* * *
Надежда всем и Божья ласка:
Христос воистину воскрес!
И потому сегодня Пасха
для пастуха и для подпаска,
и стадо разбрелось окрест.
Пастух лежит в траве с чекушкой,
подпасок ловит пескарей,
считая вечность за кукушкой:
стать пастухом бы поскорей!
Позволено сегодня стаду
вдруг разбежаться кто куда,
искать в лугах травы усладу,
в лесу тенистую прохладу
без надоевшего кнута.
А службой утомленный пастырь
возложит на мозоли пластырь,
нательный поцелует крест,
шепнув: «Воистину воскрес!»
СОШЕСТВИЕ ОГНЯ
И вновь и без меня
свершается сегодня
сошествие Огня
на Гроб Господний!
Самозажженье свеч,
воспламененье веры —
он искрится, как речь
из той, незримой сферы.
Он никого не жжет,
он чистое сиянье,
свидетельство: Бог ждет
от мира покаянья!
Среди мирской тоски
вдруг радостное чудо —
ромашек лепестки
с полей, оттуда...
Оттуда, где Христос,
одесную парящий,
творит незримый мост
и крест животворящий.
Незримый мост средь звезд
неразлученья с нами,
и отблесками звезд
огонь сияет в Храме.
Сошествие Огня
на Гроб Господний,
взысканье и меня
из преисподней!
МОСТ И КРЕСТ
Для спешащих — проезд,
но живущему в промысле,
мост — крылатый протест,
неприятие пропасти!
Этот арочный взмах
над водою осеннею,
словно ангельский знак,
словно зов ко спасению!
Уже время — в обрез,
уже каяться надо бы.
Мост над хлябью... и крест —
мост над пропастью
адовой!
Дай же, счастье, версту
ту последнюю в поступи
мне пройти по мосту
Твоей милости, Господи!
ИОАНН КРОНШТАДТСКИЙ
Надежнее, чем монолиты,
редуты, форты, ряжи,
Крепили его молитвы
мятежность русской души,
и веры, и трона шаткость
в начале герховных битв.
Святой Иоанн Кронштадтский,
дай силу твоих молитв!
Молитв о заблудших, сирых,
о душах, впитавших стынь,
о горевой России,
о скорби ее святынь!
Свободою не надышаться —
смертелен ее холодок.
Святой Иоанн Кронштадтский,
дай веры твоей глоток!
Помилуй, спаси Россию,
пред Богом молись о ней,
ведь святость твою растили
в крестьянских ладонях дней!
Открылась просинь в зените,
упала с небес звезда —
сияющая на граните
святая его слеза!
ЯКОРНАЯ ПЛОЩАДЬ
Блестит под дождями брусчатки кольчуга.
Над нею собора поблекшее чудо.
Кленовые листья на мокрой брусчатке
лежат, словно рыцарские перчатки.
На Якорной площади осень и слякоть,
лишь крест над собором вознесся... как якорь.
Он держит, за свод зацепившись небесный,
Кронштадт над пучиной морской и над бездной
времен и событий... Ни отпечатка
гранитная не сохранила брусчатка.
Только дожди пробираются ощупью.
Я тоже на ощупь иду этой площадью.
* * *
Осень, осиновый штапель,
ветхих небес парусина...
Мачты скрипят в Кронштадте —
оси былой России.
Славы погасшее пламя,
дымка над берегом сизая...
Листья и слезы, слезы и память
волны с гранитов слизывают.
ДО ДНА
Судьбу изменить никому не дано,
что не дано — отвергается.
Поезд стоит на станции «Дно»,
и Государь отрекается...
Еще не испита чаша до дна,
и остается в ней кроме
крестных мучений — дно смертного дня
в Ипатьевском доме.
Кайся и плачь, горевая страна,
самое время каяться.
Вот и дожили до черного дна,
и Государь отрекается...
Что-то не так в нашей жизни, не встык,
а костью у времени в глотке.
О, неуместная кротость владык!
О, изуверство кротких!
Там, в Петрограде, пылает заря,
но над Россией смеркается,
Толпы беснуются: свергли царя,
но Государь отрекается.
На станции «Дно» пахло свинцом
и кровью, и самогоном.
В вагонном окне светилось Лицо...
Так светятся на иконах.
* * *
Родина, милая Родина,
с тобой не хотят и знаться
те, кто дошел до подиума
рейтингов и номинаций.
Над ними любовь не властна,
чужда им твоя душа,
родная земля — пространство
для свалок и грабежа!
Распутная и зловещая,
расхристанная во зле,
жирующая иноземщина
взросла на твоей земле...
Смолянки
Если я не в ладах с собою.
Среди мая ли, ноября
По Шпалерной взлетаю к Собору
Смольного монастыря.
Время вспять будет длиться, длиться
пока я, закрывая глаза,
не увижу их светлые лица,
не услышу их голоса.
Этих девочек гордой осанки,
добродетельных юных Минерв —
Называли на русский манер
так протяжно и чисто — смолянки.
Что тогда на Россию надвинулось?
Или нечисть всегда, может быть,
ищет святости и невинности —
надругаться и осквернить!
И орел обернулся вдруг решкою,
и звучит для живущих ниц
и сейчас еще злой насмешкою:
«институт благородных девиц».
Да и нам, привыкшим бороться
и во всем доверять уму,
добродетель и благородство
стали как бы и ни к чему?!
Но впряженные в новые лямки
Иногда, где-нибудь, не в ряд,
вдруг встречаешь, как у смолянки,
благородно-смиренный взгляд.
Петербург теперь град не стольный —
Не державный он с той поры,
Когда нечисть ворвалась в Смольный
С вонью пороха и махры.
Отчего мне минувшее снится,
Словно время течет по Неве:
И смоляночка девочка-птица
Отражается в синеве...
Запахнувшись в шубку соболью
в час, когда погаснет заря,
прилетает она к Собору
Смольного монастыря!
* * *
Где нищие из-под полы
пьют водку за труды в награду,
где орудийные стволы
несут церковную ограду,
войти в смирении в собор
и вдруг до головокружения
блаженство ощутить и боль
Господнего Преображения!
* * *
После ненастья — радуга,
милость любви после слез!
Ветер лицо мое насухо
вылизал, словно пес.
Над куполами сияние
и зоревая тишь.
Позднее покаяние
Господи, мне простишь?
ИМЕНИННОЕ
Становятся ночи черней,
пустеют сердца, как скворешни,
но нам в утешение, грешным,
София ведет дочерей!
Господь, Свою милость яви,
дай силы, скорбя о России,
для Веры, Надежды, Любви,
для матери светлой Софии!
И Вера, Надежда, Любовь
спасут нас из адовой бездны,
где стала водицею кровь,
а милость и скорбь бесполезны.
Иных нет дорог и орбит
к спасению и для России —
кроме надежд и любви,
и веры в заветы святые.
Листок календарный не рви,
и день будет длиться и длиться,
чтоб Вере, Надежде, Любви
за черствую жизнь повиниться.
