Русская Пасха
Сейчас удивительное время. Особый ритм, который сбивает обыденное, вовлекает в иное. На Страстной неделе каждый день не простой, но великий. Великий понедельник, Великий вторник, Великая среда, Великий четверг, Великий пяток, Великая суббота... А в Светлое Воскресение Христово солнце пляшет на небе, православное наше солнце, и как пляшет... Каждый из Великих дней — больше года, больше века, больше вечности. Он вбирает в себя таинство, которое длится всегда, которое было всегда, которое свершилось в истории когда-то, и все время осветилось, разрослось, рухнуло в вечность, и времени, обычного времени больше не стало... Только Великое время...
В этом Великом времени все перестает иметь свои привычные границы — и подвиг, и предательство, и милость, и жестокость, и страдание, и восторг, и верность, и жалость, и родственное, и дружеское, и безразличное — все проникается судьбой Божества, озаряется новым светом, православным светом, великим светом... Страстная неделя — резюме мировой истории, краткое содержание бытия, путь человека, экономия великого сострадания Божия. Далеко за пределы реальности уходят нити этой недели.
За семь волшебных и страшных, страстных и сосредоточенных дней переживаем мы историю всей реальности... Сколь прекрасна, высока, ужасна и восхитительна вера наша, древняя вера, вечная, чистая и спасительная, нет ее краше, слаще, светлее...
А за Пасхой — новое чудо, новое время, сплошная седьмица. Православие утверждает вещь для рационального сознания совершенно абсурдную: эта неделя — Светлая Седьмица — есть не неделя, а один сплошной день, день Светлого Воскресения Христова. Ночь теперь не ночь, вечер не вечер, сон не сон, постов среды и пятка нет, только радость, восторг и праздник —
Христос Воскресе!
Воистину Воскресе!
Смертию на смерть наступи и гробным живот дарова...
«Гробные», «живущие во гробах» — это о нас, о нас с вами. Тела наши, дела наши, мысли и чувства наши — все это «гробное». Мир, не просветленный Христом, укрывающийся от него, ускользающий, не доверяющий, не открытый ему сердцем, не горящий — холодный, будто залитый дождем, — это гробный мир, и живут в нем гробные... И им (т. е. нам), гробным, отверзаются новое небо и новая земля, выбираются они на поверхность из нижних этажей мрака и уныния и смотрят на лучи превечного света. И удивляются в сердце своем: такого мы никогда не видели.
Мы встречаем Христа, Спаса нашего, мы отверзаем сердца и уста и впускаем в тусклые сумерки души сладость пакибытия.
Воистину Воскресе! И это неотменимо и навечно, и врата ада попраны, и враги сокрушены, и победа нам необоримая дарована.
Воистину! Воистину!
Случилось.
Вера Христова — русская вера. Мне возразят: Православие — Вселенская Церковь, открыта она для всего человечества. Отождествлять ее с русскими — значит сужать ее значение, низводить до статуса национальной религии. Есть такое понятие «ересь филетизма», то есть «любовь к своему народу». Для врагов Православия — особенно из числа западных христиан — это центральный аргумент как против Византии, так и против Руси. К сожалению, поддался на это — довольно поздно впрочем, в 1872-м — и Константинопольский Патриарх, глава Фанара. Но что нам они, отменившие священный юлианский календарь, сдающие основы Православия на потребу униатам... Что они нам, друзья...
Где же здесь низведение? Где сужение? Разве русский человек не открыт четырем ветрам? Разве он не распят в пространстве, истекая кровью, страдая за других, беря на себя ношу и тяжесть странной и страшной истории мира? Разве русский человек — это не Вселенная? Не вся скорбящая, жмущаяся, вопиющая, роскошная реальность мира? Разве вены его не реки? А кости его не холмы? А плечи его не отроги гор? А глаза его не солнце и луна? А дыханье его не ветра земли? Разве русский человек только человек и все? Никак не все, он много, много больше... Он велико-росс, «великий русский», больший, чем просто русский, чем он сам... Он радуется, и грустит, и крестится, и подносит к иерею розового щекастого младенца своего прямо к чаше, прямо к Богу, и не запрещает Бог прикладываться, и не удаляет трясущегося, кривоплечего, убогого, плачущего, женщину в черном платке, потерявшую дочь, и безусого юношу, обретшего любовь, смущенного случайно зашедшего, и привычного нарядного служку, всех русских вмещает Бог, и русские — вослед — вмещают в себя всех, тесно и покладисто нежно и настойчиво, и пропадают все народы в русском и не узнают более себя, миг — и нету никого, только русские, и лишь солнце пляшет над ними, русское наше солнце...
Пляшет... Великие дни — русские дни, и Светлая Седмица — русская седмица.
Упоительный народ, последний и первый, растерянный и собранный, уведенный тайной мечтой за далекие горы, зарывшийся в черные отверстия земли, непонятный никому и ничему, тщательно ищущий безымянного и неощутимого, умирающий, преданный народ, гробный и вновь воскресающий, снова и снова неизменно проходящий подземными глубинными тропами и голубиной белизной взметающийся в прозрачные воздухи красного прохладного утра...
В русской Пасхе воскресает природа мира, наша природа, матерь-пустыня, роскошная, как барыня, как дева, как вселенский острый болезненный уют. Страдайте с нами, умирайте с нами, убивайте с нами, пойте с нами, идите с нами, исчезайте в нас, спогребайтесь с нами, поститесь с нами, повергайтесь с нами ниц, пропадайте с нами, любите с нами, ненавидьте с нами, чтобы с нами воскреснуть, чтобы войти в Русскую Пасху, в великую Пасху Христову.
То, что русские — великий народ — это аксиома, она не может быть доказана, так как не требует доказательств. Подлинное величие не унижает других, не делает их мельче. Как воскресение не убивает, не попирает их, но спасает. Настоящее величие возвеличивает все, к чему прикасается. В нем нет ненависти, в нем только восторг, радость, веселие и любовь. Это пляшущее величие.
Я читал недавно книгу Эвлея Челеби, турецкого путешественника по Крыму. Он сообщает: «В начале мира Всевышний, всемогуществом своим праотца Адама из глины сотворяя, подобие татарина ему придал». У мелкого националиста (не татарина) это вызовет раздражение. У рационалиста — презрительную усмешку. У великоросса это вызывает чувство большой и искренней радости. Вот здорово! Хитрый турок догадался! Первый человек, конечно же, был русский человек. Но это отнюдь не значит, что он не был татарином, евреем, армянином, персом или японцем. В логике Великих Времен, где дни больше, чем века, семь равно одному, иная арифметика. Молодец татарин, если он тянется к великому, хочет сораспяться миру, стать больше, чем он есть, значит, это не просто татарин — это русский национальный татарин, настоящий первочеловек, понятный нам в своей загадочности, конкретный в своем ускользающем величии... Хороший татарин, одним словом, родом из Вечной Руси.
Не надо делать из нашего духовного праздника назидательное наставление. Но нечего и скрывать — сегодня наш Праздник, наш восторг, сегодня поднимаемся мы и расправляем плечи, и поднимаем руки, и целуем друг друга, и обнимаем мир, и Вселенная просветляется нами, с нами, для нас, ведь Вселенная тоже русская, должна быть русской, она нам, и не только нам, нужна именно русской, восставшей из ада современности, покинувшей гроб... И пусть врагу останутся лишь пелены.
«Что с мертвыми ищете источника живота?» Его там нет. Воскрес тридневен и мир совоскресил.
Светися, светися, Новый Иерусалиме! Мы точно знаем теперь то сладкое избранное место, где соберутся народы встречать Тебя. Крепко сердечно знаем.
