержалось в этих документах, остается только предполагать. Возможно, это были финансовые бумаги, расписки о получении революционерами денег от японского Генштаба, американских банков Якова Шиффа и английских спонсоров. Гапон прятал их у доверенных лиц, но, в конце концов, вручил своему адвокату Марголину. После убийства Гапона Марголин исчез за границей, где при загадочных обстоятельствах внезапно умер, пропали бесследно и документы. Добытые Гапоном сведения, его разочарование своей ролью в революционном деле, по мнению лиц, стоявших в тени революционных событий 1905–1906 гг., могли нанести непоправимый вред революции. Поэтому Рутенбергу поручается ликвидация Гапона, сделавшего свое дело.

Казалось логичным, что 28 марта (10 апреля) 1906 г. прозревшего Гапона «сознательные рабочие» повесили уже как провокатора. Он был убит на даче г-жи Звержинской в Озерках, в близком пригороде Петербурга, дача была снята на подставное лицо. Убийство организовал и руководил им соратник Гапона революционер Пинхас Рутенберг. Позже Л. Д. Троцкий (Бронштейн) в своих воспоминаниях напишет: «Нам невольно вспоминаются проницательные слова Виктора Адлера, вождя Австрийской социал-демократии, который, после получения первой телеграммы о прибытии Гапона за границу сказал: “Жаль... для его исторической памяти было бы лучше, если бы он также таинственно исчез, как появился. Осталось бы красивое романтическое предание о священнике, который открыл шлюзы русской революции”...“Есть люди, — прибавил он с той тонкой иронией, которая так характерна для этого замечательного человека, — которых лучше иметь мучениками, чем товарищами по партии”»⁹⁴.

Но все тайное становится явным, тем более что среди убийц Гапона оказался один член партии, впоследствии советский писатель, Дикгоф-Деренталь, а тогда студент Военно-медицинской академии, участник боевой дружины, возглавляемой в 1905 г. Рутенбергом. Он оставил мемуары, но его воспоминания об убийстве Гапона отличаются от воспоминаний Рутенберга.

Как следует оценить деятельность Гапона? Помимо прямой и непосредственной ответственности за пролитую кровь (130 убитых, столько же серьезно раненных в Кровавое воскресенье), Гапон также ответственен за растление народного духа: он не только способствовал расстрелу веры в доброго Царя, на которой много держалось в русской жизни, он нанес тяжелейший удар по народной совести и нравственности. По сути дела, он явился одним из творцов мифа о «Николае Кровавом».

Безусловно, Гапон не единственный виновник событий 9 января, значительная доля ответственности за нее лежит и на тех царских слугах, которые в силу ленивого благодушия, близорукости, трусости и страха за свое положение, а некоторые — может, и в силу преступного сговора с закулисой, не сумели предотвратить трагедию — арестовать Гапона с вожаками, разъяснить рабочим истинное положение вещей или, по крайней мере, вместо Царя вступить с ними в переговоры и направить движение в более лояльное русло. К сожалению, царская администрация в начале века не умела предупреждать возможные угрозы престолу, даже их прогнозировать, а лишь со значительным опозданием отвечать на них часто достаточно неуклюже.

Однако все это нисколько не извиняет Гапона; из всех участников трагедии 9 января, как православный священник, традиционный носитель нравственного начала и государствообразующих ценностей, в том числе — царелюбия, он должен был «ведать, что творил», ибо горе тому человеку, через которого соблазн приходит (Мф. 18:7).

Гапон в детстве мечтал оседлать черта и на нем съездить в Иерусалим, как в житии святого Иоанна Новгородского. Но черт революции сбросил лихого седока в пропасть... А в Иерусалиме в последние годы своей жизни жил «человекоубийца» (Иоанн 8:44) Пинхас Моисеевич Рутенберг, будучи весьма состоятельным человеком⁹⁵.

 

VI. Путь спасения

Апофеозом краткосрочной славы Гапона стало Кровавое воскресенье. Гапон оказался спусковым курком революции, оружием в чужих руках. Революцию 1905 г. готовили; было выбрано время Русско-японской войны, в обществе царили пораженческие настроения, общество было революционизировано, поэтому так легко и возникла революция. Бог по Своей милости к России противопоставил Гапону святого Иоанна Кронштадтского, который сумел своим авторитетом переломить общественное сознание народа. Революция не распространилась, потому что народ прислушался к голосу Всероссийского пастыря, благословившего создание Союза русского народа. Этим объясняется жгучая ненависть революционеров к Иоанну Кронштадтскому.

Первая революция пресеклась Божией волей и священническим подвигом о. Иоанна. Почти десять лет было дано Царю и его верноподданным для того, чтобы смести революционную почву. Много было сделано, но невозможно оказалось противостоять мировому заговору, ради свержения самодержавия втянувшему Россию в мировую войну. Как позже вспоминал Дворцовый комендант Государя Николая II генерал-майор Свиты Владимир Николаевич Воейков, «мнения многих дипломатов совпадали с выраженной Его Величеством мыслью: говорилось, что никогда Германия не начала бы войны, если бы знала, что Англия выступит на стороне союзников. Сбылось то, чему трудно было верить, но что мне в 1912 г. выдавалось за факт: говорили, что в 1911 г. в Риме состоялся масонский съезд, постановивший вовлечь европейские державы в войну с целью свержения тронов»⁹⁶. По мнению В. Н. Воейкова, популярность войны тоже была на руку внешним силам и внутренним врагам России. Патриотическое настроение подогревалось ими с пониманием, что для нанесения удара по России необходимо ослабление кадрового элемента войск, которое возможно лишь при том условии, если Россия будет втянута в войну. С началом войны было внесено изменение в существовавший до того закон о черте еврейской оседлости: семьям призванных из запаса евреев-ремесленников разрешено было повсеместное жительство.

Апофеозом вечной славы Иоанна Кронштадтского стала его вера и служение Отечеству. Приобщая людей Телу Христову, он, вдохновленный Духом Святым, видел значение Церкви и всю жизнь боролся с современными ему лжеучениями, против еретиков и раскольников, совершающих тягчайший грех, нарушающих заповеди Христа. Св. Иоанн не создал никаких систем православной догматики, но именно у него современники находили решение сложнейших вопросов веры. Целью жизни о. Иоанна Кронштадтского было вхождение в полноту христианского совершенства через покаяние, через стяжание благодати Святого Духа. Опытом всей своей подвижнической жизни св. Иоанн выносил мысль, что лишь человеческими усилиями совершенства достигнуть невозможно, необходимо принадлежать к Церкви Христовой. «Христианину православному нужна сильная поддержка свыше от Бога и от святых воинов Христовых, победивших врагов силою благодати Христовой, и от Церкви земной, Православной, от пастырей и учителей, потом — общественной молитвы и таинств. Вот такая-то помощница человека-христианина в борьбе с невидимыми и видимыми врагами есть именно Церковь Христова, к которой милостью Божией мы и принадлежим»⁹⁷.

Сила молитвы и веры св. Иоанна Кронштадтского подтверждена не только его прижизненной деятельностью и свидетельствами его современников, но и событиями нашего времени. Когда, в конце злополучного XX в., Россия вновь оказалась у революционной пропасти, пышущей пламенем гражданской войны, великий молитвенник и заступник русского народа у Престола Господня Иоанн Кронштадтский был причислен к лику святых. Это произошло 8 июня 1990 г. на Поместном Соборе Русской Православной Церкви, на котором также был избран на патриарший престол митрополит Ленинградский Алексий (Ридигер), ставший Патриархом всея Руси Алексием II, много сделавшим для примирения народа в смутные 90-е. Нет сомнения, что о. Иоанн Кронштадтский молитвенно сопровождал и духовно помогал Патриарху в его подвиге спасения России. Кронштадтский батюшка был свечой, освещающей путь для многих людей в те трагические и во все предыдущие и последующие времена.

Его молитвами наш народ в наше время постепенно выздоравливает от тяжких и отвратительных болезней безбожия и предательства. И мы должны быть бдительны, не допустить развития рецидивов этих болезней. Несмотря на возрождение России, на ее очевидные геополитические успехи, нельзя успокаиваться, ведь так отчетливо прослеживаются взаимосвязи и аналогии в данном наблюдении профессора-философа А. Л. Казина, говорящего о старых вызовах и новейших технологиях их достижения. И нельзя не согласиться здесь с ученым: «Что касается XIX столетия, то все оно прошло под знаком возрастающей агрессии демократических сетей против миропорядка Священного Союза, от коронованного революцией генерала Бонапарта с его буржуазным кодексом до февральской (масонской) революции 1917 г. в России, свергнувшей последнюю великую христианскую корону в мире. Относительно интернационала-коммунизма отметим только, что первый съезд РСДРП в Минске собрал всего 9 делегатов — это ли не пример тайного могущества сети в новейшей истории? Вершиной сетевой политики, на мой взгляд, является разрушение СССР — сверхдержавы середины XX в., сокрушившей фашизм, вышедшей в космос, но оказавшейся совершенно беззащитной перед скрытой работой внутренних сетевых сообществ (собственной “закулисы”, как сказал бы И. А. Ильин)»⁹⁸.

Эта «закулиса» и в наше время, спустя век, не унимается, выпестовала немало «гапонов-березовских-ходорковских». Некоторые из них, так же как революционный священник, тешили себя поддержкой Туманного Альбиона и в гордыне разума не понимали истинной своей роли обыкновенных провокаторов. А когда начинали осознавать свое унизительное положение и пытались вырваться, то хозяева навеки усмиряли их удавкой. Не похожа ли на судьбу Гапона судьба и кончина небезызвестного Бориса Абрамовича Березовского? А ведь тоже был опытен и хитер... Повесился ли он сам? Или, решивший повиниться, подготовивший письмо Президенту России, он вовремя от своих «благодетелей» получил удушающий шарфик, дабы не стал полезным Родине? Это неизвестно. Хотя известно, что предателю — кары не миновать.

Но праведнику путь спасения известен — это наша вера, «победившая мир» (1 Ин. 5:4), которая спасительна только в единстве с Церковью. Истинная же Церковь, пребывающая единою, неразделенною, единоспасающею — только Восточно-Православная. «Ни одно исповедание Христианской веры кроме Православия, — пишет Иоанн Кронштадтский, — не может привести христианина к совершенству христианской жизни или святости и к совершенному очищению от грехов, и к нетлению, потому что другие исповедания содержат “истину в неправде” (1 Ин. 1:18), примешали суемудрие и ложь к истине и не обладают теми благодарованными средствами к очищению, освящению, возрождению, обновлению, коими обладает Православная Церковь»⁹⁹. Звучит очень актуально и предостерегающе от вызов XXI века. Воистину нет временных границ предвидения св. Иоанна Кронштадтского, который является и нашим современником, и мудрым пастырем на века.

¹     Несмелов В. И. Наука о человеке. Т. 1. Казань, 1905. С. 270.
²   Константин (Горянов), епископ. Жизнь и творчество Виктора Несмелова // Журнал Московской патриархии. 1996. № 7. С. 55–62.
³   Лосский В. Догматическое богословие // Богословские труды. Сб. 8. М.: Издание Московской Патриархии, 1972. С. 156.
⁴   Там же. С. 156.
⁵   Слободчиков В. И., Исаев Е. И. Психология развития человека. М., 2000. С. 17.
⁶   Кавторин В. В. Первый шаг к катастрофе: 9 января 1905 года. Л., 1992. С. 227.
⁷   Казин А. Л. Homo Russicus: Маленькая национальная энциклопедия. СПб.: Алетейя, 2014. С. 123–124.
⁸   Наиболее полную биографию см.: Вениамин (Федченков), митрополит. Отец Иоанн Кронштадтский. СПб.-Кронштадт: Воскресение, 2000.
⁹    Святой праведный Иоанн Кронштадтский в воспоминаниях самовидцев / сост. и комм. А. Н. Стрижев.М.: Отчий дом, 1997. С. 14. Примечание: цитируемая автобиография незначительно отличается от автобиографии, помещенной в издании: Святой праведный отец Иоанн Кронштадтский. Воспоминания самовидцев. М.: Отчий дом, 2004. С. 8–9.
¹⁰   Вениамин (Федченков), митрополит. Отец Иоанн Кронштадтский. СПб.-Кронштадт: Воскресение, 2000. С. 56.
¹¹   Балакшина Ю. В. Годы учения отца Иоанна Кронштадтского в Архангельских Духовных школах (1838–1851) // Альманах «Кронштадтский пастырь». Вып. 2. М.: Отчий дом. 2010.
¹²   ГААО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 237. Л. 698.
¹³   Епископ Георгий (Ящуржинский) (1778–1852) возглавлял Архангельскую и Холмогорскую епархии с 1830 по 1845 г. Примечательно, что в 1832 г. получил выговор от Святейшего Синода за участие в церемонии открытия памятника М. В. Ломоносову, поскольку в это время Церковь негативно относилась к возведению памятников в честь людей. См.: Пивоваров Б., прот. Архиепископ Георгий (Ящуржинский) // Православная энциклопедия. Т. XI. М., 2006. С. 40.
¹⁴   Епископ Варлаам (Успенский) (1801–1876) возглавлял Архангельскую и Холмогорскую епархии с 1845 по 1854 г. Причем поводом для его перевода в 1854 г. на Тобольскую кафедру послужило следующее обстоятельство. Во время Крымской войны Владыка обвинил архангельского военного губернатора вице-адмирала Р. П. Бойля, англичанина по происхождению, в покровительстве английскому флоту, вошедшему в Белое море и грабившему монастыри и храмы на островах. Святейший Синод провел расследование по данному делу и вынес приговор не в пользу архиерея. В сентябре 1854 г. Владыка Варлаам докладывал дело Императору Николаю I, после чего был оправдан. Правда, тогда же последовал его перевод на Пензенскую кафедру. См. Артоболевский А. Вице-адмирал Бойль и преосвященный Варлаам, епископ Архангельский (Эпизод из истории русско-турецкой войны 1853–1856 гг.) // Русская старина. 1905. № 6. С. 671–680.
¹⁵   Вениамин (Федченков), митрополит. Отец Иоанн Кронштадтский. СПб.-Кронштадт: Воскресение, 2000. С. 24–25. Примечание: митрополит Вениамин сравнивает со временем своего обучения в Тамбовской Духовной семинарии (1897–1901), а затем в Санкт-Петербургской Духовной академии (1903–1907); в 1911 г. он был назначен на должность инспектора Санкт-Петербургской Духовной семинарии.
¹⁶   Более подробно об учебе в Архангельских Духовных школах см.: Балакшиина Ю. В. Годы учения отца Иоанна Кронштадтского в Архангельских Духовных школах (1838–1851) // Альманах «Кронштадтский пастырь». Вып. 2. М.: Отчий дом. 2010.
¹⁷   Гапон Г.История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 4. Примечание: мемуары написаны в мае-июне 1905 г. в Лондоне. Это практически единственный источник, повествующий о детских и юношеских годах Г. Гапона. Следует иметь в виду, что писал мемуары не Гапон, а Давид Соскис (1866–1941), родившийся в Бердичеве в семье еврейского купца Вольфа Соскиса и его жены Баси Либы. Соскис получил юридическое образование, стал революционером, в 1898 г. иммигрировал в Англию. После Кровавого воскресенья Гапон некоторое время скрывался в доме Соскиса в лондонском районе Хаммерсмит. В это время Соскис, знавший русский язык, совместно с Дж. Перрисом по рассказам Гапона написал его биографию «История моей жизни», вышедшую под именем Гапона. В 1917 г. Соскис приехал в Россию и стал личным секретарем А. Ф. Керенского.
¹⁸   Епископ Феофан (Говоров), затворник Вышенский, бывший ректор Санкт-Петербургской Духовной академии (1857–1859), причислен к лику святых.
¹⁹   Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 5.
²⁰   Там же. С. 4.
²¹    Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 6. Трегубов Иван Михайлович, кандидат богословия, в одной из своих заметок пишет: «Я давал ему (Гапону) разные книги, которые имелись в училищной библиотеке, и, между прочим, запрещенные сочинения Льва Толстого, ходившие тогда в рукописях, которые я усердно распространял, несмотря на запрещение, среди моих учеников и семинаристов, посещавших меня». Источник: журнал «Освобождение», Париж, № 66, 1905 г., заметка о Г. Гапоне его учителя, толстовца И. М. Трегубова.
²²   Сверчков Д. Георгий Гапон. Опыт политической биографии. М., 1920. С. 11.
²³   Гапон Г. Там же. С. 6. Гапон пишет «Фейерман», но это явная описка.
²⁴    Цит. по: Шубинский В. И. Гапон (серия ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия, 2014. С. 15.
²⁵    Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 6.
²⁶    Панарин А. С. Православная цивилизация в глобальном мире. М.: Алгоритм, 2002. С. 209–210.
²⁷    Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 6.
²⁸    Там же. С. 7.
²⁹    Епископ Иларион (Юшенов) (1824–1904) возглавлял Полтавскую и Переяславскую епархию в 1887–1904 гг.
³⁰    Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 7–8.
³¹    ЦГИА СПб. Ф. 277. Оп. 1. Д. 2227. Журналы заседаний членов внутреннего Академического правления. Л. 2.
³²   Бронзов А. А. К биографии о. Иоанна Ильича Сергиева Кронштадтского. (Некоторые справки из архива С.-Петербургской Духовной академии) // Душеполезное чтение. 1909. Ч. 1. С. 390–391.
³³   Духонина Е. Как поставил меня на путь спасения отец Иоанн Кронштадтский. Дневник духовной дочери. М., 1998. С. 163.
³⁴   Иоанн Кронштадтский. Слово в день памяти преподобного отца нашего Иоанна Рыльского, 19 октября 1899 года // Святой праведный отец Иоанн Кронштадтский. Воспоминания самовидцев / сост.: Т. И. Орнатская и др. М.: Отчий дом, 2004. С. 24.
³⁵   Там же. С. 25.
³⁶   Святой праведный Иоанн Кронштадтский: проповеди, воспоминания современников и родственников / сост. С. М. Шемякина, Т. Н. Шпякина.М.: Издательский совет РПЦ, 2002. С. 10.
³⁷   Журналы заседаний Совета Санкт-Петербургской Духовной академии за 1907/1908 учебный год. СПб., 1908. С. 93.
³⁸   Родосский А. С. Биографический словарь студентов первых XXVIII-и курсов С.-Петербургской Духовной академии: 1814–1869 гг. СПб., 1907. С. LXV. Вместе с отцом Иоанном академию в 1855 г. окончил такой выдающийся в будущем профессор Санкт-Петербургской академии, как М. О. Коялович, доктор церковной истории и крупнейший специалист по истории Западной Руси и Брестской унии.
³⁹   Бронзов А. К биографии о. Иоанна Ильича Сергиева Кронштадтского (Некоторые справки из архива С.-Петербургской Духовной академии) // Душеполезное чтение. 1909. Ч. 1. С. 393.
⁴⁰   Вениамин (Федченков), митрополит. Отец Иоанн Кронштадтский. СПб.-Кронштадт: Воскресение, 2000. С. 27.
⁴¹   Арсений (Жадановский), епископ. Воспоминания. М., 1995. С. 172–173.
⁴²   Бронзов А. К биографии о. Иоанна Ильича Сергиева Кронштадтского (Некоторые справки из архива С.-Петербургской Духовной академии) // Душеполезное чтение. 1909. Ч. 1. С. 392.
⁴³   Пантелеимон, архимандрит. Жизнь, подвиги, чудеса и пророчества святого праведного отца нашего Иоанна Кронштадтского Чудотворца. Б. м. 1976. С. 4.
⁴⁴  О семье Иоанна Кронштадтского подробно см.: Шемякина С. М. Св. Иоанн Кронштадтский и семья Несвицких // Свято-Иоанновские чтения. Церковно-научная конференция. Вып. 1. СПб.: Изд-во Леушинского подворья, 2001. С. 38–41.
⁴⁵   Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 10.
⁴⁶    Шубинский В. И. Гапон (серия ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия, 2014. С. 29.
⁴⁷    Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 10.
⁴⁸    В научных трудах Болотов следовал изначально принятому правилу публиковать всегда только исключительно что-либо новое. Василий Васильевич знал около 20 языков. В 1896 г. за многочисленные капитальные труды Болотов получил степень доктора церковной истории honoris causa. Современники на этот счет говорили следующее: «Да и что могла прибавить докторская степень к его ученой славе. И без этой степени он давно уже был и для академии, и для всех ученых кругов — как бы прирожденный доктор. Но сама докторская степень как бы принижалась тем, что ее не имел Василий Васильевич». Болотов оказал большое влияние на развитие богословской науки в России. К началу XX в. сложилась так называемая «болотовская» церковно-историческая школа, к которой принадлежали его последователи и ученики (прот. М. И. Орлов, прот. П. И. Лепорский, прот. Д. А. Лебедев, академик Б. А. Тураев и др.). Его последними словами были: «Как прекрасны последние минуты! Христос идет, Бог идет. Иду ко Христу». См.: Уберский И. А. Памяти проф. В. В. Болотова // Христианское чтение. 1903. Ч. 1. № 6. С. 821–849; Ч. 2. № 7. С. 3–26; № 9. С. 265–277; № 10. С. 399–406; Бриллиантов А. И. Проф. В. В. Болотов: Биографический очерк // Христианское чтение. 1910. № 4. С. 421–442; № 5/6. С. 563–590; № 7/8. C. 830–854; Константин (Горянов), архиепископ Курганский и Шадринский. «Сторичный плод». К 100-летию со дня кончины В. В. Болотова // Родная Ладога. 2014. № 4. С. 66.
⁴⁹    Глубоковский Николай Никанорович (1863–1937) — занял кафедру Нового Завета в столичной академии, с которой связал свою жизнь на весь последующий период вплоть до 1918 г. В 1898 г. защитил докторскую диссертацию «Благовестие святого апостола Павла по его происхождению и существу. Библейско-богословское исследование». С 1904 г. и вплоть до 1911 г. состоял редактором «Православной богословской энциклопедии» (1900–1911). В 1909 г. был избран членом-корреспондентом Санкт-Петербургской академии наук по отделению русского языка и словесности. После закрытия академии Глубоковский эмигрировал в Болгарию, где и скончался в 1937 г., оставив после себя колоссальное наследие в области библеистики и церковной истории. Был избран членом-корреспондентом Болгарской академии наук, почетным членом Библейского общества в Лондоне. Н. Н. Глубоковский, ставший гордостью духовной школы России, был одним из самых выдающихся православных богословов своего времени, соединившим христианскую ортодоксальность с научными методами европейского просвещения. См.: Богданова Т. А. Н. Н. Глубоковский. Судьба христианского ученого. М.-СПб.: Альянс-Архео, 2010. 1008 с.
⁵⁰    Троицкий Иван Егорович (1834–1901) — доктор богословия. Вот что пишет о нем профессор СПбДА И. И. Соколов: «Имя этого ученого окружено ореолом высокой талантливости, беззаветной любви к греческому востоку, превосходным знанием его языка и истории, изумительным пониманием основных задач византиноведения и необыкновенною продуктивностью в научных работах этой отрасли знания. ... И вообще, сделал для византиноведения так много, что его почтенное имя всегда будет стоять в первом ряду византологов востока и запада» См.: Соколов И. И. Иван Егорович Троицкий — «ипат византологов», его ученые труды и историческое значение // Христианское чтение. 1904. Т. 1. Февраль. С. 314–315. Троицкий придавал самое серьезное значение первому настоящему научному опыту студента — кандидатской диссертации. В своем духовном завещании он предоставил Санкт-Петербургской академии две тысячи рублей с тем, чтобы проценты с них ежегодно выдавались за лучшее кандидатское сочинение по «Истории Восточной Церкви после Седьмого Вселенского Собора».
⁵¹    Покровский Николай Васильевич (1848–1917) — ординарный профессор кафедры церковной археологии и литургии, директор Императорского Археологического института; основатель церковно-археологического музея при Духовной академии. См.: Пивоварова Н. В. Н. В. Покровский: личность, научное наследие, архив // Мир русской византинистики. Материалы архивов Санкт-Петербурга. СПб., 2004. С. 41–118.
⁵²   Бронзов Александр Александрович (1858–1936/37) — богослов, церковный историк, духовный писатель, публицист, профессор Санкт-Петербургской Духовной академии по кафедре нравственного богословия в 1894–1918 гг. См.: Бовкало А. А., Богданова Т. А. Бронзов А. А. // Православная энциклопедия. Т. VI. М., 2003. С. 262–263.
⁵³   Лопухин Александр Павлович (1852–1904) — профессор, известный своей более чем активной научной, публицистической и издательской деятельностью. Чтобы по достоинству оценить творческий потенциал и колоссальную работоспособность А. П. Лопухина, достаточно упомянуть, что помимо преподавательской деятельности он с 1893 г. был еще редактором одновременно двух академических журналов «Церковный Вестник» и «Христианское чтение» (до этого для редактирования каждого журнала назначался отдельный человек), а с 1899-го еще и журнала «Странник». Особо следует упомянуть, что в связи с изданием современной «Православной энциклопедии», где задействованы лучшие и довольно многочисленные ученые силы Православной Церкви, в самом начале XX в. первая попытка издания подобной энциклопедии принадлежала именно Александру Павловичу, который приступил к реализации проекта без посторонней помощи и используя свои собственные средства. Первые пять томов энциклопедии вышли под редакцией А. П. Лопухина в 1900–1904 гг. в качестве ежегодного бесплатного приложения к журналу «Странник». См.: Богданова Т. А. Н. Н. Глубоковский. Судьба христианского ученого. М.-СПб.: Альянс-Архео, 2010. С. 249–303.
⁵⁴   Скабаланович Николай Афанасьевич (1848–1918) — профессор по кафедре новой общей церковной гражданской истории, известный также своими трудами по истории Византии в послесоборный период. Особое место среди работ Н. А. Скабалановича занимает фундаментальное сочинение «Византийское государство и Церковь в XI в.». Скабаланович был также редактором академического журнала «Церковный Вестник» с 1886 по 1892 г., где поместил большое число научных и публицистических статей и заметок. См.: Лебедева Г. Е. К истории изучения творческой биографии Н. А. Скабалановича // Скабаланович Н. А. Византийское государство и Церковь в XI в. от смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексия I Комнина: в 2-х кн. Кн. 1. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2004. С. 5–22.
⁵⁵  Пальмов Иван Саввич (1855–1920) — заслуженный ординарный профессор, крупнейший знаток истории славянских народов. См.: Профессор И. С. Пальмов (К 30-летию его профессорской деятельности) // Церковный вестник. 1911. № 36. Стлб. 1117–1120.
⁵⁶  Половинкин С. М. На изломе веков. О Религиозно-философских собраниях 1901–1903 годов // Записки петербургских Религиозно-философских собраний (1901–1903 гг.) / общ. ред. С. М. Половинкина. М.: Республика, 2005. С. 490.
⁵⁷   См.: Константин (Горянов), enископ. Опыт встречи. К столетию Религиозно-философских собраний // Журнал Московской патриархии. № 1. 2003. С. 64–71.
⁵⁸   Богачевская-Хомяк М. Философия, религия и общественность в России в конце 19-го и начале 20-го вв. // Русская религиозно-философская мысль XX века. Сборник статей / под ред. Н. П. Полторацкого. Отдел славянских языков и литератур Питтсбургского университета. Питтсбург, 1975. С. 87 (машинопись).
⁵⁹  Глубоковский Н. Н. С.-Петербургская Духовная академия во времена студенчества там Патриарха Варнавы. Сремски Карловци, 1936. С. 58.
⁶⁰   Бухбиндер И. А. Из жизни Г. Гапона (По неизданным материалам) // Красный летописец. 1922. № 1. С. 101–102.
⁶¹   Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 11.
⁶²   Там же. С. 11.
⁶³   Там же. С. 13.
⁶⁴   Там же. С. 12.
⁶⁵   Там же. С. 15.
⁶⁶  Бухбиндер И. А. Из жизни Г. Гапона (По неизданным материалам) // Красный летописец. 1922. № 1. С. 104.
⁶⁷   Шубинский В. И. Гапон (серия ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия. 2014. С. 42–43.
⁶⁸   Михаил (Семенов), иеромонах. Отец Иоанн Кронштадтский. Полная биография. СПб., 1903. С. 34.
⁶⁹   Александр (Семенов Тян-Шанский), еп. Отец Иоанн Кронштадтский. Париж, 1990. С. 34.
⁷⁰   О. Иоанн (Сергиев). Полное собрание сочинений. Т. II. Полный годовой круг слов, поучений и бесед. СПб., 1892. С. 135.
⁷¹   Александр (Семенов Тян-Шанский), еп. Отец Иоанн Кронштадтский... С. 39–43.
⁷²   Сурский И. К., псевд. [Ильяшевич Я. В.] О. Иоанн Кронштадтский. М., 1994. Т. 1. С. 32.
73    Бухбиндер И. А. Из жизни Г. Гапона (По неизданным материалам) // Красный летописец. 1922. № 1. С. 104.
74    Феликс Г. А. Гапон и его общественная роль. СПб., 1906. С. 20.
⁷⁵    Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 16.
⁷⁶    Там же. С. 19.
⁷⁷  См.: Журналы заседаний Совета Санкт-Петербургской Духовной академии за 1902/3 год (в извлечении). Приложение к журналу «Христианское чтение». СПб., 1903. С. 341.
⁷⁸    ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 115. Д. 430. Л. 9.
⁷⁹   См.: Боченков В. Несколько штрихов к биографии епископа Михаила (Семенова) // Михаил (Семенов), еп. Собрание сочинений: Т. 1: Статьи из старообрядческой периодики 1906–1908 гг.; «Беседы против сектантов» (1908); «О вере и неверии» (1908–1909). М.-Ржев, 2011. С. 6–23.
⁸⁰    Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 20.
⁸¹    Шубинский В.И. Гапон (серия ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия, 2014. С. 70–71.
⁸²   Там же. С. 101.
⁸³   Там же. С. 112.
⁸⁴   Там же. С. 113.
⁸⁵   Гапон Г. История моей жизни // Русский летописец. М.: Книга, 1990. С. 22–23.
⁸⁶   Степанов А. Д. Монархия рушилась, а где же были монархисты? К 100-летию Февральской революции // Родная Ладога. 2017. № 1. С. 78.
⁸⁷   Симбирский Н. Правда о Гапоне и 9 января. СПб., 1906.
⁸⁸ Из: «Электронной Еврейской энциклопедии»: КЕЭ. Т. 7. Кол. 552–555. Опубликовано в 1994 г.http://www.eleven.co.il/article/13626.
  Рутенберг Пинхас (Петр Моисеевич; 1878, Ромны, Полтавская губерния, — 1942, Иерусалим), деятель революционного движения в России, сионист, один из лидеров ишува и создателей современной промышленности в Эрец-Исраэль. Родился в традиционной еврейской семье, отец — купец 2-й гильдии, мать — дочь раввина Пинхаса Марголина из Кременчуга. Рутенберг учился в хедере, реальном училище, а затем в Петербургском технологическом институте (весной 1899 г. исключен за участие в студенческих беспорядках, выслан в Екатеринослав, осенью 1900 г. восстановлен), который окончил с отличием. В студенческие годы Рутенберг активно участвовал в революционном движении, вначале в социал-демократическом, а с возникновением партии социалистов-революционеров (эсеров) стал членом этой партии (партийный псевдоним Мартын) и был связан с ее Боевой организацией. Для вступления в брак с Ольгой Хоменко (с которой впоследствии имел троих детей) принял православие.
     В 1904 г. работал начальником инструментальной мастерской Путиловского завода и сблизился со священником Г. Гапоном, возглавлявшим организацию «Собрание русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга». Во время событий так называемого Кровавого воскресенья (9 января 1905 г.) Рутенберг сопровождал Г. Гапона в шествии к Зимнему дворцу, спас его во время расстрела демонстрации, а затем помог бежать за границу. По решению ЦК партии эсеров Рутенберг был назначен руководителем военной организации, занимавшейся боевой подготовкой масс и приобретением оружия.
⁸⁹   Шубинский В. И. Гапон (серия ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия. 2014. С. 136–137.
⁹⁰   Ленин В. И. Письма из далека. 1917. ПСС. Т. 31. С. 12–14.
⁹¹  Воейков В. Н. С Царем и без Царя. Воспоминания. М.: Родник.1994. С. 65. (Текст печатается по 1936 г. Гельсинфорс).
⁹²   Коммунисты. Сборник. М.: Молодая гвардия. 1976. С. 45.
⁹³   Шубинский В. И. Гапон (серия ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия. 2014. С. 256.
⁹⁴  Троцкий Л. Д. Моя жизнь. Опыт автобиографии: в 2-х томах. М., 1990. С. 97.
⁹⁵   С середины 1906 г. Рутенберг жил в Германии, а в 1907–15 гг. — в Италии (одно время у М. Горького на Капри). Он работал в Северной Италии инженером и специализировался в области ирригации и гидротехники, изобрел новую систему строительства плотин для гидроэлектростанций (запатентовал в 1914 г.). В эмиграции у Рутенберга произошла переоценка ценностей, он вернулся к иудаизму (выполнил по собственной инициативе средневековый суровый обряд покаяния отступника), стал интересоваться еврейскими национальными проблемами и безоговорочно принял сионизм. В июле 1917 г. (после Февральской революции) Рутенберг вернулся в Россию, где А. Керенский назначил его заместителем губернского комиссара (введена вместо должности губернатора) Петрограда по гражданским делам. В середине 1919 г. Рутенберг навсегда оставил Россию и уехал в Палестину в Эрец-Исраэль. Свое весьма значительное состояние он завещал на создание Фонда Рутенберга и на строительство Хайфского университета. Пинхас Моисеевич закончил свою жизнь в 1942 году в Иерусалиме.
⁹⁶   Воейков В. Н. С Царем и без Царя. М.: Родник 1994. С. 61. (Текст печатается по 1936 г. Гельсинфорс).
⁹⁷ Цит. по Очерки истории Санкт-Петербургской епархии. Ред. Митрополит Иоанн (Снычев). СПб. Андреев и сыновья. 1994. С. 202.
⁹⁸   Казин А. Л. Homo Russicus. СПб.: Алетейя, 2014. С. 183.
⁹⁹   Цит. по Очерки истории Санкт-Петербургской епархии. Ред. Митрополит Иоанн (Снычев). СПб. Андреев и сыновья. 1994. С. 204.