Притом же ты с детства знаешь священные писания, которые могут умудрить тебя во спасение верою во Христа Иисуса. Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен.
2 Тим. 3, 15–17
Батюшка Серафим
Пасмурным днем 28 июля 1991 года я, приехавший для этого специально из деревни, пришел поклониться святым мощам Угодника Божия Преподобного батюшки Серафима Саровского Чудотворца.
Опять же непостижимо и достойно всякого удивления, как вел меня Господь к мощам великого старца. И если применить тут одно из самых пустых и никчемных определений в нашей жизни, как «случайность», то сразу понимаешь всю его беспомощность, невозможность влиять на жизнь нашу, подчиненную только Промыслу Божьему.
Впервые, насколько я помню, пришлось мне увидеть изображение великого старца в пятнадцать лет на фотографии, отснятой в свою очередь с широко известной теперь репродукции, где батюшка Серафим в лесу, сидя на бревнышке, кормит из своих рук медведя. Фотографию эту мне тогда подарил мой приятель, и она долго после была у меня, хотя я и не знал, кто на ней изображен, что за момент в жизни старца она отображает и к какому времени относится. Тогда я еще не знал совершенно истории Церкви. Пробудившийся же интерес к религии больше был обращен на внешнюю сторону Православия — архитектуру храмов, живопись, старинные книги и т. д. Вера для меня была понятием далеким, непостижимым, даже, как мне казалось, чуждым. В минуты детского отчаяния я обращался к Богу с молитвой о помощи и защите. Но все это шло от некоего внутреннего позыва, от спасительной искорки веры, тлевшей во мне, как и в любом человеке, изначально, независимо от собственной воли и несмотря на мое полное недостоинство. Но время неумолимо шло к тому, чем и должно было разрешиться. И конечно же, я узнал о батюшке Серафиме, о нашем молитвеннике перед Престолом Божьим. Как это произошло, что послужило поводом — сейчас об этом вспомнить уже невозможно. Только, когда позднее, ноябрьской осенью 1990 года я оказался на отдыхе в городке Новый Афон в Абхазии, имя Серафима Саровского говорило мне о многом.
Ах, что это была за осень!
Приехал я в Абхазию в настроении далеко не лучшем. Поселившись один в гостиничном номере, сильно тосковал по семье. Утром и днем ярко светило солнце. Сочная зелень и пальмы под окном на какое-то время вселяли в сердце чувства беззаботные, праздные. Я уходил к морю на каменистый берег. Раздевшись по пояс, устраивался загорать или перебирал округлые, обточенные водой и песком камни, выискивая среди них разбитые, буро-желтые снаружи, и немного розовые, стеклянно блестящие внутри раковины ракушек. Солнце припекало, но ветерок с моря был ознобисто прохладен. От него приходилось прятаться за торчащие осколки валунов. А вверху, на горе, среди сочной и нежной зелени, возвышаясь над ней, блестели золотом купола Новоафонского монастыря. Глядя на них, я брал в ладони каменные мячики. Теплые снаружи, они скоро начинали холодить пальцы, и холод этот, мертвый, убивающий, был подстать тяжести камня.
Вскоре я побывал в монастыре, уже зная, что воздвигнут он в 1883–1896 годах. К нему вела выложенная камнем дорога, вдоль которой на протяжении всего пути растут высоченные кипарисы. Сам монастырь — мощный, с великолепным храмом, воздвигнутым в 1888–1900 годах. Двор выложен камнем. В душе невольно что-то происходит, когда вступаешь в него. Не то, чтобы трепет, а волнение.
История монастыря берет свое начало в 1874 году. Именно тогда по Промыслу Божьему среди русской братии монастыря св. великомученика и целителя Пантелеймона на святой горе Афон возникло желание «на случай политических обстоятельств» приобрести приют в России. Ведь ожидалась война с Турцией, а среди греков, составлявших в то время бóльшую половину среди братии монастыря, появилось желание взять исключительные права на русскую обитель. Потому некоторые из монашествующих этого убоялись, а поэтому и надумали найти возможный приют в России. Только место необходимо было выбрать уединенное, где и построить дополнительный монастырь, являющийся отделением Афонской обители.
Свои взоры иноки обратили на Кавказ. В Абхазии, по преданию, свет Христовой веры проповедовали святые апостолы Андрей Первозванный и Симон Кананит. Эта земля орошена кровью мучеников и находится, как и святая гора Афон, в уделе Божьей Матери.
В 1875 году, в августе на Кавказ прибыл иеромонах о. Арсений с несколькими иноками, они-то и выбрали глухое место на побережье Черного моря на развалинах древнего города Анакопии, где находился поврежденный храм св. апостола Симона Кананита, построенный в IV веке от Р. Х. на месте его погребения у реки Псыртсха.
Иноки попросили об отводе земли у наместника кавказского, Великого князя Михаила Николаевича, который эту просьбу удовлетворил. Его Императорское Высочество дал согласие на отвод 327 десятин земли под усадьбу и угодья и по 100 десятин строевого и дровяного леса. Тогда же определяется название монастырю: «Ново-Афонский Симоно-Кананитский».
В марте 1876 года начата постройка монастыря, а уже к 1 октября все заложенные здания и церковь были окончены. Но наступили трудные времена, война с Турцией, и 1 мая 1877 года обитель разоряется.
Сразу после войны монастырь вновь возрождается. 8 декабря 1879 года последовало утверждение Государем законных прав Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря. А вскоре, в 1884 году, после отстройки старой обители начинается грандиозное строительство нагорного монастыря на склоне Афонской горы. Строится он в виде правильного четырехугольника с большим двором внутри, в середине которого еще только предполагалось возвести главный собор.
Братия перешла в новосооруженные корпуса нагорного монастыря 1 марта 1896 года, хотя работа по его строительству продолжалась и после этого.
Конечно, за прошедшие десятилетия власти богоборческие постарались. В бывших кельях сейчас живут люди. До недавнего времени отдыхали туристы (в монастыре устроен дом отдыха), но последние беспокойные события в Абхазии оставили его, на мое счастье, без клиентов. (Очерк писался до начала войны между Грузией и Абхазией, но после провозглашения Грузией независимости и просьбы Абхазии вновь принять ее в состав РСФСР, как это и было до 20-х годов нынешнего столетия). Так что танцевальная площадка и шашлычная (такое впечатление, что власти из кожи вон лезли, придумывая, как бы еще побольше осквернить святыню) оказались заброшенными, невостребованными. Но от каменных лестниц, узких окон, каменных стоков для дождевой воды веяло стариной.
Все современные строения мне кажутся подделкой, рассчитанной на сиюминутный, кратковременный эффект. Здесь же все по-другому, основательнее. Иные задачи ставили перед собой зодчие.
В это первое посещение монастыря в храм я не попал. Он оказался закрытым.
Вечером, сидя в пустом гостиничном номере, я читал «Старый Валаам» Ивана Шмелева, опубликованный в девятом номере журнала «Москва» за 1990 год. Этот журнал я долго возил с собой. Он побывал со мной в Москве и Самарканде. Но так было угодно Промыслу, чтобы работу Шмелева я начал читать только здесь, в Новом Афоне.
За окном темно. Шумят под порывами ветра пальмы, раскачивая мохнатыми листьями на фоне темного, заволоченного облаками неба. А я читал про чудный северный остров Валаам на Ладоге, про кипарисовые крестики, привозимые туда из Нового Афона монахами и странниками, русскими крестьянами-паломниками, про трудников-мужиков, сначала рывших каналы у Симоно-Кананитского монастыря (они в сохранности и по сию пору), а затем перебравшихся потрудиться во славу Божию и на Валааме. А еще И. Шмелев пишет, будто специально в подтверждение моих недавних мыслей: «Мы проходим в монастырские ворота, которые называются — святые: над ними церковь Петра и Павла. Дальше — еще ворота. Говорю: “Как в крепости живете?” О. Антипа не понимает будто и говорит с улыбкой: “Пустынножителям всегда надлежит в крепости пребывать. А про камни вы разумеете... Это дело хозяйственное, строено на века. А на врага у нас крепость — Крест Господень. От врага камнем не оградишься. Крестом да крепостью духа ограждаемся”».
Ну, как тут не усмотреть Промысел Божий? Всему свой срок. Посещение и чтение совпадают неотвратно — не раньше и не позже. Так Господь помогает мне разобраться в собственном душевном состоянии, когда и я, пройдя сквозь монастырские ворота, оказался на мощенном камнями дворе обители.
За окнами накатами шумело растревоженное море. Я в волнении открыл дверь и вышел на балкон. Монастыря видно не было. Он, невидимый в эту пору, покоился в темноте. А мне так хотелось вновь посмотреть на него.
Море шумело всю ночь. Стихло лишь к рассвету.
На следующее утро я пошел к месту, называвшемуся в поселке водопадом. Там, на берегу реки находится древняя христианская святыня — храм во имя Святого апостола Симона Кананита.
В книге «Русский монастырь св. великомученика и целителя Пантелеймона на святой горе Афон», изданной в Москве в 1886 году1, об этом храме рассказывается следующее.
«По преданию грузинских летописей, в царствование грузинского царя Адеркия в Абхазии и прилежащих странах вместе проповедовали христианство св. апостолы Андрей Первозванный и Симон Кананит, потом св. апостол Андрей удалился в дальние страны для распространения Евангелия, а св. апостол Симон остался и, во время жестокого гонения на христиан, воздвигнутого царем Адеркием, мученически пострадав, скончался и погребен на том месте, где после построен в честь его храм.
Храм стоит в расстоянии одной версты от берега Черного моря. Местность дикая, но живописная и чарующая, усеянная вековыми ореховыми, смоковничными и другими плодовыми, а равно и не плодовыми деревьями».
Известный русский паломник А. Н. Муравьев писал об этом же месте.
«Посредине поляны стоит церковь небольшая, но почти совершенно уцелевшая, кроме обвалившегося купола; западный ее притвор завален камнями и зарос дикими растениями, как и сама вершина церкви, вход — от южного притвора, над коим виден еще полустертый лик Спасителя. Устройство храма греческое, с тройным разделением алтаря и полукружием горнего места. Поразительна тонкость стен и высота стройных сводов, которые опираются на чрезвычайно легкие столбы; живопись уже стерлась, но на западной стене еще видны Успение Богоматери и два мученика».
Об этой же церкви оставил сведения и еще один путешественник.
«Церковь имеет вид четвероугольника; с западной стороны устроен особый придел с крепким уцелевшим сводом, с правой стороны придела устроен вход в подземелье, засыпанное землею и щебнем. Южные, северные и западные двери прикрыты портиком с каменными сводами; стены сложены из бело-сероватого прочного дикого камня, чисто тесанного, с узорчатыми древними карнизами; кладка замечательной прочности, купол и крыша хотя давно уже обрушились, но стены еще прочны; внутри по штукатурке заметны остатки древней фресковой живописи. Западная стена и алтарь проросли лавровыми и смоковничными деревами».
В таком положении храм находился несколько столетий. Вправо от храма углубляется в гору Трахейское ущелье. На вершине горы находятся остатки крепости Трахеи, которую греки завоевали у абазгов (абхазцев) в VI веке при Иустиниане после кровопролитной осады. (В свое время я побываю и в этой крепости, и то путешествие оставит в моей душе неизгладимый след.)
Как рассказывается в книге дальше, «возобновление древнего храма начато в 1880 году ...развалины были тщательно очищены от мусора и щебня, стены, местами обрушившиеся, наложены, и храм покрыт красивым куполом в древнем стиле... Иконостас поставлен дубовый резной; многие иконы в храм присланы со св. горы Афон.
Освещение храма совершено в самый день памяти св. апостола Симона, 10 мая 1882 года.
Близ храма в устье Трахейского ущелья, откуда быстро вытекает речка Псыртсха, устроена каменная прочная плотина; она образует очень глубокий пруд, при котором устроена мельница. На высокой пирамидальной горе, почти отвесно возвышающейся над ущельем, где находится упомянутый выше древний замок, сохранились еще, на самом шпиле скалы, высокие стены древней церкви. Здесь в настоящее время устроена часовня в честь Иверской иконы Божией Матери».
Так было. Что-то предстанет моему взгляду теперь?
Слава Богу, часовенка уцелела. Обихаживают ее несколько женщин. Их здесь называют монашками. Может, оно так и есть. Когда я поднимался к развалинам храма, то встретил их. Одеты строго, головы покрыты темными платками. Они доброжелательно объяснили мне дорогу к часовенке, куда я поднялся и где помолился.
В древнейшем храме, как и положено для богоборческих времен, размещена библиотека, да и та закрыта.
Я вышел к плотине. Когда-то, по всей видимости, здесь было очень красиво — ограждения, лепнина, арки, лестницы. Озеро точно такое, как и описано в книге. Но сейчас мерзость запустения овладела всем. Все порушено, побито, изгажено и представляло собой зрелище жалкое. Даже мемориальная доска еще тех, дореволюционных времен в честь посещения этого места Государем Императором Александром III с Цесаревичем, Царицей и Великим князем исчеркана и обезображена.
Тогда я вновь отправился к монастырю. Поднялся к его воротам, перекрестившись на надвратные каменные кресты (больше крестов, включая и купола храмов, нигде не сохранилось). Пройдя вдоль монастырских стен, остановился на откосе у склона горы. Место вольное, надвременное, ни одна власть над ним не властна, кроме Божеской. Далеко видно море с заходящим солнцем — так скоро в хождениях по городу, у реки, по горам — прошел наступивший день.
Вся впадина между горами, где и расположен городок, как на ладони. По склонам ее растут мандариновые деревья, множество остроконечных кипарисов— столбов-карандашей. От всего веет спокойствием, теплом, довольством. Пальмы стоят неподвижно, ни один громадный лист не шелохнется. Справа по монастырскому склону раскинулся старинный, посаженный когда-то еще монахами, теперь уже, конечно, заброшенный, оливковый сад. Не о нем ли вспоминал Иван Шмелев в своей книге о Валааме?.. Да, конечно, о нем!
Пурпур заходящего солнца, сочность вечно зеленых деревьев, белесая голубизна осеннего моря. Словно это место создано Богом специально для раздумий о вечном.
А потом я вновь вошел в монастырь через ворота с надвратной церковью.
У церкви орут мужики, азартно играющие в домино. В самой церкви из окон вывешено для просушки белье. Рядом понастроены сараи. Тут же — в монастырской стене — общественный туалет. Возле кухни выгружают из машины мясо, какие-то ящики.
Опять побродил я по монастырскому двору, посидел, подумал. Было мне грустно, но не тоскливо. По-доброму грустно. Шмелев, что ли, был виноват в этом моем настроении, его очерк, прочитанный мною накануне? Или виной тому все увиденное и передуманное мной в этот день? Ведь все осквернения и разрушения творил на этой земле, как и в других подобных местах, все тот же самый боголюбивый и богомольный народ. Он и монахов-молельщиков выгнал из келий, чтобы самому с детьми и женами в них поселиться. Не его ли предки с трепетом и любовью приезжали поклониться валаамским святыням, да и новоафонским тоже?
Нет, я пишу эти строки не с осуждением (какое имею право, да и сам я не без греха), а с недоумением... Хорошо, пусть не сам народ, а только единицы из него. Но ведь он допустил, чтобы эти единицы на его глазах сотворили все эти бесчинства.
С первого взгляда непостижимая загадка, если считать, что история творится людьми без попущения свыше. Попытались создать новую религию — социализм, которую многие поддерживали и продолжают поддерживать. Но вновь восстают единицы и начинают разрушать уже новую, относительно недавно созданную религию, а народ вновь безмолвствует. И оттого новоявленные бунтари входят в раж, беснуются, разрушают все, что можно, вплоть до государства, упиваясь безнаказанностью.
Большое можно при желании разглядеть и в малом: ведь вот озеро, плотина, водопад, каналы. Сколько приложено выдумки, сил, старания. И по оставшимся деталям видно, как красиво, ухоженно было здесь. Но нет, все сами же поломали, разрушили, испоганили. «Да, тайна сия велика есть», велика и непостижима.
Наша удивительная национальная черта — непостоянство. Нас, как детей, можно увлечь любой бредовой идеей. И только спасительная Православная вера в Христа остается нашим единственным маяком.
Я сидел в углу монастырского двора, а трое мальчишек у стен собора на вкопанных в землю теннисных столах что-то колотили. Звуки от ударов палки раздавались так громко, что я невольно ощутил, как тихо, несмотря ни на что, за монастырскими стенами. И тогда же представилось, как ходили раньше по этой каменной площади монахи и богомольцы, приезжавшие сюда со всех концов России. Как поднимались по широким каменным лестницам без перил в кельи, как с колокольни звонили к вечерне и в праздники.
Тогда я еще не предполагал, что пройдет совсем немного времени, и в монастырском дворе будет слышна артиллерийская канонада.
Я подошел к входу в собор, над которым громадным шатром раскинулась крона старого дерева, немого свидетеля прошедшей за этими стенами истории. На стене собора опять мемориальная доска. Его закладка была совершена 24 сентября 1888 года лично Государем Императором Александром III.
4, 9 и 12 сентября 1898 года над главами собора засияли кресты. 28 сентября 1900 года освящен главный предел храма святого великомученика Пантелеймона. Сюда же перед этим торжественным событием была перенесена чудотворная икона Божией Матери, именуемая Избавительница. Ее завещал игумен Русского на Афоне Свято-Пантелеймонова монастыря о. Макарий «в благословение братии, всего народа православного и в залог братской любви и неразрывного союза Старого и Нового Афона».
На этот раз храм оказался открытым, я вошел в него и был поражен его размерами, величественностью.
Конечно же, теперь в нем был музей, висело по стенам несколько запыленных и грязных стендов с отвратительными по качеству фотографиями, на которых трудно было что-либо разобрать. В этом состояла вся экспозиция краеведческого музея. Но не ради нее я пришел сюда.
Храм внутри был скудно расписан. На сером темном фоне (даже, наверное, фиолетовом) крупные картины библейских, новозаветных сюжетов. Нагорная проповедь, въезд Христа в Иерусалим, Воскрешение и т. д. Изображение во весь рост святых. Все очень красочно, много золота, но темный фон все это как-то приглушает. Он рождает в душе ощущение непосредственной причастности тебя самого к тому, что в изобилии изображено на стенах и потолке храма. Будто вдруг оказался в ожившем вокруг тебя ином, так знакомом тебе по чтению Евангелия, мире. И тут — образ дорогого согбенного старца, батюшки Серафима Саровского. Изображен он стоящим, и будто укрепляюще смотрел на меня. Словно отвечая на мои мысли, возникшие во мне у монастырской стены и все смущающие мое сердце лукавыми рассуждениями: «все по воле Спасителя нашего и Матери Его Богородицы, молитвенницы нашей пред престолом Его». Образ батюшки так неожиданно обрадовал меня, так утешил, будто в далекой чужеземной стране вдруг негаданно повстречал родного, близкого человека. Такие чувства пробудил в моей душе образ батюшки.
Собор, по всему было видно, оказался заброшенным. Роспись местами попортилась, иконостас оказался сохраненным только в левом приделе. Повсюду хлам, пыль, неухоженность. Видно, не убирались в нем не один год. Но над алтарем с купола смотрит вниз лик Иисуса Христа. Потрясающий живой взгляд, внимательный, пронизывающий, но не холодный. Этот взгляд не рассматривает тебя вовсе. Он глубок, и оттого ты действительно понимаешь, что Господу все известно о тебе — и грехи, и нужды, и страшно от этого взгляда, но батюшка Серафим, заступник, рядышком, и, видно, потому, несколько раз обходя собор, я каждый раз возвращаюсь, чтобы постоять у его образа.
Вышел я из монастыря через главный вход. Опять перекрестился на сохранившийся массивный каменный крест. На душе было легко и грустно.
Я отправился к морю. Оно спокойно, легонько бьет волной. Вода холодная, прозрачная — все камушки на дне видно, как через увеличительное стекло. Они с легкой зеленцой. Это от воды. На подводных камнях ребристо играют солнечные блики, и от всего этого, и от ощущения, что образ великого старца все еще со мной, становится покойно и умиротворенно на душе.
Так во второй раз привел меня Господь к батюшке Серафиму Саровскому.
Паломничество
И вот — свершилось! Всей семьей, вместе с дочерьми и духовным отцом, мы едем в Дивеево, к Преподобному. До этого однажды проездом, ненадолго, нам посчастливилось побывать в Макарьевском Свято-Троицком Желтоводском монастыре. Но чтобы отправиться в путь специально для поклонения православным святыням, в своего рода паломничество — это мы предпринимаем впервые.
Дорога не близкая, но с надеждой на помощь Господа, Богородицы и молитвы батюшки Серафима отправляемся с уверенностью поспеть сегодня еще и на вечернюю службу, и к мощам Преподобного приложиться.
Погода превосходная, тепло и солнечно. Для лета 1994 года это не совсем обычно. Весна стояла затяжная, холодная, да поначалу и лето теплом не баловало. Считай, весь июнь в плащах проходили. Но ко времени нашей поездки погода установилась.
Надо сказать, что готовились мы к этому паломничеству загодя. Собирались, затем переносили сроки, вовсе откладывали. И то, что оно, наконец, состоялось, радовало вдвойне, создавало взволнованно-праздничное настроение, вселяло уверенность в его благополучное завершение. Если все-таки едем, и все препятствия, до этого мешавшие, каким-то образом устранились, неловкости и сомнения разрешились, значит, батюшке Серафиму наша поездка угодна. Так все мы решили.
На вечернюю службу мы, действительно, попали. Успели прямо с дороги помолиться и приложиться к святым мощам.
В некоторой спешке я поначалу не успел разглядеть монастыря. Только игуменский корпус с колокольней, строение архитектурно выверенное, величественное, белоснежное, заставило обратить на себя внимание еще с дороги, невольно притягивая взгляд и несколько даже подавляя до робости своей противоположностью окружающей мирской жизни с неаккуратными, плохо ухоженными низенькими домами, магазинчиками... Монастырский двор в цветах. Вдоль тротуара крупные и нежные розы, довольно людно, но не суетно. Во всем чувствуется уважительная степенность, ведь приехали к батюшке.
Как же долго я мечтал побывать здесь, и вот сподобился. По высоким каменным ступеням поднимаемся к входу в Свято-Троицкий собор. Перекрестившись и поклонившись, входим в просторные врата. Вот мы и в гостях у батюшки, и ощущение на душе, что гости мы званые.
Идет служба. Молящихся не так много. В просторном и величественном храме у больших икон горят лампады. Центральная часть храма огорожена. Там подходит к завершению сооружение внутрихрамовой часовенки, где будет находиться рака со святыми мощами батюшки Серафима Саровского. После службы мы перешли в правый придел храма, чтобы приложиться к мощам батюшки.
Выходим на прицерковную площадь. Упокоительно вокруг. Даже солнце, склоненное к закату, кажется, льет свое тепло и свет на эту землю осторожно, ровно, с любовью.
Чтобы не терять время понапрасну, решили сегодня же побывать и на источнике в дальней пустыньке о. Серафима. Отправляемся туда на машине. На берегу реки тихо. В этот час позднего вечера мы оказались здесь одни. Спускаемся по тропинке с крутого берега на довольно большой дощатый настил, в нем прорезано квадратное окно, указывающее на место источника. Поочередно раздеваемся и по три раза окатываемся ледяной водой, зачерпнутой из источника. От холода перехватывает дыхание, мелкими иголочками покалывает кожу. Но через мгновение в теле появляется легкость, обновленность. Усталости, утомления от дальней дороги — как не бывало. Уйдя к машине, слышим, как визжат и смеются окаченные водой из источника дети. Мой духовный отец благословляет меня четками. Я безмерно рад этому дару. Первые мои четки, к тому же полученные в таком благословенном месте. Но вот подходят дети. Они приносят в кулачках землю и камушки от дерева, у которого, по преданию, молился батюшка Серафим.
Ведь само появление источника здесь связано с явлением батюшке Божьей Матери. Было это в 1825 году 25 ноября, когда батюшка Серафим пробирался по обычаю сквозь чащу леса по берегу реки Саровки к своей дальней пустыньке. Тогда и увидел он близ берега реки Божью Матерь, явившуюся ему тут, а дальше и позади Нее на пригорке двух апостолов: Петра Верховного и евангелиста Иоанна Богослова. Матерь Божья ударила жезлом в землю, и «истек из земли источник фонтаном светлой воды». Здесь Богородица дала батюшке завет об устройстве в Дивееве обители, четвертого вселенского жребия Божьей Матери на земле. Сама дала ему для этой обители новый устав, нигде до того времени и ни в какой обители еще не существовавший. Здесь же обещала Сама быть всегдашней Игуменьей этой своей обители. «Изливая на нее все милости свои и всех благодатей Божиих благословения во всех Своих трех прежних жребиев: Иверии, Афона и Киева. Место же, где стояли Пречистые стопы ног Ее, и где от удара жезлом вскипел из земли источник и принял целебность на память будущих родов выкопаньем тут колодца, обещала дать водам оного большее благословение Свое, чем некогда имели воды Вифезды Иерусалимские». Так описал со слов батюшки это явление Божьей Матери «служка» о. Серафима Н. А. Мотовилов.
Возвращаемся назад в Дивеево. Приютившие нас хозяева заботливо кормят и укладывают на ночлег детей. А ранним утром следующего дня мы вновь приходим в Свято-Троицкий собор. Исповедуемся, а затем и причащаемся. Опять и опять прикладываемся к мощам батюшки. Кажется, что этому желанию нет насыщения. В заключение у мощей Преподобного служится молебен. Мы в последний раз, выстояв очередь (пожилые и молодые, калеки и дети), подходим приложиться. Затем к другим православным святыням — осколку камня, на котором совершил батюшка свой подвиг, молясь тысячу ночей на нем после того, как диавол воздвиг на старца гонение, подняв в его душе мысленную брань; а также цепи с крестом — этими веригами, носимыми во время своего пустынножительства, смирял батюшка свою плоть — и другим личным вещам о. Серафима.
Прикладываемся к ним и идем к выходу из храма. Тут меня останавливает послушница.
— Матушка игумения благословила всех паломников сегодня работать на сенокосе.
С сожалением отказываюсь. Нам уже пора в обратный путь. Мне очень хочется поработать на монастырском послушании. Затаенно сохраняю это желание в душе с надеждой, что если будет на то воля Богородицы и батюшки о. Серафима, оно исполнится в определенное на то время.
Покупаем в храме на память складничок, иконку батюшки Серафима, кормящего из рук медведя во время отдыха на бревнышке, иконку Божией Матери «Умиление», цепочки для старинной медной лампады, найденной мной на чердаке деревенского дома, да книжку писем схиигумена Иоанна своим духовным детям. Еще маленькие книжечки кратких молитвословов, изданных в Греции, да серебряные крестики детям.
Прощаемся с нашими заботливыми хозяевами. Прощаясь же с Серафимо-Дивеевским монастырем, идем по канавке и читаем каждый в себе молитву Богородице. Много чудного говорил батюшка Серафим про эту канавку. Что ступала тут нога Божьей Матери. Приказывал рыть сестрам эту канавку, а видя нерадение сестер к исполнению его заповедей, сам явился, чтобы положить начало этой работе. Вот как рассказывала об этом старица Анна Алексеевна, одна из первых двенадцати сестер2.
«Самое это место, где теперь канавка, ровное и хорошее было, и на нем-то и приказал батюшка вырыть канавку, дабы незабвенна была во веки веков для всех тропа, коей прошла Матерь Божия, царица Небесная, в удел Свой взяв Дивеево! Слушать-то сестры все это слушали, да все и откладывали исполнить приказание батюшкино. Раз одна из нас... ночью, убираясь, вышла зачем-то из келии и видит, батюшка Серафим... сам начал копать канавку. В испуге... вбегает она в келию и всем нам это сказывает. Все мы... бросились на то место и, увидев батюшку, прямо пали ему в ноги, но, поднявшись, не нашли уже его, лишь лопата и мотыга лежат перед нами на вскопанной земле. С аршин была уже она на том самом месте вырыта; поэтому-то самому и называется это началом канавки...».
Вот и мы начали свой путь по канавке с этого начала. Тропа петляет мимо сараев, жилых домов, иду и произношу про себя Песнь Пресвятой Богородице: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою; благословенна ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших».
Уезжая от батюшки, ощущаю, как меня наполняет чувство защищенности. Чувство, что есть на земле место, где можно найти душевное успокоение от житейских невзгод, есть где найти защиту и истинное приложение своим силам, своему земному труду.
Читая Иисусову молитву, я перебираю впервые обретенные мной четки. За окном машины проносятся поля, леса, деревеньки, погосты. Русская, милая моему сердцу, родная земля. Земля, рождающая праведников и подвижников Православия. Оттого непреходящи ее величие и сила. Ее вера. Потому что именно здесь тысячи людей произносили и произносят, веруя, что это так и есть: «Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас». И дорогой русскому православному сердцу батюшка не оставляет нас, немощных и грешных, своими молитвами. Верую в это! Верую!
Образок, присланный батюшкой Серафимом
Случай, о котором я расскажу в этой главе, произошел не со мной, а с одной женщиной, хорошей моей знакомой, и рассказан он был ею столь буднично и с такой искренней и естественной верой в заступничество за ее судьбу Преподобного батюшки Серафима Саровского, что остается только восхититься чудесам, совершаемым ради нас Господом. Только умеем ли мы разглядеть их и оценить?
Впрочем, вот что мне стало известно.
На протяжении последних лет здоровье этой женщины значительно ухудшилось. Простудные заболевания измучили ее, принося физические и нравственные страдания. В последний же раз заболевание было столь серьезно, что в поликлинике, опасаясь за саму жизнь пациентки, рекомендовали ей срочно лечь в больницу.
К Православной вере эта женщина была приобщена еще в детстве, но раньше в храм ходила редко, от случая к случаю. А тут твердо решила ехать в Дивеево и у раки Преподобного старца в покаянии и молитве найти исцеление. И хоть чувствовала себя плохо, да и погода стояла холодная, осенняя, решения своего менять не стала и на автобусе вместе с другими паломниками поехала в Серафимо-Дивеевский монастырь. Там, выстояв службу, отправилась к святому источнику старца, где с верой и упованием на его помощь в выздоровлении окунулась трижды.
На обратном пути в автобусе она облегченно заснула. Как рассказали потом ей ее попутчицы, пот градом катил у нее по лицу, и его постоянно убирали платком. Самой же ей в это время приснился батюшка Серафим Саровский, который сказал, что поможет ей в выздоровлении его образ. А надо сказать, что еще в храме после службы она купила карточку с изображением старца. И подумалось ей в автобусе, что именно ее святой и имел в виду.
После поездки здоровье моей рассказчицы быстро пошло на поправку. В больницу ложиться не пришлось. Она продолжала ходить на работу, а когда выпадала возможность, то посещала службы в нижегородских храмах. Если болезнь напоминала о себе, то спешила надеть рубашку, в которой окуналась в источник. О случившемся же сне как-то само собой забылось, пока однажды в здание железнодорожного вокзала, где и она тогда находилась, не зашла группа паломников, возвращавшихся из Дивеева. Один человек, «навроде юродивого», как только увидел нашу рассказчицу, то бросился к ней, расталкивая при этом окружающих и протягивая ей руку с медальоном-образком святого батюшки, и сказал: «Возьми, возьми, это тебе батюшка прислал». На возражения и отказы его требования становились еще настойчивее.
Образок остался у нашей рассказчицы. Паломники уехали, а свидетели случившегося все не переставали удивляться: «Почему он так к тебе бросился, а нам, стоявшим впереди, этот образок не отдал?» Она и сама удивлялась, пока не вспомнила тот, случившийся в автобусе, знаменательный сон. Так вот какой свой образ имел в виду старец!
Но опять минуло время. Вот и сын закончил техникум. Начались тревожные дни ожидания призыва в армию. Сын — единственная для матери опора. Как можно лишиться его, когда здоровье слабое, годы берут свое, да еще так неспокойно в России. Проводишь в армию, а может статься, что на войну. Неспокойно было на сердце у матери. Обивала пороги военкоматов, просила не забирать далеко, говорила о своем плохом здоровье, показывала справки о слабом здоровье сына, о том, что одни они на всем белом свете.
Незадолго перед тем, как отбыть сыну в армию, спрашивает он у матери про человека, изображенного на фотографии. Рассказала мать ему про старца. (Раньше молилась и просила защиты у старца одна за всю свою малую семью — себя и сына.) Затем поинтересовалась, почему вдруг спросил.
— А он мне ночью приснился и сказал, что ты мне его образок дашь, когда я в армию пойду.
Тогда мать сняла с себя образок и, благословив сына, надела его ему на шею.
Так с образом старца ушел сын на службу. Через какое-то время пришло матери от него письмо — из-под Моздока. Служба, житье у солдата были нелегкими. Немного он послужил. Вернулся из армии инвалидом. Видно, потому и явился ему батюшка во сне, чтобы укрепить духовно. Матери же и это возвращение в радость. Все-таки живой и рядом.
Вот такой искренний рассказ пришлось мне недавно выслушать. И вновь удивиться непостижимому Промыслу и чудесам, творимым им через своих угодников. Мы все думаем, что чудеса были когда-то давно, а они везде, вокруг нас. Только не каждому они открываются, а лишь тем, кто заслужил их по вере своей.
1 Издание седьмое, исправленное и значительно дополненное.
2 Рассказ взят из книги «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря». Составитель архимандрит Серафим Чичагов. С.-Петербург, 1903.
