К 70-летию Великой Победы
В № 4 нашего журнала за 2011 год к юбилею Московской битвы были опубликованы отрывки из мемуаров известного киевского адвоката, правозащитника и общественного деятеля Григория Исааковича Гинзбурга, который в составе 84-й Отдельной Морской стрелковой бригады принимал участие в обороне и контрнаступлении под Москвой в декабре 1941 года (а позднее в составе 154 ОМСБр — в Сталинградской битве). Публикация вызвала большой интерес читателей. По многочисленным просьбам к юбилею Великой Победы мы публикуем часть воспоминаний Г. И. Гинзбурга о Дне Победы, который он встретил в горьковском госпитале после тяжелого ранения на Северо-Западном фронте, а также его размышления о войне и любимые стихи1.
День Победы
Но именно потому, что смерть, разорение, все несчастья и беды войны не обминули меня стороной, я, не задумываясь ни на минуту, ответил бы на вопрос о самом счастливом дне моей жизни, что им был день 9 мая 1945 года.
Майские праздники 1945 года обитатели 12-й офицерской палаты эвакогоспиталя номер 2817 в г. Горьком встречали в приподнятом настроении. Самыми главными событиями были радостные сводки Совинформбюро. Нас было пятеро: суровый пожилой майор, командир пехотного полка Аракелян без ноги — в депрессии, не говорящий ни слова; командир взвода разведки, весельчак и балагур, мегрел Володя Бокучава с простреленным легким (оперировавший его хирург говорил, что ему лучше уехать к себе в Грузию, иначе он погибнет в этом климате — что вскоре и произошло); совсем молоденький харьковчанин, почти не успевший понюхать пороха, — Володя Петрусь, который был в вечной тревоге, что пальцы его раненой руки не обретают подвижность в суставах; танкист Коля родом откуда-то из под Вологды, тяжело раненный в голову в районе виска, с повреждением центра речевой памяти; и я. Все мы учили Колю говорить простейшие слова и считать до десяти, но он, дойдя до цифры «восемь», повторял ее без конца, как ни силился преодолеть это препятствие.
Мы все знали, что со дня на день должен пасть Берлин. Мы понимали, что война уже на исходе, и что лично нас — «отвоевавшихся», она уже никак не коснется, но все пятеро так страстно желали ее окончания! Мы ждали этого дня, но все же он наступил внезапно.
Мы сидели возле окон и обсуждали методику вечерних занятий с Колей. Почти двое суток лил бесконечный серый дождь, уже с девяти часов вечера центральная улица города Свердловка и площадь Минина, куда выходили окна госпиталя, были безлюдны. Блестели лужи на асфальте при свете тусклого фонаря, да по стеклам окон плыли струйки дождевых стрел. Погода навевала тоску и уныние. В госпитале царила тишина. После очередного урока разговорной речи, закончившегося проклятым «восемь, восемь...», даже не дождавшись отбоя, мы уснули.
Ночью все проснулись как по команде, разбуженные веселым гомоном в коридоре и торжественным голосом Левитана. Еще не услышав возгласов «Победа!», мы все поняли.
В одном белье, в госпитальных халатах и тапочках, все, кто в состоянии был двигаться, высыпали на улицу. Впервые наш строгий вахтер, тетя Капа, не задерживала нас у выхода, а любезно распахнула двери. Дождь продолжался, но его уже никто не замечал. Со всех сторон по лужам бежали к нам счастливые жители. Люди обнимались и целовались, радостно кричали, пели песни и танцевали под дождем. В тапочках и на костылях мы плясали в лужах с жителями соседних домов.
До рассвета продолжалась веселая вакханалия среди луж. На эти несколько часов люди забыли о своих горестях и невзгодах, о тревогах и заботах. Перестали болеть раны. Молчаливый майор Аракелян приплясывал на костылях, задорно смеялся и поздравлял каждого с Победой. Володя Бокучава, для которого простуда была смертельно опасна, промокший насквозь ходил между группами людей, сообщал всем, что завтра же он женится на медсестре Тане, устроит свадебный пир на всю Мегрелию и приглашает всех горьковчан в гости. Володечка Петрусь со слезами радости обнимал нас загипсованной рукой и впервые не обращал внимания на неподвижность пальцев. А Коля в эту ночь произнес наконец «девять»!
Никогда ранее и потом за прошедшие после этой ночи более шестидесяти лет мне не приходилось видеть такой непосредственности и чистоты чувств, проявленных одновременно сотнями совершенно разных по возрасту, характерам, интеллекту и привычкам людей. Охватившая всех радость Победы явилась наглядным примером единомыслия и великой сплоченности народа-победителя.
Да, Победа была подлинным всенародным торжеством, это и было Счастье!
Морская пехота. Разведка
Пехота теряла больше всех войск, а морская пехота, в которой мне довелось служить с осени 1941-го до осени 1943-го, — еще больше. Ибо ко всему комплексу неподготовленности СССР к войне: плохому, недостаточному вооружению пехоты, безалаберности командования и его безразличию к ценности жизни солдат, добавилось еще неумение моряков воевать на суше и свойственные им необдуманная отвага и бесстрашие, показная лихость и некоторые бравада и позирование. Помню, как во время контрнаступления под Москвой на Клинском и Солнечногорском направлениях в декабре 1941 года в 35-градусный мороз моряки сбрасывали перед атакой серые шинели и зеленые бушлаты, в которые их переодели для «маскировки». Шли во весь рост с винтовками наперевес в черных морских бушлатах и клешах, или даже в одних полосатых тельняшках по белому снегу. Это впечатляло, но заканчивалось всегда огромным количеством убитых и чаще всего — срывом атаки, так как до немецкой линии обороны из тысяч доходили единицы. Через несколько минут снег становился красным от крови, гибель храбрецов была предопределена, а главное — бессмысленна, ибо они не забрали с собой ни одного фашиста.
Но те, кто выжил в первых боях, усвоили науку войны, и уже в 1942 году морские пехотинцы научились и рыть окопы, и ползать, вжимаясь в землю, и маскироваться. А главное, они усвоили, что победить врага, убить его или захватить «языка» можно, только овладев всеми премудростями войны, а сухопутная война кардинально отличается от войны на море.
Из любимых стихов:
ПЕХОТИНЕЦ
Уже темнеет. Наступленье,
Гремя, прошло свой путь дневной,
И в нами занятом селенье
Снег смешан с кровью и золой.
У журавля, где как гостинец
Нам всем студеная вода,
Ты сел, усталый пехотинец,
И все глядишь назад туда,
Где в полверсте от крайней хаты
Мы, оторвавшись от земли,
Под орудийные раскаты,
Уже не прячась, в рост пошли.
И ты уверен в эту пору,
Что раз такие полверсты
Ты смог пройти, то, значит, скоро
Пройти всю землю сможешь ты.
Константин Симонов
Еще бóльшие людские потери несли разведчики (а я служил в подразделении пешей разведки), потому что атаки (и вообще бои) стрелковых батальонов происходили не ежедневно, были передышки, доформирования, пребывание во втором эшелоне, а разведчики ходили в ночные поиски за «языком» каждую ночь, да и контактировали с врагом плотнее и непосредственнее.
Очень труден был для меня лично и моих разведчиков период обороны Сталинграда. Если под Москвой, на Северо-Западном и Калининском фронтах мы воевали больше всего в лесах, где были укрытия и широкие возможности для маскировки, то под Сталинградом — голая степь, и скрываться от вражеских пуль и мин можно было только в ложбинах, балках и в воронках из-под снарядов. Но незаметно подползти к немцам и взять «языка» было почти невозможно. Впрочем, этого от меня и не требовали.
Из-за нехватки личного состава разведчиков использовали в окопах и укреплениях в качестве стрелков, а за «языком» посылали редко.
О войне
Подумать только, со дня начала войны прошло 65 лет. Целая жизнь! Для большинства полегших в той войне — три жизни. Ведь им было тогда от 18-ти до 25-ти. Им бы жить да жить, растить детей, заниматься любимым делом, доставлять радость близким. А они совсем юными ушли в небытие. А о большинстве из них уже и вспоминать некому. За 65 лет почти все, даже выжившие в той войне, ушли в иной мир.
Из любимых стихов:
Ветрами чисто метены,
Без памятных камней,
Хранит земля отметины
Погибших сыновей...
И если чудо сбудется
В далекие года,
Война людьми забудется,
Землею — никогда!
Маргарита Алигер, 1945
Многие годы у нас о Великой Отечественной принято было писать и говорить с пафосом, в превосходных выражениях, отмечая массовый героизм, руководящую роль компартии и ее представителей в Красной армии — политработников, восхищаясь готовностью каждого советского человека умереть за Родину, за Сталина. В торжественных речах и в газетных статьях цитировались последние слова смертельно раненного политрука Клочкова или кого-то еще: «За нами Москва... (Ленинград, Сталинград, Россия или Родина) ... отступать некуда!» либо: «Коммунисты умирают, но не сдаются!»
Не отрицаю, бывали случаи, когда коммунисты перед смертью произносили нечто похожее из этих лозунгов. Намного чаще эти лозунги цитировались перед боем, перед атакой, или напутствуя разведчиков, уходящих в тыл врага. Несколько раз и мне доводилось слушать эти слова из уст политработников. Обычно же на фронте, особенно от подлинных фронтовых офицеров, а не от заезжих генералов и высоких штабных чинов, никакой патетики и высоких слов никто не слышал.
Их не было. Напротив, говорились обыденные, часто скрепленные крепким матом слова о том, что есть такой приказ и надо приложить усилия для его выполнения. При этом нужно постараться выжить. Не надо показного героизма: не сбрасывать шинелей и бушлатов, не переть во весь рост, не орать «полундру», не пренебрегать маскировкой и окапыванием и т. п.
Война была, кроме всего, тяжкой и кровавой школой выживания. Кто не пролил крови и не полил потом поле брани, кто не усвоил элементарные правила и хитрости ведения боя, у того почти не оставалось шансов уцелеть.
Если говорить о моем поколении в целом, не дробить его на жертвы жестокой системы и жертвы войны с фашизмом, на хороших и «не совсем», то, во-первых, в 1945 году от родившихся в 1921–1923 годах осталось в живых лишь 3 процента. За 65 лет вымерло от ран и от всяческих хвороб, связанных и не связанных с войной, не менее 2,5 процентов, а осталось 0,5 процента!
Под одной деревней Князево на протяжении нескольких месяцев в бессмысленных атаках полегла практически вся моя бригада — восемь тысяч молодых мужчин...
Только с марта по август 1943 года через мой взвод, где по штату положено 20 человек, прошло около 300 бойцов. 280 были убиты и ранены за полгода. Под Старую Руссу мы приехали в 8-ми эшелонах, а уезжали — в одном, и в том было пусто.
Из любимых стихов:
Мы победили! Помянем!
Тех, что расстреляны — взводы и роты,
Тех, что погибли на минных полях,
Тех, кто был брошен на пулеметы,
Чьи до сих пор догнивают в болотах
Кости в кирзовых «прохорях».
Ким Дворкин
Поэтому я, выживший в 1941–1943 годах, а затем в течение еще 65 лет — счастливчик вдвойне. Мое поколение за всю историю Советской власти было самым чистым. Ушли из жизни все те, с кем, как написал поэт-фронтовик А. Межиров, «сдружились, сплакались и спелись».
Большинство из оставшихся в живых фронтовиков рассказывают, как и я, что те четыре года, когда они могли быть каждый день убиты, были самыми счастливыми для них. Почему — не все могут объяснить. Ну, конечно, были молоды! Но также: была надежда на будущую достойную их светлую жизнь. Ни достойной, ни даже сносной жизни они не дождались, и уже ясно — никто из нас не дождется.
И еще: в войну верность воинской присяге, нравственности и долгу совпадали, а в послевоенные годы это совпадение исчезло. Сейчас чуть-чуть брезжит надежда. Но кто пойдет сегодня на войну, как в 1941 году?
Боюсь, что будут искать справки об отсрочке...
Хотелось написать что-нибудь очень радостное, светлое, майское, а вспомнилось грустное и тяжелое. Что поделать, волею судьбы я оказался среди той части фронтовиков, которые воевали первую половину войны, а вторую — провели в госпиталях, поэтому большие тяготы и утраты заслонили в памяти малые и незаметные радости.
Из любимых стихов:
Что-то очень большое и страшное,
На штыках принесенное временем,
Не дает нам увидеть вчерашнего
Нашим гневным сегодняшним зрением.
Мы, пройдя через кровь и страдания,
Снова к прошлому взглядом приблизимся,
Но на этом далеком свидании
До былой слепоты не унизимся.
Слишком много друзей не докличется
Повидавшее смерть поколение,
И обратно не все увеличится
В нашем горем испытанном зрении.
Константин Симонов
«Словно смотришь в бинокль перевернутый», 1941
1 Цит. по: Гинзбург Г. Воспоминания. Киев: Родовид.