Из дневника поэта

РАДОСТЬ НАВЕЩАЕТ ДУШУ

1.

«Рождество Твое…»

Выпал густой, чистый снег. И в церковном саду сейчас безлюдно и тихо. Только откуда-то издалека, порой доносится гул большого города - мира сего, с трудом продирающийся сквозь заметеленные кроны дерев и вязнущий в приземистых снежных барханах, чем-то схожих с песчаными сугробами Палестины, хранящими в себе песчинки времени - неуловимые мгновенья Новой эры. Взошедшее дневное светило длит свой не по-зимнему сочный свет, дивно преображая святочное пространство сада. И чудится, что и ты, и купины, и дерева окрест прикровенно запорошены пресветлым рождественским временем и объяты неопалимо этим мощным высоким сиянием, о снега преломляющимся и исходящим уже отовсюду. На кустах жемчужно-льдистые, переливчатые, причудливо осыпавшиеся по краям клочки снега - цветы диковинные. Таинственно… Тихо… Но вздохнет земля, подует легкий ветерок, взметнет снега, и в голубоватой дымке, пронизанной солнечными лучами, заискрится над этими цветами рой снежинок, будто золотистые пчелы мед собирают… на Рождество. В искрящихся сферах небольших кленов - снегири, будто созревшие плоды. И древняя, генная память на миг высветляет образ Сада иного, нездешнего. Утерянного. Или - нет - по милосердию Божьему?.. Смотрю на тайнопись птичьих следов, уходящих по снегу, словно строка из Книги Творенья. О чем она? Быть может о том, что мы сами, сами бываем неоправданно жестокосердны, что мы, писатели, пишем книги без любви к своим литературным героям. Лишаем их «света разума» и обрекаем даже на злодеяния. Изгоняем их из околоцерковного сада словесности русской. Оттого они, не несущие новозаветных ценностей, и не близки современному читателю, еще по-прежнему ищущему свой духовный идеал и традиционно отзывчивому на любовь и милосердие… Рядом купина, приклонившая долу ветви, опушенные нелегким снежным опереньем. Ангельскому крылу подобная. Встаю под крыло, и недолгая, но пронзительная грусть о том утерянном Саде, исчезает, яко дым. И душевные язвы, некогда полученные от мира сего, врачуются тихованьем, заживляются. Как раны на теле разбойника. «…Яко разбойник исповедую Тя…» Подхожу к размашистым, сверкающим, словно выквантованным в пространстве, ныне особенно торжественным, таинственным елям, движущимся, как и все сущее, сквозь время. И в снеговых блистанных шапках, напоминающих волхвов, как и они, несущие свои таинственные дары. И воспоминается вещее слово святителя Николая Сербского: «Вся красота природы исходит из таинственности Таинственного. Без этой таинственности Таинственного природа ни на миг не могла бы сохранить ту тихую целомудренную красоту, которая светится сквозь нее. Сотворенная природа - облако, укрывающее ослепительное сияние Божественного огня. Прозрачность или непроницаемость этого облака зависит от нашего духовного зрения…» И верно, сама упругая ткань Творенья, истончившись, являет проникновенные видения мира иного и Священной Истории. Ибо сегодня «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…»

2.

По мере сил...

Пройдет гроза над русскою землею, Народу русскому Господь грехи простит...

Прп. Серафим Вырицкий, 1939 г.

 

В вагоне электрички холодно. Разговариваем - пар изо рта. Словесный пар - куда он возносится? Проходящий: «Вагон не натоплен, перейдите в другой!» Переходим... За окном: лес, дома - какие-то маленькие, кособокие: «Эти бедные селенья...» Россия оскудевшая, фаворски-сверкающими снегами преображенная.

Сусанино. Выходим. Гуськом по белой мягкой тропе. Боязно. Вспоминается посещение Нилусом Паши Саровской, в «Сказании» о которой говорится: «...все спешили увидеть ее и услышать от нее мудрое слово назидания, утешения, совета духовного, или обличения и укора, смотря по тому, что кому потребно. И юродивая, имея дар прозорливости, говорила всякому, что для него было нужно и душеспасительно, - с иным ласково, а с иным грозно; иных же вовсе отгоняла от себя и бросала в них камнями, других жестоко обличала».

Небольшая обыкновенная изба. Топчемся у калитки. Снежный хруст и наше молчание - покаянное. Быть может, из-за него уже нужно было приехать. Наконец - решаемся, идем. У крыльца - собака, большая, с человеческими глазами, ласкается. В горнице - сразу - две иконы Богородицы: в красном углу, на буфете - именные, много; у стула Любушка в белом платочке, в очках, - светится. На стуле - женщина, спрашивает что-то, просит ее молитв. Еще две женщины, мы - все несут сюда свои печали, горести. Беды. Тяжкий груз свой оставляют, уезжают налегке. В тишине женский голос: «Отец Мелхисидек просил молитв ваших...»

Народная любовь к блаженным и довольно большое количество их в сонме святых Русской Православной Церкви указывает на особую национальную русскую принадлежность этого чина святости. Часто юродство выражается в безумии пред миром и оскорблениями и гонениями от него, и, вместе с тем, посмеянием над ним для выявления противоречия между мирским здравым смыслом и евангельской сердечно-умной правдой. И дар прозорливости, которым обладают блаженные, - духовная награда за попрание этой земной рассудочности; блаженные, стяжавшие благодать, внутренне отрешаются от мира сего, и, «безумствуя», молятся о нем, и в высшем молитвенном наитии даруют людям, чьи души чувствуют-знают их праведность, духовную помощь и провидческое советование... Впрочем, все подобные толкования юродства русского так же ограничены ресурсом здравого смысла, разума мирского... в меру его сил... Стою, жду. Рядом - молодой человек, спрашивает, будет ли он монахом или священником? Любушка Блаженная, наклонив голову, слушает Кого-то, отвечает: «Монахом - нет, священником будешь». Он, волнуясь: «Когда?» Любушка: «По мере сил». Как будто мне... Отошел к двери. Состояние необычное: яко душа моя грешная силится вместить что-то и не может - невместимо...

Спросили - порасточили наболевшее. Уходим проясневшие, ставшие чуть добрее...

Снова - поезд. В оконном стекле отражаются шестеро, полдюжины: поэты и прозаики.

Преломили хлеб, едим крохами, как птицы...

На соседних сиденьях - стайка молодежи. Ведут себя шумно, иногда даже грубовато. Из динамика их магнитолы несутся блатные песни, выдаваемые радиоведущим за русские, чуть ли не за народные...

- Да, не на чем воспитывать нынешнее поколение. - говорит один из наших писателей, - Включишь телевизор - оттуда, как из пулемета - по русской культуре...

Говорим о том, что литература второй половины ХХ века утратила своего героя. Мы хорошо помним героев русской и советской классики. За последние двадцать-тридцать лет литература не дала положительного образа такой силы и величины. В нынешней светской словесности нет созидательных примеров, на которых можно было бы воспитать молодежь. Но не прав будет тот, кто скажет, что в современной жизни России нет подвижников. Непросто складывались судьбы нашего монашества и в «безгеройные» 70-80-е годы прошлого столетия. Показательна в этом отношении и биография архиепископа Тихвинского Константина (Горянова Олега Александровича). По окончании Виницкого медицинского института шесть лет он работал врачом, в том числе и на «скорой помощи», три года преподавал в институте, защитил кандидатскую диссертацию. Полгода будущий архиепископ сколачивал ящики на железной дороге, работал на лесозаготовках, и только после этого митрополит Филарет разрешил принять его сторожем в Жировицкий монастырь, чтоб уже от монастыря получить направление в семинарию. Владыка Константин закончил Московскую Духовную Семинарию и Академию, стал кандидатом богословия, архимандритом. Шесть с половиной лет был ректором Минской Духовной Семинарии. За труды по возрождению семинарии и епархии награжден Святейшим Патриархом Алексием II орденом прп. князя Даниила Московского. И сейчас является ректором Санкт-Петербургских Духовных Академии и Семинарии, викарием Санкт-Петербургской епархии и профессором. Владыка Константин собирает вокруг себя поэтов, ученых, писателей православного Петербурга и России для служения на благо нашего Отечества и Церкви... Мое стихотворение, посвящено архиепископу Тихвинскому Константину:

Золотилось небо спелой рожью,
А в полях синели васильки.
Шел монах сумняшися ничтоже
Вековой тропой, и кулики
Щебетали в долах васильковых
Под ржаною вязью облаков.
И лучилась к полю Куликову
Тропка летописною строкой...

Шел чернец строкой незавершенной,
Посох предержа в руце своей,
Мимо новорусских вавилонов,
Мимо стойких дедовых церквей.
А издалека, сквозь птичье пенье,
Сквозь халдейский ропот городов,
Доносился грозный гул сраженья:
Гром гранат, глухой, как стук щитов,
Посвист пуль, звучащий, словно эхо
Впившихся в простор ордынских стрел,
Лязг пропятых танковых доспехов,
Трубный гуд страстных монастырей.

Шел монах без устали и страха
На армагеддонское жнивье...
И служило посохом монаху
Пересвета древнее копье.

Герои нашего времени - священник и воин. Многие священники до принятия сана воевали в Афганистане, Чечне и других «горячих точках». Можно привести множество примеров, когда стараниями наших батюшек в глубинке не только строились новые храмы, но и налаживалась жизнь окрест них: открывались детские дома, школы, библиотеки... Одного священника даже выбрали руководителем полуразрушенного бывшего совхоза, который он, затем, и обустроил. А как же крестьянство? Стираются с изможденного невзгодами лика нашей Родины тысячи деревень... И все-же, именно оно крестьянство-хрестьянство, во многом, по-прежнему, кормит города, и из его среды выходит большинство воинов и монахов.

Далеко за оконным стеклом виднеются порыжевшие стога, припорошенные снегом. Золотые в солнечных лучах, как купола. В древности полагали, что золото - это «оплотненный» свет.

И так и ждешь, что величаво, вдруг, взойдет из-под снегов древний белокаменный, златоглавый град... Подымется в своей былинной славе, как символ воскресения Святой Руси и коренных ее насельников - крестьянства...

Вырица светоблистанная. Солнце великое, снег - душа высветляется, радуется благодатной зимней чистоте... «Бог устроил этот мир, как некое отображение надмирного мира, - пишет св. Григорий Палама, - Чтобы нам через духовное созерцание его как бы по некоей лествице достигнуть оного мира». И Образ Божий в человеке св. Григорий видит в даре человеческого творчества, «творчество вещей из ничего... не из совершенного небытия, ибо это уже дело Божие, - но все остальное дано людям...». И исход человеческой души из-под гнета своего эго возможен лишь в творческом богостремительном прорыве. Но и человек, которому дан талант, не может сам, без молитвенного усилия и помощи Божией, совершить свой «малый акт творения», творческий подвиг. «К некоторым из подвизавшихся благодать приходит навстречу немедленно и подает им полноту обучения, дает отведать от обещанных наград и как бы протягивает человеколюбивую руку, - глаголит архиепископ Солунский, - поощряя их и укрепляя к дальнейшим подвигам, а у других благодать ожидает конца подвигов, приготовляя во всяком случае венцы за их терпение». Наивысшее проявление человеческого творчества жертвенно и «синергийно», когда происходит соединение, взаимодействие свободной воли человека и божественной благодати. Люди отличаются лишь силой дара и возможностью вместить благодать. И смысл творчества в нахождении и преображении образов мира сего силой своего таланта, дарованного Господом. В нахождении прикровенных «райских» образов, путем синергийного подвижнического прорыва к божественной энергии, чтобы в симфоническом очищенном от греховной самости произведении слышалось молитвенное звучание первородной речи. Человеческое творчество призвано, в исихастском сосредоточении, преобразить и через себя привести этот отягченный нашими грехами мир ко Творцу. И в этом смысле, по мере сил, мы можем сподобиться стать соучастниками спасения нашего падшего мира. «Красно украсить» и искупить его своим творчеством... На кустах-купинах - красноватый иней. Идем лесом. Кондовым. Чудится: за поворотом тропы - вдруг - келья рубленая, заметенная...

Время спрессовано, пространство сокращено электричками, машинами. И нет кельи - она в ином времени. К ней путь долгий, может быть, и жизни не хватит... Между верхушек елей - крест на луковке, барабан деревянный, солнечный, под ним - высокий многоскатный шатер. Высокий - углубленный духовно в небеса молитвами старца Серафима. Глядь - церковь - бревенчатая со звонницей. Стенные бревнышки калиброванные, на них снег, причудливый, будто лепнина. Лепота. Врата двухстворчатые, крытые, сказочные - как на картине Константина Васильева. Войдешь - не воротишься...

Крестимся. Входим. Вдали - лампадка теплится, зовет на погост. Глянешь ввысь - сугробы облаков. Внизу - клубистые снежные сугробы, под ними могилы подвижников. Верится, именно они, как живые корни, удерживают, собирают Русскую Землю, культуру, общество, не дают им расточиться, растечься по миру... И эта горящая лампадка на могильном холмике: в ее маленьком, трепетном огоньке сосредоточена связующая сила между землей и небом. Кровная, корневая связь между Святой Русью и нынешней Россией, между нами и нашими предками; мы молимся о них, они - о нас... Гори, огонек, и никогда не угасай в душах наших! Молитвенно прорастай в них своими лучиками-корнями... Лещадки снежных горок - елочек запорошенных. На свету - кресты темные, осьмиконечные. Могила прп. Серафима Вырицкого. Подходим, целуем надмогильный, отчего-то теплый крест. Под ним на холмике - свечи погасшие. Для нас? Ставим, зажигаем. Сняли шапки. С большой ели ссыпается в них снег, золотой от солнца и невесомый, как частицы времени... Ель встряхивается от высокого ветра. Снега золотистого с ее ветвей - целый сугроб насыпался - горка снежинок-песчинок времени - золотого?.. Подле, на сугробе, - углубленные высоким светом следы крыл: ангельских сверкающих или птичьих? Крошим хлеб... У дома батюшка Алексей - строгий, молитвенный. Рассказывает об отце Серафиме...

Благословенна весь Вырицкая, вместившая подвижника. Его непрестанная молитва сохраняла и ныне хранит землю нашу.

Пророчествами и молитвами Подвижника жили люди и в страшное время. Во время войны жители Вырицы спрашивали отца Серафима, покидать ли им дома свои? Старец отвечал: «Дома ваши будут целы. И вообще вся Вырица будет цела». Все сбывалось. Однажды восьмилетняя девочка пришла с мамой к отцу Серафиму за благословением, перед их уходом Старец говорит: «Если вам на пути покажется злая собака, то прочитайте молитвы «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся», и она убежит». Так и случилось. В дороге на них напала собака, зло лаявшая, но как только молитвы были прочитаны, собака убежала. Так был преподан урок отгонять зло молитвами.

Прп. Серафим жил в Вырице до самой своей кончины. Волею Господа он оказался в ней в 1938 году после закрытия Александро-Невской лавры, где был духовником. Иеросхимонах Серафим, в миру Василий Николаевич Муравьев, родился в 1865 году под Рыбинском в селе Черемушки. Еще с детства Василий решил стать монахом, лишь семейный долг удерживал его в миру, но как только узы сии разрешились, он, раздав имущество свое, ушел в Лавру...

Идут к отцу Серафиму паломники, страждущие, правды взыскующие. Уходя в мир иной, Старец просил приходить к нему на могилу, исповедовать души свои - он услышит и поможет. «Помните, что я всегда с вами...»

Преподобный Серафим Вырицкий был и духовным поэтом (многие его стихотворения теперь напечатаны и стали известными и любимыми православными читателями, находящими в них сердечный отзыв старца на сокровенные вопросы своей души) и великим молитвенником о победе Православной России над оккультным рейхом.

В годы фашистского нашествия непрестанно молился Старец о Воинстве русском. И посему прп. Серафим является небесным покровителем и воинов и писателей; современной литературы русской, на языковом и смысловом поле которой идет ныне жесточайшая битва. Ибо нашествие инородных, чуждых нам по духу и сути слов пытается порушить новую отечественную словесность и губительно влияет на мировосприятие и миросознание нынешнего «раскованного» и одурманенного демонической свободой - очарованного вавилонской блудницей - отошедшего от Церкви, не знающего ее жизни, Таинств и устоев (а значит, не понимающего своей культуры и истории) человека. Подобные исторически небывалые враждебные действия иной цивилизационной системы, так называемых «постхристианских» и «латинствующих» ценностей, подтачивают многовековые священные основы нашего общества, сердцем которого всегда была Русская Православная Церковь и самодержавная государственность; исподволь стирают из родовой памяти народа первородно-корневые звуко-символы и мысле-образы родной речи. Так же, как наши отцы и деды, мы обязаны, по мере сил, противостоять врагам, исподволь пытающимся оккупировать нашу литературу; вспомним прп. Сергия Радонежского, благословившего на битву Святого Благоверного Великого Князя Дмитрия Донского, иноковвоинов Пересвета и Ослябю. Если недруг личный - прости его и помолись о спасении души его, а, если враг Вере и Отечеству - дай отпор. И задача современных писателей - войти наконец в утесные церковные двери и припасть к живоносному источнику Православия, обести силы...

Отец Алексей открывает двери во храм во имя иконы Казанской Божией Матери. Входим. В притворе темно (место для грешников - думается: идти ли дальше?). Пахнет ладаном и - с Рождества - елями. Свод промывает зарный свет из желтых стрельчатых окон. Иконостас в золотистом покрове. Душа торжествует. Прикладываемся к святыням, ставим свечи у храмовой иконы. Батюшка показывает приделы, предивный резной иконостас - высокий - дух захватывает! - из приюта бр. Брусницыных. Рассказывает о храме, возведенном всем миром на пожертвования... Пересказывать не буду, приезжайте - сами увидите...

Спешим завьюженной дорогой, за редкими машинами - не угонишься! Да и не хочется. Где-то поблизости - на Майском и на Пильном - два дома, в которых жил Старец. И камень молитвенника сохранился.

Вырицкое братство хотело выкупить дома - куда там! Не отдали. Раскатят громно, по бревнышку нынешние хозяева, низведут домики типовые - целую тучу. Купно, миром спасать надо...

Возвращаемся в холодном вагоне электрички - это теперь неважно: на сердце - тепло, на душе - светло. Высоко в темнеющих небесах крупные звезды, большие, как глаза. Небеса - многоочитые, библейской глубины, пронзительно смотрящие на зазвездившееся огоньками окон Сусанино... и в наши сердца?.. Далеко на вечернем небе над Питером туча смога. Не здесь ли тот, лишь сердцем зримый, духовный рубеж, молитвенно сохраняющий сусанинско-вырицкие земли? Здесь... или в душах наших? Вспоминается рассказ Любушкиной келейницы, которая знала и прп. Серафима. Как-то Любушка прозрела «темную тучу» (келейница говорила, что «туча» обозначала грядущий взрыв на ЛАЭС) и особенно долго и пламенно молилась. И беда миновала...

За окнами электрички - лукаво подмигивающий тусклыми глазами качающихся фонарей,обесснеженный город. Выходим на вокзальную платформу. Идем. Гомон людей, топот ног, злой собачий лай - множатся эхом под холодным сводом Витебского... Отче Серафиме, Любушка, молите Бога о нас!

3.

Свет незакатный

Великий пост. Над Михайловским собором, что в Псково-Печерском монастыре, клубятся пышные облака: чудится - купола дышат владычно. Сквозь облака - солнечные лучи. На сухих, беленых стенах собора - большие капли света. Церковь светоточивая. И в душе наявляется что-то неизреченно светлое. Быть может, и из таких просветленных мгновений, запечатленных памятью, стяжается в душе вечная благодать, питающая творчество.

Вхожу во храм. После еще по-зимнему яркого солнца взгляд постепенно привыкает к прикровенному храмовому свечению и вдруг - тонет, как в снегу, в седине множества склоненных голов. Идет великопостное богослужение. Великий Пост - один из главнейших и самых древних постов, напоминающих нам о сорокадневном посте Спасителя в пустыне, он вводит нас в Страстную седмицу и затем к радостям Светлого Христова Воскресения.

Молодой иеромонах читает Евангелие на церковно-славянском языке. И думается - отчего же остается не востребованным писателями нашими язык этот? Ведь живой, нынешний великорусский язык, подобно иконе из запасника, потемневшей от времени, нуждается в поновлении древним, церковно-славянским; и далее, через это, наполнением одухотворенностью, великопостной намоленностью.

И Великий Пост - время трудной молитвы и покаяния. Когда человеки должны испросить у Господа прощения своих грехов и достойно причастится св. Христовых Таин.

Подхожу к солее. Рядом, затворив уста, молится седой монах. Молчание - сокровище монаха. Молчание беседует с Вечностью. После службы беседую с летописцем, духовником братии игуменом Таврионом. Отец Таврион говорит просто и глубоко. Благословляет на творчество... Думается, каждый из серьезно пишущих людей рано или поздно ставит перед собой вопрос: зачем и для чего я пишу (реже - во имя Кого), пишет ли он для самоутверждения только или же ради какой-либо идеи. Путь самоутверждения в творчестве ведет в духовное небытие, и в наивысшем своем проявлении становится «искусством ради искусства», что чревато оскудением мысле-образов и истощением их энергетической наполненности. В самом наихудшем случае такой сочинитель находит отрицательный «источник» (или этот «источник» сам находит его) для подпитки своих произведений, и они уже несут разрушительный (и саморазрушительный) импульс ментальной энергии, порождающей распад личности автора и представляющий опасность для читающего общества и государства как организующей, концентрирующей, сакральной структуры. Другой писатель, проводящий через свое творчество идею, должен наконец задуматься, к какому же источнику он припадает, и здесь уместно напомнить об ответственности за свое творчество, ведь «что написано пером», потом уже не «вырубишь топором». Обычно талантливые произведения читаются и после смерти их авторов… Что же мы оставляем читателю, пользу - «библейский заряд вечности» или сатанинский нигилизм? Ответственность за свое творчество побуждало подлинно больших мастеров художественного слова задавать себе вышеприведенные вопросы и по большей части отвечать на них в своих лаконичных, точных по образному строю и словарному составу (казалось, Кем-то продиктованных им) произведениях. Произведения, самобытные по содержанию, художественной наполненности, несут в себе весть о православном возрождении России нового тысячелетия. Внешне неброские, они в апогее своего лирического звучания достигают порой столь трудной для поэтов, емкой, исполненной глубинного смысла простоты, родственной лишь тихости уединенного молитвенного делания. Той трудной простоты, которая свидетельствует о высоком профессионализме автора и об искренности его духовных переживаний, поверенных читателю доступным поэтическим языком, поэтому читатель любого возраста находит нужное для себя в них и даже открывает что-то новое. Русский человек раньше перед началом любого дела молился «Господи, благослови…», тем самым прося благословение у Творца на свое творение и тем определяя сакральный симфонический смысл им содеянного. Такие произведения уходят своими корнями в прошлое, в мир Святой Руси с ее живоносными святынями, небесными приоритетами и духовным космизмом и, как бы связуя времена в обратной перспективе, являют нам преображающие образы мира иного, вечного, а неприходящее в нашей жизни и есть та соединяющая пушкинская «златая цепь» истории и культуры. И значит, это всегда современно и перспективно, ведь по словам иеромонаха Романа «поэт всегда хоругвеносец на крестном ходе бытия». Ибо отточенный до глубинной простоты (где просто - там ангелов со ста) словарный ряд обретает звукопись, свойственную в наивысших своих проявлениях молитве, и уподобляется праязыку, на котором, быть может, сокровенно глаголили праотцы, Адам и Ева. Языку первочеловека, давшего священные имена (по благодати «образа и подобия») всему сущему. И посему «малый акт» творения писателя - суть нахождения преподобных символов иного, подлинного мира; воспоминания райских имен - феофаническое писание красотой, свидетельствование внутреннего заповеданного света и бытийного смысла тварей и вещей, ради всеобщего спасения и воскресения мира сего. Смысл творчества - правдование души человека пред Господом, служение Ему. И мир, служащий для спасения души человеческой, преображается через служение человека, в симфонии с ним сослужа Творцу. Напротив, художник, обладающий истощенным словарным запасом, употребляющий слова-«дырки», изъязвляющие плоть текста, доходит до эгоистической «кофейной» лирики. За каждое слово, сказанное всуе, взыщется с нас, что же говорить о написанном.

Св. Апостолы установили пользы нашей ради десятую часть года, то есть время Великого Поста, посвящать Богу, чтобы и благословлены были во всех делах наших, ежегодно очищая себя от грехов. И еще в Ветхом Завете Господь повелел сынам Своим каждый год давать десятину из всего, что они приобретали, и, поступая так, они имели благословение во всех делах своих. И в творчестве тоже.

Отец Таврион наставляет - не нужно выдумывать миров своих. Гляжу вдаль, за монастырские стены: глубинно раскрываются солнечные поля. И верно, как Свет Божий, что округ нас, заземлить в высокое слово земное? Что еще можно выдумать? Порой, сокровенное и святое, не видимое для глаз, не обвыкших еще к храмовому полумраку, «сквозит и тайно светит» в знакомых нам с издетства, привычных местах. И град святого Петра, где я родился, в сердце своем, в основании Петропавловской крепости, покоит частицу мощей Святого Всехвального Апостола Андрея Первозванного. И, единствуя един, самый «нерусский» из всех городов русских несет в своем названии слово СВЯТОЙ.

Охватила заря скальный город,
И возжглись над варяжской Невой
Леденистые главы собора -
Светоч русской любви огневой.

В этот каменный огненный вечер
К мостовой пристывает мой взор,
Но - в душе, как пасхальные свечи,
Многоглаво пылает собор.

И взглянув на Исаакий, прохожий
Мне красно улыбнулся на миг,
И - как зарный румянец сквозь кожу -
На лице его,
с нищенским схожим,
Прояснел,
Петербург,
твой погожий,
Прикровенный молитвенный лик!

Мир небесный и мир земной единятся в молитве; православная Россия обладает неоценимым сокровищем - даром молитвенной общности, соборности. Особенно велика сила соборной молитвы пасхальной. И радость ее просветляет таинственно наши сердца и вдохновенно питает наши творческие силы. Литература русская - соборна. Иерохронотопия текста, в наивысших своих проявлениях, сродни молитве, литургическому времени и пространству, в глубоком сердце которого - пасхальная радость. Пасхальная радость - святая радость, которой нет и не может быть равной во всем мире земном, это нескончаемая радость вечной жизни и блаженства во Христе, именно та радость, о которой сказал Сам Господь: «Возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас» (Ин. 16. 22).

Сейчас в Петербурге морозно по-зимнему. И купола Исаакиевского собора, осиянного лучами заходящего светила, источают иней, и хоть времена ныне еще по-прежнему смутные, мертвящие, душа предчувствует: скоро - град огласит пасхальный, звонкий ледоход, и встречное солнышко похристосуется со всезлатыми куполами собора. И радость навещает душу. В ней прикровенно восходит Свет Незакатный.

Избранные стихотворения

КСЕНИЯ БЛАЖЕННАЯ

Смолк гомон городской.
В ночи разносит ветер
Гуденье фонарей, горящих надо мной,
И я спешу во храм -
в звучащем этом свете -
На дальний ясный звон,
на тихий огнь свечной.

И, временной предел душой одолевая,
Я вижу в звонной дали вековой,
Как вдоль Смоленки,
Ксения,
сияя,
Идет в юдольной мгле по мостовой.

Грядет,
сквозь годы,
в образе бедняцком,
Всю Русь вместив
в ладонях - на груди.
И я спешу,
спешу,
но не угнаться -
За ней,
идущей тихо впереди.

ПОКЛОНЫ

Пушкину

Я брел к монастырю, печально глядя
На листопад, кружащий в небесах,
И вспоминал о вьюжном Летнем саде,
О свежих снеговых его цветах.

Я вспоминал морозный, светлый город:
Закатное светило под мостом,
Цветущий купол дальнего собора -
Над Зимним зеленеющим дворцом…

И, здесь, перед надгробием поэта,
Среди сугробов выцветших листов,
Я возложу сердечные букеты
Тех городских невянущих цветов.

ПОЭТ

Забыты имена, истлели кости.
И ратные оратаны поля...
И вновь взрастают нивы на погосте -
С крестьянским вечным именем - Земля.

А он стоит средь нив, забыв про время,
И слышит битв грядущих голоса,
И, словно в Вечность брошенное семя,
Растет стихами к тихим небесам.

ПРЕД МОГИЛОЙ ПУШКИНА

Просветлел небосвод на востоке,
Истончилась луна над жнивьем.
У горы, пред могилой высокой
Постою - между ночью и днем.

В этот час сокровенный, эфирный,
Схожий с тонкой реальностью сна,
В чутком сердце - по-ангельски мирно
Совмещаются времена.

И тогда, сердцу слышится - где-то
В горной рощице стук посошка
И смиренная поступь поэта,
И ее вольный отзвук в веках.

И парят над стернею осенней,
И зовут в ночедневной тиши
Светлокрылые строфы - к спасенью,
А не к грешной свободе души.

* * *

В долгом омуте метели
Тонет черная река.
К часу пушкинской дуэли
Нет ни брода, ни мостка…

Только белая пучина
Стонет, словно человек.
Только ягоды рябины
Тихо капают на снег.

Только, вдруг, заколыхавшись,
Щелкнет ветка у виска,
Будто выстрел, прозвучавший
Сквозь метельные века.

ЗОРКАЯ СВЕЧА

Пронзают сумрак зоркие лучи,
Светло глядящей в зеркало, свечи.

И, слившись с отражением ее,
Мой долгий взор лучится в Бытие,

Где ныне я… Мой род запечатлен
В необозримом зеркале времен.

И я, как в вещем полузабытьи,
Глазами внуков зрю в глаза свои,

Из глубины которых на меня
Взирают предки - горняя родня.

БЕРЕЗЫ

Отъярились осенние грозы
И забрезжались в ясной дали,
Столь привычные взору, березы -
Златокрылые светы земли.

Замахали призывно ветвями,
Листвяным опереньем искрясь,
Прикровенно являя пред нами
Немирскую свою ипостась.

И, быть может, во дни увяданья,
Их нетленного вида страшась,
Просветлеет, стяжав покаянье,
Многогрешная чья-то душа.

* * *

Поветшала скитская дубрава,
Понищал одеждами народ.
Лишь церквей намоленные главы
Золотят осенний небосвод.

Снова, Русь, в убогом одеянье
На заветный свет их
ты спешишь.
Века и природы увяданье -
Время для спасения души.

* * *

Месяц речной - все взрослее и строже...
Веет бессмертьем от звездной воды.
Юность ушла… И за лунной дорожкой -
Свежие звезды - как чьи-то следы.

Время течет... Но, о Вечности мысля,
Долго гляжу я, как в детстве, с мостка -
В воды реки, углубленные высью,
И ощущаю: как юность - близка…

ВОСХОЖДЕНИЕ

К заветной маковке горы
Вершу свой путь тяжелый:
Все ближе звездные миры,
И неоглядней долы.

И вспоминается в пути,
Как смертно не хватало
Хоть искры веры - чтоб дойти,
Дожить до перевала.

Бывало, свет иных вершин
Сбивал с пути вначале...
Но, здесь в предоблачной тиши,
На гулком перевале

Вдруг ощущается легко:
Что каждый стук сердечный
Созвучен поступи веков.
И верится: жизнь - вечна…

* * *

Снова бреду по весеннему саду,
Глядя на стылые хляби пруда:
И прилипает к пытливому взгляду
Сочное тесто размякшего льда.

Вот прилетел ко гнездовью родному,
С вербною крошкою в клюве, кулик.
И возвращаюсь я мысленно к дому,
К маме, творящей пасхальный кулич.

* * *

Охватила заря скальный город,
И возжглись над варяжской Невой
Леденистые главы собора -
Светоч русской любви огневой.

В этот каменный огненный вечер
К мостовой пристывает мой взор,
Но в душе - как пасхальные свечи,
Многоглаво пылает собор.

И, взглянув на Исаакий,
прохожий
Мне красно улыбнулся на миг,
И - как зарный румянец сквозь кожу -
На лице его, с нищенским схожим,
>Прояснел,
Петербург,
твой погожий,
Прикровенный молитвенный лик!

У РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ЕЛКИ

Там мир таинственный, согретый
Воображеньем детворы:
И за спиралью мишуры -
Не просто полые шары, -
А населенные планеты.

Там детских грез чудесной силой
Гирлянды лампочек цветных -
В неугасимые светила
Невинно преображены.

И, как, сгущенный - до сверканья,
Овеществленный в форму свет -
Шпиль - над еловым мирозданьем -
Горит, мечтами их согрет.

А здесь, пред елкою, в сторонке -
Весь в чистых, радужных слезах -
Лик обомлевшего ребенка,
Его нездешние глаза.

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

Когда ты привычно бредешь от Невы
По линии Первой, взирая на крыши,
То видится - Ангел с церковной главы
Летит над Васильевским выше и выше.

Взмывает в блистанный надневский простор...
Но вдруг исчезает за башенкой старой -
Быть может в кромешный спускается двор,
«Во образе тайном» идет по бульвару.

И, если, когда-нибудь встретишься с ним
На жизненной линии, сродной с окрестной -
Поверишь, что город всечасно храним
Грядущим сквозь век Петербуржцем небесным.

К ВЕЧЕРНЕ…

Истончены и землисты лица.
В черных покровах - плоти.
В красном небе -
белые птицы.
День на излете…

* * *

Дождь изошел и туч гряда
Сменилась облачною сенью.
И я, пред лужицей весенней,
Забыв о времени тогда,
Глядел - как в горнии строенья
Пресуществляется вода,
Как высыхает навсегда
Промокших зданий отраженье.
И лишь оживший старый клен,
Видавший засухи и грозы,
С проволглых веток сыпал слезы,
Как будто он -
В тот, невозвратный из времен,
Парящий город - был влюблен.

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Глядится высь в разлившееся Нево,
Наводнены безбрежностью сады.
И с яблонь,
яко с жизненного древа,
В поток небесный падают плоды.

И, словно чьи-то прожитые годы.
Несут их вдаль речные облака.
И чудится,
что яблоки на водах,
В скопленье,
сочетаются в века.

И те века плывут,
плывут...
И встречно
Течет им
жизнь грядущая моя.
И я гляжу на яблочную вечность,
Преображаясь чудом Бытия.

ПОСЛЕ ДОЖДЯ

Восходит солнышко над лугом,
Над миром, сущим тыщи лет.
И в каждой капельке упругой,
И в каждом миге - длится свет.

И каждой сущею частицей -
Всей сутью - ощущаю я,
Что с тем насущным светом
длится
Душа бессмертная моя.

* * *

Рождает время прежние сюжеты,
Но ни строку, ни дни не двинешь вспять, -
Знать, свыше предначертано поэту -
В душе чужие жизни продолжать.

Вживляя в строфы прожитые годы,
Он ощущает смертное родство
С грядущей высью русского народа -
В чьих душах длится вечности его.

* * *

Иссяк закат. И ночь черна, как пашня.
Пишу, пишу… пашу лист белый я,
Чтоб трением пера о грунт бумажный
Возжечь хотя бы искру Бытия.

Чтоб в книге дней, объятой позолотой
Небесных нив, легко бы вы прочли
Хотя б щепотку строчек, где от пота
И слез моих - искриться соль земли.

ЛЕРМОНТОВ

Бородино листа,
Свеча горит,
а выше, -
Три сомкнутых перста, -
Так крестятся
и пишут.

ПАМЯТЬ.

Октябрь 1993

Я помню -
как молитвой и страданьем
Сам вихрь эпох насыщен был
в те дни,
Как жгуче прорицалось мне
в сени
Церковных древ,
что крон их увяданье -
Цветенью гефсиманскому
сродни.

Я помню -
жар кровавого прибоя
На временной мутнеющей реке;
И доллары в иудиной руке;
Тот бледный дом,
и площадь - поле боя -
В терновом заградительном венке.

Я помню
все -
от мук новозаветных
И до мытарства русских деревень -
Их крест несет
мой каждый
древний
ген.
И может, вас,
предавших Бога Света,
Лишь этот
путь наследственный наш
крестный
От вечной тьмы
искупит
в судный день.

НА ЗАКАТЕ

Кружится вран над старой бороздою,
Где солнца щит ржавеет в ковыле.
И небеса - красны, как поле боя,
Как поле битв, истекших на земле.

И на кресте заросшем и былинках,
На каждой пяди вечности - окрест -
Горят, горят дождинки, как кровинки,
Как кровь солдат, излитая с небес.

ЛЮБОВЬ

Выйди ночью за порог
Со свечой в руке -
И увидишь огонек
В дальнем-далеке.

Это я, храня свечу
От семи ветров,
Твоему огню шепчу:
«Выведи под кров».

* * *

На церковных окнах - ризный снег Сочельника,
Дымом и хвоею тянет из-под рам, -
Будто бы на облаке возлетает с ельником.
С белою оградою православный храм.

Раздышу молитвою изморозь оконную -
От простора белого - аж в глазах черно...
А в дали над речкою, над долиной звонною,
Как звезда Господняя теплится окно…

Елочки завьюжены и сторожки заперты,
Тропка запорошена - никого на ней,
Только легким-легкие светятся у паперти
Два следа от Ангельских маленьких ступней.

Но запели певчие, сотворив знамения,
И запели сиверком зимние поля, -
Будто бы со знаменным и с метельным пением
Устремилась к Вышнему русская земля.

* * *

Разверсты двери в церкви запустелой -
Прообраз запечатанных времен.
Лишь зимний вихрь поземкой то и дело
Кадя во тьме у храмовых икон
Порой тепло доносит из придела
Страстной Андрея Критского канон.

Там в алтаре морозной звездной сканью
Мерцают - утварь, стены и полы,
Там старцы, словно в гуще Мирозданья,
Творят канон, чтоб светом покаянья
Исполнить каждый квант греховной мглы.
И паки, паки будут дни светлы,

Светлы, как Рождество в ночной пещере,
Длинны, как путь несения Креста...
И может в срок Пришествия Христа,
Когда времен свершится полнота,
Той церкви распечатанные двери
Преобразятся в Райские Врата.

* * *

Засыпал стекла рыхлый свет дневной,
И мне светлица кажется норою.
И растворяю в поле я окно, -
Где пахнет свежей пашнею сырою,
Где крот, как будто в толще временной,
Копает ход сквозь древний пласт земной.
Так я, порою, Вечность носом рою,
Чтоб в смертной тьме, под жизненной корою,
Найти просвет в небесный мир иной.

* * *

«…Время собирать камни…»
Из Екклесиаста (3;5)

Когда с высот нисходит свет землистый,
замерает праздная молва, -
Я зарываюсь в книгах летописных,
Стремясь прозреть заветные слова.
Я отверзаю спудные страницы,
Как земляные древние пласты,
И всею сутью силюсь углубиться
До корневой глагольной высоты.
Но, словно камни - почвою тяжелой,
Сокрыты долгим временем - глаголы.
И кажется - не хватит целой жизни,
Чтоб, даже в самом тонком слое книжном,
Весь вековой пророческий их вес
Собрать в прообраз будущих небес.

В ГЛУШИ

Застит ночь избяные зеницы,
Проясняя сердечный мой взор,
И трепещет душа, яко птица,
Воскриляясь на светлый простор.

Замурованы стужей оконца.
Разум - камень над гробом страстей.
Душу греет Сладчайшее солнце,
Губы шепчут: «Иисусе Христе…»

Движет тьму неприкаянный ветер,
Сыплет снеги, избу хороня.
Но, взлетев из бревенчатой клети,
Дух взывает:»Помилуй меня

Грешного…» Углубляется слезно
Плотский взор до безбурных высот.
Над взвихренной юдолью морозной -
Чаю, вижу я Взбранный Восход.

РУССКИЙ ВОИН

Он брел по жизненным просторам -
Как суждено: то - вверх, то - вниз...
И родовым глубинным взором
Вбирал намоленную высь.

Он умирал от крестной раны
В земле, в траншее полевой,
Но вновь из пашни фронтовой, -
С библейской силой зерновой -
Как на стерне, взрастал живой
Знать, в небе прадеды-крестьяне
Молились с ангельским стараньем
О дольней ниве родовой.

Знать, Горней Родиной хранима,
Русь - под заоблачным крестом -
Стоит, как древний храм незримый,
На всхожем поле боевом.

* * *

Клокочет море в камышах
За каменной губою,
И кровь шумит в моих ушах,
Как вечный гул прибоя.

Но слышу, время, как в тебе
Суставы жизни - при ходьбе -
Скрипят от юрской соли,
И на прокушенной губе
Я ощущаю вкус скорбей
И первородной боли.

Знать, просолила наши дни
Навечно боль людская.
Не оттого ль вода морская
Крови клокочущей сродни?

МГНОВЕНЬЕ ВЕЧНОСТИ

Без четверти три…
Ночь глубинно светла.
И стрелки часов
на мгновенье
Недвижно простерлись,
как птичьи крыла
В высоком паренье.
И солнечно вспыхнул огарок свечной,
Подобно просвету в глуби временной,
И замер
на миг
ход сердечный
Как будто измученный Ангел дневной,
Смертельно уставший от жизни земной,
Прореял
в сверкнувшую Вечность.

* * *

«…безродный лепет
князь великий Дмитрий
не разобрал бы в той жестокой сече…»
Ю. Шестаков «Засадный полк»

Взбранила поле речевое
Иноязычных рыков рать.
И силы нет стихи слагать…
Лишь слово древнее, живое -
Потомкам русичей под стать.

Его реченье вечевое
Созвучно рокоту реки.
А за чертой береговою -
Как прежде - вражии полки.

И говор чуждый то и дело
Сечет,
течет издалека,
И помутнела, побледнела
Река родного языка.

Но вновь,
сплоченные молитвой,
Как древнерусские войска,
Стремятся буквы вдаль листка…
И полнокровная строка -
Сродни Непрядве после битвы.

* * *

Вот снова чьи-то дети вдалеке,
Так по-библейски, плещутся в реке,
И голышом, на свежем ветерке,
Простосердечно бродят по мыску.
А время, уподобившись песку,
Заносит их следы на бережку.
И человек, похожий на Луку,
Им что-то пишет тростью на песке…

* * *

Цвели целительные травы
Под взором солнечным небес.
И, как Мамврийская дубрава,
Дышал иссопом русский лес.

В душистой дымке золотистой
Ягненок пасся на лугу,
И женщина несла тернистый,
Смолистый хворост к очагу,

Где, до поры, тая дыханье,
Заветно тлел огонь костра,
И старец, будто в ожиданье,
Стоял у ветхого шатра…

И голубь реял крестоносно,
И шло служенье муравья…
Все было значимо и просто,
Как в вечной книге Бытия.

КОНЬ МЕДНЫЙ

Вздымает снеги вихрь мятежный,
С Невы к Исаакию гоня.
И словно в пене,
в клочьях снежных
Поводья медного коня;

И чудится: еще усилье -
И лопнет вросшая узда.
И разорвутся сухожилья
Эпох,
и ярый конь тогда,

Сквозь вьюгу северной столицы,
Рванется в дали,
весь дрожа,
И Всадник царственной десницей
Его не сможет удержать,

И, одержим земной свободой,
Помчит в разрыве временном.
И прянут в ужасе народы
Перед российским скакуном.

И только старец,
Христа ради,
Своею кроткою рукой
Коня мятежного осадит.
И заживится вековой

Разрыв.
И конь медноплеменный,
Деяньем старческой мольбы,
Вернется к Всаднику смиренно…
И снова станет на дыбы.

* * *

Лучатся выси в мареве морозном,
И в синей мгле мерцает сад ночной.
И зарастают изморозью звездной
Куранты колокольни крепостной.

Но зазвучали недра часовые,
И светлый снег посыпался с ветвей,
И чудится - частицы звуковые
Снежинками искрятся в синеве.

И я бреду синеющей тропинкой,
Под звуконосной сенью вьюжных древ,
Коплю в руке звучащие искринки,
И тщусь ваять немеркнущий напев.

И засверкали невские просторы
Сонатой звуковинок снеговых, -
Как будто снежный, звездный
этот город
Нерукотворно вылеплен из них.

* * *

Хоть ран моих срослись края
И нет рубцов на коже. -
Вся в синяках душа моя,
Синей небес погожих.

Знать и прадедовы глаза
Синели с той же силой,
Когда вздымал под небеса
Он ворога на вилах.

И не от тех ли встречных лиц,
В блокадной мгле синевших,
Из отчих теплился зениц
Заветный свет нездешний?

И полыхает синевой
Сыновний взор бесстрашный…
Небесный огнь Руси Святой -
В очах и душах наших.

НА БРАНЬ ПОСЛЕДНЮЮ…

Архиепископу Константину (Горянову)

Золотилось небо спелой рожью,
А в полях синели васильки.
Шел монах сумняшеся ничтоже
Вековой тропой и кулики
Щебетали в долах васильковых
Под ржаною вязью облаков.
И лучилась к полю Куликову
Тропка летописною строкой.

Шел чернец строкой незавершенной,
Посох предержа в руце своей,
Мимо новорусских вавилонов,
Мимо стойких дедовых церквей.

А издалека, сквозь птичье пенье,
Сквозь халдейский ропот городов,
Доносился грозный гул сраженья:
Гром гранат, глухой, как стук щитов,
Посвист пуль, звучащий, словно эхо
Впившихся в простор ордынских стрел,
Лязг пропятых танковых доспехов,
Трубный гуд страстных монастырей.

Шел монах без устали и страха
На армагеддонское жнивье…
И служило посохом монаху
Пересвета древнее копье.

* * *

Застив маковками звезды,
Липы в парке зацвели.
И казался липким воздух,-
Аж от выси до земли, -

Словно им, как сущим клеем,
С дней Творения до нас,
Та цветущая аллея
С высью звездной скреплена.

Видно, нам со дня рожденья,
Будто давний сон цветной,
Помнить райское цветенье
До могилы суждено.

* * *

Скрылись долы в густеющем мраке,
Стал стеной на пути темный лес.
Но созвездий заветные знаки
Засветились на свитке небес.

И светло из-под глади ледовой
Засквозили зеницы озер,
Словно знаками звездного слова
Их глубинный исполнился взор.

Верно, так же, под высью глубокой,
В бездорожье библейских песков,
Сквозь прозрачные вежды пророков
Звездно брезжались дали веков.

ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВА ПУСТЫНЬ. 30-е годы

С землей сравняли атеисты
Высокий храм монастыря.
Седой монах челом землистым
Припал к осколку алтаря.

Но ни поднять его, ни кинуть
Злодеи в старца не смогли,
Как будто камень тот руинный
Был тяжелее всей Земли.

ВЕСТНИКИ

Еще открыты в церкви двери,
И все зовет, зовет людей
Свет невечерний русской веры,
Тропинкой теплясь на воде.

Но ближе, ближе пламень громный,
И все зловещей рыки волн,
И край земли моей греховной
Уже звериной пеной полн.

Мой дух ожгло дыханье зверя,
А в сердце холод - быть беде…
Огонь подсвечивает перья
Взлетевших в небо лебедей.

За ними с вышним устремленьем
Мой взор восходит к небесам,
Но ведаю, что путь к спасенью
Проходит через Божий храм,

Пока отверсты двери храма…
Но там, где прежде на воде
Светилась тропка в темноте -
Меж волн высоких - ямы, ямы…

* * *

Рождественским снегом покрыты соборы.
И солнце играет в родных небесах.
И кажется, будто в глубоких затворах
Печерские старцы творят чудеса.

И вдруг, встрепенувшись от первого звона,
Мохнатые шапки роняют на лед
Сединами зим убеленные кроны,
Сединами лет убеленный народ.

Метали поклоны белицы-березы,
Склонялись и ветви, и сотни голов,
И чудилось мне, отступили морозы,
И душу согрела молитвенность слов. -

То в храме тропарь гулко братия пела,
И отзвук его долетал из леска.
Снегами и елями пахло в приделах,
Свечами и ладаном пахли снега.

А звоны летели над долгим простором,
Пушистым и белым, как Божий убрус.
И вторили им и сердца, и соборы,
И шапки роняла притихшая Русь.

СВЕТ ТИХИЙ

…И реки вернутся в свои берега
Под своды священных ветвей,
Воспрянув от смертного сна, на врага
Воскресшие главы церквей

Подымутся в ратных шеломах, и ширь
Обрящет былинную весть
О том, что Кощея сразил богатырь
Из наших таинственных мест.

Лишь русское солнце затеплит в лесах
Купели крестильных озер, -
Во дланях благих вознося образа,
Покинут пещерный затвор

И схимные старцы, и нищенский люд,
И витязи древних былин…
На миг Святогора кольчужная грудь
Сверкнет из-под рясы земли…

И реки вернутся в свои берега,
И станет вдруг ясно тебе,
Что ныне страшнее меча для врага
Свет тихой лампадки в избе.

* * *

Никольский собор закружил куполами.
И чудится в каждом витке листопада,
Что осени русской кленовое пламя
Бушует в ветвях Гефсиманского сада.

Да будет по вере твоей! И не сетуй,
Да было ли то, и на самом ли деле
Мгновенье тому на промокших газетах
Библейские ангелы тихо сидели.

Есть в осени невской такие мгновенья,
Когда этот город кружит в небесах,
И разных времен и пространств совмещенье
Свершается прямо на наших глазах.

ЗЕРНО

Я по-младенчески пытливо,
Должно быть, становясь взрослей,
Гляжу - как вызревшие нивы
Клонятся жертвенно к земле.

И, как дитя, прижавшись к пашне,
Вдруг познаю бессмертье я:
В зерне - что, скоро, в землю падши, -
Умрет во имя Бытия.

Основные публикации (не считая газет)

КНИГИ:

«Крылица»; стихи Л., 1991.

«Выбор» стихи; СПб., 1997.

«Глубокие выси» стихи;

««Дума», СПб., 2002.

«Зоркая свеча»

«Родная Ладога». 2015

* * *

  1. Русский мир № 1, СПб., 1994.
  2. России сердце не забудет, «Дума», СПб., 1999.
  3. Аврора, № 3, 1995; № 3, 2007, № 5, 2008.
  4. Наш современник № 6, 12, 2000; № 6, 2001.
  5. Молодая гвардия № 2, 2001; № 9. 2009; № 11-12. 2010; № 10, 2012.
  6. Волга ХХ1 век № 7, Саратов, 2004.
  7. Родная Кубань № 3, 2003, № 4, 2008, Краснодар.
  8. Южная звезда № 5, Ставрополь, 2003.
  9. Огни Кузбасса № 3-4, 2003; № 2, 2008, Кемерово.
  10. Север № 7-8, 2001; № 7-8, 2004; № 5-6, 2009, Петрозаводск.
  11. Сибирь № 1, Иркутск, 2004.
  12. Нива № 4, Казахстан, Астана, 2003.
  13. Братина № 3, Москва, 2003.
  14. Дальний Восток № 2, Хабаровск, 2004.
  15. Антология петербургской поэзии. «Родные просторы» СПб., 2005.
  16. Час России № 1, Москва, 2001.
  17. Духовный собеседник № 2, 1995; № 3, 1996, Самара.
  18. Адмиралтейская игла, СПб., 2004.
  19. Золотой ключ. ГП ИПК «Вести», СПб., 2005.
  20. Дон № 4, 2004, № 12, 2007, Ростов-на-Дону.
  21. Немига литературная № 3, 2002; № 3, 2004; № 1, 2005; № 1, 2008. Беларусь, Минск.
  22. Гимн огню. Дон-издат, Ростов-на-Дону, 2007.
  23. Вертикаль ХХ1 век № 8, 2004; № 11, 2004; № 21, 2008. Н. Новгород.
  24. Русское эхо № 13-14, 2003; № 1, 2008. Самара.
  25. Поэзия № 3-4, 2004; № 3, 2001; № 2, 2003. Москва.
  26. Одна на всех победа. Антология. ИПК «Вести», СПб., 2002.
  27. День русской поэзии № 1-7, 1994-2003 гг. СПб., ЛИО «Редактор».
  28. Золотая строка Московии № 4, Москва. 2003.
  29. Кириллица, Н. Новгород, 2003.
  30. Подольский альманах № 7, 2003.
  31. Наше время. Антология современной поэзии. Москва - Н. Новгород, 2009.
  32. Начало века. № 3, 2008. Томск.
  33. Академия поэзии 2008, альманах, Москва.
  34. Планета поэтов-4 . Библиотека МАПП. Рига, 2009.
  35. Петербургские строфы. СПб., «МИРС», 2009.
  36. Сибирские Афины № 1 2003 Томск.
  37. Луч. № 5-6, 2004, Ижевск.
  38. Балтика № 3-1. 2007-2008. Эстония, Талинн.
  39. Новая книга России. № 7. 2002, Москва.
  40. Встреча. № 4. 2003, Москва.
  41. Тюмень литературная. № 1. 2003; № 1. 2008, Тюмень.
  42. Радонеж. № 12, 2004, Москва.
  43. Радонеж. Поэтический сборник. Кедр. Москва, 1994.
  44. Радонеж-99. «АБВ». Москва, 1999.
  45. Дорога СПб., 1997.
  46. Отечество. СПб., 1997.
  47. Юдоль земеая СПб., 1998.
  48. Клад. «Контакт». СПб., 1996.
  49. Русь. № 6, 1996, Ростов Великий.
  50. Защита чистоты, возрождение… «Дума». СПб., 1996.
  51. Грани. «Грани», СПб., 1995.
  52. Земля «Отчее слово» СПб., 1996.
  53. Весь ужас ночи. «Дума» СПб., 1996.
  54. Отчее слово. «Отчее слово» СПб., 1996.
  55. Второй Петербург. СПб., 1995.
  56. Собеседник православных христиан. СПб., 1995. Изд. Л. Яковлевой.
  57. Антология одного стихотворения - 4. «Антология» Моск. гор. пис. орг., 2003
  58. 300 лет С.-Петербургу. Шанхай, 2007
  59. Белый бор. «Анбур». 2011, Сыктывкар.
  60. Бесконечный свет. Антология. ИПО «У Никитских ворот», Москва, 2011.
  61. Десятая часть века. Антология русской поэзии. СПб., 2012.
  62. Северные цветы. «Артек», 2012.
  63. Гостиный двор. № 40. 2012. Оренбург.

И мн. др.

Статьи о творчестве

  1. Юрий ШЕСТАКОВ
  2. Александр КАЗИН
  3. Борис КРАСНОВ
  4. Валентина ЕФИМОВСКАЯ

Юрий ШЕСТАКОВ (1949–2010)

С 2001 г. — 2010 председатель секции поэзии Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России.
Лауреат многочисленных литературных премий

СВЯЗЬ С ТРАДИЦИЕЙ

Творчество Андрея Борисовича Реброва имеет ту особенность, что автор пытается органично и ненавязчиво восстановить во многом прерванную связь с традицией русской классической поэзии, стоящей на фундаменте православного мировоззрения. Именно поэтому стихи А. Реброва позиционно гораздо более созвучны яркой и многоцветной культуре 19 века, еще не утратившей христианского мировосприятия, нежели веку «серебряному», где отечественная литература уже заметно омрачена и обесцвечена духами гордыни, лукавства, уныния и даже богоборчества.

При попытке восстановления цельности мировоззрения, благодаря благодатной силе православия, Андрей Ребров ищет и адекватное этой попытке языковое ее выражение, поэтому не удивительно, что автор расширяет свой индивидуальный словарный запас через использование старославянских и древнерусских слов, ощутима связь автора с народным поэтическим творчеством и религиозным опытом наших предков.

Как бы инкрустируя словами древними современную лексику, автор в лучших своих произведениях достигает интересного орфоэпического звучания, сходного с результатом синтеза старославянского, древнерусского и современного русского языков в тот церковнославянский язык, что сложился в России в к 19 веку и используется в православном богослужении до сей поры.

Думаю, поэтическая работа А. Б. Реброва интересна, заслуживает внимания.

 

Александр КАЗИН

Доктор философских наук, профессор.

СОВМЕЩЕНИЕ ВРЕМЕН

Религия и культура, как известно, далеко не одно и то же. В философии, например, существует парадокс верующего разума — именно поэтому русскую философию некоторые слишком строгие мыслители не считают философией вообще. В искусстве тот же вопрос встает перед верующим художником: зачем нужны стихи или романы, если обратившейся к Господу душе место в храме? Вспомним выбор Гоголя или Льва Толстого, фактически отказавшихся от искусства (и своего, и чужого) ради Бога. С другой стороны, именно гению христианства культура обязана величайшими псалмами и акафистами, соборами и иконами. Более того, Сам Бог как творец мира назван в православном вероучении великим Поэтом (см., например, «Беседы на Шестоднев» св. Василия Великого) — в отличие, скажем, от безличного восточного абсолюта, для которого вся вселенная со всей ее поэзией и прозой есть не более чем сон (майя). Я думаю, что соотношение искусства и веры — это важнейший вопрос современной художественной практики: одни верят, что Бог есть, а другие верят, что Его нет. Есть, правда, еще третьи — постмодернисты, которые говорят, что они «вне схватки», но они лукавят.

Совершенно другой духовно-художественный опыт демонстрирует нам в двух своих новых книгах Андрей Ребров. Первая из них называется «Выбор» (СПб., 1997), вторая — «Глубокие выси» (СПб., 2002). По времени разница в 5 лет, но по существу гораздо больше.

В «Выборе» автор-герой произведения — это человек, решительно и бесповоротно принявший благовестие Христа. В этом плане можно даже заметить, что самосознание поэта несколько отличается от фактического положения вещей. Ребров хочет сказать, что делает выбор между землей и Небом (не случайно на обложке изображена символическая фигура, тяжело бредущая к храму), тогда как на самом деле он его уже сделал:

Возвращение

Жизнь тянулась мрачно и уныло...
Даже календарные листки
Осыпались в сумрак, как в могилу,
Будто бы увянув от тоски.
Но дохнуло горнею весною,
И отцово древо за окном
Поновилось крохотной листвою
Для вселенской встречи со Христом.
И воздухов благо-растворенье
>Заструилось в дом, животворя
Духом непрестанного творенья —
Ветхий листопад календаря.

Подобных стихов много в «Выборе». Ребров с самого начала предстает перед читателем как художник-христианин, уже, так сказать, определившийся с Вечностью. Во всем сборнике, включающем в себя 75 законченных поэтических текстов, я обнаружил только одно (!) стихотворение, описывающее метафизический путь вниз (где тайно скрыто Воскресение из мертвых), да и то в прошедшем времени:

У омута

...Вон с того высокого причала
В детстве видел я — как вдалеке
Женщина, отчаявшись, сбегала
По недолгой лестнице к реке...
И доныне в этой жадной пене
Мнится вызов, брошенный судьбе:
И по нескончаемым ступеням
>Девочка спускается к воде...

Ответственную позицию занял в искусстве — да и в жизни — Андрей Ребров! Не говоря уже о том, что нет ничего сложнее для художника, чем изображение «положительного человека» («прекрасное трудно» — это утверждал еще Платон), само заявленное в его первой книге состояние души — скорее область сакрального, чем эстетического. Быть может, именно по этой причине прочитать «Выбор» сразу от начала до конца нелегко — там «все об одном». Правда, это одно есть единое па потребу, и явлено оно в чеканных строфах. Тут-то и скрывается главный парадокс (антиномия) религиозного художества: если ты уже с Богом, то земля остается где-то внизу...

Не даром, однако, великие христианские снятые возвращались после своих подвигов в мир, к людям. Я не сравниваю, разумеется, современного петербургского литератора с молитвенннками-аскетами (для того, чтобы прикоснуться к их жизни, надо побывать, например, на Валааме), но вектор этих духовных путей мне представляется близким. Во всяком случае, так читается книга «Глубокие выси». Выражаясь философским языком, это книга отраженной (отрефлексированной) веры, автор которой, побывав в раю, способен теперь писать даже об аде. Когда-то по этой дороге ходили Вергилий с Данте — пошел теперь и наш поэт. Стих Реброва в этой второй его книге становится разнообразнее, поэтическая техника — изощреннее, тематика — заметно шире. Как сказал бы музыкант, в ней появляется много новых нот, при том, что лейтмотив — прежний:

Застив маковками звезды,
Липы в парке зацвели
И казался липким воздух, —
Аж от выси до земли. —
Словно им, как сущим клеем,
С дней творения до нас,
Та цветущая аллея
С высью звездной скреплена.
Видно, нам со дня рожденья,
Будто давний сон цветной,
Помнить райское цветенье
До могилы суждено.

Цветущая аллея от звезд до могилы — вот теперь основная тема поэта. Видеть вселенную в Божьем луче так, чтобы ослепительный его свет не застилал самого тварного мира — это тоже надо уметь.

Дай Бог и дальше Андрею Реброву подтверждать свой духовный и поэтический выбор настоящим делом — такое не каждому по силам.

Подводя итог своим кратким размышлениям, напомню читателю, что высшим искусством, согласно православному вероучению, является молитва — «художество художеств». Она обожгла Данте небесным огнем, она диктовала Пушкину «Пророка». Нынешние поэты с берегов Невы, несомненно, чтут в своих произведениях эти великие тени, также как и образы Блока, Есенина, Рубцова... Высокая поэзия всегда соседствует в нашем мире с болью и верой — так и должно быть, особенно в России, где радость-страданье существования является онтологической ценой за очищение души. В замысле мирового Художника Россия есть болевая — и именно потому благодатная — точка бытия. Хорошо что в наше апокалипсическое, по многим признакам, время еще находятся люди, готовые принять в свое писательское (словесное) дело — свет с Востока и нести его дальше. От этого поэты, конечно, не становятся апостолами, а стихи — молитвами, но с ними веселее на душе. Ведь София-Премудрость была перед Богом художницею, и веселилась перед Ним, когда Он полагал основание земли ( Притчи. 8, 29—30). О том и речь у Реброва:

Перед могилой Пушкина

Просветлел небосвод на востоке,
Истончилась луна над жнивьем.
У горы, пред могилой высокой,
Постою — между ночью и днем.
В этот час, сокровенный, эфирный,
Схожий с тонкой реальностью сна,
В чутком сердце — по ангельски мирно
Совмещаются времена.
И тогда, сердцу слышится — где то
В горной рощице стук посошка,
И смиренная поступь поэта,
И ее вольный отзвук в веках.
И парят над стернею осенней,
И зовут в ночедневной тиши
Светлокрылые строфы — к спасенью,
А не к грешной свободе души.

 

Борис КРАСНОВ

Член Союза писателей России, руководитель творческой мастерской.

ВЫБОР АНДРЕЯ РЕБРОВА

Андрей Ребров профессионально работает в поэзии. Его стихи интересны и своеобразны. Обилие церковно-славянской лексики придает им узорность и орнаментальность сродни убранству православных храмов. И так оно в сущности и есть: каждое стихотворение Андрея это маленький искусно выстроенный храм-церковка или часовенка:

Засеял настовые шири
Зернистым инеем январь.
Мукой поземки через дыры
Киновный полнится амбар.
И птицы в наволоках стыни
Прилъпе, почуяв холода,
К хранящей солнца дух твердыне —
Стене скита.
Левкасит темные просторы
Богоявленская пурга,
И на лещадках косогора
Как митры, высятся снега.

Андрей Ребров православный человек и, как принято сейчас говорить, православный поэт. Но правомерно ли употребление термина «православный поэт» вообще? Бесспорно Пушкин был православным человеком, но можно ли утверждать, что он был при том и православным поэтом?

Тема: православие и творчество — заслуживает отдельного и серьезного разговора. Не углубляясь в суть вопроса, можно лишь отметить, что православие трактует творчество как творение по Божьему Промыслу, а творческое вдохновение — как боговдохновение.

Творчество есть прорыв в инобытие. В более высокий и чудесный мир. Стремление Андрея Реброва приблизиться к этому миру, увидеть, постичь его — постоянно присутствует в его стихах:

На дворе — мороз, но временами
Чудится, что в заоконной мгле
Сладко пахнут горними садами
Яблоки, не собранные нами, —
Маленькие луны на земле...

Этот путь — прорыва из мира мирского в мир «иной», путь жертвенный, но именно его выбирает поэт. Именно этот выбор вынесен в заголовок второй его книги.

Почему этот путь — жертвенный? Да потому, что, ступив на него, поэт налагает на себя ряд серьезных самоограничений. Эти ограничения касаются прежде всего тематики, образной системы стихотворений, интонации и, наконец, нравственной позиции автора.

Читателем такой поэзии — может быть человек воцерковленный, которому понятна жертвенность и молитвенность этих стихов, которому близки их библейские образы.

Вверх по ступеням лествицы просторной
Меня молитва тихо возвела,
Туда, где с тесной площади нагорной
Горе всхолмились храмов купола.

Вверх по «лествице просторной» автор устремляется сам и увлекает за собой читателя. Двигаясь по выбранному пути, автор неизбежно должен придти и приходит, к постепенному отказу от авторского личностного Я. Его лирический герой все более приобретает черты смиренного инока, а поэтика стихов все более приближается к поэтике молитв и псаломов. Сами стихи все более удаляются с поля мирской поэзии в область поэзии духовной. Созерцательность и бесстрастность становятся главными творческими принципами поэта.

Читая стихи Андрея Реброва, кое-кто может задать себе недоуменный вопрос: в каком же времени живет поэт? Какой век на его поэтическом дворе? Девятнадцатый? Семнадцатый? Приметы сегодняшнего дня совершенно вытеснены вневременной старорусской лексикой. Даже об алкоголиках, толпящихся у водочного магазина, написано так, что не сразу догадываешься о ком идет речь: «Ютят заблудших лавки винные...»

Но не будем торопиться с выводами. Ведь этимология слова «время» восходит к старорусскому «веремя», родственному глаголу «вертеть», что заставляет нас вспомнить о цикличности времени, о повторяемости всего сущего.

Поэтому архаика лексики стихотворений Реброва — относительная. Красота сильнее времени, она вне времени — полагает поэт и с блеском доказывает это:

Почивают ветры за угором,
В тишине душицею дыша.
Лишь трепещет елью светлокорой
Ярого подоблачного бора
Небом впечатленная душа.

Сравнивая книгу стихов «Выбор» с более ранней книгой поэта «Крылица», можно заметить, что первая его книга более прозрачна, менее осложнена стилистически. Взгляд поэта в ней мягче и лиричнее. Вторая книга звучит более строго и торжественно.

Но тем не менее и стихи второй книги находятся в «пределах досягаемости» и могут быть приняты и оценены широким читателем. Пока их еще можно судить по законам мирской поэзии. Но нетрудно предвидеть, — логика развития подсказывает это — что Андрей Ребров уже готов пересечь эту незримую черту, некий звуковой и световой порог, и оказаться за пределами восприятия своих стихов неподготовленным читателем. Тогда уже мирские законы не будут властны над его стихом, иные приоритеты возобладают.

И в этом смысле поэт не делает читателю поблажек, не играет с ним в поддавки, не выступает в качестве толкователя или популяризатора библейских образов. Он обращается к подготовленному слушателю.

Расширение лексики современного русского языка не является основной задачей Андрея Реброва. Это происходит помимо его воли. Его главная задача — спасение души. И своей собственной — творца-поэта, и души читателя.

 

Валентина ЕФИМОВСКАЯ

Член Союза писателей России, лауреат Всероссийской премии «Имперская культура»

В НЕОБОЗРИМОМ ЗЕРКАЛЕ ВРЕМЕН

В наше время, когда, кажется, все и обо всем уже сказано, изоблечены тайны, сняты покровы, все вспорото и выпотрошено, когда литература становится конструктором из навязанных коммерческим постмодернизмом стандартных блоков, а творчество теряет смысл, содержащийся в этимологии самого слова, когда создание художественного произведения заключается в умопостигаемом, часто примитивном, но финансово прибыльном методе, трудно быть услышанным и оцененным поэту, который создает нечто новое, по выражению Виссариона Белинского «долженствующее быть сущим» и «совершенно никогда и нигде небывалое». Трудно, но возможно. Это подтверждается поэтическим творчеством коренного петербуржца Андрея Реброва. Поэзия Андрея Реброва — явление самобытное, как личная молитва в храме, и, кажется, неиссякаемое, как народная вера. Неиссякаемость определяется не только внутренним потенциалом и прирожденным талантом, но зависит от духовного источника, коренящегося в глубинах рода, в судьбах и православной вере предков, которые поныне составляют неотъемлемую часть исторического монолита по имени Россия. Этой связью определяются и многие факты биографии, и особенности творчества поэта.

Андрей Борисович Ребров родился в 1961 году в Ленинграде. Детство прошло в историческом центре города: в Александровском саду, у Львиного мостика, близ Николо-Богоявленского собора, в котором, перед призывом в армию, принял таинство Крещения. Как вспоминает сам поэт: «В разные годы совершал паломничества по русским святым местам: жил на Валааме, в Дивеево, Задонске, Оптиной Пустыне, Псково-Печерском монастыре». Странствования по монастырям, общение с монашествующими, весь молитвенный, духовный строй жизни «островков Святой Руси» позволил ему глубже задуматься «о смысле бытия и собственного творчества». Путь субъективного самоутверждения в творчестве — считает Андрей Ребров, ведет в духовное небытие, становится базисом «искусства ради искусства». А это может быть чревато оскудением мыслеобразов и истощением их энергетической наполненности. Смысл творчества, убежден поэт, в служении Господу силой собственного поэтического дарования. С 1993 г. Андрей Ребров часто встречался с митрополитом Санкт-Петербуржским и Ладожским Иоанном (Снычевым), получил от него благословение на творчество. Эти встречи оказали серьезное влияние на духовное становление и творческое будущее автора поэтического сборника «Крылица» и созданных позже — «Выбор», «Глубокие выси», а в настоящее время главного редактора известного петербургского журнала «Родная Ладога».

Важными духовно-нравственными авторитетами для своего творчества Андрей Ребров считает поэтическое наследие Пушкина, Тютчева, прозу Достоевского. Ему близок общий строй духовного поиска русской классической литературы. Этот поиск поэт продолжает и дополняет собственным творческим и религиозным опытом, поэтически исследуя и подтверждая, что Мир и Вечность, понятия не столько внешнего, космического порядка, сколько внутреннего, духовного пространства человеческой души, открытой Богу. Стремлением к преодолению границ тварной природы определяются творческие способности и поэтические возможности художника, фазозависимый вектор духовного зрения которого позволяет не просто увидеть прошлое или заглянуть в будущее. В пространстве своего сердца ему удается совместить и постичь разные времена, которые в представлении поэта соседствуют «в необозримом зеркале времен». В нем поэт не просто видит отражение истории своей страны, русского народа, своего рода, но как будто задается целью определить личный духовно-нравственный потенциал, вынося на суд каждого, бывшего и будущего члена этого бесконечного ряда, свою настоящую жизнь.

И я как в вещем полузабытьи
Глазами внуков зрю в глаза свои,
Из глубины которых на меня
Взирают предки — горняя родня.

Хотя Андрей Ребров родился в 60-е и многие годы жил при народной власти, он не ностальгирует по этому атеистическому отрезку истории, но с уважением относится ко всем тогда жившим и претерпевшим. В приведенной строфе об этом свидетельствует определение — горняя, позволяющее предположить, что поэт оценивает жизненный путь предков, которым выпало жить во времена тяжелейших испытаний, как подвиг служения Родине, заповеданный Господом в любые времена.

Духовные стремления и достижения русского народа и членов его собственного рода являются тем фундаментом, на котором автор созидает храм своего творчества. Фундамент этого творчества определяется тем, что существенное содержание жизни в его индивидуальном поэтическом бытии поэт рассматривает с христианской позиции, основанной на том, что «Сверхсущий предопределил и произвел все сущее». Поэт убежден, что наша жизнь не сводится к одной бессмысленной суете, в которой мы живем, и в которой растрачивается и сгорает что-то бесценное, вечное, высшее, что ощущаем мы в себе. Невидимое и неслышимое для простого глаза и слуха, видимо и слышимо поэтической душе Андрея Реброва, которая освобождается от всепоглощающей суеты и наполняется восторгом от касания «мирам иным».

Гляжу, гляжу на росстань из светлицы.
И пламенеет сердце от тоски,
Когда, с веселых крон взлетая, птицы
Зовут, зовут меня в небесный скит.

Поэт в своих произведениях стремится в инобытие, что, бесспорно, требует высочайшего напряжения, духовных и физических сил, которые он черпает в молитве, считая ее помощницей поэзии. Сложно применить понятие «вдохновение» к стихам Андрея Реброва — к стихам емким, образно концентрированным, сгущающим «положительные свойства жизни». Поэтический творческий процесс Андрея Реброва скорее можно охарактеризовать понятием «синергия». По определению это понятие характеризует взаимодействие божественной благодати и свободной воли человека. «Словом Господним небеса утвердишася, и Духом уст Его вся сила их» (Пс.32.6) Этот великий, непостижимый для человеческого ума акт творения мира из ничего является прообразом всякого творческого акта, и, в частности, поэтического. По мысли отцов Православной Церкви — творчество является не только модусом существования Бога, но и безусловным атрибутом Его сущности. Так святой Григорий Палама, архиепископ Солунский, как поясняет исследователь его творений о. Иоанна (Экономцева), соединяя учение о человеке с учением о Боге, видит образ Божий в человеке, прежде всего в способности человека творить. Он считает, что дар творчества выделяет человека из всего мироздания и предопределяет ему в нем особое место. Но если Богу доступно творчество из ничего, то творческая сила человека имеет источник — нетварный Божественный Свет, с помощью Которого человек, призванный Богом к творчеству, совершает творческий подвиг, имеющий вселенское значение в смысле продолжения божественного творения мира (Игумен Иоанн Экономцев Православие. Византия. Россия. Сборник статей. М. 1992 ).

Поэзию Андрея Реброва можно считать элементом этого прибавления к уже существующему в Мироздании. Никто до него так не видел, не слышал и так не писал:

Засквозили зеницы озер,
Словно знаками звездного слова
Их глубинный исполнился взор.
Верно, так же, под высью глубокой,
В бездорожье библейских песков,
Сквозь прозрачные вежды пророков
Звездно брезжили дали веков.

В этих строках как будто происходит вложение друг в друга миров малых и больших, конечных и бесконечных, смертного и бессмертного. Мир природы автор сопоставляет миром Библейских пророков и откровений, пронизанным Божией истиной, и с миром беспредельным, необозримым, небесно-космическим, не смешивая эти миры, но подчеркивая их подобие, взаимосвязь и взаимозависимость. Особые творческие силы нужны для того, чтобы увидеть эту связь, но большие — чтобы выразить в художественных образах.

По своей неизреченной милости Бог дает каждому человеку неизмеримо больше, чем тот в состоянии принять. Каждый творящий человек по-разному приобщается к великому дару Духа Божьего, к Божественному свету. Созерцание этого света всегда достигается упорным трудом, жертвой, нравственным совершенствованием, уединением, духовным восхождением и в идеале — аскетизмом. В своем творчестве поэт стремится к осознанию этого высочайшего уровня жизни. Потому ему близки темы покаяния и спасения, темы героического взлета народного духа, темы соборности, ему интересны образы людей аскетического склада — священников, монахов, героев. Его творчество направлено не просто на максимальное сближение этических и эстетических сторон идеального, но на рассмотрении их в слиянии. Это стремление всегда придавало русскому духу особую животворящую красоту. В этом стремленье поэт обращает свои поэтические строки Преосвященнейшему Константину (Горянову) епископу Тихвинскому. Своего выдающегося современника он наделяет, кажется, былинными, мифическими свойствами. Но образы стихотворения, посвященного монаху-богослову, монаху, который в наши дни действительно трудно воюет за православное просвещение, стоит за исконные традиции русской веры, не выдуманные, но прочувствованные, увиденные зоркой душой поэта и запечатленные чутким, художественным словом.

Шел чернец строкой незавершенной,
Посох придержа в руце своей,
Мимо новорусских вавилонов,
Мимо стойких дедовых церквей.
А издалека, сквозь птичье пенье,
Сквозь халдейский ропот городов,
Доносился грозный гул сраженья:
Гром гранат, глухой, как стук щитов…
……………………………………
Шел монах без устали и страха
На армагеддонское жнивье...
И служило посохом монаху
Пересвета древнее копье.

Если задуматься о сущности поэзии Андрея Реброва, то можно увидеть ее в идее верующей личности. Эта творческая идея не новая, коренящаяся в истоках русской поэзии, берущей свое начало от В. А. Жуковского, А. С. Пушкина. Но современный нам автор вынужден по-своему воплощать эту новую для нашего времени надвременную идею, духовные истоки которой были «заморожены» на долгие богоборческие времена. Но она не иссякла под толщей атеизма и нашла свое выражение в нашем веке в новых образах и словах. Поэтому сегодня с уверенностью можно говорить об эпохе «возрождения» духовной поэзии, где творчество Андрея Реброва обладает своей значимой ролью, хотя бы по тому, что поэт одним из первых в петербургской поэтической среде, в начале 90-х годов, обратился к темам русской веры, образам Православия, вошел сам и ввел своих читателей в видимый и невидимый мир Русской Православной Церкви. Идеи и темы стихов Андрея Реброва, в те времена не всем понятные, бывало, подвергавшиеся яростной атеистической критике некоторыми соратниками по поэтическому цеху, сегодня стали востребованными и варьируемыми в петербургской поэтической среде, и Андрей Ребров по праву считается одним из основателей современного направления духовной лирики. Можно говорить о собственном его художественном методе и авторском стиле, которые определяются личностным мировоззрением, лирической интроспекцией, переживаниями души, несущей в себе всю действительность, весь зримый и незримый мир. Когда-то, князь Вяземский, видимо с осуждением, так писал о поэзии В. А. Жуковского: «У Жуковского все душа и все для души», а сам Василий Андреевич в своем дневнике как будто отвечал: «Мир существует только для души человеческой» ( цит. по изд. Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М. Интрада, 1995). Эти слова применимы к миропониманию Андрея Реброва, творчество которого взросло маленькой дочерней веточкой на разветвленном генеалогическом древе русской Поэзии.

Но современная духовная поэзия не есть лишь повторение достижений прошлого, механизм творчества заключен в совершенствовании. Историческая и личная память современного человека свидетельствует о страшных временах из новой истории России, когда не только душой, но духом мог жить и выживать человек.

Он умирал от крестной раны
В земле, в траншее полевой,
Но вновь из пашни фронтовой, —
С библейской силой зерновой —
Как на стерне, взрастал живой.
Знать, в небе прадеды-крестьяне
Молились с ангельским стараньем
О дольней ниве родовой.

Выразить словами жизнь духа, показать зримые образы незримого, по силам поэту, он обладает умением из смутных, противоречивых субъективных состояний души вымостить дорогу, ведущую к объективным вершинам духа. Мы, кажется, отчетливо видим, как истово молятся за своих потомков предки «с ангельским стараньем», как сильно и обильно всходит «на пашне фронтовой» , «на ниве родовой», куда была положена жизнь за други своя, жизнь новая. Создается это объективное видение и религиозным словарем, и кругом духовных понятий, и библейскими реминисценциями. Поэт вместо предметных слов-значений использует слова-символы, которые семантически подчиняются действу свершения жертвенного подвига, предстояния и молитвы. Очень интересен ряд сравнений в этом отрывке, показательном для всего творчества. Автор подчиняет сравнениям не предметы, а действа или состояния, как например, «с библейской силой зерновой». Наблюдается особое наполнение слова, в частности «сила», которое начинает значить больше своего терминологического значения. Кажется, появляется второй, скрытый ряд образов, происходит их взаимопроникновение. Так поэтом непреднамеренно осуществляется сокрытие строго продуманной логической конструкции стихотворения, основанной на вечных истинах, и она озаряется новизной глубинных смыслов. Стихи Андрея Реброва имеют внутреннюю упорядоченность и строение, которое предполагает неразграничение мира того — евангельского и этого — житейского, так что ценность особую не всегда имеет особая реальность. Автор творит, с «пафосом отдаления» (П. Флоренский), с некоторым нарушением масштаба, что допустимо в духовном пространстве, которое чем глубже, тем ярче озаряет «зоркая свеча», зажженная поэтом, как пред иконой — перед величием Бытия.

Пронзают сумрак зоркие лучи,
Светло глядящей в зеркало, свечи.
И, слившись с отражением ее,
Мой долгий взор лучится в Бытие,
Где ныне я… Мой род запечатлен
В необозримом зеркале времен.

Этот авторский стиль прослеживается в большинстве стихотворений, входящих в книгу «Глубокие выси».

При сравнении ее с предыдущими стихотворными сборниками поэта, можно заметить, каким длительным и сложным был поиск своего голоса, своего поэтического почерка, как мучительно поэт расставался с излишней, но милой верующему сердцу, изобразительностью. В своих ранних стихах поэтическим словом он создал зримый образ мира с некоторой условностью, которая является следствием образно-изысканной атрибутивности, перегруженности традиционной православной символикой. Старорусские обороты речи утяжеляют композицию стихотворения, отдаляют поэта от читателя, подозревающего автора в использовании заданных приемов, разработанных методик. Хотя понятно, что, часто изображая деревянные церкви, какие испокон веков стоят на Руси, скиты на фоне типично русского пейзажа, автор стремился создать ощущение прочной связи прошлого с настоящим, не навязывая реставрации старины. На том этапе это ему удавалось.

В большинстве новых стихотворений поэтическая картина становится менее красочной, но энергетически более напряженной, духовно емкой, облегчается синтаксически без потери связи с традицией. Она как будто сгущается, умещаясь в нескольких строфах, в небольшом количестве коротких поэтических строк, так что можно видеть, как «в каждом миге длится свет». Автор, кажется, тщательно ищет и находит то слово, которое может позволить выразить в малом объеме значительную структуру бытия.

Лучатся выси в зареве морозном,
И в синей мгле мерцает сад ночной.
И зарастают изморозью звездной
Куранты колокольни крепостной.

Для того чтобы отразить переживания и видения своей души, поэт обращается во многих стихах к образам природы, но лучше всего ему удается передать религиозные переживания и прозрения через образы родного Петербурга. Это не просто поэтическое отражение архитектурных и ландшафтных красот любимого города. Поэту удается увидеть и изобразить другой, сокровенный образ — «Петербурга молитвенный лик», символизирующий жизнь духа. Андрей Ребров, создавая поэтические картины, содержащие известные питерские храмы, знаменитые памятники изображает, по сути, не их гениальные формы, но дает описания, превосходящие предметный, материальный уровень. Эти описания ему удаются, так как они основываются не на суждении, а на сопоставлении смыслов, образы рождаются как бы между строк, не в самом тексте, а в сознании читателя. Они словно открепляются от материального носителя-прототипа и приобретают объективную реальность. Так что не возникает сомнения даже в такой реальности происходящего:

…вдоль Смоленки , Ксения сияя,
Идет в юдольной мгле по мостовой.
Грядет, сквозь годы в образе бедняцком,
Всю Русь вместив в ладонях — на груди.
И я спешу, спешу, но не угнаться —
За ней, идущей тихо впереди

Кажется все в этих строках субъективно, личностно, в некоторой степени алогично, близко к оксюморону. Объективный мир как будто поглощается субъективным. Но поэт находит слова, выражающие состояние души, создает неожиданные морфологические сочетания, так что всей совокупностью используемых выразительных средств ему удается передать «невыразимое» и через укоренение объективного в субъективном, выйти и показать более высокий объективный духовный уровень.

Стихи Андрея Реброва запоминаются не только духовно-этическими исканиями, они обладают музыкальностью, эстетическими достоинствами, содержат философские размышления. Его интересуют тема героического подвига, причины, побуждающие к отданию жизни «за други своя», тема царской власти, которую поэт рассматривает исключительно в православной традиции. В своих стихах поэт постоянно возвращается к теме творчества. Хрестоматийным можно назвать стихотворение «Лермонтов», в котором поэтом найден бесспорный, трехкомпонентный образ, свидетельствующий о неразделимости творчества и веры. В этом стихотворении в соединении одномерного образа листа и трехмерного образа троеперстия создается мощнейшее духовное напряжение, озаряемое светом негасимой свечи.

Бородино листа,
Свеча,
а выше
Три сомкнутых перста, —
Так крестятся
и пишут.

Стихи Андрея Реброва разнообразны по темам, ритмике, эмоциональным состояниям, но не кажутся разрозненными произведениями, это не отрывочные образы бытия, все они составляют мощную совокупность, целостную устойчивую конструкцию, некий каркас, спаянный главными, узловыми поэтическими темами, несущий безначальное и бесконечное драгоценное « зеркало времен». Своим поэтическим зрением поэт с болью видит трещины и утраты на поверхности этого зеркала, и как реставратор, пытается своим творчеством «отреставрировать» его, восстановить церковное сознание людей, расколотое воздействием внешних сил. В этом процессе он совершенствует и собственный духовный опыт.

И парят над стернею осенней,
И зовут в ночедневной тиши
Светлокрылые строфы — к спасенью,
А не к грешной свободе души.

Поэт живет и творит на уровне «мистического реализма», в двух сферах бытия, соблюдая их иерархическую неравноценность. Его эмпирическая реальность существует только благодаря вложению в реальность мистическую. Поэту, кажется, легко дано видеть разные миры. Он творит на грани мира реального и мира мнимого, миров неизмеримо близких и столь же далеких. Заглянуть в мир невидимый, тем более существовать в нем, достает сил лишь человеку, одаренному духовно, человеку, чья бесстрастная, возделанная молитвой душа познала пасхальное, торжественное состояние со-творения.

Работая на грани двух миров — зримого и незримого, поэт работает, кажется, на грани двух пространств: перспективного, в котором параллельные прямые нигде не пересекаются, и обратноперспективного, в котором наблюдается множественность точек зрения на один предмет, в котором допустимо увеличение размеров изображаемых фигур по мере отдаления исторических событий. В некоторых стихах Андрея Реброва, кажется, мир является в обратной перспективе, мир, исполненный неземных светов, мир, в котором время бежит навстречу настоящему.

Время течет… Но о Вечности мысля,
Долго гляжу я, как в детстве, с мостка —
В воды реки, углубленные высью,
И ощущаю: как юность — близка...

Поэту, пытающемуся рассмотреть собственное значение и предназначение в этом мире так же интересна тема двойника, тема отражения.

…В полубреду по берегу бреду...
И наклонясь над лунною рекой,
Крещу себя, чтоб обрести покой,
А тот, который в водах отражен —
Меня рукой дрожащей крестит он.

Кажется, поэт с большим вниманием вглядывается в тот мир, где деревья растут «вниз своими купами и вверх корнями, поют такие же птицы, разлита такая же лазурь и сияет такое же солнце — все это лучезарнее и прекраснее нашего посюстороннего» (П. Флоренский. Избранные труды по искусству. М. 1996. С. 82).

В своем творчестве он как будто боится соблазнов этого «посюстороннего мира», и, как первые церковные строители, во избежание смешения двух сфер бытия отказавшиеся от скульптуры в русском храме, выходит с привычным для русской души максимализмом на отвлеченный уровень видения и передачи мистической реальности. Некоторые стихи Андрея Реброва созданы как будто по законам иконописной композиции, создается ощущение открытого, незамкнутого пространства. Но вместе с тем, это пространство организуется поэтом так, что при образной насыщенности его выделяется символическое ядро, главная идея, к которой стягиваются все композиционные нити. Кажется, что между стихотворением и читателем существует невидимая граница, требующая от читателя мысленного преодоления ее. Поэтический мир автора, религиозно преображенный, предполагает включение в свое пространство читателя. Поэт хочет, чтобы переживания его современника и соотечественника, совпадали с его собственными переживаниями, соответствовали поэтическому настроению стихотворения, чтобы его идеальный мир, являющийся эталоном гармоничных отношений человека с действительностью, не противостоял читателю. А для этого читатель должен совершить духовное усилие, проникнуть в этот непростой поэтический мир. И сделать это возможно, так как стихи Андрея Реброва имеют глубину, некую умозрительную перспективу, которая одновременно обращена и вглубь, и словно в живописной картине — во вне, как бы в предлежащее пространство — в пространство читателя.

…Там в алтаре морозной звездной сканью
Мерцают — утварь, стены и полы,
Там старцы, словно в гуще Мирозданья,
Творят канон, чтоб светом покаянья
Исполнить каждый квант греховной мглы
И паки, паки будут дни светлы…

Поэт приоткрывает завесу Царских врат во время свершения Таинства в алтаре. Читатель получает информацию о том, что там происходит, но от него требуется вся полнота нравственного отклика, полнота эстетического переживания в момент сопричастности к таинству, чтобы постичь невыразимую суть, понять смысл стихотворения и испытать ту же радость соприкосновения «мирам иным», какую очевидно испытывает и делится ею с нами автор, призывающий к встрече с главным Источником любви, со Христом.

При всей сложности и эмоциональной сдержанности стихи Андрея Реброва очень светлы и радостны, потому что в них говорится о том, что человек может быть свободен, но только в любви во всех ее проявлениях православного мировоззрения, главное из которых — любовь дающая, любовь покаянная. По сути, все творчество поэта это единый призыв к духовной полноте через ее расточение, поэт не скупится сам раздавать свои духовные богатства, помня о двух главных Христовых заповедях — люби к Богу и любви к человеку, помня Его призыв к нищете духа. Душа скупая, маловерная, закостеневшая во грехах, не сможет осознать этой «нищеты», дающей самое большое богатство — богатство спасения. Душа творческая без этой «нищеты», без расточения своих духовных сокровищ, не сможет творить. Поэтому только произведения, созданные в духе Православия, в будущих веках могут отразиться «в необозримом зеркале времен».

Биография

Ребров Андрей Борисович. Родился в 1961 году в Ленинграде. В 1993 году стал одним из основателей Православного общества санкт-петербургских писателей, созданного по благословению митрополита Иоанна (Снычева). Пребывание в святых местах русских - на Валааме, в Оптиной Пустыне, в Дивееве, Святогорском , Псково-Печерском (где получил благословение на творчество) и других монастырях оказало большое влияние на его произведения. Работал оператором газовой котельной, что позволяло заниматься литературой. В тот период были написаны и изданы книги: «Крылица», «Выбор», «Глубокие выси», «Зоркая свеча». Секретарь Союза писателей России, академик Академии Российской Словесности и Петровской Академии Наук и Искусств, действительный член Императорского Православного Палестинского Общества, член правления Санкт-Петербургского отделения Союза Писателей России, член Высшего творческого совета Союза писателей Союзного государства (России и Беларуси), член Совета Собора Православной интеллигенции. Член СП России с 1994 года (рекомендации: Г. Горбовского, Н. Скатова, А. Хватова ). Гл. редактор журнала «Родная Ладога» директор ООО «Издательский дом «Родная Ладога», лауреат Всероссийской премии им. Св. Александра Невского, Международной премии «Серебряный Витязь» и др. Имеет церковные, правительственные и общественные награды. Живет в Санкт-Петербурге.

Статьи о Реброве А.Б.:

  • Б.Краснов. Выбор Андрея Реброва. «Литературный Петербург» №5,1998г.
  • В.Станкевич.Поэт, кто верен Богу и Руси…»Морская газета», 2000г.
  • В.Станкевич. Красноцвет. «Православие и жизнь», № 8, 2000г.
  • В.Ефимовская. Зовут меня в небесный скит… «Российский писатель», №14, 2000г.
  • В.Коростылева. Сполохи в ночи. «Российский писатель», 317, 2002г.
  • А.Жиглинский. Петербуржец небесный. «День русской поэзии», СПб. 2003г.
  • М.Яркова. Три сомкнутых перста…»О, слово русское, родное». СПб. 2002г.
  • А. Казин. Стихи и молитвы: петербургский опыт. «Всерусский собор», №4 2004г.
  • В. Ефимовская. «В необозримом зеркале времен». «Родная Ладога», № 2. 2011г.

Ефимовская (Станкевич) Валентина Валентиновна

ЕФИМО́ВСКАЯ (Станкевич) Валентина Валентиновна [24.5.1957, Л-д] — Поэт, критик, редактор. Родители — коренные петербуржцы, пережившие в детстве блокаду. Отец — 60 лет служил в Военно-морском флоте, офицер, капитан I ранга, ученый, мать — известный работник культуры. Раннее детство Е. прошло в Севастополе, окончила школу в Л-де. В школьные годы дважды была лауреатом городского лит. конкурса, публиковала заметки в газ. «Смена». С отличием окончила Лен. ин-т киноинженеров, а также вечерн. факультет культуры при университете. Принимала участие в создании неск. худож. фильмов. Работала в научно-исследовательском ин-те, занималась акустикой. Была внештатным сотрудником на Лен. радио, где ею созданы циклы авторских передач, лит.-поэтич. композиций, посвящ. истории культуры города и пригородов, творч. портреты современников. Неск. передач в 1991–94 было сделано на ТВ для программы «Храм». Впервые, вместе с режиссером Т. Богдановой, Е. сделала телепередачу о жизни и духовном подвиге преп. Серафима Вырицкого. В сер. 1990-х работала экскурсоводом в Исаакиевском соборе.

Наиболее значительное влияние на ее мировоззрение и тв-во оказала русская классич. лит-ра, с кот. знакома с раннего детства и русская духовная философия. В своей поэтич. школе Е. отмечает помощь и влияние известных петербургск. поэтов С. Давыдова, Ю. Шестакова, А. Реброва. Серьезно занялась поэзией после благословения прот. Алексия (Коровина), настоятеля церкви Иконы Божией Матери Казанской в Вырице.

По убеждению Е., «творчество имеет божественную природу, оно не предполагает лишь ряд профессиональных манипуляций, которые сами по себе бесплодны. Творчество — это напряженный духовный процесс во имя создания нового качества, над которым не властно время».

Как говорит доктор философских наук А.Л. Казин, «Православной вере и тв-ву верующей души посвящ. мн. стихи Е. Поэзия Е. есть попытка молитвенно-поэтического прикосновения к Источнику всех смыслов; это одновременно предстояние и тв-во. Собственно, сам образ «третьего пути» (название одноименного сб. Е.) прочитывается как диагональ между землей и небом — своего рода подвижная радуга между ними: «Горизонтальный путь привычен нам. Едва ль / Желанна под иным углом дорога / Страшит, непостижима вертикаль / Святого восхождения до Бога. / Есть третий путь — воздвиженье креста — / Известный живописцу и поэту… / О, как трудна диагональ холста: / Путь из трясины тьмы на берег света» (“Путь”). Как писатель Е. твердо держится спасительной путеводной звезды православия: «Смерть, где твоя победа?» — невольно вспоминаются слова Пасхального канона при чтении стих., посвященных героическим подвигам соотечественников «за други своя». Эти стихи приводят читателя к осознанию утверждения жизни через погибель: «И да святы будут души / Моряков России, / Кто по морю, как по суше — / Следом за Мессией» (Памяти АПЛ “Курск”).

Смыслы её поэзии вечны, как сама жизнь. Через всю книгу стихов «Золотой запас» проходят темы дара и веры — христианской веры и дара кровной принадлежности к наследуемому Отечеству. Если творчество Е. можно назвать женской поэзией, то в высоком смысле этого слова — как говорится, женщина сердцем видит. В этой книге читатель найдет и любовную лирику, и признание в собственных бедах, и осмысление любимых произведений искусства. Но главное, что в ней есть — это живое чувство любви к русскому миру, покоящемуся в руке Бога. И автор — женщина и поэтесса — в своем поэтическом поле смело сражается за этот мир, проходящий ныне через очередное метаисторическое испытание. «Царю тому на верность присягну, кто возвратит России Севастополь!» (“Выбор”) — чеканно заявляет она в начале книги, и за этим стоит не только севастопольское детство (отец — военный моряк), но и вся благородная родословная Валентины Ефимовской.

Заметное качество поэзии Е. — благородство. В ее стихах чувствуется дух мн. поколений красивых русских предков. Поэзия Е. аристократична — именно в плане духовно-родового избранничества. «Демократия в аду, а на небесах Царство» — одна из ее сквозных стихотв. тем. Е. не сочиняет сладких сказок о своей стране — она любит ее в упрямом метафизическом Божьем замысле: «Но Петропавловки игла / Сшивала землю с небом где-то: / Сияли ангела крыла, / Стоящего на страже света» (“Петербургское”).

В книгу избранных стихов Е. “Обратная перспектива” вошли произведения разных лет, отражающие философско-богословские темы, вопросы истории и современности, которые в мировоззрении поэтессы нераздельны, как пространство и время, мгновение и вечность, Бог и человек. В этих категориях средствами поэзии исследуются простые и сложные проблемы человеческого бытия.

Поэтическое зрение Е. помогает ей в оценке современной культуры. Событием в литературной жизни стал сборник ее литературно-критических статей “Резонанс жизни”. Автор книги в своих исследованиях обращается к разным жанрам и направлениям: современной поэзии, прозе, живописи, музыкальным произведениям. Е. рассматривает творчество многих ведущих современных авторов как закономерное продолжение великой духовной национальной культуры. Прослеживает тему “света” в творчестве каждого рассматриваемого художника и доказывает, что духовный колорит произведения является не рациональным приемом, но следствием менталитета русского рода, которому от крещения Руси было присуще стремление к Истине, Правде, Красоте. Так в предисловии к сборнику говорит о художественных особенностях критики Е. доктор культурологи, профессор Скотникова Г.В.: “Подлинный критик — это необходимый критик: тот, кто умеет понять, кто созвучен главному, резонирует на существенность, одухотворяющую художественное явление. Родниковая чистота любви к Родине объединяет художников (литераторов, живописцев, музыкантов), чьи творения становятся предметом внимания Валентины Ефимовской. Духовная традиция русской культуры живет и светится в сочинениях Валентины Ефимовской, душевно щедрого, мудрого писателя, умеющего любить и объединять людей, возгревая и ценя их служение России”».

Е. — член СП России с 1999 г., секретарь правления СП России, член Собора православной интеллигенции, руководитель Северо-Западного отделения Академии Российской словесности, советник Российской академии естественных наук (РАЕН), четвертый созыв — председатель Ревизионной комиссии СПб отделения СП России, с 2007 года — заместитель главного редактора культурно-просветительского и литературно-художественного журнала “Родная Ладога”.

Е. является Лауреатом всеросс. поэтической премии им. Н. Гумилева (2010), за книгу стихов “Золотой запас” награждена всеросс. премией “Прохоровское поле” (2013), за пропаганду русской литературы в номинации “Критика” награждена междунар. премией “Имперская культура им. Э. Володина” (2011), за книгу крит. статей “Резонанс жизни” получила Серебряного Витязя на VI Международном славянском лит. форуме “Золотой Витязь” (2015 г.), за книгу избранных стихов «Обратная перспектива» награждена «Бронзовым Витязем» на Международном славянском лит. форуме “Золотой Витязь” (2019 г.), дипломант конкурса им. Н. С. Лескова (2017). Делегат XIII (2009), XIV (2013), XV (2018) съездов СП России, участник выездных пленумов СП России и мн. съездов Всемирного Русского Народного Собора.

Награды:

медали — к 300-летию Санкт-Петербурга (2004); “За вклад в отечественную культуру” (2008); “65 лет Победы в Великой Отечественной войне” (2010) — награда общеросс. Комитета Общественных Военных и Трудовых Наград; “За заслуги в сохранении русской культуры” (2012); Пушкинская медаль “Ревнителю просвещения” Акад. Рос. словесности (2013); “Герой Советского Союза, писатель Владимир Карпов” (2013) за весомый вклад в военную культуру и литературу; медаль РПЦ “В память 200-летия Победы в Отечественной войне 1812 года” (2013) за подписью Патриарха всея Руси Кирилла; медаль “Далмат Исетский” Курганской и Шадринской епархии РПЦ II степени (2013), “Русская Земля ” общеросс. общ. движения “Россия Православная” (2015), от Правления СП России имеет медаль им. Станюковича и др. медали, дипломы, грамоты; также медаль ордена Св. Анны и орден святой Великомученицы Анастасии Узорешительницы (2014) в ознаменование 400-летия Дома Романовых.

Соч.: Долгий свет. Стих. СПб., 1998; Приют для души. Стих. СПб., 1999; Третий путь. Стих. СПб., 2002; Золотой запас. Стих. СПб., 2012; “Резонанс жизни”. Сб. статей о совр. литературе. СПб., 2015; Тексты к альбомам живописи худ. Ф. Москвитина: “Романовы и святость”, М., 2014; “Русский Крым”, М., 2015; “Патриарх Тихон и его время”, М., 2017; “Россия Небесная”, М., 2018; Обратная перспектива. Стих. Избранное. СПб., 2018.

Имеет более пятидесяти публикаций статей во многих периодических изданиях, десятки публикаций стихотворных подборок. Коллективные сборники: Стихи// Адмиралтейская игла/ ред. Мальцева А.М., СПБ., 2004; Стихи // Жизнь жительствует. Антология стихов о смерти и бессмертии в русской поэзии/ ред. и сост. Саблина И.П., СПб., 2009; Стихи // Бесконечный свет. Антология современной лирики/ сост. и ред. Буланова М.Ф., Чистякова Н.Д., Культурный центр им. А.И. Фатьянова, М., 2011; Стихи// Десятая часть века. Антология русской поэзии 2001-2010/, ред. Сергеева И.А., СПб., 2012; Стихи// Антология “Молитвы русских поэтов. XX –XXI в.в.” / ред. и сост. Калугин В.И., 2013; Стихи // Созвездия катренов Петербурга / ред. и сост. Н. Н. Бутенко, СПб., 2013; Стихи // Поэзия делает землю красивой / сост. А. Г. Раков. СПб., 2014; Стихи// Алые паруса. Ред. — сост. Мальцева А. СПб., 2017; сборник «Русская художественная традиция в современной отечественной культуре» (2020, 2021 г.г.) изд. Министерства культуры РФ; сборник «Материалам IX Международного форума “Диалог искусств и арт-парадигм» «SCIENCEFORUM PAN-ART IX”», Саратовская государственная консерватория им. Л.В. Собинова, 2022 г. и мн. др.

Стихи Е. переводились на китайский и азербайджанский языки. На стихи Е. написаны песни, напр. известной исполнительницей Юлией Славянской.

Лит.: Ребров А. Б. Зацветшие корни // Ефимовская В. Долгий свет. СПб., 1998; Казин А.Л. Третий путь Валентины Ефимовской // Морская газ. 2002. № 67 (6); Биобиблиогр. справочник СПб Отд. СП России / сост. Белинский А. И. СПб., 2011; Казин А. Л. Дар и вера (о книге стихов Валентины Ефимовской “Золотой запас”) // Ефимовская В. Золотой запас. СПб., 2012; Медведев А. В. Поэзия, причастная стихиям (о книге Валентины Ефимовской “Золотой запас”) // Ефимовская В. Обратная перспектива. СПб., 2018; Дорошенко Н. И. Сбывшееся стихотворение — не сбылось / Дневник писателя / Сайт “Российский писатель” М., 21.02.2016; Брагин В. В. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин. 1:5) // Ефимовская В. Обратная перспектива. СПб., 2018; митрополит Константин (Горянов). Вступительное слово// Ефимовская В. Резонанс жизни. СПб., 2015; Г. Скотникова “От избытка сердца говорят уста” (Мф. 12:34) // Ефимовская В. Резонанс жизни. СПб., 2015.

 

БЕЗ НАС ПОМЕРКНЕТ ЭТОТ МИР

Духовные основы и художественные направления
современной петербургской литературы

Русская литература имеет непреходящую ценность, обладает духовно-нравственной целостностью. Однако в своём многовековом развитии она, как художественное явление, отражающее историческое бытие, приобретала особенности, определявшиеся спецификой текущего времени. Формула Виссариона Белинского «господствующие понятия своего времени», которую выдающийся литератор применил к литературной критике, имеет прямое отношение и к литературной первооснове. В русской литературе всегда отражалась и сохранялась история России в фактах, идеях и смыслах. Образ страны на мировой арене в прежние времена создавался не только политиками, но и знаменитыми русскими писателями. Русская литература, русское художественное слово давало образцы нравственных ориентиров и стиля поведения и простому человеку, и общественному деятелю. Часто социальные реформы государственной жизни совпадали с преобразованиями в сфере «словесных наук». Так было, когда Михаил Ломоносов в руководстве по риторике разработал облик просвещённого деятеля, так бывало и на рубеже XVIII–XIX веков. И сегодня большой части современной литературы приходится сражаться с чуждыми русскому человеку и русской культуре идеями, образами, словами и оборотами речи, отстаивать культурную самобытность нации.

Мы живём в сложную эпоху, во времена непрестанной литературной революции. Современный, на рубеже тысячелетий, литературный процесс, кажется, невозможно систематизировать, выявить закономерности. Он представляется хаотичным, случайным процессом, что является понятным следствием коренной смены эстетических, нравственных, идеологических парадигм. Как говорит литературовед Н. Иванова в учебнике «Современная русская литература. 1990 — нач. XXI в.», «состоялось тотальное изменение самой литературы, роли писателя, типа читателя»1. Как далее говорится в этом учебнике, «литература добровольно сложила с себя полномочия выступать в качестве рупора общественного мнения и воспитателя человеческих душ, а места положительных героев-маяков заняли бомжи, алкоголики, убийцы и представители древнейшей профессии»2.

Если поверить учебнику и предположить, что таковой является вся современная русская литература, то на ум приходит бионико-биологический термин, используемый для описания устойчивости и целостности биологической системы в среде с изменяющимися параметрами — гомеостазис. И, если современное социальное общество рассматривать с точки зрения нравственности через призму этой литературы, то становится очевидным, что такое общество не только не находится в стадии гомеостазиса (саморегуляции, постоянства состояния), но вошло в фазу самоликвидации, чаемой врагами России. Тогда встаёт вопрос — как же это общество сможет выполнить им же самим заявленные задачи: обновление социальных институтов, выполнение важнейших государственных проектов, сохранение территориальной целостности и независимости страны?

К счастью, есть другая современная русская литература, которая, к сожалению, не попадает в учебники, не представляется с телеэкранов, не издаётся большими тиражами. Но именно она является одним из необходимых и достаточных условий «гомеостазиса» общества, хотя и нет пособий, по которым бы изучались произведения лучших современных поэтов и прозаиков России, таких как Валентин Распутин, Валерий Ганичев, Владимир Крупин, Николай Коняев, Глеб Горбовский, Николай Зиновьев, Юрий Шестаков, Юрий Перминов, Николай Иванов, Николай Дорошенко и многих-многих других. Эти художники слышат «в шуме и в тиши роптанье вечное души» (А. С. Пушкин) и создают доблестную современную русскую литературу. В отличие от многих, глянцево разрекламированных современных писателей и писательниц, беззастенчиво переписывающих и дописывающих Л. Толстого, А. Чехова, калькирующих В. Набокова, М. Булгакова, названные современные авторы создают свой литературный образ современности, неотделимый от русской истории и веры. Каждый из них обладает узнаваемым творческим почерком и запоминающимся художественным тембром в литературном многоголосии.

Россия в любые социальные времена своего государственного существования никогда не жила только материальными интересами, народная душа всегда стремилась связать Небо и Землю. Русской литературе, не чуждой обилию и разнообразию художественных тенденций и творческих методов, всегда была присуща истинная человечность, духовная целостность. Сегодня, когда, кажется, утрачена связь с фольклором, с классической художественной и духовной традицией прошлых веков, когда теряется ориентация в трудно систематизируемом литературном потоке, надежда на возрождение традиционных форм и смыслов всё же остается. Если поразмышлять над современным движением литературы, используя приём русской духовной философии, в которой отцом Павлом Флоренским рассматривался смысл прерывности и расчленённости применительно к музыке, то можно обрести надежду. Великий философ считал, что именно расчленённость, квантовость является условием целостности. «Непрерывно текущее однородное время не способно дать ритм. Последний предполагает пульсацию, сгущение и разряжение, замедление и ускорение, шаги и остановки...», — говорил он в работе «Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях». К концу второго десятилетия третьего тысячелетия очевидно оживление ритма в великой симфонии русской литературы, в которой, как известно, новое литературное поколение возникает не по календарю, а вследствие исторических событий, исторических потрясений, затрагивающих основы государства.

Такое «новое поколение» является сегодня творческим ядром Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России. Слово «новое» определяется в данном случае не возрастным цензом — разброс возраста писателей составляет десятки лет, — но возрожденческими тенденциями в произведениях художников, утверждающих и отражающих исконное стремление человека к Правде, к Истине, к Богу. Благодаря своему религиозно-нравственному строю, пророчеству и мессианству, русская литература с первых шагов приобрела мировое значение. В историческом развитии ею пройдены различные по степени взаимопроникновения и взаимодействия с религией пути, вплоть до богоборчества. Сегодня, когда русский народ постепенно возвращается к своим исконным ценностям, стремится к соборности, к братству, когда страшной ценой собственных потерь постигает смысл «свободы» (с-во-бо-да — с волей Бога) истинной и мнимой, определяющейся древней поговоркой «вольному — воля, а спасённому — рай», литература помогает человеку в этом благом намерении и вновь указывает народу путь к Истине.

Вспомнив тютчевское «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», — к плеяде таких «блаженных» можно отнести ленинградского-петербургского поэта Глеба Горбовского (1931 - 2019). Знаменитому поэту «посчастливилось» жить в разные времена, при различном социальном строе. Его поэзия — художественный портрет сложной, многогранной русской эпохи, которая включает в себя и Великую Победу, и расцвет могучей советской Империи, и глобальные потрясения конца прошлого века, разрушившие привычную жизнь «до основанья, а затем...». Как по документальным кинокадрам историю государства, так по стихам Глеба Горбовского можно проследить историю творческой души в эти роковые времена, когда «судьба и душа — переломаны», когда «отец был отдан палачам, вкусил лесоповал», когда «откупил завод буржуй». От знаменитых «Фонариков», от волнующих своим откровением описаний жгучих страстей поэт в трудном осмыслении бытия идёт по каменистой дороге жизни к храму, идёт не мимо него, любуясь лишь внешними красотами, но осознанно, со страхом Божиим — входит в храм, для того чтобы набраться сил для дальнейшего творческого пути.

Живу тревогой удручён:
зачем старался понапрасну,
зачем я грамоте учён,
когда и без неё — всё ясно?
Дитя борьбы Добра и Зла.
И смерть торчит, как кость, наружу!
Лишь золотые купола
ещё подспудно греют душу.
Из гущи жизни в храм зайду.
Не так ли путник, внемля Богу,
завидя на небе звезду,
опять выходит на дорогу...

Сегодня, на стыке двух тысячелетий, к символичному образу пути-дороги — строгой направляющей человеческой жизни, — обращаются многие поэты, пытаясь осмыслить взаимосвязь времён, предсказать судьбу традиции, проследить преемственность нравственных человеческих ценностей. Образ мощной художественной силы — «тысячелетий два материка» — ввёл в русскую литературу в своём стихотворении отец Анатолий Трохин — священник Спасо-Парголовской церкви, тонко чувствующий лирический поэт. Он, исповедник и духовник, знающий бездны и вершины человеческого духа, с особой отеческой болью и исконной православной ответственностью пишет о том, что нельзя допустить, чтобы разошлись эти «два материка», удержать которые вблизи друг друга можно только сознательной нравственной силой, крепостью веры и духа, ценностями творчества и милосердия.

Дай, Господи, сущим в темницах
Покров и надежду Твою,
Утеши лежащих в больницах —
Забытых в родимом краю.
В приютах, в давильне вокзалов
Старушечьи слёзы утри
И брошенных чад из подвалов
В намоленный храм собери.

Яркой приметой нашего обновляющегося времени можно назвать литературное творчество священников. Светочем в этом делании остаётся митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев), который в тяжелейшие для России времена создавал высокохудожественные произведения христианского общенационального звучания. Сегодня литературное слово несёт христолюбивому народу наш земляк, Высокопреосвященный Константин, митрополит Петрозаводский и Карельский (Олег Горянов), бывший 12 лет (1996-2008) ректором Санкт-Петербургских Духовных семинарии и академии, профессор богословия, член Союза писателей России, автор больших исторических книг, более сотни просветительских статей. Не только любовь к Богу, не только энциклопедичные знания, высокая образованность, но тяжёлые жизненные испытания, опыт бытия, унаследованный от предков, дают Владыке Константину материал для творчества, которое наполнено верой в Господа, любовью к России и её народу. Иначе невозможно было бы создать такие объёмные, содержательные в историческом и духовно-нравственном плане книги, как «И познаете истину», «Встань и иди в дом твой», «Апокалипсисы революций», «Чаша Господня и чаша бесовская» и другие. Их названия показывают главные смыслы творчества писателя-богослова, поясняющего: «С грехопадением человек изменился не в существе своей природы, а только в соотношении её элементов. Он не потерял ни ума, ни чувства, ни свободной воли и сохранил ту же самую физическую организацию. И, тем не менее, он всё-таки действительно стал совсем другим человеком, потому что его падение осуществило в нём то роковое противоречие тела и духа, которое, как наличный закон его природы, подчинило его физическому закону греха и одновременно поставило его в ненормальное отношение к Богу»3.

В результате слияния слова Божия и слова художественного происходит обогащение литературы духовной силой. Поэтическому голосу отца Сергия Григорьянца, настоятеля церкви Свт. Николая Чудотворца на станции «Предпортовая», присущ гармоничный тембр в диапазоне как видимых, так и невидимых составляющих нашего бытия.

К свету далёких мест
Юностью был влеком...
Праздничный благовест
Слышится за окном.
В руки Господь даёт
Чашу, кропило, крест...
Божией Правды мёд —
В святости русских мест.

Литература новейшего времени через исследование соотношения современной жизни, культуры и христианской традиции приближается к русской духовной философии. Сегодня происходит возрождение важного направления национальной философии – духовно-философской публицистики. В Санкт-Петербурге оно связано с именами видных учёных-писателей — Александра Казина, Александра Королькова, Анатолия Степанова. Профессор, доктор философских наук Александр Корольков известен своими фундаментальными трудами «Русская духовная философия», «Духовный смысл русской культуры». Эти книги созданы учёным на основе исследования и осознания непреходящей ценности религиозно-философского осмысления жизни и творчества и являются современным вкладом в традицию духовной критики культуры. Поэтична философия страстного ревнителя русской духовной красоты, профессора, доктора философских наук Александра Казина, автора книг, посвящённых духовным основам отечественной культуры: «Философия искусства в русской и европейской духовной традиции», «Великая Россия», «Частицы бытия» и мн. других. Учёный, живущий в жестокую эпоху постмодерна, рассматривает православную цивилизацию как истинную, как целостное произведение Бога — величайшего Художника. Философу присуще творческое осмысление «своеобразия русского искусства в пространстве восточно-христианской цивилизации. При этом под искусством следует понимать не только “рамочное” художество (оно есть продукт весьма краткой по историческим меркам европейской эпохи — эпохи модерна), а всю совокупную социокультурную практику нации, понятую как предметное осуществление духовного идеала»4.

Статьи и книги историка, в частности, «Русская идея. XXI век» политика Анатолия Степанова содержат не только исторические факты и взаимосвязи, но и важные реальные рекомендации по восстановлению русского традиционного бытового уклада и социальных отношений. «Я путинист, монархист и черносотенец» - вызывая огонь на себя, чеканит он свои мировоззренческие титулы и далее подробно разъясняет, что только этот спасательный идеологический пояс, имеющий связь с исторической формулировкой графа С.С. Уварова «Православие – Самодержавие – Народность»5 может быть спасительным для всей России.

Взаимоотношению Церкви и литературы посвящена книга доктора наук, сотрудника Пушкинского дома Алексея Любомудрова «Духовный реализм в литературе русского зарубежья. Борис Зайцев, Иван Шмелёв». В ней писатель даёт научное обоснование, и осуществляется теоретическая разработка литературного явления, которое в современной филологии получило название «духовный реализм».

Стремление к духовному идеалу, осмысление его как в метафизическом измерении, так и в зримой повседневности, отличает творчество ряда современных петербургских прозаиков, вновь доказывающих непреложный закон, что высшее искусство — это национальное искусство. В крепкой национальной литературной традиции, представляющей собой живой, бесконечно меняющийся организм с цельной сердцевиной национальной нравственной идеи, работает лауреат более десяти литературных премий, прозаик, историк, публицист Николай Коняев (1949-2018). Им создано множество романов, повестей, рассказов, составляющих национальный литературный фонд. Бескомпромиссность, смелость, энциклопедичность позволяют писателю очистить образы исторических личностей от ретуши, намеренных искажений. В произведениях об истории царствования Романовых, о преобразованиях Петра I автором с усердием реставратора расчищены фальсификации прежних биографов, пытавшихся опоэтизировать зло, воспеть честолюбие, скрыть от потомков способы достижения цели великими мира сего. На них, убеждён прозаик, в полной мере должны распространяться непреложные общечеловеческие нравственные законы. Героями романов Николая Коняева становятся не только люди, наделённые властью, но легендарные личности, герои русской истории. Писатель на основании архивных документов исследует и в художественной форме воскрешает события трёхсотлетней давности, времена церковного раскола, разрушая стереотипы, обнаруживает истинные причины страшной национальной трагедии, создаёт мощный художественный образ протопопа Аввакума. Николай Коняев показывает непростые пути русской истории на примере жизни знаменитого командора Беринга. Создавая живой портрет митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева) в романе «Облачённый в оружие света», писатель, используя в названии слово «оружие» и задумываясь о грядущей русской истории, подчёркивает, что за неё надо бороться, так, как это делал наш великий современник.

Воинский дух характерен для многих произведений современных писателей. Обширно творчество, ставящее и решающее коренные вопросы бытия — вопросы о смысле человеческой жизни, о спасении человеком своей души от развращающего зла, о любви к Родине.

«Я выбираю Родину» — этой поэтической фразой из повести «Жили-были три пилота» можно озаглавить всё творчество прозаика Аркадия Пинчука (1930–2008), профессионального военного, журналиста, сценариста, лауреата Государственной премии. Родина — выбор всей жизни писателя: и тех её времён, когда в 80-х годах прошлого века, не подозревая о грядущих испытаниях духа русского воинства, сердце его вторило словам публициста Карема Раша: «Мы виноваты перед армией. Мы виноваты перед ней, ни один институт государства за тысячу лет не принёс на алтарь Отечества столько жертв, сколько наше воинство»6. И тех лютых 90-х, когда незаслуженные унижения, густая ложь обрушились на нашу святыню, вынужденную покорно склониться перед укрывшимся за спинами народа врагом. Аркадий Пинчук, человек воинской закалки, никогда не боялся открытой борьбы, которую с особым успехом вёл на литературном поприще, борясь за русскую душу. Будучи автором публицистических статей, пьес, киносценариев, крупного романа «Белый аист летит», писатель более тяготел к жанру повести. Повесть, как известно, требует особого мастерства, так как, являясь промежуточным звеном между жанрами романа и рассказа, должна обладать философской эпичностью первого и художественной краткостью второго. Очевидно, что Аркадий Пинчук сознательно выбрал этот непростой жанр, считая его наиболее подходящим для решения сложной задачи, которую ставил перед собой — создать высокохудожественную остросюжетную военную русскую прозу для молодого поколения, живущего во всё ускоряющемся ритме времени. В этом жанре писателю удалось показать ценность одной секунды войны, создать «эффект присутствия» читателя в представляемых событиях, что достигается писательским талантом, способным расширить и пространственные, и временные рамки бытия.

К жанру рассказа, небольшой повести тяготеет проза Александра Скокова, автора таких книг, как «Лимитная прописка», «С пролётной стаей», «Ленинград, не знавший пораженья» и др. Его сложная жизнь сама может стать основой романа в исторических и пространственных границах любимого Отечества, которому писатель служил во многих, самых отдалённых его уголках. Суровый быт Камчатки, Курил, Колымы, наверное, и воспитал в нём бережное отношение к слову, к обещанию, к поступку, к жизни вообще, что выражается в художественном почерке, в лаконизме повествования, достигаемом путём строгого отбора деталей описания, а также в насыщенной образности психологии и действия.

В большой мере история жизни прозаика Юрия Чубкова, автора романов «Колесо смерти», «Бежать некуда», повестей «Кража», «А он винтовочку приладил» и других, влияет на художественные свойства его творчества. В отличие от Александра Скокова, взирающего на Россию как на звёздное небо, как будто изнутри своего бытия, Юрию Чубкову посчастливилось взглянуть на свою Родину с расстояния, из заморских стран, с чужих берегов. И это воззрение ещё более укрепило веру писателя в особую нравственную миссию России, в то, что до конца зло неодолимо, что оно всегда пытается отвоевать территорию у добра, у правды, которые, хотя и имеют бессмертную природу, нуждаются в защите, через которую они укореняются в душах их защищающих. Человек, наделённый писательским даром, не имеет права не принять участия в этой непрестанно борьбе.

Александр Медведев, будучи по профессии художником, в Санкт-Петербургском отделении Союза писателей России является членом двух секций – секции прозы, как автор нескольких книг, жанр которых он сам определяет как «искусствоведческий триллер», и секции критики. Он один из руководителей этой секции, автор книг, показывающих срез современной петербургской литературы. Его литературно-критические оценки емки, точны, метафоричны, как и язык прозаических произведений. Художественные поиски Александра Медведева выходят за рамки традиционного исторического искусствоведения и литературоведения. Писатель отражает образы новых идей в современном, нравственно искривлённом духовном пространстве, где по законам неевклидовой геометрии результат решения зависит не от абстракции, но от достоверности поставленной художником задачи.

Роман Круглов – представитель молодого поколения петербургских писателей. Он, будучи ученым-литературоведом, создателем статей и книг по истории русской-советской литературы, по призванию поэт, автор нескольких поэтических сборников. Его стихи, обладая новой, неожиданной образностью, заставляют вдумываться и вслушиваться в них с большим вниманием. И соглашаться, и радоваться открытию поэтом нового поколения вечных истин бытия.

Как память бывших встреч, легки
Святые эти пустяки.
И вот однажды вопреки
И логике твоей, и воле,
Хоть мир вокруг жесток и груб,
Из желудя родится дуб,
Из ракушки возникнет море.

Творчество Александра Ракова (1947 - 2018), основателя и легендарного главного редактора первой в Санкт-Петербурге и в России духовной газеты «Православный Санкт-Петербург», а также создателя многотомной серии «Былинки», на первый взгляд не кажется воинственным. Однако вот оценка произведений писателя современным классиком Владимиром Крупиным: «...такие книги остро необходимы сегодня для ориентации в теперешней обстановке нашествия на Россию чужебесия. Александр Григорьевич пишет просто, спокойно, доходчиво. Замечает в мелких фактах значительное. В книгах множество ненавязчивых житейских правил, ведущих к спасению». Александр Раков создал свой оригинальный литературный жанр «былинки» на стыке публицистики и художественной литературы. В его «былинках» переплетены стили, которые, имея и художественный, и информационный характер — проповеди, мемуары, письма, стихи, складываются в подлинно литературное крепкое произведение, обладающее не только духовной, научной или исторической, но и эстетически-смысловой ценностью.

«Сердце у меня на липочке держится», — жаловалась обиженная мной мама. В «Словаре живого великорусского языка» точного значения этого слова нет, но по схожести оно означает «на тонкой ниточке, на паутинке». (Теперь я понял, о чём говорила мама...)

Это глубокое лирическое стихотворение в прозе наиболее полно отражает художественные особенности творчества и суть мировоззрения писателя, очевидно обладающего поэтическим слухом. Поэтому, наверное, в новых книгах он активно использует стихи современных и старинных русских и иностранных поэтов, но не только в качестве иллюстраций к своим «былинкам», не только для создания в повествовании внутреннего ритма, присущего природе, но в знак восхищения величайшим пластом поэтической культуры. Писатель собрал в отдельное издание в двух томах «Поэзию любят красивые люди» и «Поэзия делает землю красивой» все стихи, прозвучавшие в его «былинках», таким образом увековечив память многих и многих известных и неизвестных поэтов.

Книги Александра Ракова — убедительное свидетельство ошибочности мнения современной западной философии, утверждающей, что в наше время утраты духа невосполнимы, что произошёл необратимый процесс. На спор с философией «привлекательного допущения о том, что всё, действительно, потеряно» (В. Малахов) уверенно выходят современные петербургские поэты, представляя своё творчество как бесспорный аргумент в этой полемике.

Творчество поэта Николая Рачкова следует рассматривать с точки зрения автономно-ценностного потенциала бытия. Николай Рачков, полагая дух главным его компонентом, близко подходит к истокам сокровенной тайны Жизни. Понимание человеком самого себя в совокупности всех бытийных связей — с миром в целом, с Родиной и соотечественниками, с родными и любимыми, с природой и космосом — с учётом всех превратностей судьбы — процесс сложный, приводящий людей, творчески одарённых, к пониманию сверхбытийности, к выходу за пределы безысходного, сугубо субъективного личностного существования. Поэт, знающий о страдании своих предков, сам неоднократно приносящий жертву, считает утрату не менее важным условием бытия, чем приобретение. Говоря в одном из своих стихотворений: «Но спасибо тебе за великое чувство утраты...», он уверен, что страдание неотделимо от любви. Любовь поэта многогранна, но особенно вдохновенна она к Родине, воспевая красоту которой, он находит для этого слова особенные: «Божественный свет сентября золотого, сливаясь с душой, превращается в слово», подтверждая мысль Григория Нисского о том, что «ум рождает слово, и слово же подвизает ум. Ничто же ум есть без слова, ничто же слово без ума»7. «Ничто же» творчество Николая Рачкова без России, без православного, жертвенного русского народа, частицей которого осознает себя поэт и о котором мыслит оптимистически:

Пусть он оплёван и облаян,
Оболган так, что свет не мил.
Мы обретём себя.
Мы знаем:
Без нас погибнет этот мир.

Неотделимо от русского народа творчество поэта Олега Чупрова, который при жизни вошёл в историю страны как автор слов гимна Санкт-Петербурга на музыку Глиера. Песенность — постоянное свойство души поэта, черпающего как будто из потаённого клада-родника образы трепетной новизны. Мелодичность — особое свойство поэзии Олега Чупрова. Для того чтобы писать песни, которые любит и запоминает народ, надо иметь здоровую душу и независтливое сердце. Да и кому завидовать поэту, если от родителей в наследство ему досталась вся Россия. Поэтому, наверное, он принимает мир в его сложной, непостижимой объективности, в его целостности, не пытается разделить на кусочки, разобрать «по косточкам», но в есенинско-рубцовской традиции старается сберечь каждую его клеточку.

Божья коровка — на Божьей травинке!
Чтоб не спугнуть, обойду на ходу...
И по лесной неприметной тропинке,
Словно по радуге, в небо войду!

Небо, радуга — существуют в мире света, в мире души. Но есть пространство тьмы, хаоса, смерти. Между этими мирами проходит граница — край света. Эта граница — есть крайняя черта обороны жизни на земле, идёт на ней бой духовный, в котором принимает участие поэт-воин, капитан 1 ранга, подводник — Борис Орлов. Своим творчеством, своей личностью он никого не оставляет равнодушным, тем доказывая, что его поэзия и он сам, поэт, выросший в девственной русской провинции, воспитанный бабушкой-монахиней, ставший боевым офицером русского-советского флота, окончивший Литературный институт им. А. М. Горького, выпустивший около трех десятков поэтических книг, сегодня находится на переднем краю обороны правды, света творчества и самой жизни. Ощущение Истины как света присуще русской философии и русской литературе, оно придаёт русскому православному христианству ярко выраженный оптимистический характер. Творчество Бориса Орлова тоже оптимистично, ярко, целостно, причём эта особенность его поэзии не приобретённая, но врождённая. Как признаётся сам поэт: «Для меня с детства существовало два мира: один — созданный Богом, второй — построенный людьми. Причём Божий мир был более близок и понятен, чем человеческий, ибо в нём я не видел лукавства, лжи и фальши». Поэт стоит «на краю света», вооружённый своей верой. Есть большая вероятность с таким оружием выиграть бой с тьмой, со смертью:

На Божий мир смотрю не из угла,
И не унижусь я до личной мести.
Я сердце поднимаю против зла,
А «не убий» — во мне на первом месте.

Юрий Шестаков (1949–2010), лауреат Государственной премии им. А. Фета, поэт философского склада, тоже чувствует, что «незримый бой идёт», и по мере своего недюжинного таланта принимает в нём участие. При сравнительно небольшом количестве поэтических произведений — они умещаются всего в четырёх книгах, выпущенных автором за два десятилетия, творческий пласт поэзии Юрия Шестакова огромен. Он огромен по обширности тем, по глубине их исследования, по художественной значимости и эмоциональному воздействию. Это творчество в целом сродни симфонии, в которой главная тема — тема любви к Родине. Поэт разрабатывает исторические темы, используя память культурную и драгоценные крупицы личной памяти. Природа — особая ипостась бытия поэта. В его стихах о природе открывается мир поэтически сложный, многогранный, в них происходит олицетворение явлений природы как неотъемлемой части человеческого существования. Но Юрий Шестаков не удовлетворяется исследованием только красот земных или красоты людских взаимоотношений. Он стремится к философским обобщениям. Интересом к образу мироздания в целом, к исследованию того преобразующего начала в человеке, которое возвышает его над судьбой, Юрий Шестаков обязан в большей степени своему учителю — Арсению Тарковскому. Поэт трагически переживает вечный разлад человека с Богом и пытается своим творчеством дать ответ на мучительный вопрос:

Что будем значить для Вселенной мы?
Что зреет в звёздный мир из тьмы веков
Под влажной скорлупою облаков?..

В великой симфонии русской поэзии XXI века слышны поэтические голоса многих современных петербургских поэтов. Творчество Ивана Стремякова (1941 - 2017), коренного сибиряка, человека, несущего в своей душе исконную, непобедимую русскость, запоминается и новизной видения такого знакомого нам вечного мира, и своеобразием метафорического поэтического языка, которым поэт говорит просто о сложных смыслах бытия.

Мне на родных ухабинах не тряско,
Не скучно у сиротского стола,
Смахну слезу, когда с утра на Пасху
Ударят все вокруг колокола.
И купола на солнце заиграют,
И разнесётся радостная весть.
О, Родина! О, Русь моя Святая!
Как хорошо, что ты на свете есть!

Особой индивидуальной окраской, новым современным звучанием, неожиданными личными интонациями, находящими своё место в многоголосном спектре мировой жизни, обладает поэзия Валентина Голубева, также утверждающая исторические ценности русского духа. Эта поэзия самобытна, но её можно рассматривать как пример художественного отражения русского сознания в новых формах исконной национальной традиции.

— Где ты? Да как же ты смог?
Кликать над бездной устану.
Поздно! Склонюсь, одинок,
Над поминальным стаканом,
Корка да соли щепоть,
Ворот рубахи разорван...
Мне улыбнётся Господь
Молнией в небе грозовом.

Известный ученый, доктор психологических наук Валентин Семенов – постоянный участник заседаний секции поэзии Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России. Его поэтическое творчество обращает на себя внимание искренностью, яркостью чувств и оценок, а, главное, признательностью Отечеству, которое он любит во всей его сложности и совокупности ипостасей. Для поэта Отечество – это Родина Россия, вера в Бога, Православная Церковь, семья, любимая профессия, его родной Ленинград-Санкт-Петербург, подвиги предков и многое другое, без чего поэт не может стать поэтом, а человек - личностью.

И помню совсем уже ясно:
все вместе стоим над Невой,
и гроздья зелёно-красные
салюта над головой!
О, детская память рождённых
в смертельных сороковых!..
Война - в наших глубях нейронных
и вспышки САЛЮТА - в крови!

Процесс обретения национального сознания — процесс напряжённой духовной работы, он сродни дару, который не появляется сам по себе, но обретается в результате развития самосознания. Хотя русскому человеку это обретение даётся легче, благодаря наследственному «русскому духу» или, говоря современным языком, ментальности, под которой понимаются выработанные на протяжении веков национальные особенности восприятия бытия. Художественным примером такого обретения является творчество Владимира Марухина (1952 - 2018), автора нескольких поэтических книг. Особенно наглядно прослеживается духовный путь к истине в его поэтической книге «На распутье». Стихи, расположенные в первой её части, кажутся ступеньками лествицы, постепенно подводящей к постижению вечного смысла нашего временного бытия, к умению различать добро и зло, к пониманию необходимости самопожертвования. На этой лествице поэту удаётся «навсегда прозреть».

Я понял сердцем, пред распятьем стоя:
Стяжать при этой жизни благодать
Святого Духа —
Всех страданий стоит.

Поэма «Затмение» является поэтическим апофеозом понимания того, что непобедима русская душа, наполненная любовью и верой, непобедим народ, знающий, что только «слиянье русских сил даёт победу».

Чает победу «русских сил» и Александр Люлин. Его стихи, обжигающие своей правдивостью, безыскусной простотой, являются результатом осознанного труда и бессознательного вдохновения. Утверждение поэта: «Любовь — краеугольный камень — лежит в основе бытия» — мысль выстраданная, обдуманная, пережитая, но даже сформулированная она несёт свет веры, нерационального отношения к миру. Александр Люлин, очевидно, относится к тем богатым творческим натурам, которые не позволяют рациональной идее, заданной надобности подчинить свой дух. О творчестве этого поэта можно сказать словами А. Н. Толстого: «Искусство есть такое идеальное изображение жизни, которое приводит человека в состояние напряжённого желания идеального, т. е. красоты, духовной чистоты, добра» (А. Н. Толстой. Статья «Голубой плащ»). Для того чтобы привести к этому состоянию читателя, стремление к идеальному должно быть присуще поэту. У Александра Люлина оно очевидно, хотя трудно в пределах видимого мира, отягощённого грехами, стремиться к справедливому суду, к правде. Предчувствуя существование законов совершенства, видя «осколок неба на земле», Александр Люлин всем своим творчеством встаёт на защиту красоты, которая у него ассоциируется не только с образом любимой женщины или матери, но в первую очередь с Родиной, с её природой, с её историей и верой.

У меня, у славянской твари —
Так уж распорядился Бог —
Всё в единственном экземпляре:
Мама, Родина и любовь.
Мне любая страна — чужбина,
Кроме той, где на свет рождён.
К ней любовью христианина
Я пожизненно пригвождён.
Я стою у столба позора,
У распятия, у креста:
Сострадательному лишь взору
Открывается красота...

У распятия, у креста находит высшую красоту Ирэна Сергеева, художник бережно-экономного, убедительного, узнаваемого поэтического слова. При всей их поэтичности стихи поэтессы обладают особым художественным своеобразием, которое заключается в непостижимой ёмкости, глубине и целостности каждого стихотворения. Выражаясь словами Е. Трубецкого, можно сказать, что каждое стихотворение «подчинено архитектурному замыслу». Есть что-то «каменное», незыблемое в поэтических миниатюрах поэтессы, где очевидна смысловая концентрация вокруг некоего Главного Смысла, «Камня живого», вокруг Которого всегда людно, тесно, нет лишнего, незаполненного пространства. Именно так, «в тесном смысле слова», в непременной, присущей духовному искусству симметрии вокруг единого центра, строится каждое стихотворение Ирэны Сергеевой.

Час проспала — и выспалась.
Крошки не съев, сыта.
Мысли сложила в исповедь,
Встав на порог скита.

Женская поэзия в современной петербургской литературе является её особым достоянием и может быть представлена именами многих талантливых авторов. Острое чувство греха и покаяния, духовная свобода, красота и любовь отличают светлую лирику Татьяны Егоровой. Образы вечности она ищет не столько в небесах, сколько на своей родной грешной земле: в скромных русских деревянных церквушках, мастерски создавая их поэтические образы; в судьбах подвижников и страстотерпцев, простых людей и гениев, наделённых талантами. Свет и тепло несут людям негасимые лампадки её поэтических творений.

Путь известен, но заранее не задан.
По Писанию и вопреки ему.
Дьякон вышел, и афонский ладан
Сам собой рассеивает тьму.

Поэзия Ирины Моисеевой – истинно петербургская, волнующая и глубокая, мудрая и целомудренная, музыкальная и живописная. Мировоззрение поэтессы широкоохватно в традиционных границах. Мир – рай, мир – благодать, мир – дом, мир – семья: это для нее не только исконное знание, но личное убеждение, необходимое женщине, как управительнице мира, даже маленького, семейного. С материнской заботой и надеждой смотрит она, как ребенок идет со свечой. Она знает, что это трудный путь, знает, что

Свеча, что ребенок из церкви несет.
Что гаснет, но не угасает!

Стихи Елены Шаляпиной (1955 - 2021) — это стихи русского православного поэта, не опалённого модной ныне рациональностью, но наполненные ценностями духовными. Несмотря на то, что поэтесса во многих своих произведениях обращается к трагическим, горьким страницам личной жизни, неотделимой от жизни её возлюбленной России, они не изнуряют рефлексией и скептицизмом. Наоборот, это стихи, имеющие смысловую основу, обладающие бережным отношением и к поступку, и к слову. Каждое её стихотворение является самостоятельным полотном и лучится неиссякаемой верой и надеждой. Поэтесса уверена, что её жизнь хранима кем-то, «кто до рассвета, воздевая руки, так дерзновенно молится о нас». К зримому образу «воздетых рук» поэтесса обращается не раз, что свидетельствует о её горнем зрении, о её умении видеть невидимое.

И холодок одиночества в сердце проник

Горьким предвестником горшей, быть может, разлуки...

Прошлого непоправимый листаю дневник.

Дворик больничный... и клёна воздетые руки...

Лирика Ирины Важинской (1960–2015) обладает духовной глубиной и щемящей откровенностью. Поэтесса перед читателем не пытается предстать ни в лучшем свете, ни подчеркнуть свою яркую природную красоту. Скорее, наоборот, — отступает в тень храмовых сводов, чтобы мы смогли лучше рассмотреть всё то, о чём с такой болью и любовью нам рассказывает художник, которому дано услышать минувшее и увидеть грядущее. Все её стихи наполнены личными, нескрываемыми переживаниями, во многом связанными с судьбой Родины, подвергшейся на долгие годы духовному разорению. Поэтесса своим творчеством и противостоит ему, и восстанавливает порушенное. И это такой же жизненный подвиг, как подвиг солдата. Своей судьбой Ирина Важинская подтвердила, что настоящая поэзия — жертвенна.

Распята церковь на Голгофе деревенской
Над руслом усыхающей реки.
И скорбью переполнены вселенской
Шиповники, полынь и васильки.
Случайный путник добредёт едва ли
До стёртых прихожанами ступеней.
Здесь прадедов когда-то отпевали
И тихо опускались на колени
В часы простой, но истовой молитвы —
Пред Ликами преображались лица…

ННа пороге храма, там, где «пред Ликами преображались лица», осмысливает бытие и поэт Андрей Ребров, пытающийся преодолеть временную и пространственную ограниченность человеческой жизни. Это преодоление может быть только духовным. Когда красота реального мира и нравственная сила авторской мысли сливаются, то рождается нечто новое, по определению Виссариона Белинского «долженствующее быть сущим» и «совершенно никогда и нигде небывалое». Читая стихи Андрея Реброва, осознаёшь, что они действительно особенные, такие, каких ещё никто не писал. Поэт создаёт свой образный Космос, включающий великий мир Вечности и малый мир, переливающийся разноцветными земными красками, насыщенный непостижимыми образами зримой Красоты. Непостижимыми внутренними силами, вероятно, заключёнными в одарённости поэта, этот мир, в каждом миге которого «длится свет», этот мир, будучи протяжённым, сжат в пространстве и сдерживается в пределах поэтического творения, чаще всего небольшого, состоящего из двух-трёх строф. При том, что поэт предполагает неразграничение мира того — евангельского и мира этого — житейского, сам он творит с неким отдалением, с особым страхом и почтением к миру тому, который озаряет «зоркая свеча» его веры, позволяющей в минуты духовного прозрения увидеть, как

...вдоль Смоленки Ксения, сияя,
Идёт в юдольной мгле по мостовой.
Грядёт сквозь годы в образе бедняцком,
Всю Русь вместив в ладонях — на груди.
И я спешу, спешу, но не угнаться —
За ней, идущей тихо впереди.

Очевидно, что Андрей Ребров не одинок на этом, освещённом духовным светом пути, объединяющем многих петербургских писателей. Современная петербургская литература, возвращающая ценность русскому слову, становится явлением общероссийским, так как живое русское слово всегда способствовало соборности, объединяло людей. В связи с этим её качеством ей чинятся искусственные преграды. Преодолеть их нам удастся только сообща.

Свидетельством уникальности петербургского пласта литературы начала XXI века является отсутствие суживающих границ литературных школ или выдуманных направлений. Однако при всём разнообразии творческих почерков, художественных стилей, жанров, у новой санкт-петербургской литературы есть общая тенденция — наследование традиций великой русской духовной классической литературы. Эта связь глубинная по содержанию творчества, а не по манере, магистральное её направление — «возврат к глубокой простоте, простоте, над которой надо думать и которую надо почувствовать» (Георгий Свиридов). Не поток субъективного болезненного сознания, а выстраданное сердцем понимание действительности, глубокая, развивающаяся мысль, чувство Родины как целого, чувство истории в сегодняшнем дне, возвращают в нашу новую современную литературу традицию, сознание неразрывности и бесконечности жизни.

В осмысление запоминающейся поэтической строки Николая Рачкова, сказанной о русском народе и доказанной выдающимся поэтом всем его творчеством: «Без нас погибнет этот мир», думается, что гибель мира определяется всё-таки промыслом Божиим. Но с уверенностью можно сказать, что без духоносной русской литературы, без её светозарного слова, без её чаяния о Божием мире, который онтологически развивается в сокровенном согласии с русской жизнью, в «этом мире» могут начаться процессы аннигиляции. И люди творческие, несущие искру Божию таланта, тем уверенней могут помешать этому процессу, чем отчётливее будут понимать, что без их веры, без их трудного пути к истине — померкнет этот мир.

 

Избранные стихи Валентины Ефимовской

 

* * *

России дух вовек не источится,
Как тысячу, как двадцать лет назад…
Бескровные, родные вижу лица
Погибших за неё солдат.

Отчизна — суть извечных упований
Героев Бреста, Ясс, Бородина.
Росси сердце — это поле брани.
С победой не кончается война…

И наши православные границы
Тьма одолеть пытается опять.
России дух вовек не источится,
Пока на Бога будем уповать,

Покуда в горний край Господни слуги
Возносят, утешая, души тех,
Кто отдал их за веру и за други,
И русских душ пред Богом больше всех.

Ополчение

В войне извечной, мировой
я — ополченец, рядовой,
один из множества солдат.
Но мне не нужен автомат.
Вооружусь, идя на бой,
своей бессмертною душой.
Дано мне только в ней нести
стон покаянного «Прости»
и радость неземных небес.
Щитом нательный станет крест.
У кромки вражьего огня
обгонят слабую меня
те, кто смиренней, кто честней,
кто в вере крепок так своей,
что в пламени неповредим…
Сим Ополченьем — победим!

Минута молчания

Пульсар-метроном, когерентный с набатом,
Мой взор погружает в глубины времён,
Туда, где минуты хватило комбату
В атаку увлечь за собой батальон.
Солдат не раздумывал даже минуты:
С гранатой — под танк он и грудью — на ДОТ.
Минута молчания громче салюта —
Вмещает и судьбы, и времени ход,
И скорбное эхо Голгофских ступеней,
И сердце моё, что трепещет, приняв
Жизнь в дар от поправшего смерть поколенья
И кванты Пасхального света-огня.

ВРЕМЯ «Z»

Буква Z в древнегреческом алфавите символизирует Архангела Михаила с копьем, разящим Сатану

В начале было Слово – Мысль без звука,
И воцарился во Вселенной Свет.
К Первообразной тяготеет буква –
Метафизическая греческая Z

Как шифр непостижимой Крестной жертвы
И знак координаты бытия,
Как символ причиненья аду смерти
Клинком архистратигова копья.

Архангел Михаил – небесный воин –
В конце времен повергнет Сатану.
А ныне наши русские герои,
Осуществляя время «Z» любовью,
Победный путь с кровоточащей болью
Торят через кромешную Войну.

СРЕДСТВА БОЕВЫЕ

Никто мне не озвучивал приказ,
О долге не напоминал сурово –
Пока вы там воюете за нас –
О вас сказать возвышенное слово.

Оно само излилось из души.
И кадровых, и ратных чту едино,
Защите Жизни посвятивших жизнь,
И обнимаю каждого как сына.

Пока вы там, здесь вера и любовь,
И состраданье – средства боевые.
Велит мне сердце – громче славословь
Солдат России! В Слове – все живые.

НА ЖЕРТВЕННОМ РУБЕЖЕ

Славлю вас, родные мои,
И дончане, и луганчане,
Претерпевшие с адом бои,
С тьмой сражались вы днями-ночами.
Лютость вражиих пушечных жерл
Верой кроткою пересилив,
Вы на жертвенном рубеже,
«Градов» чествуя благовест,
Смерть срамя, обнялись с Россией,
Даровавшей вам, как просили,
Сень Державы и Русский Крест.

Война священная

Без креста в сорок первом встречала
Русь-Россия врагов своих.
«Жди меня» — молитвой звучало,
Словно ладанка был тот стих.
Как с икон, смотрела с плакатов
Богородицей Родина-мать.
Уходили на фронт солдаты,
Не умевшие крест целовать,
Но, как витязи в русской сказке,
Сокрушили логово зла…
День Победы и праздник Пасхи —
Жизни два багряных крыла!

«Коридор смерти»

                                                      Вечная память героическому подвигу железнодорожников, которые по
                                                      легендарному «коридору смерти» под прицельным немецким огнём водили
                                                      поезда с продовольствием в блокадный Ленинград

                                                                                                                                                                  E = mс2
                                                                                                                                                                  Эйнштейн

Я верю, — с посекундным постоянством
вернётся время к нам за часом час,
поскольку искривляется пространство
вблизи неизмеримых звёздных масс.
Но где любви энергия лучится,
там массы большей во Вселенной нет,
и жизнь над смертью неизбывно длится:
меж телом и душой в квадрате свет!
И в этом свете жертвенном не меркнет
Простая и незыблемая суть:
Прорвётся поезд «коридором смерти»,
Для жизни вечной проторяя путь!

В огне войны

Меняется природа вещества,
Когда огонь его строенье рушит,
Являя прах любого естества…
Но прахом никогда не станут души.

Под Андреевским флагом

                             В. Н. Ганичеву

Блаженно дыхание бриза
Томительно чайки кричат,
Златою нетленною ризой
На волны ложится закат.
Вздыхая, печалится море,
Что зыбок и призрачен мир.
В пучине лежат, как в соборе,
Священник, матрос, командир.
И вижу я, глядя на воду,
Картины геройских смертей —
В сраженьях морских за свободу
Великой Отчизны моей…
На палубе крови без меры,
Трагедии близок конец…
Своею молитвенной верой
Спасает духовный отец.
Волна заливает каюты,
Корабль оседает кормой,
Кадит до последней минуты
Священник с седой головой.
Детей своих — добрую паству —
Светло осеняет крестом,
Чтоб каждый из гибнущих спасся
И был бы утешен Христом.
«Сдавайтесь! — стихия бесилась —
И жизнь вам враги сохранят».
Но насмерть герои стоят,
Приемля лишь Божию милость
К погибшим за други своя.

Реквием

Мальчики мои, сыночки,
Нет могилок ваших на земле.
Ветер гасит свечек огонёчки,
Имена теряются во мгле.
Вскинут волны из сокровищ донных
Ленточку с названием «Варягъ»…
Как сказать вам, что в России помнят
Всех погибших за неё в морях!?
Вынесет прибой на древний камень
Чёрную пилотку со звездой…
Как сказать, что нынче в Божьем храме
Служат службу вам за упокой!?
Тихие возносятся рассветы,
Затаился, но не сгинул враг…
Как сказать, что юные кадеты
Приняли ваш легендарный стяг!?
Мальчики мои, сыночки,
Сколько ж вас покоится на дне!?
Полевые синие цветочки
Брошу убегающей волне.

В Никольском соборе

Разбивается ветер о купы дерев,
Что листвою рокочут, как море.
Но спокойно безбрежен мажорный распев
Поминальной молитвы в соборе.
Поминает священник Гангут, Наварин,
Основателя тверди Кроншлодта,
«Трёх святителей» подвиг, Казарского чин,
Краснозвёздных героев Балтфлота.
И влажнеют глаза молодых моряков,
И колени касаются пола.
Станет бремя служенья Отчизне легко,
Если рядом святитель Никола.

Выбор

Когда входили в бухту крейсера,
Когда отец легко сбегал по трапу,
Моё взмывало детское «Ура!»,
Цепляя коршуна за бронзовую лапу
На обелиске в честь Погибших кораблей…
Под штормовым сердцебиеньем флага
«Вальс Севастопольский» я пела всех слышней,
Я подпевала морякам «Варяга».
От мамы знала, помнящей войну, —
Нам никогда не подпоёт Европа…
Царю тому на верность присягну,
Кто возвратит России Севастополь!
                                            2005 г.

СВЕТ ОФИЦЕРСКИХ ЗВЁЗД

                           Моему отцу
  капитану I ранга, профессору   
                     Валентину Александровичу Станкевичу

1.
Черноморскою пахнет волною
захлестнувший былого сполох:
вижу маму свою молодою
в белом платьице в чёрный горох.
С ней я в детстве стою у причала:
многолюдно на Графской с утра —
с океанских широт величаво
возвратились домой крейсера.
Помню вкус горьковатого ветра
и отца офицерский мундир…
Бесконечное облако света
мне мешает войти в тонкий мир.
Прорываясь слепящей пучиной,
память плачет и светится вновь
верой в то, что с телесной кончиной
на погост не уходит любовь, —
бытие обретает иное,
выходя за предел бытия,
где отцову любовь знали трое —
моя мама, Отчизна и я.

Свет небесный любовь имела,
Солнцем в сердце отцовом зрела,
прирастало оно лучами
от крещенья в Никольском храме,
с колыбельною песней простою
и с ребячьей морскою мечтою,
с самодельною первой лодкой
и с последней блокадной сводкой;
и в Подготских8 казармах хладных,
и в шеренгах литых парадных,
с терпеливой пустой утробой
под тяжелой курсантской робой;
службой-верой на море Чёрном
и за кафедрою учёной
изнуряющею заботой
о наследниках чести флота;
и примером — коль дал Присягу,
так военно-морскому флагу
и Отчизне честно служить,
чтоб до капли живот положить…

И до капли иссякли силы.
Вечен сердца любого свет,
если он — от любви к России,
если ближний им обогрет.
Сгусток памяти монолитен,
если тяжко, уткнусь без слёз,
словно в детстве, в отцовский китель,
в свет его якорей и звёзд…

Люблю я воинский парадный ритуал
и строй штыков, готовых к обороне.
Скорблю, услышав оружейный залп,
когда своих военные хоронят.
Несут смиренно: тяжек гроб, как крест;
смысл бытия нам до конца неведом…
Не меркнут светы офицерских звезд,
затепленных от солнечного Света.
И слышится в сиянье их лучей,
что нет служенья ратного нужней,
и по плечу оно лишь людям сильным…
Пасхален поминальных свет свечей,
Акафист присножертвенной России.

Имена

Как нежны русские мужские имена:
Иванушка, Николушка, Андрюша, —
Смиренна их созвучий глубина,
Словно в раю друг друга кличут души.
Как славны русские мужские имена!
С надеждой называет их Держава,
Когда в опасности родная сторона:
«Георгий! Александр! Димитрий! Савва!»
Пантелеймон, Василий, Михаил —
Торжественно звучит, благочестиво,
Евлампий, Феодосий, Даниил, —
Как свет лампады, слог неистощимый.
Дар Божий — имя доброе твое,
Издревле освященное святыми.
По имени да будет житие,
А житием — да озарится имя!

* * *

                             Что в имени тебе моём…
                              А. С. Пушкин

Во всех краях, в любые времена
Рос человек от имени — от слова.
Без имени кто я? — величина,
Неймущая значенья никакого.
Вне имени чужда я бытию,
Пронизанному свыше данным Словом.
Лишь в имени пред Богом предстаю,
Лишь имя — духа вечная основа.

Сомнение

О, Всевышний, открой мне, скажи:
Ты совсем уничтожишь меня,
Или что-то останется жить,
Бесконечности свойства храня?

Наша идея

                          Как бы нам петь Божьи песни и растить
                          на наших полях Божьи цветы…
                                                                   Иван Ильин

От мысли неуёмной холодею:
увижу ли при жизни, наконец —
сияет всенародная идея,
как Царский над Россиею венец.
В ней ярче и дороже всех алмазов —
любовь к Отчизне на века веков,
а вместо изумрудов и топазов —
простая мудрость русских мужиков:
достойным братом будь единоверцу,
а иноверца зря не обижай,
врагам — огонь оружия и сердца,
но первым не стреляй, не угрожай.
Родного не кляни чужим в угоду,
а гостю — добрый с солью каравай,
но созерцанья тихого свободу
ни за какой посул не отдавай.
Не предавайся мании величья,
но и смиренья знай пределы ты,
укореняй духовные обычаи
да Божьи на полях расти цветы.

Спектральный анализ

                             Митрополиту Константину (Горянову)

Насыщен спектр земного бытия,
нет одинаковых полос в нём. Где-то
в том спектре жизнь отмечена моя
пульсирующей слабенькой дискретой,
лучащей мыслей симфоничный ряд…
Ужели всё в небытие уходит?
О чём созвездий письмена горят
в просторах галактических угодий?
Летят кометы, огненно дыша, —
от своего горения до праха…
Но гасит страхи бытия душа
высоким надбытийным Божьим страхом,
дающим зреть невидимый процесс:
как душ иных могучие дискреты
растут согласно с Волею Небес
и достигают вечной жизни Света.

* * *

Когда печально вспоминала мать,
Как зверски хамы храмы разоряли,
Казалось мне, — за «белых» воевать
Пошла бы я сумняшеся едва ли.
Когда по Пискарёвскому хожу
И слышу эхо собственного шага,
В мечтах я в Красной Армии служу
И с ней иду упорно до Рейхстага.
Дробится сердце, как в листве заря.
Лишь целому ему бороть стихии,
Постигшему, что служат не царям,
А Божией избраннице — России.

Дом с ангелом

С мамою и я жила в блокаде…
Кто сказал, что не было меня,
Если жизнь в блокадном Ленинграде
С первого запомнила я дня.
Были клёны небывало алы,
В худобе болезной тополь наг,
И Петра десница простирала
Предостереженья явный знак.
Зла не ждали голуби и розы,
Золотом переливалась тень.
В городе бомбёжки и морозы
Грянули в один и тот же день.
Замело, завьюжило, завыло.
Помню, как Неву теснили льды.
Вкуса не забуду до могилы —
Невской замерзающей воды.
Той воды, которую в бидоне
Матушка моя с трудом несла.
Ангел на её старинном доме
Каменно простёр свои крыла:
На неё, ещё девчушку, глядя,
Ей безмолвно прочил райский свет…
До рожденья в мирном Ленинграде
Я жила в аду блокадных лет.

Старики

Не меркнет лик живительной реки,
И словно не стареют Росси зданья.
Но в городе должны быть старики!
Бессмертье достижимо состраданьем.
Живых да будет много стариков,
Ворчливых, поучающих, усталых,
Пусть обойдённых славою веков,
Но для меня звучат, как с пьедесталов,
Знакомые рассказы их про те
Сто двадцать пять спасительных блокадных,
Про горький бой в кромешной темноте,
Про сладость слёз победных и наградных.
Без вечностных опор ветшает кров,
Душа без памяти бессовестна и лжива.
Помолимся за наших стариков —
Подольше бы, родные, были живы…

Вальс

Никогда не вернусь в этот город утрат,
В этот город, в мученьях рождённый,
В этот город-дворец, в этот город-парад,
В город летних ночей просветлённых.
Никогда не вернусь в этот город церквей,
Осквернённых, а ныне хранимых,
В этот город бродяг, в этот город царей,
В этот город родных и любимых.
Мне вовек не придётся прокладывать след
В этот город дождей и туманов,
В этот город-экстаз, в этот город-балет,
В этот город великих романов.
Даже в мыслях своих никогда не вернусь
В город, знавший Блокаду, Победу,
Потому что клянусь, пред иконой клянусь —
Никуда от него не уеду!

МЕДНЫЙ ВСАДНИК

Святому – тезка, детище Петрово,
Санкт-Петербург – наследник царской крови,
Ответственного права родового –
Защитником быть людям и героем.
Какая б в небе ни змеилась буря,
Какая б ни плевала тварь на Солнце,
Любой поползновенный аспид будет
Здесь уничтожен к славе змееборца,
Чей конь врага с дыханьем ядовитым
На камне одоления и веры
Сминает остро-кованым копытом,
В веках являя уровень примера.

ГИМН САНК-ПЕТЕРБУРГУ

Твердыня, торжество Петровой воли…
Храним ты свыше данною судьбой,
Молитвами, поэмами отмолен
От тьмы времён, светлейший город мой!
Искуплен ты стараньями и жертвой
Заморских зодчих, русских мужиков,
Несокрушим в своей красе бессмертной
На зыбкой почве древних берегов.
Сполна познавший муки ран и глада,
Непознанный отчаянным врагом,
Ты — «долги наша», «на земли» — награда
Грядущему, прославленный в былом.
Ковчег ты, к небу души возносящий,
И — колыбель для грешных и святых.
Жизнь вечную невечный ты обрящешь.
Велик Господь в творениях своих!

1Современная русская литература (1990-е гг. — нач. ХХI в.): учебник для вузов. М.: Академия, 2005. С. 3.
2Там же. С. 4.
3Константин (Горянов) митрополит. Апокалипсисы революций. СПб. Издательский дом «Родная Ладога». 2018 г., С. 22.
4Казин А. Л. Русская красота. СПб.: Алтейя, 2003. C. 3.
5Степанов А.Д. Русская идея. XXI век. М., 2021 г. С. 6.
6Раш Карем. Небываемое бывает. М.: Военное издательство, 1990. С. 40.
7Цит. по: Безлепкин Н. И. Философия языка в России. СПб.: Искусство, 2001. С. 10.
8Подготовительное училище (1944 г.) на базе Высшего 1-го Балтийского военно-морского училища.