Церковь, литургия, образование
В современном, так называемом, постмодернистском обществе, где беспредельно расширяется плюрализм индивидуумов, все очевиднее разрушение традиции, целостности, единства. На фоне этого процесса кажутся убедительными рассуждения апологетов глобальных трансформаций, представляющих этот разрушительный этап, как базовую, историческую закономерность. Хотя современная цивилизация много говорит о единстве, собирании и соединении и, казалось бы, много делает для него: средства сообщения позволяют за считанные часы добраться до любой точки планеты, средства массовой информации и Интернет дают возможность знать, что делается практически во всех странах. Европа на наших глазах собирается в единый надгосударственный организм с общей валютой, общим парламентом и президентом Евросоюза. И параллельно происходят чудовищные центробежные процессы — не только в так называемых «посткоммунистических» странах (СССР, Югославии), но и внутри самого «фешенебельного, цивилизованного» мира. Структуры соединяются, но люди разъединяются, отчуждаются, становятся дальше друг от друга.
Парадокс: после объединения Германии, рядом с обломками Берлинской стены, мне часто доводилось видеть плакаты: «Раньше мы были ближе друг ко другу». Непомерно растет индивидуализм и эгоизм, взаимное отчуждение и ненависть, как личная, так и социальная. Слова «человек человеку — волк» для многих становятся жизненным принципом. Современный человек часто остается один на один с виртуальными монстрами. Многие и на Западе, и в России страдают комплексом одиночества, оставленности, и некоторые из-за этого даже кончают с собой. Иного и не следует ожидать от аморальной потребительской цивилизации, поставившей во главу угла наслаждение. Цивилизация, посадившая на пире жизни во главу стола своих бизнесменов, артистов, политиков и оставившая Христу место последнего нищего (слова свт. Николая Велимировича), — такая цивилизация не может создать подлинного единства между людьми. Подлинное единство можно найти только в собирающем богочеловеческом организме, глава Которого — Христос. Поэтому сегодня необходимо говорить о собирающей природе Церкви и Литургии, как о Таинстве собрания, и о собирательном характере образования, которое не только образовывает человека, но и собирает его из греховной разбросанности.
Смысл Церкви состоит в богочеловеческом собирании. Как поется в кондаке Пятидесятницы: «Егда же огненныя языки раздаяше, к соединению вся призва, и согласно славим Всесвятаго Духа». Само греческое слово экклесия означает народное собрание. В евангельских притчах в образах Доброго Пастыря, собирающего распуганных овец (Лк. 15,4–6), Жнеца, собирающего урожай (Мф. 13,30), Лозы с привитыми ветвями (Ин. 15,1–5), мы видим лик Христа-Собирателя, Христа-Объединителя, Который умер за то, «чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино» (Ин. 11,52). Кульминацией этого призыва становится первосвященническая молитва Господа: «Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня» (Ин. 17,20–21). И внимательное чтение Евангелия показывает, насколько эти слова далеки от того экуменического (в худшем смысле слова) смысла, который, к сожалению, им часто придают — смысла «всечеловеческого смешения», духовного и религиозного безразличия, «да будут все едино и все едино». Основы подлинного единства коренятся в Святой Троице. Как замечательно говорил преп. Сергий Радонежский, «взирая на образ единения Святой Троицы — побеждать ненавистное разделение мира сего». Исполнение слов Христа «да будут все едино» возможно лишь в подлинной тройческой вере, свободной от всяких ересей и искажений, чистой и действенной. Именно благодаря такой вере и становится возможным «свертывание многих несогласий» (как говорит св. Дионисий Ареопагит), устранение социальных, расовых, национальных, а также индивидуальных перегородок между людьми. Различия остаются, но они перестают быть определяющими и важными, ибо побеждаются и покрываются верою и любовию. Как говорит Апостол Павел, в новом человеке «нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3,11). Именно эта вера сможет консолидировать не только российское общество, но, может быть, и весь мир.
Напротив, попытка скрыть, затушевать подлинные религиозные разногласия, разномыслие, попытка объединить всех по минимуму веры, а не в ее полноте может привести к созданию новой Вавилонской башни и к новому смешению языков, к окончательной потере единства и понимания. Замечательно писал о. Иустин Попович о так называемом «диалоге любви»: «Еретическое гуманистическое разделение Любви и Истины — это только знак недостатка Богочеловеческой веры и потерянного духовного равновесия. Сущность любви есть Истина, и любовь живет, пребывая в Истине, являющейся сердцем всякой добродетели»1.
Говоря о Церкви и единстве, мне хотелось бы акцентировать, что единство возможно только в истине; опыт двадцатого века подтверждает: лжеединство неминуемо обречено на погибель. Само греческое слово экклесия связано с глаголом калео — зову, призываю, что говорит о проповеди, о керигматической, проповеднической природе Церкви, о ее миссии, о призыве. Но в призыве обязательно должна быть заключена истина, и не ее минимум, а ее полнота.
Остановлюсь и на другом святоотеческом определении Церкви, встречающемся у Игнатия Богоносца: to; auto, которое буквально значит «одно и то же», переводится как «одно место», «одно». Это понятие безусловно связано с евхаристическим собранием, синаксисом, но оно обозначает также и тождество, идентичность Церкви, ее внутреннее единство, внутренную целокупность. «Один Господь, одна вера, одно крещение», — говорит св. Апостол Павел (Еф. 4,5), свидетельствуя о Единой Церкви, исходя из единства ее веры и таинственной, сакраментальной жизни. «Lex credendi est Lex orandi» («закон веры есть закон молитвы»), — говорит святой Викентий Лиринский (V век), подтверждая мысли св. Апостола Павла о единстве догматической жизни, догматического опыта и молитвенной, евхаристической, таинственной жизни и опыта Церкви. Единство веры является залогом евхаристического единства, является свидетельством единомыслия. Если нет единства в Евхаристии, то нет и подлинного единства веры, а значит, в данном случае, нет и единой Церкви.
Замечательно сказал патриарх Сергий (Страгородский): «Двух не сообщающихся между собой Евхаристий, одинаково Христовых и одинаково истинных, быть не может, как не может быть двух Христов и двух Церквей».
Поэтому мы можем с уважением и пониманием относиться к инославным церквам, так называемым ориентальным, англиканской, старокатолической, но мы не можем говорить, что имеем с ними общую веру, если не имеем евхаристического общения.
Итак, Церковь едина, как един Христос, и как Христос пришел во плоти, и по плоти был описуем и осязаем, так и Церковь описуема, реальна и осязаема. Это утверждает Апостол Иоанн Богослов, уча нас: «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни — ибо жизнь явилась, и мы видели, и свидетельствуем, и возвещаем вам» (1 Ин. 1,1-2).
Исходя из этого понимания, мы не можем принимать так называемую «теорию ветвей», тем более — идею о так называемой «невидимой церкви». Для нас, повторюсь, Церковь есть Тело Христово, описуемое, видимое, имеющее свой иерархический, корпоральный и корпоративный порядок, объединенное единой верой, единой таинственной и евхаристической жизнью, вера которой находится в согласии с литургией, а литургия с верой.
Действительно, наша литургия есть ясное и полное отражение догмата о Церкви. Она пронизана верой во Святую Троицу, самые торжественные службы — Всенощное бдение и Божественная литургия — начинаются с прославления Святой Троицы. Во время литургии мы воспеваем «трисвятое», в Херувимской мы приносим «трисвятую песнь» Животворящей Троице. Это тройческое сознание ярко видно в гимне V-VI века, стихире Пятидесятницы, которую мы воспеваем, причастившись святых Животворящих Таин. «Видехом Свет истинный, прияхом Духа небеснаго, обретохом веру истинную, нераздельной Троице покланяемся, Та бо нас спасла есть».
Но литургия является также отражением догмата о Богочеловеке, о полноте Божества и человечества во Христе, о двух природах и волях во Христе. Вспомним хотя бы пасхальный тропарь, читаемый по перенесении предложенных даров: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в раи же с разбойником и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом». Мы веруем, что Христос, по словам литургии св. Василия Великого, в Своем человечестве был «сообразен телу смирения нашего», то есть был Совершенным Человеком, в полноте человеческой природы, с человеческим умом, душой, волей и энергией.
Святая литургия, по слову преп. Феодора Студита, есть повторение всего Богочеловеческого домостроительства спасения. Здесь благодатно переживается все — от Воплощения до Вознесения, как жизнь жизни нашей и душа души нашей. И это особенно подчеркивается в конце литургии св. Василия Великого: «Исполнися и совершися, елико по нашей силе, Христе, смотрения Твоего таинство» — таинство вочеловечения Бога и обожения человека. Самый убедительный свидетель этого есть Церковь, Богочеловеческое Тело Христа. Церковь — Тело Христово, Евхаристия — Тело Христово. Тождество в существе. Церковь в Евхаристии, Евхаристия в Церкви. Будучи Телом Христовым, Церковь есть соборное единство, а также единство соборности. Это касается и Евхаристии, как Тела Христова: «Один хлеб, и мы многие одно тело, ибо все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор.10,17)»2.
И действительно, Древние Отцы называли Евхаристию единением «эносис». Во-первых, потому что в нем происходит полное соединение с Богочеловеком Христом, во-вторых, потому что через Христа мы соединяемся друг с другом. Как говорится в литургии св. Василия Великого после освящения Святых Даров: «Нас же всех причащающихся от единаго Хлеба и Чаши соедини друг ко другу, да ни един от нас не причастится недостойно»3.
Следует обратить внимание на последние слова. Наше единство во Христе, вокруг Евхаристической чаши не должно быть единством благодушных, всепрощающих и снисходительных к себе харизматиков, оно должно быть выношено, выстрадано, явиться результатом некоего духовного усилия и труда. Радость от Богообщения, от соединения со Христом должна соединяться с великим благоговением и страхом Божиим, осознанием того, что Христовы Тайны действительно страшны, и «ядый и пияй недостойно, в суд себе и осуждение яст и пиет». Мы помним, что «никтоже достоин от связавшихся плотскими похотьми приходити, или приближитися, или служити» Христу. И поэтому мы никогда не откажемся от соединения в нашей практике двух таинств — Евхаристии и Исповеди, Покаяния. Речь идет не о том, что мы де хотим показаться быть достойными перед лицом Того, Кого недостоин весь мир, но речь идет о предочищении, необходимом для принятия таинства, для того, чтобы мы не услышали слова: «друг! как ты вошел сюда не в брачной одежде?» (Мф. 22,12).
К сожалению, горький опыт некоторых Православных западноевропейских приходов и церквей показал, что отделение исповеди от причастия на практике привело к почти повсеместному уничтожению таинства исповеди, так что зачастую просьба об исповеди перед причастием встречается с искренним и нескрываемым удивлением. Духовные последствия такого отношения к исповеди весьма печальны — утрата покаянного самоконтроля, нечувствие к своим страстям и утрата страха Божия.
Безусловно, мы не собираемся закрывать глаза на то, что из-за большого количества причастников и, соответственно, исповедников часто исповедь проводится слишком быстро и формально, что у нас слишком часто распространены так называемые общие исповеди, когда священник просто перечисляет грехи (или произносит проповедь покаянного содержания) и читает разрешительную молитву, практически не выслушивая никого. То, что в виде исключения в свое время было разрешено Святейшим Синодом одному св. Иоанну Кронштадтскому, к сожалению, стало общей практикой, как в силу коммунистических гонений и, следовательно, огромных сложностей в общении между священником и паствой, так и в силу большой загруженности наших пастырей и их малого числа. Тем не менее, отделение исповеди от причастия в наших условиях привело бы к падению покаянной дисциплины и к непредсказуемым последствиям. И сейчас в ряде приходов весьма отрадно видеть возрождение индивидуальной, тщательной исповеди, которое ведет к увеличению числа причащающихся и к большей частоте причащений среди паствы.
Многое из сказанного связано с процессом воспитания будущего священника, поэтому сегодня так важен вопрос духовного образования. Кого бы хотелось воспитать в духовных школах (и не только в них)? Прежде всего, тех, кто мог бы приступить к священническому служению со страхом Божиим, верою и любовию, кто мог бы достойно принимать Божественную благодать и раздавать ее требующим. Св. Иоанн Златоуст в «Словах о священстве» замечательно говорит о дарованиях и ответственности пастыря, о том, что «священник в молитве низводит Духа Святаго на дары и как бы сводит огонь с небес»4.
Прежде всего, в студентах надо воспитывать благоговение и страх Божий. Сразу же замечу: для меня страх Божий — высшее мужество человека, свидетельство его веры, требующей духовного мужества, видения Невидимого, для чего нужна твердость, свидетельство его ответственности. Такое отношение требует от человека величайшей собранности, твердости и самоотречения, умения превозмочь страх человеческий ради страха Божия. Как говорили Святые Апостолы: «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян. 5,29). Надо воспитывать в будущих пастырях (и не только в них) подлинную любовь к Богу, к Церкви, к ее Священному Писанию и Священному Преданию и пониманию их взаимосвязи; пониманию того, что если Предание пронизано Писанием, то и Писание есть часть Предания, пусть даже одна из самых важных частей. Надо воспитывать настоящего священника, то есть человека с подлинно евхаристическим, т. е. благодарственным, отношением к миру: во-первых, с благодарственным, сообразным словам св. Иоанна Златоуста «Слава Богу за все», а во-вторых, с жертвенным «и весь живот наш Христу Богу предадим»; человека, помнящего и исполняющего заповедь Христа: «Блаженнее давать, нежели принимать» (Деян. 20,35). К сожалению, современная цивилизация воспитывает совершенно противоположный тип человека — хищника, потребителя, стяжателя и сребролюбца. Бороться с этим трудно и трудно воспитывать студентов в ином духе, потому что мы живем не в вакууме... С грустью приходится констатировать уменьшающееся год от года число монашеских постригов в духовных школах.
Надо воспитывать в будущих пастырях преданность Православию, его Преданию, стойкость и мужество в его отстаивании. Поражает нестойкость, оппортунизм многих представителей православного духовенства (и не только духовенства). То, что произошло с Церковью на Западной Украине во время «перестройки», для нас — катастрофа, в том числе катастрофа для духовных школ. Подавляющее большинство выпускников Духовных Академий и Семинарий, служивших на Западной Украине, перешли в унию, как только для этого представилась возможность. Будучи назначен ректором в 1996 г., я еще застал у многих студентов на тумбочках портреты римского папы. Здесь есть некая доля вины на педагогах, воспитателях. Почему не смогли перевоспитать сельского хлопца, привить ему любовь к Православию? Скажем, восемь лет он провел в петербургских школах или в московских, у раки преподобного Сергия. Почему же за эти восемь лет он ничего не понял, ничего не вынес для себя?
Почему мы часто относимся к нашей вере и Преданию слишком обыденно, слишком по-домашнему, по-бытовому, без должного благоговения? То, что даром дается, то не ценится. И когда нам встречается что-то чужое, блестящее, у некоторых появляется стремление кинуться на это. Но «не все то злато, что блестит». Зачастую это оказывается блестящая дешевка, на которую охотно покупаются неразборчивые и всеядные люди. К сожалению, в русском человеке время от времени встречается такое печальное явление, как духовная и интеллектуальная лень, неразборчивость и благодушная всеядность, некоторая закомплексованность, безоглядное преклонение перед чужим, иностранным. А зачастую последняя черта переходит в свою противоположность — безоглядное охаивание всего чужого, нерусского, неправославного.
Конечно, все эти черты необходимо изживать. Святой Апостол Павел нас учит: «Все испытывайте, хорошего держитесь» (1 Фес. 5,21). Необходимо трезвое, разумно-критическое отношение к иному, к инославию, умение выбирать лучшее, положительное из инославного опыта, в частности — опыт социального служения, научной деятельности, администрирования и т. д. Нам есть чему учиться у инославных, не стоит этого скрывать. Но православный христианин и православный пастырь должен трезво останавливаться перед чуждым духовным опытом, он не имеет никакого права ставить на одну доску преподобного Серафима Саровского и Франциска Ассизского, акафист и розарий, Иисусову молитву и католическую медитацию. Необходимо «различать духов», а для этого нужно иметь духовное и гражданское мужество.
Поэтому хотелось бы, чтобы воспитанникам духовных школ прививалось чувство гражданского мужества. Сейчас оно нужно всем не менее чем, в так называемые, «застойные» годы. Отношение общества к Церкви безусловно изменилось за прошедшие десять-двенадцать лет. Из враждебно-презрительного или испуганно-удивленного оно стало либо нейтральным, либо благожелательно-нейтральным, а в ряде случаев и положительным. Конечно, это явление отрадное, и не следует злоупотреблять кредитом доверия, выданным обществом. Но решительного духовного переворота в нашем обществе не произошло. Церковь по-прежнему остается на периферии общества. Священника готовы терпеть, как требоисправителя, носителя «религиозного фактора», социального работника, удовлетворяющего определенные «религиозные потребности». Священник даже желанен как творец дел милосердия, но его почти не слушают как учителя, как пророка. Претензию на учительство, на пророчество, на «властительство думами» сейчас предъявляют многие — средства массовой информации с нахальными телеведущими, политики, артисты (как поет иеромонах Роман: «Приосанилось племя вертлявое») и писатели, правда, в последнюю очередь. Общество практически отказало священнику в «патенте» на учительство. От батюшки требуют освятить офис, машину (как говорится в чине — колесницу), покрестить ребеночка, чтобы не болел, в лучшем случае — повенчать post factum, но его почти не слушают, когда речь идет о жизни и смерти, о правде Божией как на личном, так и общественном уровне.
И в такой обстановке потребительского, индифферентного, неверующего отношения к Церкви священнику нужно большое духовное и гражданское мужество, чтобы дерзновенно свидетельствовать о Царствии Божием, пришедшем в силе, о Правде Божией, в особенности в обстановке хаоса, бесправия, «беспредела», материальной зависимости от власть имущих.
Для такого чувства, как мужество, безусловно, нужна внутренняя свобода. «Итак, стойте в свободе, которую даровал нам Христос» (Гал. 5,1), — призывает Апостол. И не совсем справедливы упреки неких частных лиц, что, якобы, русская духовная школа выбивает это чувство из своих воспитанников. Нет, это особое, христианское понимание свободы. «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг другу» (Гал. 5,13). Здесь свобода неразрывно связана с дисциплиной и ответственностью.
Есть три уровня свободы: свобода от чего-то, свобода для чего-то и свобода во имя Кого-то. Будущим пастырям следует прививать третий и высший уровень свободы — свободы «во имя», а для этого нужен совместный труд и дисциплина как со стороны воспитывающего, так и со стороны воспитуемого в особенности.
Следует стремиться воспитывать в студентах литургическое благочестие, любовь к литургии и к богослужению, как основу их духовной жизни, как возможность охристовить, омолитвеннить их внутреннюю жизнь. Но наивно надеяться только на студенческую «харизму» и пренебрегать систематическим трудом. Замечательно сказал святой нашего времени старец Амфилохий Патмосский: «Самая лучшая молитва — богослужение в течение 24 часов» (то есть — богослужение суточного круга). И отметим: на начальном этапе обязательность посещения богослужений (так называемая «чреда», а в московских школах «десятка») очень полезна. Для роста внутренней свободы иногда требуется внешнее принуждение (конечно, здесь нужно рассмотрение и пастырская разумность). Воспитать гораздо тяжелее, чем научить.
Необходимо, чтобы будущий пастырь любил и знал богослужение, чтобы он мог являть его силу и красоту своим прихожанам, умел истолковывать его. Не секрет, что многие, приходящие в храм, из-за развития языка, из-за разрыва мира и Церкви не понимают богослужения. По ряду причин нельзя переводить богослужение на секулярный язык, и значит, на священника ложится груз экзегезы. Потому он и должен знать, любить богослужение, уметь его изъяснять, уметь мыслить не только богослужебными структурами (что за чем идет), но и текстами.
Насущной задачей духовной школы становится усвоение и осмысление как литургического, так и патристического, святоотеческого наследия. Отрадно видеть на Западе возрождение внимания и интереса к творениям Святых Отцов. Но здесь прослеживается один тревожный симптом: в западной традиции святоотеческая мысль обрывается на восьмом или, в лучшем случае, на четырнадцатом веке, а дальше-то что? Но останавливать святоотеческую мысль на каком-то конкретном периоде означает остановку Предания и богословскую немоту Церкви. Для нас Отцы нового времени — свтт. Филарет Московский, Иннокентий Московский, преп. Серафим Саровский в его поучениях, свт. Игнатий Брянчанинов, св. Иоанн Кронштадтский, свт. Нектарий Эгинский, свт. Николай Велимирович, преп. Иустин Пoпович и многие другие являются продолжателями святоотеческой мысли. Они для нас весьма важны и потому, что ближе к нашим временам и часто дают ответы на злободневные вопросы нашей жизни. Поэтому путь прочтения Святых Отцов, мне видится, следующим образом: от новых — к древним. Безусловно, особое значение для нас имеют раннехристианские Отцы Церкви и апологеты, коль скоро мы живем в неоязыческом обществе, к сожалению, отринувшем христианские идеалы. У апологетов мы можем найти многие ответы на волнующие нас вопросы, у них же можем научиться языку общения с современным обществом — языку простому, трезвенному и доходчивому.
И в то же время священникам самим надлежит вырабатывать средства общения с современным обществом и современной цивилизацией, не скатываясь к жаргону и к понятиям этого общества, но, стараясь его понять изнутри. Надлежит научиться простому и ясному языку, адекватному выражению христианской проповеди без излишних мудрствований и витийств, которые современное технократическое и примитивизированное общество вряд ли поймет.
Но это не освобождает священника от познания общества во всей его сложности, от усвоения результатов научно-технической революции. Современный священник должен быть достаточно культурен и информационно подготовлен для того, чтобы достойно ответить на самые разнообразные вопросы и запросы своей паствы. Современная цивилизация ставит перед человеком целый ряд проблем. Экология, распространение наркотиков, рок-музыка, виртуальная реальность, «неопознанные летающие объекты», аномальные явления, экстрасенсорика, искусственное оплодотворение и клонирование, генная инженерия, «сексуальная революция», «изменение полов», эвтаназия — вот далеко не полный список тех проблем, с которыми сталкивается или может столкнуться современный человек. На все эти вопросы священник должен дать ответ, исходя из Евангельского благовестия и Святоотеческого предания, учитывая научные знания.
Таким образом, видно, сколько проблем, сколько вопросов стоит перед священниками в наше время. И здесь не лишне будет вспомнить слова Спасителя: «жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы Он выслал делателей на жатву Свою» (Мф. 9, 37–38). Призываю все богословские школы к соработничеству на ниве Господней, и да пребудет на вас благословение Господне.
1 Иустин (Попович), архим. Православие и экуменизм. М., 1997. С. 159.
2 Там же. С. 75.
3 Там же.
4 Иоанн Златоуст, св. Шесть слов о священстве. Слово первое. М., 1991. С. 53.