Простые истории

  Рассказы

БЕЗРАБОТНЫЙ

Инженер Полетаев Евгений Николаевич стоял, облокотясь на каменный парапет набережной, и смотрел в воду. Вода уносилась медленным течением вместе с падавшими в нее желтыми осенними листьями и каплями дождя. Этот дождь моросил однообразно, скучно, по-осеннему с утра и всю прошедшую ночь, и вчера, и третьего дня. Полетаеву стало казаться, что пасмурная погода будет длиться вечно. Везде сыро, серо, беспросветно, как, впрочем, и сама жизнь. Сегодня его супруга, всегда такая тихая и скромная, вдруг впала в неистовство, когда дочка подошла к ней и попросила денег на школьный завтрак. Что же тут началось, Боже мой: слезы, истерические выкрики. Чего только не услышал Полетаев в свой адрес. Что он никчемный человек, эгоист, которому нет никакого дела до семьи, и тому подобное. Он пытался оправдываться: где, мол, найдешь работу, везде на производствах сокращения.

«Сделай что-нибудь, — плакала жена, — так дальше жить невозможно». «Действительно, невозможно», — подумал Полетаев и, хлопнув дверью, ушел. Его взяла такая досада, такое отчаяние на жену, на себя и на всю эту, как ему казалось, никчемную жизнь. Опять зашел в какую-то фирму насчет работы, но дальше вестибюля не прошел, охранник выгнал. Домой возвращаться не хотелось, Да и что он скажет Люсе, своей жене. Потому бесцельно ходил по городу. На одном из импровизированных рынков увидел бывшего своего мастера цеха Уткина, торговавшего на лотке гайками, шурупами и прочей мелочью. Поболтали о том, о сем, Полетаев посетовал на жизнь, тот посоветовал ему заняться торговым делом.

— У меня такое впечатление, что вся страна чем-то торгует, — с досадой сказал Полетаев.

— Так оно и есть, — весело подтвердил Уткин.

— Но если все только торгуют, то кто же все это тогда покупает?

— Друг у друга и покупаем, — не задумываясь, ответил тот.

— Идиотизм какой-то, — пробормотал Полетаев. — Я инженер автоматизированных поточных линий, почему я должен торговать? Мое дело — производить товары, пусть торгуют те, другие, кто этому обучался.

Теперь, дойдя до набережной, он просто стоял и смотрел в воду. Почему-то вспомнилось изречение Гераклита, что в одну и ту же реку нельзя ступить дважды. «Не прав этот Гераклит, — подумал Полетаев, — я хоть сто раз могу ступить в одну и ту же реку. Река остается рекой, какие бы струи воды в ней ни протекали и в какие бы цвета в зависимости от погоды и времени дня эти струи ни окрашивались. Вода в ней меняется, но само понятие «река» неизменно. А вот утонуть в одной и той же реке дважды нельзя, — размышлял он, — утонул — «и все твои печали под темною водой», — вспомнил он слова песни Аллы Пугачевой. Вода вдруг стала чем-то манящим и притягивающим к себе,как бы указывая на выход из тупиковой ситуации. Все очень просто, надо приложить немного усилий, перевалиться через парапет и уйти из неприятного, холодного мира, где ты никому не нужен, где только одни нерешенные проблемы. Как он это только подумал, на него сразу как будто что-то навалилось, пригибая ниже и ниже к воде. Он подтянулся повыше, лег животом на гранитный парапет и стал клониться головой вниз. Ноги уже чуть-чуть оторвались от асфальта, когда рядом с собой он услышал бодрый старческий голос:

— Прескверная погода, молодой человек, неправда ли? Как вы думаете, за что же Пушкин любил осень?

Ботинки Полетаева вновь обрели твердую почву под ногами. Он, выпрямившись, повернулся к говорившему с чувством раздражения. Перед ним стоял старичок в сером плаще, в ботинках, в старомодных калошах, в сером берете, под зонтом.

Старик улыбался. Добродушная улыбка вступала в явное противоречие со всем окружающим миром осеннего увядания, противоречила и побеждала его.

— «Унылая пора...» Ну что мог любить в унылой поре Александр Сергеевич?

Незнакомец нагнулся и поднял с асфальта красный кленовый лист, повертев его, продолжил:

— «Люблю я пышное природы увяданье...» Если бы просто увяданье, то это любить нельзя. Но Пушкин добавляет только одно прилагательное «пышное», и сразу все становится иным. Одним словом — гений. Извините, не представился — Геннадий Петрович Суваров, бывший преподаватель Ленинградского государственного университета, теперь пенсионер.

— Евгений Николаевич Полетаев, бывший инженер, теперь безработный, — в тон ему представился Полетаев и спросил:

— Вы, наверное, литературу преподавали?

— А вот и не угадали. Я, молодой человек, физик-математик, а супруга моя, Ксения Александровна, та, действительно, литературу преподавала. Говорят, с кем поведешься, от того и наберешься. За почти полвека совместной жизни и я стал немного филологом, чего не скажешь о Ксении Александровне: как не любила физику, так и сейчас не любит.

Удивительно, но раздражение у Полетаева куда-то улетучилось. Было видно, что старому физику хочется с кем-нибудь поговорить, да и самому Полетаеву некуда было торопиться. Старик, обрадовавшись благодарному слушателю, продолжал:

— Супруга моя, Ксения Александровна, в церкви на службе, — он указал на храм через дорогу.

Странно, но Полетаев заметил храм только сейчас, хотя шел сюда именно по этой улице.

— А у меня не получается всю службу отстоять. С Богом-то примирился, а к храму привыкнуть пока еще не могу.

— Как, то есть, примирились? — не понял Полетаев.

— В том смысле, что я раньше в Него не верил, то есть атеистом был, сами понимаете — физико-математический факультет, а теперь поверил в Бога, значит, примирился.

— Что же вас к этому подвигло, супруга, наверное, повлияла? — заинтересовался Полетаев.

— Может, в чем-то и супруга, но серьезно задуматься над этим вопросом меня заставил мой коллега. Было это еще в советские времена, у нас один молодой талантливый физик вдруг во всеуслышание объявил о своей вере в Бога и ушел в Церковь. Как-то мы с ним повстречались на улице, поздоровались и не знаем, о чем дальше говорить, аж неловко стало. Но он заговорил первым:

— Вас, наверное, Геннадий Петрович, удивил мой поступок? Я говорю:

— Да, конечно, ведь не каждый день от нас физики уходят. Но почему, почему вы верите в Бога?

— Почему? — переспросил он, глядя мне прямо в глаза. — А почему вы в Него не верите?

Я растерялся, поняв, что не могу ему ответить ничего вразумительного. Вот тогда-то я серьезно и задумался над этим вопросом. Я ведь математик и прекрасно знаю, что как положительные, так и отрицательные суждения в одинаковой мере нуждаются в доказательстве.

— Но почему вы пришли к заключению, что Бог существует? Ведь вы же физик, в конце концов, — недоумевал Полетаев, — а физика — это наука, формирующая у нас представление о мире и материи.

— Правильно мыслите молодой человек, но мы не учитывали, что:

Физика — опасная наука,
Для материалистов не порука.
А еще нашла родного братика
Атомного века — математику,
И вдвоем они ведут дорогу
Прямо к Богу, —

торжественно произнес Геннадий Петрович, подняв указательный палец вверх.

— Это вы сами сочинили?

— Не я, конечно, — засмеялся старый профессор, — но поверьте мне, это стихотворение отражает подлинные проблемы современного естествознания.

— А нас в школе убеждали, что вера в Бога появилась у первобытных людей от незнания законов природы, — как-то неуверенно произнес Полетаев.

— Хе-хе-хе, — сотрясался от смеха профессор, — не знаю, что там было в головах у этих дикарей, но точно знаю одно, что если мы даже будем знать все законы Вселенной, и всё в мире этими законами сможем объяснить и разъяснить, двух вещей с помощью науки мы объяснить никогда не сможем: первое — откуда появился этот самый мир, и второе — кто дал эти законы. Вот так-то, молодой человек. Вот и моя Ксения Александровна идет.

К ним направлялась очень милая, интеллигентная старушка в старомодной шляпе. Профессор представил их друг другу и, когда они поздоровались, она, пожимая Полетаеву руку, сказала, как будто обращалась к давнишнему знакомому:

— Милый Евгений Николаевич, вас, наверное, мой супруг замучил стихами об опасной науке да рациональным доказательством бытия Божия? Поверьте, самые сильные доказательства не в области разума, а в сердце человека. Пойдите сами в храм и постарайтесь увидеть то, что невозможно увидеть глазами, и понять то, что невозможно понять разумом, и тогда ваша жизнь изменится. Вы вдруг поймете, что до этого момента вы не жили, а существовали.

Они попрощались с Полетаевым и пошли под одним зонтом вдоль набережной, о чем-то беседуя. Полетаев долго смотрел им вслед, затем решительно повернулся и пошел в храм.

Самара, октябрь 2002 г.

 ЧУДО В СТЕПИ

Один, второй, третий толчок, наш «Жигуленок» буквально сотрясало от неожиданных порывов ветра. Мы ехали по степной дороге от города Камышина в Саратов. Ветер дул со стороны Волги в правый бок автомобиля. Казалось, что как будто огромные ладони какого-то невидимого великана мягко, но сильно толкают нас в бок, забавляясь автомобилем, как игрушкой. За рулем сидел хозяин машины Сергей Булхов. Находясь с ним рядом, я чувствовал себя спокойно, так как знал: машина в надежных руках опытного профессионала. Сергей работал водителем такси в Волгограде. Старую двадцать четвертую «Волгу» с шашечками, на которой он трудился, можно было нередко видеть возле Казанского собора, куда он приезжал на службу. Там мы с ним и познакомились.

Часто беседуя на богословские темы, я наблюдал, как он возрастал духовно от силы в силу, и радовался за него. Парень он был на редкость сообразительный и умный. Правда, чувствовалось влияние на него индийской теософии с ее йогой, которой, по-видимому, он увлекался до прихода в Церковь, но через это прошли многие неофиты. Я дал ему книгу по исихазму и умной Иисусовой молитве: она стала его настольной книгой. Решил свозить его в Саратов, чтобы представить архиепископу Пимену как возможного кандидата к рукоположению во священника. В Саратов поехали на машине. Если бы мы знали, что с нами может приключиться, то непременно бы сели на поезд. Теперь вот мчимся по заснеженным степям Поволжья, и чувство беспокойства невольно охватывает наши души.

До Камышина мы добрались благополучно, надеясь, что и дальнейший путь у нас протечет также гладко. Но в этом мы жестоко ошиблись. Вслед за порывами ветра посыпал снег. Сергей обеспокоено произнес:

— Как бы нам, отец Николай, не пришлось в степи ночевать. Может, повернем назад?

— Обидно, — говорю я, — больше половины дороги проехали. Может, распогодится, и, даст Бог, доедем.

Сумерки спустились быстро. Дорога то ныряла вниз затяжным спуском, то поднималась вверх. Когда мы поднялись на очередной холм, перед нами открылась картина: множество огней вдали вереницей уходили за горизонт. Подъехав поближе, увидели, что это были большегрузные «КамАЗы» с прицепами. Мы вышли из машины, спросили: почему все стоят? Водитель крайнего грузовика, матерясь через каждое слово, объяснил нам, что дальше дороги нет, все занесено, и они будут ждать до завтра прибытия тракторов.

Про нас он вообще сказал, что мы ненормальные, что когда вернемся домой, нам надо сходить к психиатру провериться. Мы повернули и поехали назад, в Камышин. Снег все усиливался. Ветер лепил в нас такие хлопья, что стеклоочистители едва справлялись. Видимость ухудшилась до того, что ехали почти что на ощупь. В некоторых местах дорога была перенесена снежными заносами. Эти заносы все чаще стали встречаться нам на пути, и Сергей их таранил, пробивая на скорости. После одного из таких таранов автомобиль развернуло поперек дороги так, что носом он уперся в один сугроб, а сзади его подпер другой сугроб.

— Все, отец Николай, кажется, мы с вами, как говорится, приплыли: ни взад, ни вперед, — сказал обреченно Сергей.

Мы вышли из машины. Сильный порыв ветра сорвал с меня меховую шапку и, зловеще свистя, унес ее в снежные дали.

На Сергее была лыжная шерстяная шапочка, которую он натянул до самых глаз. Я залез в машину, вытащил из портфеля скуфью и водрузил ее поглубже на свою голову. Рассчитывая от дома до Епархиального управления ехать в теплых «Жигулях», я не удосужился обуть зимние ботинки, вырядившись в демисезонные туфли.

— Через два часа нашу машину занесет снегом полностью, если мы не выберемся куда-нибудь на пригорок, где продуваемое открытое пространство и снегу не за что задерживаться. Уходить куда-то в степь, искать селение — тоже верная смерть, — подытожил Сергей, скептически глянув на мои ботиночки.

Мы стали ногами отгребать снег от машины и рывком, поднимая задок, старались закинуть его влево. Несмотря на неимоверные усилия, за один раз нам удавалось продвинуть машину на один-два сантиметра. Окончательно выдохнувшись и задубев, мы садились в машину, включали двигатель и отогревались. Затем вновь продолжали свою работу. Ценой огромных усилий нам удалось развернуть машину так, что можно было ехать вперед. Проехав немного вперед, мы увидели чистую, ровную площадку дороги и остановились на ней. Здесь же стоял кем-то брошенный «газон» с будкой, закрытой на висячий замок.

— Тут будем стоять до утра, — сказал Сергей, — там видно будет. Но у нас, батюшка, другая проблема, и очень серьезная. Бензин на исходе, когда закончится, мы тут окочуримся с холоду. Помощи, по-видимому, ждать неоткуда, трактора подойдут сюда только днем. Так что можно писать завещание родным и близким.

При этих словах мне почему-то припомнилась песня про ямщика, который, замерзая в степи, отдает последний наказ товарищу. Мы очень любили с друзьями петь эту песню во время праздничных застолий. Распевая ее протяжно, не спеша, наслаждались гармоничным созвучием разных голосовых партий. Когда мы пели ее в теплом уютном доме, смерть ямщика казалась такой романтичной, умилительно-грустной. Но теперь, когда сплошное белое марево бушевало над нами и вокруг нас, заслоняя весь Божий мир, так что реальными казались только этот буран и снег, мне петь нисколько не хотелось.

И умирать, когда тебе вскоре должно исполниться только тридцать три, тоже не хотелось.

— Ты знаешь, Сергей, нам с тобой надо молиться святому Николаю Угоднику, ибо спасти нас может чудо, а он — великий Чудотворец.

И для убедительности я рассказал про чудо святителя Николая, которое он сотворил в 1978 году. Я тогда еще служил в Тольятти диаконом и один раз, отправляясь в Москву на экзаменационную сессию, безнадежно опаздывал на поезд. Когда я сел в такси, до отправления поезда оставалось пять минут, а ехать до вокзала, минимум, двадцать минут. Тогда я взмолился своему небесному покровителю, чтобы он сотворил чудо. Чудо произошло: когда мы приехали на вокзал, поезд стоял там двадцать минут из-за того, что у него заклинило тормозные колодки. За неявку на сессию мне грозило самое большое — отчисление из семинарии, а теперь на кону стояли наши жизни. После моего рассказа стали мы с Сергеем усердно молиться Николаю Чудотворцу. Из снежной пелены выплыла огромная машина — трехосный «Урал» и остановилась. Мы стали водителю объяснять нашу проблему. Он молча протянул нам двадцатилитровую канистру бензина. Когда я подавал ему пустую канистру назад, то спросил его:

— Скажи, добрый человек, как хоть твое имя, чтобы мы могли помянуть тебя в молитвах? Уже отъезжая, он крикнул в приоткрытую дверцу:

— Николаем зовут.

«Урал» растаял за снежной завесой, а я еще долго стоял, не в силах прийти в себя от случившегося.

Утром буран успокоился, Сергей надел на задние колеса цепи, и мы, пробившись до Камышина, благополучно возвратились в Волгоград.