Свет далекой звезды

Герои и святые Первой мировой войны на исторических картинах художника Филиппа Москвитина

                                          Гори, гори, моя звезда,
                                          Гори, звезда приветная!
                                          Ты у меня одна заветная;
                                          Других не будь хоть никогда.
                                          .....................................
                                          Твоих лучей небесной силою
                                          Вся жизнь моя озарена.
                                          Умру ли я, ты над могилою
                                          Гори, гори, моя звезда!
                                                                 В. Чуевский

Кого из нас не восхищало глубокое звездное небо? Кто не стремился прижаться к нему душой и взглядом, как к чему-то родному и близкому? Звезды небесные — источник религиозного экстаза и творческого вдохновения, художественных метафор и математических законов. Многие тысячелетия они, кажущиеся холодными и безмолвными, не отказывают людям в общении. Еще Аристотель заметил: «...до сих пор мы думали о звездах всего лишь как о телах и единицах, имеющих порядок, но совершенно неодушевленных, а надо представлять их себе как [существа], причастные жизни и деятельности...»¹. Издревле человек наделял звезды жизнью и волей, наверное, потому, что среди них, как среди людей, нет одинаковых, они различаются по размерам, по силе свечения, по удаленности друг от друга и от Земли. Главная классификационная их характеристика — звездная величина — характеризует основное свойство — яркость. Человека всегда восхищала сила света, исходящего от звезды, ее способность светить и освещать далеко и долго, даже дольше самой жизни звезды. Именно это свойство небесных наших спутниц казалось достижимым людям, горящим духом, сияющим верой, обладающим яркими дарованиями. Хотя на Земле действует иная система взаимодействий, здесь, также как в Космосе, для определения абсолютных величин требуются сравнительные сопоставления. Много потрудились над составлением, расширением и реставрацией «звездного атласа человечества» не только историки, но и люди искусства, писатели и художники.

Известный своими монументальными историческими полотнами, духовно-философскими образами великих героев Отечества, радующий ценителей своего творчества новыми концентрированно-тематическими художественными выставками московский живописец Филипп Москвитин столетию Первой мировой войны, воспринимаемой им как событие не только исторического, но и мистического ряда, посвятил несколько новых работ. Это портреты воинов той войны — Александра Васильевича Колчака, Петра Николаевича Врангеля, Николая Николаевича Юденича, впоследствии ставших и героями Белого движения. Для усиления идеологического звучания и духовного проявления созданных образов художественную экспозицию, посвященную Первой мировой войне, которая с первых дней называлась Отечественной, Филипп Москвитин дополняет своими ранее созданными работами, имеющими непосредственное отношение к описываемому периоду трагической русской истории. В этой галерее портреты героев-воинов он размещает рядом с портретами их современников — со святыми и святителями: Императором Николаем II, Патриархом Тихоном (Беллавиным), митрополитом Нестором Камчатским. Тем самым художник предлагает нам в контексте мученического, молитвенного, миссионерского подвига осмыслить воинский и жизненный подвиг русских боевых генералов, представить отечественную историю как целостную, живую вселенную, пронизанную токами любви и жертвенности.

О причине своего интереса к названным русским героям так говорит сам художник: «Эти личности недооценены в нашей исторической науке и совсем не отражены в исторической живописи, мне захотелось создать их исторические портреты именно сейчас, потому что дата столетия Первой мировой войны заставляет еще глубже вникнуть в их жизнь и служение России. На мой взгляд, есть ряд пересечений и параллелей с нашим временем, когда вновь востребованы понятия достоинства и чести, жертвенности ради спасения Отечества. Ведь мир все более отчетливо делится на тех, кто служит идеалам, и тех, кого волнуют лишь корыстные материальные интересы. А жизни адмирала Колчака, генерала Юденича и барона Врангеля поныне сверкают как алмазы в короне Российской Империи».

Из трех портретов героических русских воинов наиболее узнаваемым является, вероятно, портрет адмирала Колчака, обладающий не только образным сходством, но широко известным историческим содержанием и легендарной атрибутикой. Кажется, что автор, создав уравновешенное, сдержанное по колориту художественное изображение, не стремится подсказать зрителю ни суть происходящего, ни авторского отношения к нему. Но творческая индивидуальность художника, проявляющееся в художественных приемах его мировоззрение, не оставляют сомнения, что изображен — жертвенный подвиг, передано духовное и физическое сражение праведности с неправедностью. Величественная фигура адмирала, занимающая бóльшую часть полотна и написанная с пониженной точки зрения, кажется лишь касающейся ледяной поверхности глубоко промерзшей реки. Несмотря на громоздкую, детально воспроизведенную его военную форму — тяжелые, видавшие множество военных дорог сапоги, грубую, как будто вовсе не подходящую для адмирала, звучащую смысловым диссонансом армейскую шинель, задубевшую на морозе кожу туго опоясывающей портупеи, тело готового принять крестную муку героя кажется легким, возрастающим к небу. Ощущение духовного подвига, происходящего в страшную минуту казни, достигается слегка вытянутыми пропорциями фигуры, световым акцентом ослепительно ясного, спокойного лица уверенного в своей правоте солдата — достойного сына Царской России. И только напряженно сжатые в кулаки аристократические тонкие пальцы Колчака выказывают все его тяжелые внутренние переживания, всю силу ненависти к презренным палачам, казнящим не только его самого, но и его Родину.

Тема Родины является если не всегда основной, то сопутствующей или подразумеваемой во всех без исключения произведениях мастера, даже когда он пишет только ветку яблони или портрет современницы. В картинах исторического содержания это тема лейтмотива. Поэтому, наверное, художнику интересны личности, испытанные не только «войной», но и «Родиной». Трудно представить современному человеку, каким трагичным был путь каждого из благородных этих героических военачальников Первой мировой в годы новой русской смуты: путь от служения Престолу, от жертвенной традиции старой русской армии до вынужденного присоединения к Белому движению. Не все сразу, как, например, барон Врангель, его выбрали. И только видение Родины как религиозной святыни примиряло героев со своим поприщем.

Идею Родины-святыни на портрете Колчака олицетворяет изображенная на дальнем плане старинная, заложенная в конце XVIII века иркутская Церковь Знамения Пресвятой Богородицы, расположенная у слияния рек Ангары и Ушаковки. Однако для художника это не только символ или часть композиции. Эта церковь связана с историей его рода, жившего издавна в Иркутске. «Брат прадеда по материнской линии, Александр Михайлович Старцев, — поясняет художник, — был офицером, воевал в Первую мировую войну, погиб, сражаясь под знаменами Верховного правителя России адмирала Колчака. Дом Старцевых находился в непосредственной близости к монастырю, на берегу Ангары, в которую впадает река Ушаковка. Казнь Колчака свершилась после праздника Крещения Господня. Его подвели к крещенской проруби и расстреляли. Тело адмирала штыками столкнули в прорубь, и его из Ушаковки унесло в Ангару. Через некоторое время мученика нашли двое крестьян неподалеку от станции Иннокентьевская, на берегу Ангары. Они похоронили адмирала по христианскому обряду. Теперь на месте казни стоит памятный крест, а возле монастыря — памятник адмиралу известного скульптора Вячеслава Клыкова². Убийство Верховного правителя России происходило в Иркутске возле Знаменского монастыря, где крестили меня и моего брата, маму и многих дедов и прадедов». По другой версии адмирала Колчака просто закололи штыками. Так как убийство происходило в городской черте, чтобы пули не попали в дома и чтобы не привлекать внимание жителей, выстрелов не делали.

Убийство происходило по негласному распоряжению Ленина. Узнав о захвате Колчака, Ленин, не раздумывая, дал указание Иркутскому ревкому расстрелять легендарного адмирала якобы по решению местных властей, опасаясь освобождения пленника наступавшими на Иркутск войсками Каппеля. На картине мы видим, с каким яростным рвением оглупленные большевистской пропагандой, однообразные в своей некрасивости рядовые солдаты готовы исполнить приказание темной силы, захлестнувшей Россию. Художник специально не показывает нам лицо непосредственного убийцы Колчака: у приспешника бездны, вознамерившегося столкнуть в нее героя, верного сына России, не может быть человеческого образа. Мы видим лишь часть туловища в черной кожанке и вытянутую руку палача, командующего казнью. Да и воду в проруби реки Ушаковки художник изображает не как бездну, а как живую, взволнованную стихию, хоть и ледяную, но готовую принять и упокоить тело умученного адмирала. Эта проникновенная живописная метафора, найденная тонко чувствующим и сопереживающим своему герою художником, оправдана не только личными наблюдениями живописца, знающего эту реку с детства, но и историей служения Александра Колчака. Он ведь с юности выбрал морское поприще и отдал водной стихии бóльшую часть своей жизни.

Александр Васильевич Колчак родился в дворянской семье. Окончил Морской кадетский корпус. Служил на военных кораблях на Балтике, на Тихом океане; занимался самостоятельно гидрологией и океанографией. Участвовал в Русской полярной экспедиции барона Эдуарда Васильевича Толля (1900–1902), один из островов Карского моря был назван в честь Колчака (ныне остров Расторгуева).

С началом Русско-японской войны, несмотря на хронические болезни, ставшие следствием полярных экспедиций, Александр Колчак добился направления в Порт-Артур, где командовал миноносцем, руководил размещением минных заграждения при входе в Порт-Артурскую бухту, командовал береговой артиллерийской батареей, был ранен. Награжден Георгиевским оружием, орденами Святой Анны IV степени и Святого Станислава II степени с мечами. В Первую мировую войну Колчак руководил минированием входа в Финский залив, высадкой морского десанта на Рижском побережье в немецком тылу и т. д. В 1915 году он руководил обороной Рижского залива, за что был награжден орденом Святого Георгия IV степени и произведен в контр-адмиралы. В 1916 году он назначен командующим Черноморским флотом с производством в вице-адмиралы «за отличия по службе». Под его руководством практически был заблокирован выход германских и турецких судов в Черное море.

После большевистского переворота Колчак принял решение пробираться на юг и примкнуть к Добровольческой армии. В Омске он был назначен военным и морским министром, но авторитет адмирала был так велик, что он оказался тем единым лидером, власть которого могли признать руководители основных формирований Белого движения, которое ему было предложено возглавить. Колчак согласился стать Верховным главнокомандующим и Верховным правителем во имя принципа «единой, неделимой» России.

Конечно, послужной список не может дать полного представления о личности прославленного адмирала, но является ярким свидетельством того, почему героя России так ненавидели ее поработители, убоявшиеся даже не столько воинских побед и званий адмирала, сколько силы духовного примера, его бесстрашного характера, о котором свидетельствуют, например, строки стихотворения, написанного Александром Васильевичем в день казни 7 февраля 1920 года и обращенные к палачам России и предателям Христа.

Скажите, где вы были,
Когда чужие кони поднимали пыль,
Когда кривые сабли головы рубили,
И на крови сквозь кости рос ковыль?
Где были вы, когда на Поле Куликовом
За Русь сражался инок Пересвет,
Где каждый третий пал в бою суровом...
Где были вы, скажите, где ваш след?
Или на Бородинском поле,
Где смерть за честь была для нас, славян,
Где русский дух сломил чужую волю,
Вас в прошлом нет, не клевещите нам.

И даже любимый романс адмирала «Гори, гори, моя звезда» новой властью был запрещен, его исполнение приравнивалось к антисоветской пропаганде. А романс, действительно, имеет глубокий подтекст и символичную историю. Он был написан к 700-летию Москвы Петром Булаховым на слова Владимира Чуевского. Праздник отмечался 7 января 1847 года, поэтому Звезда, упоминаемая в романсе, скорее всего не символичная, а конкретная — Рождественская, Вифлеемская. Во время Первой мировой войны доброволец действующей армии Сабинин аранжировал романс так, что он стал настоящим патриотическим гимном, в котором звучит признание в любви единственной заветной звезде — России. Именно слово «заветная», имеющее несколько сакральных смыслов, наверное, способствовало тому, что популярный романс стали называть «народным». Ведь русский народ если не разумом, то сердцем, душой знал, что заветным называют самое дорогое, унаследованное и свято хранимое, завещанное Богом. А что для русского человека может быть дороже Родины?

Когда смотришь на портрет Колчака, кажется, что именно слова этого его любимого романса звучат в его душе и дают герою силу и выдержку в момент, когда он оказался на границе реального и ирреального бытия. Именно это пограничное духовное состояниеудается живописными средствами выразить Филиппу Москвитину, обладающему и художественным, и духовным опытом создания икон. Композиция, цветовое решение, значимая атрибутика — все это заставляет взглянуть на картину, если не как на икону, то, как на прообраз клейма на иконе, посвященной распятой России. И в картине символом спасения, воскресения и надежды тепло и жизнеутверждающе на беспросветном небе сияет Звезда над принявшим крестную муку и уходящим в вечность адмиралом Колчаком.

Этим полотном Филипп Москвитин продолжает художественную традицию изображения войны и смерти в живописи, идущую от средневековых иконописцев и нашедшую свое ярчайшее образное воплощение в произведениях Василия Верещагина. Но если у знаменитого баталиста была пацифистская задача, и поэтому его картины потрясали реалистичностью изображения войны и гибели, грандиозностью масштаба военного события, то Филипп Москвитин ставит иную цель — показать величие духовного подвига отдельного человека. Даже в произведениях, посвященных героям сражений, не следует у него искать изображений кровавых битв, дымов и пожарищ. Для усиления подлинности живописцу иногда достаточно изобразить звезду на ночном небе, крест на куполе церкви или орден с Георгиевской ленточкой на груди героя, чтобы произведение стало щемяще-достоверным, одухотворяющим, объединяющим.

В других картинах цикла художник также находит особенные выразительные детали, которые приводят к проникновенным образам и символичным обобщениям. Хотя, размышляя о каждом в отдельности произведении цикла, ловишь себя на мысли, что невозможно обойтись без общих, опорных понятий, таких как: «крест», «жертва», «дворянин».

Все военные герои представленного цикла были дворянского происхождения. К сожалению, с жестоких ленинских времен и поныне в большей части русского общества сохраняется неприязненное или как минимум ироничное отношение к этому благородному, незаслуженно униженному и разоренному сословию, тем более к идее его восстановления. Хотя почему незаслуженно, если богоборческой властью в первую очередь истреблялось все лучшее, составляющее славу России. А одним из принципов дворянского сословия было убеждение, что высокое положение обязывает быть образцом нравственных качеств. Именно вследствие своего благородства, примера жизни и служения аристократическое дворянское население России, понятно разнящееся по многим показателям, в первую очередь подверглось истреблению и изгнанию. Хотя к 1897 году дворян в России было немало, около миллиона человек. И большинство из них в практике повседневной жизни реализовывали единство этических и эстетических норм, преданность идеалам и образцам. Дворянство — это не привилегия, это подтверждение заслуг членов рода, это ответственность, это не свод отвлеченных правил, а, прежде всего, образ жизни, стиль поведения, соблюдение традиции и религиозной в особенности. Поэтому война для дворян была одним из обязательных занятий. Хотя со временем привилегия военной службы стала доступной представителям других слоев общества. Интересно, что если в канун Крымской войны из десяти русских офицеров девять были дворянами, то к 1913 году дворяне составляли всего лишь половину офицерства³. Это происходило отчасти потому, что в различных частях армии утверждались различные социальные группы. Высшая аристократия монополизировала три гвардейских кавалерийских полка и три полка гвардейской инфантерии. То же самое можно сказать и об артиллерии, которая требовала превосходного владения специальными знаниями, доступными также относительно привилегированным слоям общества.

Барон Петр Николаевич Врангель, происходивший из аристократического рода, восходящего к Петру I, был кавалерийским генералом. Филипп Москвитин создает его портрет-загадку, портрет-задачу. Этот портрет держит зрителя на расстоянии, заставляет сначала с отдаления рассмотреть героя, проникнуться уважением к этому человеку, восхититься его военной выправкой, удалой, несколько щеголеватой красотой, а потом заинтересоваться историей жизни. И после собственных исторических исследований понять, почему складывается ощущение, что мы не можем «войти в картину». Потому что боевой генерал, посвятивший жизнь защите Родины, сейчас стоит на последней пяди родной земли. Входить некуда. Художник производит такое неожиданное перспективное построение картины, что добивается убедительного пространственного эффекта и глубокого зрительского сопереживания герою, вынужденно оказавшемуся над обрывом, над волнами, за которыми чужие края, хотя всю жизнь он был доблестным, победоносным воином, верным своему Отечеству.

С начала Русско-японской войны Врангель вступил добровольцем в действующую армию и был определен в полк Забайкальского казачьего войска. С формулировкой в приказе «за отличие в делах против японцев» он получил первые свои боевые награды. Службу в армии Петр Николаевич не прерывал и Первую мировую войну встретил командиром эскадрона в чине ротмистра. Одним из первых русских офицеров (в период с начала Великой войны) был награжден орденом Святого Георгия IV степени — за конную атаку под Каушеном. Барон Врангель сражался против австрийцев в Галиции, участвовал в знаменитом Луцком прорыве. Во главу угла он ставил боевую доблесть, воинскую дисциплину, честь и ум командира и по праву получил звание генерал-майора, а позже стал командующим кавалерийской дивизией, а далее — командующим Сводным кавалерийским корпусом. За успешно проведенную операцию на реке Збруч летом 1917-го генерал Врангель был награжден солдатским Георгиевским крестом IV степени с лавровой ветвью.

Современные археологические раскопки подтверждают факты героической биографии барона Врангеля. Так, например, недавно были обнаружены материальные свидетельства боя при Каушене (Калининградская обл.), в котором отличился будущий генерал. Бой между российскими и германскими войсками происходил в первый месяц войны. Сражались за господствующую высоту, на которой была расположена немецкая батарея, сковывающая продвижение русских войск. Немцы уничтожили уже два батальона русских войск, когда атаку возглавил Петр Николаевич Врангель. Он направил свой эскадрон по касательной, используя особенности местного ландшафта для коротких передышек. Со значительными потерями гвардейцы прорвались к позициям противника и вступили в рукопашный бой. Бой закончился победой. В представлении ротмистра к награждению говорилось: «Стремительно произвел конную атаку и, несмотря на значительные потери, захватил два орудия, причем последним выстрелом одного из орудий под ним была убита лошадь».

Чем можно объяснить неуязвимость героического командира, сражавшегося почти всегда на передовой? Удачливостью? Воинским мастерством? А, может быть, Божией помощью? Именно верой в Божию помощь, укрепляющимся чувством «собственного духовного достоинства», получаемого не только от осознания героического прошлого России, но и в результате активной церковной жизни, а именно, осознанной литургической жизни, причащения, окормления духовником, создавалась непобедимая нравственная сила и углублялось осознание понятия долга, чести у многих людей Царской России. А для русских офицеров было естественно понятие жертвоприношения собственной жизни во имя Родины.

У барона Врангеля был тоже духовный руководитель — духовник армии и флота, генерал исповедовался и причащался. Будучи человеком, глубоко верующим, героический аристократ, живя по воле Божией, относился с честью к собственному слову и делу. Участвуя в войне с большевиками, он перед лицом Божиим считал себя правым в этом деле, так как осознавал религиозный смысл борьбы, направленной против сатанинского начала.

Так о Белом движении как будто от имени его лидеров говорит Иван Ильин: «... если белые берутся за оружие, то не ради личного и честного дела и не во имя свое: они обороняют дело духа на земле и считают себя в этом деле правыми перед лицом Божиим. Отсюда религиозный смысл их борьбы: она направлена против сатанинского начала и несет ему меч; но внутренне она обращается к Богу и возносит к Нему молитву. Господь не влагает нам в руки меч, мы берем его сами. Но берем мы его не ради себя и сами готовы погибнуть от взятого меча. Из глубины этой духовной трагедии мы обращаем к Нему наш взор и нашу волю. И в жизни наша борьба и наша молитва являются единым делом. Девиз его: моя молитва, как мой меч; мой меч, как моя молитва»⁴.

О каждом из героев «воинского» цикла Филиппа Москвитина можно также сказать словами Ивана Ильина: «Он следует девизу: в правоте моя победа; и уверенно предвкушает победу в самой своей смерти. Ибо он всегда помнит другой белый девиз, утверждающий, что свободный в жизни силен и в смерти. Именно такова наша белая борьба за Родину. Россия для нас не просто «территория», и не просто “люди”, и не только “быт”, “уклад” и “мощь”. Но это, прежде всего, национальный сосуд Духа Божия; это наш родной алтарь и храм; и освященный им, кровный, дедовский очаг. И поэтому Родина есть для нас не предмет бытового пристрастия, а подлинная религиозная святыня. Борясь за Родину, мы боремся за совершенство, и силу, и свободу русского духа... И потому не бытовой, а религиозный смысл имел для нас всегда наш кличущий девиз: все за Родину, все за Родину»⁵. И потому генерал Врангель, встав во главе Белой армии, переименовал ее в Российскую армию, чтобы всем становилось ясно, что идет война не между «белыми» и «красными», а война против большевиков за исконную Россию в ее довоенных границах. Барон генерал Врангель оправдывал свое участие в Белом движении тем, что был уверен, что оно «безграничными жертвами и кровью лучших сынов» вернуло к жизни «бездыханное тело русской национальной идеи».

К сожалению, не все русские люди осознавали необходимость оставаться верными национальной идее. Многие не прониклись идеей «православной государственности», и Россия оказалась ввергнутой в последующее столетие в трагические времена и череду войн с миллионными людскими потерями. Не ознакомившись с историей Гражданской войны, не узнав о судьбах знаменитых героев России, спасавших ее в Русско-японскую войну и на фронтах Первой миррой, невозможно в полной мере понять и новые работы Филиппа Москвитина, изображающие героев этих войн.

Вот как сам художник представляет своих героев: «Русская историческая живопись богата образами воинов Отечественной войны 1812 года, целый зал Зимнего дворца украшен портретам тех, кто сражался в этой войне. Второй Отечественной, как ее тогда называли или Первой мировой, как принято сейчас называть войну 1914–1917 гг., по причине Февральского, а затем Октябрьского переворотов, которыми она закончилась, уделялось мало внимания, ее называли империалистической, а ее героев замалчивали, и портреты этих великих людей художниками не изображались по политической причине. Многие военачальники встали во главе Белого движения. Колчак и Деникин, Юденич и Врангель — их имена нельзя вычеркнуть из истории России. Блестяще образованные, воспитанные в беззаветной любви к Отечеству, они, как мне кажется, достойны написания и хотя бы художественного осмысления, ведь идеалы чести и служения Родине востребованы ныне, и мы видим, насколько современны их образы, дающие вдохновение для нынешних защитников Отечества».

Барон Петр Врангель, командовавший в Первую мировую войну кавалерийской дивизией, объединенным кавалерийским корпусом, изображен на картине Филиппа Москвитина в белой казацкой черкеске с газырями, в белой папахе, что помогает вспомнить, что в Гражданскую войну он был военным Правителем Юга России, воевал в Кавказской добровольческой армии. На портрете он с Георгиевскими высокого знака отличия орденами на груди, не потерявший личного достоинства даже вследствие череды поражений, в силу дворянской этики не смеющий открыто выражать свои истинные эмоции. Филипп Москвитин, действительно, создает красивый, вдохновляющий образ героя. Генерал изображен на Крымской земле, вероятно, в то время, когда вынужденно принял решение покинуть Россию. Но нет в его тонком, еще молодом лице отчаяния, в глазах огонь веры и надежды, решимость продолжать борьбу за Родину даже вдали от нее. Художник, вероятно, в противовес известному, излюбленному у большевиков штампу «черный барон», белым цветом формы генерала подчеркивает его идейные помыслы, праведность его дела во имя Родины. О том, как же сложно это дело, сколько противодействующих сил приходится преодолевать, нам подсказывает пейзаж второго плана. Острые каменистые скалы, темное, бурливое небо, шумная пенистая лента прибоя складываются в живописный контрапункт, с помощью которого художник создает в этом портрете сложную, диссонансную гармонию трагической эпохи русской истории. Герой картины стоит на каменистом утесе, символизирующем Библейский Камень веры, среди руин древней, разрушенной врагами и ветрами крепостной стены. Кажется слышно, как сухо шелестят на соленом морском ветру ветки терновника. Все эти живописные аллегории усиливают зрительское сопереживание бесстрашному, выдающемуся генералу, не раз на бранном поле спасавшему Россию.

Не обо всех русских военачальниках того времени можно говорить возвышенными словами. Размышлял над неудачами русской армии как ученый, военный историк Антон Керсновский многих командиров обвинял в вынужденных и не вынужденных просчетах. Но среди лучших воинов Первой мировой называл Юденича, Брусилова, графа Келлера⁶. Во главу русской национальной доктрины и в качестве личного критерия оценки ученый ставил «превосходство бессмертного духа над смертным». «Оно вдохновляло перо Суворова, набрасывающего бессмертные строки “Науки побеждать”, вдохновляло и меч его, светя его чудо-богатырям и в серенькое утро Рымника, и в знойные дни Треббии, и в черном мраке альпийских ночей. Мушкетеры Милорадовича, егеря Дохтурова, гренадеры Котляревского, стрелки Юденича, ударники Корнилова — все они были движимы этим превосходством, ярким пламенем, горевшим в их душах и в душах их вождей»⁷.

Говоря о Николае Николаевиче Юдениче, как не вспомнить вновь формулу: «свободный в жизни силен и в смерти». Не вдаваясь в богословские пояснения, надо вспомнить, что по христианской традиции свободным человек может быть только в Боге. Отсюда становится понятно утверждение о его силе в смерти. Глядя на картину Филиппа Москвитина, посвященную выдающемуся герою России, одному из самых успешных генералов Первой мировой войны — генералу Юденичу, убеждаешься в том, что художник вознамерился создать именно образ сильного человека. Да и как можно усомниться в силе этого человека, видя количество его боевых наград, среди которых только орденов более 15-ти.

Служить Отечеству на бранном поле Юденич начал с 1881 года. В Русско-японскую войну командовал полком Восточно-Сибирской дивизии, лично провел в штыковую атаку под Мукденом, был тяжело ранен. Позже был произведен в чин генерал-майора и назначен на должность командующего Кавказским военным округом. С началом Первой мировой войны он возглавляет штаб Кавказской армии. Задача фронта — не допустить вторжения Османской империи на Кавказ, хотя одной из геополитических задач России в Первую мировую войну было установление контроля над Константинополем, проливами Босфор и Дарданеллы. И эта задача была почти решена армией под командованием Юденича в результате победы русских войск в Сарыкамышском сражении, в ходе Эрзурумской битвы. А после захвата его войсками турецкого порта Трапезунд (Трабзон) и взятия под контроль большей части Западной Армении английские и французские дипломаты говорили о возможности признания права России на Константинополь и проливы. За взятие Эрзурума и Трапезунда Юденич был награжден орденом Святого Георгия II степени. Генерал Николай Юденич стал последним, кто удостоился этой высокой награды.

Февральская революция пресекла все исторические, почти реализованные планы командующего. Керенский, возглавив Военное министерство, сразу же отправил победоносного, опасного для новой власти генерала в отставку. В июне 1919 года Верховный правитель адмирал Колчак известил Юденича телеграммой о его назначении «Главнокомандующим всеми русскими сухопутными, морскими вооруженными силами против большевиков на Северо-Западном фронте». Приняв командование Северо-Западной армией, он стал готовить поход на Петроград. Возглавив силы, действовавшие против большевиков на Северо-Западном направлении, генерал первое время успешно командовал армией. Не знавший поражений на Кавказе, он потерпел поражение под Петроградом в результате предательства союзников и хитрости большевистских командиров. И был вынужден распустить остатки своей армии.

Художник изображает командующего, понесшего невосполнимые потери в людской силе, кажется, в момент принятия страшного для него решения об окончательном прекращении борьбы. Умный, опытный генерал понимает, что теряет Россию навсегда, что на возвращение к прежним временам и границам не может быть никакой надежды. Скорбит он меж двумя простыми березовыми крестами, венчающими две свежие солдатские могилы, символизирующие огромные людские потери в боях. На пропитанных кровью Пулковских высотах генерал так сосредоточен и горестен, что, кажется, находится на панихиде в храме. Всегда для него святым храмом была и Родина. Но как же темны, каменисто-холодны за его спиной небеса Отчизны. Нет, не расступятся эти тяжелые тучи, не пронзит их солнечный луч. И в то же время усталое лицо немолодого генерала, изрытое глубокими морщинами, свидетельствующими не только о нынешних переживаниях, но и о тяготах всей его трудной солдатской жизни, озарено светом. Художник не показывает нам источник этого света. Кажется, на полотне, решенном в зелено-коричневых тонах, в цветах армейской полевой формы и сырой земли, незачем и неоткуда взяться светоносным бликам в пасмурный холодный день. Если только это не духовный свет, который источает душа героя картины. А, может, это отсвет сияния православного креста для Святой Константинопольской Софии, который во времена победоносного наступления войск Юденича был уже изготовлен в России, но не дождался своего часа? Конечно, не может иссякнуть Свет Православия. Неугасим и свет души, наполненной любовью к Богу и Отечеству, у могучего, сильного духом этого выдающегося человека.

Антитезой трагическому портрету Юденича является сложный, яркий, жизнеутверждающий портрет еще одного участника Первой мировой войны — митрополита Нестора (Анисимова) просветителя Камчатки. Глядя на радостное, одухотворенное полотно Филиппа Москвитина «Владыка Нестор, Апостол Камчатки» трудно поверить, что этот величественный пастырь, этот славный просветитель тоже был на фронтах Первой мировой войны. Малоизвестна подвижническая жизнь митрополита Нестора, который в 1907 году, в год своего пострижения, был назначен миссионером на Камчатку. Он не только проповедовал камчадалам Христианство, но лечил и обучал малограмотных жителей далекого Гажинского уезда России. Владыка изучал местные языки — корякский и тунгузский, перевел на корякский Божественную литургию, частично Евангелие. На картине он представлен во время торжественного богослужения, в полном облачении, с трикирием — ручным светильником с тремя зажженными свечами, символизирующими свет Пресвятой Троицы, и дикирием, в котором две горящие свечи символизируют свет Христа в двух ипостасях — Божественной и человеческой. Торжество происходящего действа художник подчеркивает и достигает не только специальной атрибутикой, мастерски изображенными элементами священнического одеяния, украшенного мехом, но и проникновенным цветовым звучанием произведения. Логично сочетаются, кажется, не сочетаемые цвета: теплые оттенки золотисто-коричневых тонов облачения святителя и холодные синие цвета сумеречного неба и морозного воздуха, окружающего камчадалов, расположенных за спиной Владыки сплоченной группой. Двойственное, щемящее и радостное чувство вызывают эти опрятные маленькие люди со свечами и православными иконами в руках. Художник специально изображает их много меньше центральной фигуры святителя, размещает в глубине картины, в отдалении. Разнящимися величинами фигур и большим расстоянием между Владыкой и только начавшими постигать азы Православной веры коренными жителями Камчатки создается образ возможного их духовного роста, беспредельная высота которого подобна нимбу Северного сияния, освещающего полотно.

Иным, невидимым духовным светом исполнено красивое, выразительное лицо святителя Нестора, для изображения которого художник занижает точку своего зрения, так что написанный в полный рост просветитель во всей своей духовной полноте возвышается и над зрителями, которые должны проникнуться значимостью его личности и его миссии. Фактура и свет являются основными изобразительными приемами в создании образа главного героя полотна. Вибрирующие слои краски, то густые, темные, то светлые, нанесенные легким слоем, кажется, создают впечатление кристаллизации образа, излучающего как будто изнутри свет духовной жизни. В сложном живописном произведении художник в убедительной целостности и гармонии успешно решает трудную задачу изображения светового контрапункта — света небес, света растущей веры и света незыблемого духа.

Владыка Нестор, часто с риском для жизни путешествуя по суровому краю, ревностно исполнял свой пастырский долг, снискал любовь и доверие паствы в самых отдаленных уголках Камчатки. За своих подопечных он просил лично Императора Николая II, помогавшего в организации Камчатского братства, официальным покровителем которого стал Цесаревич Алексей. В консультации с Императором и по личному утверждению Монарха отец Нестор изготовил знаки Братства четырех степеней. В 1914 году, когда Владыка Нестор был в Санкт-Петербурге, началась Первая мировая война, и иеромонах ушел добровольцем на фронт. Там он сформировал и возглавил санитарный поезд, необходимый для оказания помощи воинам кавалерийских и других родов войск на фронте. Отцу Нестору приходилось бывать на передовой и под градом пуль, среди рвущихся снарядов, утешать и напутствовать молитвой умирающих воинов. Приходилось подолгу находиться и в окопах, благословляя солдат на бранный подвиг за Родину, за Русскую землю. За организацию медицинского поезда иеромонах Нестор получил высшую для священнослужителя воинскую награду — Крест на Георгиевской ленте. Промыслительно, что именно Георгиевской лентой, как символом русской воинской доблести и верности Христу, объединены герои названных картин Филиппа Москвитина. Эта лента не только знак отличия, но и знак верности и чести, победы русского оружия и русского духа. Поэтому ее, как не терпит святую воду нечисть, не терпят по сей день беснующиеся враги России.

Показательно, что епископ Камчатский и Петропавловский Нестор, будучи очень смелым человеком, вернувшись из эмиграции в Россию в 1944 году, продолжал открыто носить императорские ордена и наперстный крест на Георгиевской ленте, несмотря на явное раздражение советских чиновников. По свидетельству современника, «на недоуменные вопросы обкомовского начальства он сдержанно-вежливо отвечал: «Передайте (имя рек), что мои (выделяя слово голосом) ордена заслуженны»⁸.

После большевистского государственного переворота Владыка Нестор открыто и резко осуждал идеологию большевиков и методы ее воплощения, за что какое-то время находился под арестом. В 1918 году, по некоторым данным, епископ Нестор входил в одну из групп ставивших своей целью освобождение Царской Семьи. Участвовал в перенесении мощей Великой княгини Елизаветы Федоровны, зверски замученной большевиками в Алапаевске. Он явно сочувствовал Белому движению. По понятным причинам Патриарх Тихон (Беллавин) открыто благословить Белую гвардию не мог, но как символический знак поддержки ее идей и ее лидеров именно через Владыку Нестора передал для графа Келлера (рыцаря чести и преданности Государю) шейную иконочку Державной Богоматери и просфору, когда тот должен был возглавить Северную армию. Владыка Нестор был надежным посланником, потому что знал генерала по Первой мировой, когда служил в драгунском полку под его командованием. Когда епископ Нестор направился в Омск, Святейший Патриарх Тихон попросил его передать Верховному главнокомандующему адмиралу Колчаку и всем верным сынам Церкви, участвующим в сопротивлении в Сибири и на Дальнем Востоке, Патриаршее благословение. А еще сказал: «Передайте Русскому народу, если он не объединится сейчас же, если он не возьмет оружие и не пойдет спасать Москвы теперь же, то мы все погибнем, и вместе с нами погибнет и Русь Святая Православная»⁹. После убийства Царской Семьи Владыка Нестор оказался первым, кто возвел часовню в честь Царственных Мучеников и начал их поминать. Все эти события свидетельствуют о сплочении в час испытаний русских людей, о верности их присяге Богу, Родине и Царю.

Конечно, галерея героев Первой мировой войны будет неполной без портрета Главнокомандующего русской армией — Царя Николая II. Филипп Москвитин, которого в большей степени интересуют личности, обладающие величественными образами духа, святые и герои, много писал последнего русского Императора. У художника есть иконописные изображения Царской Семьи, парный портрет Императора и Патриарха Тихона. Но для своего военного цикла он выбрал картину, перекликающуюся с известной фотографией Николая II в окне поезда в тот день, когда его принудили отречься от власти. Эта работа замечательна тем, что Царь, облаченный в простую армейскую гимнастерку, выглядит как обыкновенный русский солдат, чем создается эффект приближения к зрителю, достигается доверительная обстановка, в которой можно лучше понять важное для истории России событие.

Полотно привлекает также насыщенностью и точностью деталей: массивный аксельбант, эмалевый Георгиевский крест, тяжелые, как будто тяготящие плечи Царя, золотошитые погоны — свидетельства воинских заслуг героя картины, приметы времени и просто красивые, мастерски выполненные художником элементы сложной картины. Главное же в портрете — его мистический подтекст, скрытый пласт духовных переживаний Помазанника Божия, жившего всю жизнь по принципу «Да будет воля Твоя», то есть в согласии с Божиим Промыслом. Художник изображает Царя в тот трагический момент жизни, когда смертельно трудно с этим Промыслом согласиться, понять и свободно его принять.

Вспоминая, глядя на портрет, все известные нам события февраля 1918 года, мы тоже пытаемся понять, правильно ли поступил Государь, и сомневаемся в том, что к этому решению не было насильственного принуждения. Сколько ж сложно давалось это «свободное» решение Царю Николаю II, какими оно было выстрадано нравственными муками, во много превосходящими муки физические, мы можем судить по этому духовному портрету, символизирующему начало Крестного пути Венценосца. Видя, как трагичны переживания Царя, преданного соратниками, вынужденного оставить Россию на разграбление врагам, не сомневаешься, что последний Удерживающий прозревал и свою дальнейшую судьбу, предполагал и нелегкую судьбу России, в которой молитвенный голос Царской Семьи был беспощадно, сознательно заглушен политической какофонией, сплетнями, нравственными издевательствами толпы.

При создании образа Царя-страстотерпца художник, кажется, черпает творческую силу от света святой его жертвы, потому с такой достоверностью и проникновенностью живописцу удается передать в выражении лица Государя сгусток невыносимо-горьких чувств, являющих беспощадный образ смутных времен. Портрет, решенный в сложной, хотя и близкой по оттенкам, цветовой гамме, по значимости и выразительности превосходит фотографический образ. Излюбленные темные, сине-серые тона закрытого фона картины диссонируют с бледным, покрытым глубокими морщинами, еще молодым лицом Императора, но созвучны цвету его пронзительных, светоносных синих глаз, обращенных уже не вдаль, а вглубь своей души, хранящей память о прежней России, вглубь своего сердца, решившего принять крестную муку вместе со страной, идущей на Голгофу.

Тема смутных времен в истории России более других тем волнует живописца, глубоко знающего историю Русской Православной Церкви, пастыри которой не раз благословляли, а то и направляли народ на битву с врагами Отечества. Первая мировая война и война Гражданская — эпоха страшнейших для России испытаний, после которых она должна была бы прекратить свое существование как государство. Но у врага опять не получилось. Исследуя и отражая художественными средствами события смутных времен польской интервенции, находя свидетельства духовной и жертвенной помощи русских святителей, в особенности Патриарха Гермогена, художник убежден в том, что не без усилий Патриарха Тихона удалось спастись стране и от большевистской власти. Так говорит художник: «Каждый святой проходит путь Христа, но некоторые святые — страстотерпцы, другие — преподобные. Патриарх Гермоген — и святитель, и мученик, таких Патриархов у нас двое. Я всю жизнь создавал образы Патриарха Тихона и воссоздал в картинах почти всю его жизнь. И знаю, что большевики всегда сравнивали Патриарха Тихона с Патриархом Гермогеном. “Мы не дадим ему, — пишет Ленин, — сделаться вторым Гермогеном”».

Действительно, кто мог так смело в 1918 (!) году обличать богоборческую власть? Кто — с такою ясностью указывал дорогу спасения, как не Патриарх Тихон, которого слышал Господь, которому верили православные люди и боялись враги? «Где же спасение от гибели? У кого и в чем искать избавления от бед и напастей? Исстрадавшиеся сыны Родины нашей готовы даже малодушно кинуться в объятия врагов ее, чтобы искать среди них и под их властью успокоения жизни общественной, сокращения ее ужасов. Горе той власти, которая довела русских людей до такого отчаяния! Но не здесь наше спасение, не от врагов надо ждать избавления; им только приятны все наши нестроения и раздоры, они только и стремились к тому, чтобы посеять в нашей жизни семена вражды и междоусобий внутренних, дабы обессилить воинство наше и тем сокрушить могущество Русской земли. Нет, не туда, не во вражеский стан устремляйте взоры свои, все жаждущие мира и спокойствия для нашей Отчизны... “Возмогайте во Господе и в державе крепости Его; облецытеся во вся оружия Божия, яко возмощи вам стати противу кознем диавольским” (Еф. 6: 10–11)»¹⁰. Читая это решительное, героическое послание в предотвращение братоубийственной войны, сохранившееся в следственном деле Патриарха, удивляешься, как динамика Патриаршего слова несопоставима с его кротким внешним обликом, представленным на портрете. Портрету Святейшего Патриарха Тихона (Беллавина), созданному Филиппом Москвитиным, можно верить, так как за образец художник взял прижизненную фотографию пастыря, который и до своего Патриаршества был одним из самых любимых пастырей не только русского народа. Хранили о нем память обращенные в Православие его духовные дети алеуты на Североамериканских островах. Будучи во время Первой мировой войны в Москве, он благословлял войска на Победу, истово молился о погибших и раненых. Патриарх выезжал на фронт, на фотографиях военного времени можно увидеть его перед окопами, окропляющего святой водой бойцов. Пастырская популярность Патриарха Тихона была так велика, что под его благословение подходили даже католики и староверы.

«Портрет Святейшего Патриарха Тихона» Филиппа Москвитина можно назвать одной из лучших современных работ мастера, который, оставаясь верным принципу, что лицо — есть зеркало души человека, остается верен и своему художественному стилю: все внимание зрителя должно быть сосредоточено на лице портретируемого. Патриарх Тихон изображен смиренно сидящим на простой деревянной скамье. В картине нет отвлекающих лишних деталей, замечаются только обязательные элементы повседневного патриаршего облачения: панагия с образом Богоматери, белый куколь с крестом, подчеркнуто длинная нить четок, символизирующая непрерывность его молитв. И только две художественные метафоры — бордовое, цвета мученичества, облачение, и смутный, тревожный фон заднего плана настраивают на неоднозначное прочтение этого произведения, напоминают нам о том, что перед нами святой.

На первый взгляд в этом образе проявляется глубокое ощущение реальной жизни, очевидно, что перед нами человек, естественно причастный земному человеческому существованию. В нем замечается уверенность, вдумчивая самоуглубленность. Но если вглядеться в лицо, если ощутить внимательно-вопрошающий взгляд глубоких, живых глаз Патриарха, то возникают другие чувства, появляются другие характеристики, среди которых наиболее явные — мистический дух, истовость и убежденность. На лицо Патриарха Тихона хочется смотреть неотрывно долго, потому что в нем есть что-то добродушно-детское, чистое, но в границах названных чувств оно изменчиво, как летнее облачное небо при ясном глубоком взоре пронзительных глаз.

Таким сложным, не вмещающимся в однозначные определения взглядом Патриарх Тихон смотрел на своих современников, не сумевших спасти Россию. Кажется, вопрошающе, но не безнадежно, сегодня он смотрит на нас. И взгляд его лучистых глаз, как живой свет далекой звезды, и радует, и заставляет задуматься каждого о своей личной миссии в этом мире. Портреты героев и духовных лиц открывают нам веру в высшие смыслы человеческого существования. Как сказал митрополит Антоний Сурожский — пока не увидишь в глазах другого человека свет вечной жизни, ни в какие слова не поверишь. И в этом смысле картины Филиппа Москвитина помогают через образы великих предков, молитвами которых мы спасаемся, увидеть свет вечной жизни. И сегодня мы его видим в глазах Патриарха Тихона и Императора Николая II, святителя Нестора Камчатского и адмирала Колчака, барона Врангеля и генерала Юденича. Почти все они приняли мученическую смерть: известны ужасающие подробности жестоких казней благородных сыновей России на родной земле, настигли большевики и эмигрантов: кто-то, как барон Врангель, был отравлен, кто-то, как архиепископ Нестор Камчатский, отбывал лагеря. Но нет отсвета безысходности в образах героев, святителей и святых, изображенных художником Филиппом Москвитиным, который любит их и любуется теми, кто видел свет вечной жизни, кто веровал в спасительную силу жертвенного подвига. И мы тоже можем увидеть и уверовать.