Продолжение разговора о главном

ТАЛАНТ И ПРОФЕССИОНАЛИЗМ


Я только начинал что-то сочинять и впервые появился в литературном сообществе, которым было ЛИТО при редакции городской газеты, услышал два значимых для меня слова: способности и талант. Речь о профессионализме не шла, поскольку подразумевалось, что если человек пройдет путь до Союза писателей СССР, он становится профессионалом. Профессия писателя была в перечне других, причем одной из самых престижных. Теперь, несмотря на то, что профессия упразднена, постоянно идет речь о профессионализме. В общем, это естественно – желающих писать надо учить, давать необходимые знания.

В то время, если не обнаруживали у автора необходимых литературных способностей, просто говорили, мол, сочиняйте для себя, ведь не все же певцы и танцоры требуют выхода на большую сцену. А кто не мог не писать, продолжали заниматься в литературных объединениях, кружках, тоже совершенствовались и порой добивались успеха. Литературный всеобуч зародился при Советской власти, когда потребовались писательские кадры для страны, пережившей гражданскую войну, даже состоялся призыв в литературу. Сейчас молодые авторы сами идут сотнями и тысячами на это поприще, иногда не имея никаких предпосылок для воплощения себя по-настоящему в творчестве. Но пишут и даже печатаются, поскольку их учат на многих семинарах. Профессионализм приобретается. Научить рифмовать – дело не хитрое. К этому лирическому отступлению стоит отнестись внимательно.


О СОХРАНЕНИИ ТРАДИЦИИ

В разговоре о современной литературе невозможно обойти проблему сохранения традиции. И здесь, естественно, возникает тема ТРАДИЦИЯ И НОВАТОРСТВО. Уход от традиционных ценностей в молодежной литературе сейчас заметен, но не только молодые поэты виноваты в том, – им такие взгляды навязали. Можно бы это назвать болезнью уже двух поколений, рождения от конца 1980-х до нулевых годов. Один из симптомов болезни – уход в стихах от собственной личности. По словам Александра Блока: «…поэты интересны тем, чем они отличаются друг от друга, а не тем, чем они подобны друг другу». В «Поэтическом словаре» А. Квятковского читаем: «В лирике находят воплощения самые глубокие и задушевные переживания поэта как личности, осознавшей себя и свое отношение к обществу и миру в целом». Г. Гегель писал в «Эстетике», что «в центре лирической поэзии должен стоять поэтический конкретный субъект, поэт, он и составляет настоящее содержание лирической поэзии…». Есенин заканчивает свою краткую автобиографию «О себе» словами:«Что касается остальных автобиографических сведений, они в моих стихах». А если поэта нет в стихах, получается, что многие молодые практически одинаковы.

Конечно, раньше поэт считался значимой фигурой в обществе, теперь былое величие исчезло, и сказать, как Пушкин: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа», – едва ли кто-то решится. Как Есенин, поговорить с Пушкиным: «Но обреченный на гоненье, еще я долго буду петь, Чтоб и мое степное пенье, Сумело бронзой прозвенеть» – тоже наивно. И все-таки надо искать поэзию в своей душе, своих переживаниях, а не уходить в непонятную заумь. Но можно объяснить нежелание автора открыться, высказать свои мысли, взгляд на окружающую действительность, свое мировоззрение тем, что слишком бледные биографии, судьбы, сказать нечего. Да и познания невелики. Связано это и с боязнью сказать что-то не то и не так. Могут посмеяться в лучшем случае, а может быть и хуже.

Подобное творчество, к сожалению, поощряется и некоторыми литературными наставниками, которые тоже себя писать не стремятся, поскольку запутались в своей сущности и хотят запутать других, чтобы выглядеть красиво. Лирический герой может отличаться от автора в чем-то. Но сочинять себя и преподносить таким окружающей его молодежи едва ли стоит, поскольку это фактически обман аудитории. Те, кто осознали себя служителями Музы, не боятся открытости. Даже иногда их слишком заносит туда, куда и не надо бы: в постельные сцены, прославлении пьянства, каких-то проявлений не слишком характерных даже для самого автора, просто кажущихся яркими, на самом же деле это не так.

О традиции в разном плане пишут многие, в том числе поэт и критик Елизавета Мартынова в статье «Традиция как выбор». Она приводит в числе прочего высказывание поэта Евгения Винокурова:«Чтобы быть традиционным, нужен талант, нужна сила. Нужна мощь, нужна творческая дерзость, чтобы подключиться к традиции… Традиция – это не чулан с устаревшими вещами, ветошью и рухлядью. Традиция – это лучшее, что отстоялось, это всё живое, что осталось жить для нас…». Но меня больше волнуют высказывания не тех, кто за традицию, а тех, кто пытается призывать к разрушению традиционных ценностей в литературе.

Первое, что попытались разрушить в постсоветское время, – смысловую основу стиха, превратить стихотворение, где отдельные детали и образы объединяются в единый образ, то есть обретают смысл, в набор отдельных образов, не связанных ничем друг с другом. И чем несуразнее, тем им кажется свежее, оригинальнее. Ведь бред сумасшедшего тоже интересен, в нем есть отрывочные парадоксальные мысли. А соединение отдельных деталей и образов в единый образ и есть самое сложное. Но зачем, если можно подвести базу подо всё, что угодно, говоря, мол, я так вижу, представляю. Но если бы действительно картина создавалась, но ее-то как раз и нет, есть только осколки, наброски. Когда воспринимаешь на слух, образы впечатляют, но при чтении стихотворения глазами, понять смысл невозможно.

Второе, что стараются упразднить, – это силлабо-тоническую систему, которая подразумевает наличие размеров, ритма в чередовании ударных и безударных слогов, то есть определенную форму. Изживем силлабо-тонику, и всё будет прекрасно: одна строка – трехстопный ямб, другая – пятистопный, или вообще одна – ямб, другая – хорей. Но в итоге потеря формы грозить потерей энергии, заключенной в этой форме. Я уже где-то приводил пример, что вода может быть налита в красивый сосуд, может в простую банку, а может быть просто разлита по плоскости, превратившись в лужу. Все-таки в прошлом веке форме уделяли большое внимание и упрекали за однообразие стихов, как, впрочем, и за многое другое: бедные рифмы, нарушение ритма, построения строфы. И неплохо бы сначала освоить написание в размерах, тем более, что диапазон здесь невероятно велик, а потом уже экспериментировать, если захочется.

Но последнее разрушение, уже всего остального, так называемый верлибр. Не прививается он на русской почве, не ложится на традиционное сознание. Есть мастера, которые способны увлечь читателя подобными сочинениями, но для этого нужен особый талант. Здесь уже от силлабо-тонического стиха вообще ничего не остается: ни ритма, ни размера, и рифма не нужна. Одни образы, но ведь они существуют и в прозе. А у нынешних молодых получается проза явная, поскольку ни глубоких мыслей, ни ярких образов в их «стихах» не найдешь. Случаются тексты, которые требуют свободного изложения, но пытаться всё вгонять в форму верлибра просто неприемлемо.

Разрушение одной системы все-таки предполагает создание другой. А разве кто-то пытается ее создать. Удобней жить без всяких систем, существовать в поэтическом гуляй-поле. Но законы рождения произведения, о чем писали наши теоретики, не отменить. Стихотворение рождается от переживания, которое воплощается в содержании и передается через слово. Исключить содержание невозможно, оно может быть в разном виде: более конкретное, менее конкретное, с большой долей ассоциативности, но если его нет, что передавать – пустоту? Ссылается автор на то, что его просто не понимают. Хотел он сказать то-то и то-то, но, к сожалению, замысел остался в голове. Или с ассоциациями перестарался, ведь у ассоциативности тоже есть предел. Когда поэт уходит за эту грань, понять уже действительно невозможно, что он хотел сказать. На извилистом пути от переживания до воплощения на бумаге последнее самое сложное. Это относится именно к обретению профессионализма.

Лет 10 назад в нашей области случился конфликт по поводу призыва одного литературоведа либерального направления убрать из журнала всю социальность. То есть и Некрасов устарел, да и Пушкин с Лермонтовым отчасти. И это в России, где социальные проблемы всегда были наиболее ощутимыми. Тогда всё закончилось, как должно быть, правда, после и журнал почил, поскольку с таким направлением он был неприемлем. Но, желание превратить поэзию в игру слов (кто красивей состряпает, тот и гений) осталось.


ТЕПЕРЬ О ПРОФЕССИОНАЛИЗМЕ

Эта тема лежит ближе к поверхности, она перезрела и может отпасть совсем, поскольку без обозначенных критериев, грядет поголовная утрата понимания, что же такое поэзия. Когда автор только в начале пути, по причине своей незрелости, он считает, что сочинять стихи может каждый. Но сколько написано трудов по теории стихосложения, сколько споров вокруг поэзии, сколько исследований творчества наших великих поэтов. Создание систем стихосложения тоже не случайно: и тонической, и силлабо-тонической. Только множество нынешних молодых поэтов начинает с ущербной практики и продолжают, не углубляясь в теорию. Есть и такие, которые пытаются изучать, но ищут то, что можно ухватить для оправдания своего «творчества». К счастью, существуют и третьи, те, кто упорно вбирают опыт русской поэзии и учатся на примерах наших классиков. Каковы же эти критерии были, и что изменилось сейчас?

Начать стоит с одного из определений, что такое художественная литература, из «Словаря литературоведческих терминов»:«Литература представляет собой вид искусства, которому в наибольшей мере доступно многомерное и историческое, в широком смысле этого слова, осмысление действительности, восприятие и изображение ее как процесса». Поэзией по вышеуказанному словарю называют «художественное творчество в стихах». А стих: «…система речи, обладающая, в отличие от прозы, той или иной последовательно проводимой симметричностью звучания».

Обратимся по этому поводу к нашим крупнейшим теоретикам и поэтам. Вот Ю.М. Лотман («О поэтах и поэзии», Издательство «Искусство – СПБ», составление, 1996 г.):«Единство стиха проявляется на метрическом, интонационном, синтаксическом и смысловом уровнях» (глава «Стих как единство»). Продолжим по этой же книге. Глава «О «плохой» и «хорошей» поэзии», очень важная для понимания поэтического творчества: «Понятие «плохой» и «хорошей» поэзии принадлежит к наиболее личным, субъективным и, следовательно, вызывающим наибольшие споры категориям «Хорошо» сочинять стихи и «правильно» их сочинять – вещи различные, иногда сближающиеся, а иногда расходящиеся, и очень далекоХорошо писать стихи – писать одновременно и правильно, и неправильно.<…> Плохие стихи – стихи не несущие информации или несущие ее в слишком малой мере. Но информация возникает лишь тогда, когда текст не угадывается наперед. Следовательно<…> отношение «поэт – читатель» – всегда напряжение и борьба. Читательначинает с ожиданий, вызванных предшествующим художественным и жизненным опытом. Писатель принимает условия борьбы. Но если наши ожидания начнут сбываться одно за другим, текст окажется пустым в информационном отношении. Из этого вывод: хорошие стихи, стихи, несущие поэтическую информацию, – это стихи, в которых все элементы ожидаемы и неожиданны одновременно. Нарушение первого принципа сделает текст бессмысленным, второй - тривиальным».

Ахматова строчками: «Когда б вы знали из какого сора Растут стихи, не ведая стыда…» имела в виду, конечно, не мусор, а тем более не отсутствие всего. Это жизнь, которая рождает чувства, ассоциации, мысли. Об этом уже сказано выше. В главе «Стих и лирический герой» своей книги «Слово в стихе» (Издательство «Советский писатель», 1982) крупнейший теоретик Л.И. Тимофеев так разъясняет это: «Говоря об образе-переживании как основе лирического стихотворения, мы должны помнить, что переживание есть не что иное, как состояние человеческого характера. Своеобразие лирики, по сути дела, состоит в том, что, в отличие от эпоса и драмы, она рисует не законченные человеческие характеры, а их отдельные состояния, в достаточной мере весомые и значимые». Все выдумки будут убоги, фальшивы, неестественны, если не будет в стихотворении наполнения образами и деталями, то есть содержания.


О ЯЗЫКЕ ПОЭЗИИ

О языке говорили всегда, со времен возникновения поэзии и прозы. Язык – это материал, из которого создается литературное произведение. И раньше изучением языка занимались многие ученые, и сейчас исследуют, что изменилось за постсоветские годы. Но нас интересует не просто язык, а язык в совокупности с другими элементами создания поэтических произведений. Разговор начала поэт Нина Ягодинцева в статье «Существуют ли критерии оценки художественного произведения?». Можно только дополнить его, поскольку тема эта неисчерпаемая. Язык это: «Система фонетических, лексических и грамматических средств, являющаяся орудием выражения мыслей, чувств. Язык образует органическое единство с мышлением, так как одно без другого не существует» (Д.Э. Розенталь, М.А. Теленкова «Словарь-справочник лингвистических терминов» (Издательство «Просвещение», 1985).

Бедным, стертым языком трудно передать содержание так, что оно затронет читателя. Конечно, лексических и ментальных штампов (их-то уж точно), на чем сосредоточила внимание Нина Ягодинцева, надо избегать. Но есть авторы грамотные, освоившие филологию до той степени, что все их тексты становятся мертвыми. Обратимся еще к одной книге «Воспоминания о Н. Заболоцком» («Советский писатель», 1984). Выдающийся поэт прошел путь от ерничества обэриутов до классической строгости. Вот какие слова, сказанные Заболоцким в беседе, вспоминает киносценарист и драматург Сергей Ермолинский: «В дистиллированной воде рыба не ловится. Она ловится в глубинах и таинственных заводях, в бурных потоках Стихи тоже не «ловятся» в дистиллированной воде, они требуют подспудных кипений, из которых рождаются бури, они требуют накаленной тишины, которая завершается обвалом».

В той же книге поэт Яков Хелемский рассуждает о роли прилагательного в стихотворении, приводя слова другого поэта и литературоведа Льва Озерова из статьи «Ода эпитету»: «Скажи мне, какой у тебя эпитет, и я скажу, кто ты». Хелемский был согласен с этим. Но вот что он пишет: «…Всё же что-то меня беспокоило. Я взял с полки том Заболоцкого<…> И тут же нашел «золотого зарева пятно», «вина золотая струя», а Дальше – Боже мой! Снега у него седые, дева – светлоокая, чаща – темная, небо – синее, друзья – верные», приводит и другие определения, которые можно назвать штампами. И это в лучших стихах Заболоцкого, признанных классикой. «Значит, обаяние Заболоцкого таково, что сознательной «вторичности» мы просто не замечаем. Как не замечаем у великих поэтов глагольную рифму. Интонация стиха, напряжение мысли таковы, что эпитеты, казалось бы, давно и безнадежно отслужившие свой срок, кажутся нам прекрасными, сегодняшними, только что найденными. Наваждение, волшебство! Но, может быть, в этом и заключена суть поэтического искусства?»

Это я, конечно, понял и раньше, только искал обоснование своим мыслям, подтверждение в стихах и находил у Блока, Есенина, других известных поэтов. Слова не существуют отдельно, они соединяются мыслью, из них рождаются образы, что и является главным в стихотворении. Где-то мысль, берет на себя всё, где-то яркий образ. Последней загадкой были самые известные стихи Рубцова. Отношение к ним у разных читателей разное, хоть поэт является одним из самых читаемых. Здесь открывается разница между рубцовскими словами-символами, вызывающими глубокие ассоциации, и словесным набором многих молодых поэтов, которые любят описывать всё подряд, что близко читателю в быту, рождая не ассоциации, а только воспоминания о чем-то, увиденном когда-то.

Если с ментальными штампами всё, в общем-то, ясно, то с лексическими дело обстоит сложней. Иногда только простые и банальные эпитеты, глаголы дают то ощущение, которое необходимо, и заменить их невозможно. Так что мастерам на совещаниях придется задумываться, а штамп ли это или та простота, которая иногда является неизбежной в данном тексте? Но, естественно, обилие штампов в поэзии молодых отрицать нельзя, как, впрочем, и несуразных словесных «выкрутасов», по определению одного известного поэта, которые тоже убивает стихи. Поэтому если говорить о степени лексической свободы, надо иметь в виду и чувство языка у автора.

Здесь же встает еще один сложный вопрос, связанный с языком – самобытности поэта, что еще сложнее. Я столкнулся в последнее время с такими поэтами. К сожалению, не понимают и не принимают их старшие, не хотят вдуматься, проследить истоки самобытной поэзии. И это не какие-то случайные люди, а руководители писательских организаций. Давайте вспомним начало прошлого века, сколько тогда появилось поэтов особенных, уж точно со своим голосом: Есенин, Клюев, Маяковский, Цветаева, Пастернак и другие. Их могло не быть, если бы не случилось признания этой самобытности.

Но вернемся к смысловой задаче языка. В отрыве от смысла – это просто набор слов, из которых ничего не извлечешь, хотя эксперименты написания таких текстов были. Поэтому выдающиеся поэты искали то главное, что определяет поэзию. А известная «формула», которую обозначил для себя Заболоцкий, проста и точна: «МЫСЛЬ – ОБРАЗ – МУЗЫКА». Так называется небольшая статья, написанная им в 1957 году.

«Сердце поэзии – в ее содержательности. Содержательность стихов зависит от того, что автор имеет за душой, от его поэтического мироощущения и мировоззрения. Все слова хороши, и почти все они годятся для поэта. Каждое отдельно взятое слово не является словом художественным. Слово получает свой художественный облик лишь в известном сочетании с другими словами. Какие же это сочетания?

Это прежде всего – сочетания смыслов. Смыслы слов образуют браки и свадьбы.Атомы новых смыслов складываются в гигантские молекулы, которые, в свою очередь, лепят художественный образ. Сочетаниями образов управляет поэтическая мысль. Каким же путем идет поэт – от частного к общему или от общего к частному? Думаю, что ни один из этих путей не годится, ибо голая рассудочность неспособна на поэтические подвиги. Ни аналитический, ни синтетический пути в отдельности для поэта непригодны.

Но смысл слова – еще не всё слово. Слово имеет звучание. Звучание есть второе неотъемлемое свойство слова. Звучание каждого отдельно взятого слова не имеет художественного значения. Художественное звучание возникает также лишь в сочетании слов».

Подводя итог размышлениям, Заболоцкий и выводит свою формулу, разъясняя, как пришел к заключению: «Поэт работает всем своим существом одновременно: разумом, сердцем, душою, мускулами. Чтобы торжествовала мысль, он воплощает ее в образы. Чтобы работал язык, он извлекает из него всю его музыкальную мощь. Мысль – Образ – Музыка – вот идеальная тройственность, к которой стремится поэт».

Но это, конечно, не исключает других критериев: нравственности, читательского восприятия, социального и даже исторического. Об этом пишет в отклике на статью Нины Ягодинцевой, озаглавленном «Иерархия ценностей», поэт Роман Круглов: «Пока мы будем избегать говорить об идеологии, русская культура будет оставаться в подполье». И далее еще конкретней: «Безотносительно истины и смысла жизни литература вообще не нужна».

Понятно, что в кратких материалах, рассчитанных на достаточно грамотных людей и предназначенных для публикации в журнале, не нужно всё разжевывать, но мне хочется высказаться подробней и цитировать то, что считаю важным. Не случайно на первое место в своей формуле Заболоцкий поставил мысль, хотя, конечно, мысль рождается от переживания, но эта составляющая слишком расплывчата. И образ, а также музыка (звучание строки) тоже конкретны. Всё это выражается в языке произведения.


БУНТ БЕССМЫСЛЕННЫЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ

И вот наступили новые времена. Говорить стоит о последнем десятилетии XXI-го века, поскольку именно здесь встал вопрос, что делать с писателями, которых нет по профессии и которых уже миллионы по факту. Происходит то, что должно было произойти, поскольку время революционное и хочется что-то сломать, создав нечто лучшее. Но беда в том, что ломают сейчас не для того, чтобы создать лучшее, а для того, чтобы создать свое, а иногда просто ломают непонятно зачем. Никакого поиска нет, но появляются проповедники, которые советуют убрать из стихов всё биографическое. Но ведь биография, перерастает в судьбу, судьба-то не важна тоже? Но чем же они будут отличаться, если убрать все судьбоносные штрихи: ростом, цветом глаз, походкой? Нелепо. Пушкин, Лермонтов, Блок, Есенин, Ахматова – все, конечно, биографичны. Другое дело, как они использовали свои биографические моменты, без которых их просто бы не существовало как поэтов.

Заметьте, как отличается язык северян и южан, язык городских жителей и сельских, и, наконец, язык старшего поколения от языка молодых, что особенно заметно сейчас. У прошлых поколений биографии и судьбы были, вплоть до самого яркого, многие прошли войну. У нынешнего молодого поколения (20 – 30 лет) значимых биографий фактически нет, о чем я уже упоминал выше, они похожи: школа, институт, примерно одинаковая работа, часто офисная. Что от этой биографии они могут взять в свою образную систему, какие детали будут значимы для читателя? Немногие. Им пытаются угодить новоявленные наставники: забудьте про свое, пишите, что попало, черпайте из книг или городите всякий бред. Но ведь сейчас всё резко изменилось. Молодые люди завтра могут оказаться на войне, а кто-то уже оказался. Жизнь человека и судьба, грозящая каждый день смертью, явит себя в полной мере. И стихи о войне появились, о тяжелых испытаниях. Нелепые измышления проповедников, которые и сами окажутся в ситуации, далекой от нынешнего комфорта, будут если не преступными, то глупыми.

Но бунт отчасти оправдан. Старшее поколение спровоцировало настроения молодого. Многие, даже подавляющее большинство возрастных поэтов пишут так, как писали в 70 – 80-х годах прошлого века, и по содержанию, и по стилю, и по форме. Выдавать за традицию скудные, зачастую газетные вирши не стоит. Нет энергии, прежней наблюдательности, свежих мыслей – лучше не пиши. Так и делают некоторые, понимая это, и сочиняют для себя, друзей, каких-то не слишком заметных сайтов, пишут воспоминания, статьи. Сказал же советский «классик»: «До тридцати поэтом быть почетно, И срам кромешный после тридцати». Конечно, он перегнул с выводом, сейчас до 30 вообще ходят в учениках, ездят по семинарам, слушают наставников. Времена совсем не пушкинские и не блоковские... Ну что же, пусть не до 30, хотя бы до 60, милостиво удвоим цифру. Но даже не в цифре дело, каждый опытный стихотворец должен чувствовать, когда с пера течет уже не кровь, а водица.

Это, конечно раздражает молодых, и они хотят что-то освежить, но не знают как, и, по сути, повторяют то, что уже было в начале прошлого века, только в худшем варианте. Вот и надо бы старшему поколению отдать оставшееся время воспитанию молодых, передаче многолетнего опыта. Это сейчас крайне важно. Писать никто не мешает, но печатать слабые стихи – плохой пример для молодых, вредный. Жаль, что молодые, потеряв доверие к старшим, не всегда хотят их опыт брать. И зря! Ведь и старые когда-то были молодыми, прошли ту же школу проб и ошибок.

Бунт бессмысленный потому, что всё решается только талантом, знаниями, упорным трудом, желанием найти свой путь в поэзии. И это можно видеть по разным представителям молодого поколения. Одни только бунтуют, мечутся из стороны в сторону, пытаясь отыскать легонькую, хотя бы временную «славу», а другие спокойно обретают мастерство, развивают себя, и читатель к ним приходит. О беспощадности и вовсе говорить бессмысленно, поскольку все революции ничего хорошего не приносили, а низвергатели в подавляющем большинстве забыты или успокоились и заняли свое место в ряду других. В главе «Некоторые выводы» вышеуказанной книги Ю.М. Лотман пишет: «Цель поэзии, конечно, не «приемы», а познание мира и общение между людьми, самопознание, самопостроение человеческой личности в процессе познания и общественных коммуникаций. В конечном итоге цель поэзии совпадает с целью культуры в целом».


СПУСТИМСЯ С ВЫСОТ НА ЗЕМЛЮ

Статья Нины Ягодинцевой предназначена больше для участников совещаний и конкурсов, подготовленных молодых литераторов и даже наставников. А я общаюсь чаще с молодыми такого уровня, что они самых азов не знают: не умеют рифмовать, не знают, что такое размер, ритм, выразительные средства. Они русского языка не знают, а писать хотят. И что же с ними делать? Божья искра живет в некоторых. На совещания они с таким уровнем подготовки не попадают, но в СМЛ и ЛИТО приходят. Советовать им читать книги по теории стихосложения можно, но они вряд ли прочитают. Ведь источник их потребления интернет. А здесь они встречают сплошь и рядом беспомощные тексты такого же уровня, да еще с лайками под этими текстами.

В упомянутой уже книге «Воспоминания о Н. Заболоцком» известная писательница Л. Либединская пишет, что, когда она восторженно отозвалась об одном шуточном стихотворении поэта, разговор был таким: «– Нравится – спросил Заболоцкий – рад, что доставил вам удовольствие. Но к поэзии это не имеет никакого отношения. Я попыталась возразить – Нет, нет… – Николай Алексеевич поморщился и досадливо отмахнулся. – Стихи писать легко, поэтом быть трудно». Это, конечно, не дежурная фраза. Поэзия для великих была всей жизнью, а не просто навыком сочинения в рифму или без нее. Ниже Л. Либединская приводит строки Заболоцкого, определяющие его отношение к творчеству:

И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не смогла?
Нет, поэзия ставит преграды
Нашим выдумкам, ибо она
Не для тех, кто играя в шарады,
Надевает колпак колдуна…

Мой старший друг и наставник поэт Николай Михайлович Якушев часто повторял, что работа под стихотворением начинается, когда оно написано. Раньше это назвалось «шлифовкой»: заменить слово на более емкое, добиться лучшего звучания, прояснить смысл, сократить всё лишнее, что не нужно для этого стихотворения. Конечно, в зрелости, надо стремиться доработать сразу, если ты понимаешь все недостатки. Но многие стихи приходится править и через десятилетия, когда видишь бедную рифму, вялое определение или глагол. Вот что вспоминает известная поэтесса Мария Петровых: «как я понимаю Бориса <Пастернака>, его раздраженное отношение к своим молодым стихам. Он о них говорил с содроганиемв дальнейшем стал молодые стихи переделывать, иной раз очень ухудшал. Стихи были прекрасны, иногда – гениальны, но и вправду почти все несовершенны». Доработка стихов требует большого опыта и труда, но всё равно это удается не всегда.

Работа с начинающими авторами – самый кропотливый участок литературной учебы. Ведь нужно понимать, что наставничество и редактирование – это разные процессы. Руководство совещаниями, экспертная работа – уже второй этап, есть и третий, тоже находящийся в полной деградации, – литературная критика. Главная проблема сейчас – нехватка наставников, редакторов, людей способных грамотно проанализировать достоинства стихов и прозы. Конечно, специалистов уровня Ю.М. Лотмана и Л.И. Тимофеева среди нас нет, но все-таки знания необходимые надо иметь или хотя бы под руками книги, на которые всегда можно сослаться. А кто не хочет понимать ничего и никому не верит, кто при вопросе, кого читаете, называет только Бродского, Рыжего и Гандлевского (ничего плохого про этих поэтов не говорю) пусть идет к другим наставникам. В своем литературном сообществе мы все-таки имеем право жить по своим правилам, опирающимся на опыт великих предшественников. Критерии есть, поскольку если их нет, то и говорить не о чем.

Источник: Российский писатель.