«Если бы у нас теперь оказалась подорванною монархическая власть — это был бы для государственной науки замечательнейший в истории образец того страшного зла, которое составляет для монархической власти ее болезнь — переход в бюрократическое правление», — писал Лев Тихомиров. И действительно, обюрократившаяся Российская Империя, поражавшая весь мир блеском и богатством привилегированных слоев, в одночасье рухнула, причем вся глубина духовной трагедии русского народа может быть понята, исходя из того немыслимого на первый взгляд факта, что чужеземные вожди оказались простому люду ближе своих господ. Все это настолько не укладывается до сих пор в умах, что вновь и вновь появляются работы, в которых делается попытка представить и февральский мятеж, и октябрьский переворот нагромождением роковых случайностей, которых можно было бы избежать, отдай вовремя Государь нужное распоряжение, заболей, умри или не родись вовсе какой-нибудь злодей.
Все наши размышления убеждают нас в обратном: революция, подготовка которой велась беспрерывно в течение нескольких столетий, произошла потому, что она не могла не произойти. В XX в. уже не было земной силы, способной ее предотвратить. За 200 лет всевластия бюрократии и проведения ею антинациональной политики скопились столь непримиримые противоречия, общество было так поляризовано, что императорская Россия обречена была пройти через кровавую купель — иное очищение едва ли было возможно. Трагедия состояла лишь в том, что Император Николай II менее всех своих предшественников был повинен в тяжелом положении русского народа, больше всех чувствовал и понимал народные чаяния, ближе всех стоял к простому люду, но, будучи сыном своей эпохи, не мог открыто встать на сторону простого народа, положить предел бесправию русских и нещадной их эксплуатации инородческими окраинами, германскими промышленниками и иудейскими банкирами. И не вина, а беда русских людей, что, борясь с имперской бюрократией, они фактически боролись против благочестивейшего из Царей и в итоге оказались в оковах самой жестокой и беспощадной на земле диктатуры.
Есть много определений, что же такое революция. Не ставя себе задачу их анализа и систематизации, предложим то, что нам кажется наиболее кратким и точным: «революция — это смена Верховной власти». Что же такое власть? Как писал Н. Жевахов в своей книге «Причины гибели России», «власть, по самой природе своей должна быть железной, иначе она не власть, а источник произвола и беззакония, а Царь был слишком добр и не умел пользоваться своею властью, — говорила толпа. Да, власть должна быть железною, и даже более того, она должна быть неумолимою и не доступною движениям сердца. Ее сфера должна чуждаться гибкости и мягкости. Власть должна быть бездушной, как бездушен закон. Гибкость закона есть беззаконие, слабость власти — есть безвластие. Власть должна быть бездушной, строгой, неумолимой, внушающей только трепет и страх. Но не таковою должна быть власть Царская. Царь — выше закона. Царь Помазанник Божий и как таковой воплощает Собою ОБРАЗ БОЖИЙ НА ЗЕМЛЕ. А Бог — Любовь. Царь и только Царь является источником милостей, любви и всепрощения. Он, и только он один пользуется правом, ему одному Богом данным, одухотворять бездушный закон; склоняя его перед требованиями своей Самодержавной воли, облагораживая, наполняя его своим милосердием. И потому в сфере действия закона только один Царь имеет право быть добрым, миловать и прощать. Все же прочие носители власти, облекаемые ею Царем, не имеют этого права, а если незаконно им пользуются, гонясь за личной популярностью, то они воры, предвосхищающие прерогативы Царской власти.
Доброта Царя есть его долг, его слава, его величие. Это ореол его Божественного помазанничества, это отражение лучей небесной славы Всеблагого Творца. Доброта подчиненных Царю органов власти — есть измена, воровство, преступление.
Кто осуждал Царя за его доброту, тот не понимал существа Царской власти, кто требовал от Царя твердости, суровости и строгости, тот сваливал на Царя свои собственные обязанности и свидетельствовал о своей измене Царю, о непонимании своего служебного долга и о своей непригодности ни Царю, ни России.
А между тем среди тех, кому Царь вверял охрану закона, не было почти никого, кто бы не совершал этого преступления. Начиная от министров, кончая мелкими чиновниками, носителями ничтожных крупинок власти, все желали быть “добрыми” — кто по трусости, кто по недомыслию, кто по стремлению к популярности; но мало кто отваживался осуществлять неумолимые требования закона, существующего не для добрых, а для злых людей; все распоряжались законом по собственному усмотрению, обезличивали его, приспосабливая к своим вкусам, и убеждениям, и выгодам, точно его собственники, а не стражи его неприкосновенности, забывая, что таким собственником мог и должен быть только Самодержавный Русский Царь».
Царствование Императора Николая Александровича — один из самых загадочных и противоречивых периодов русской истории. Во всей тысячелетней христианской жизни Русского Царства было столь редкостным соответствие личных качеств Государя народному идеалу Царя-христианина, Царя православного.
В нем как бы слились образы царственного миролюбия таких верховных вождей Руси, как святой Равноапостольный Владимир, князь-мученик Андрей Боголюбский, как Царь Феодор Иоаннович. Все его помыслы были направлены к постоянному духовному очищению и материальному укреплению всех подданных Империи, на создание тишины и покоя в Европе и во всем мире.
В Российской Империи, а особенно это положение усугубилось в последнее царствование, всегда существовали две, как сейчас принято говорить, ветви власти: Правительство и Двор, или придворная аристократия. Первая опиралась на свою армию чиновников, где их интересы были тесно переплетены с финансовыми магнатами и той же аристократией. Однако, несмотря на сложные взаимоотношения внутри чиновничьего аппарата, он тем не менее нес на себе основную тяжесть управления Российской Империей. Другое дело Двор. За исключением членов Императорской фамилии, которые также занимали свои должности в системе управления Империей, вся эта высокодворянская знать лишь интриговала и чинила помехи в работе тех или иных ведомств. Имея родственные отношения с Государем, они пытались на него воздействовать, как правило, в своих корыстных интересах, используя при этом всевозможные рычаги давления. Двор имел свои способы влияния на поместное дворянство и земские организации. Две эти ветви власти хотя открыто не конфликтовали между собой, но всегда соперничали за свое влияние на Царя. Николай II, будучи очень деликатным в своем обращении с людьми, не мог превозмочь себя и открыто высказывать в лицо свое неудовольствие. Так, например, решив уволить министра, он не говорил ему этого сам, а писал письмо, сообщая в нем свое решение. Многие ставили ему это в вину, принимали такое поведение за проявление слабоволия, тогда как на самом деле было оно следствием того, что Государю было тяжело видеть чужое страдание. Он не мог причинить даже самую незначительную боль окружавшим его людям. И этим умело пользовались прежде всего члены Императорской фамилии и вся придворная аристократия, а через них враги России и Русской государственности. Поэтому бытовавшее тогда выражение: «Спасение Царя и династии» — следует признать внутренне противоречивым. Можно было спасать Царя, Царскую семью и Россию, но не правящую династию, не Дом Романовых, который почти в полном составе оказался в роли разрушителей своего Отечества. «Сила Государя — в верности Богу, сила государства — в верности и преданности своему Государю», — учит «Цветник духовный». Даже если Царь совершит неверный шаг, и все его подданные пойдут за ним, это приведет к гораздо менее пагубным последствиям, нежели неповиновение Царю, какими бы побуждениями оно ни вызывалось.
Жизнь не прощает непротивление злу, которое, почувствовав бездействие власти, тем самым создает условия к поощрению преступности и торжеству власти беззакония. Императорской власти была вверена защита прав граждан, «защита силы права против права силы», защита интересов и прав державнообразующей, коренной нации — русского народа. Защита народа не есть защита народовластия или демократии. Демократия, конечно, никакая не власть народа, а лишь уловка для легковерных, но любая власть, какая бы она ни была, никогда не должна забывать, что она существует для народа, и прежде всего для народа коренного, создателя и хранителя государственности, иначе она обречена на погибель. Забегая вперед, надо сказать, что эту очевидную истину в советский период отечественной истории вспомнили только в период Великой Отечественной войны, а в период «перестройки» позабыли окончательно.
И. Ильин в своей работе «Почему сокрушился в России монархический строй?» писал, что так называемые «юмористические журналы» 1905–1906 гг. были полны стишками, памфлетами и карикатурами, так или иначе восхвалявшими цареубийство или прямо призывавшими к нему, конечно, иносказательно, но в дерзновенной форме. Журнальчики эти брались публикой нарасхват и комментировались на всех перекрестках. Интеллигенции, давно утратившей веру в Бога, внушалась мысль, что у России один враг — Государь. И этот враг должен быть скомпрометирован, лишен доверия и уважения и поставлен под угрозу изгнания или убиения. Большое число газет и журналов в то время находилось под контролем «космополитов»-богачей, в большинстве своем разделявших идеи либерально-масонского подполья: «Речь» и «Современное слово» (издатели Гессен и Ганфман), «День» (издатель И. Кугель), «Биржевые ведомости» (издатель Проппер), «Петроградский курьер» (издатель Нотович), «Копейка», «Всемирная панорама» и «Солнце России» (издатели Катловкер, Коган и Городецкий), «Евреи на войне» (издатель «Общество евреев»), «Огонек» (издатель Кугель), «Театр и искуство» (издатель Кугель). «Достаточно было, — писал А. Дикий, — чтобы автор напечатал свое произведение в одном из органов печати, которые считались “реакционными”, как для него автоматически закрывались возможности печататься во всех остальных газетах и журналах России, слывших “демократическими”, “передовыми и прогрессивными”. А таковых в России было гораздо больше, и тираж их во много раз превосходил тираж “правой” прессы.
Может быть, именно в этом надо искать объяснение того явления, что в беллетристических русских произведениях последней четверти века перед революцией 17-го года так редко можно встретить “положительного героя” среди непрогрессивных, консервативных национально мыслящих граждан, пытавшихся сохранять давние традиции. Безукоризненно честного полицейского или идейно боровшегося с антипатриотическими и антигосударственными течениями государственного чиновника в русской беллетристике того времени вы не встретите. А ведь в жизни были же таковые. И не так уж мало. Немало их заплатило своей жизнью за верность долгу и данной ими присяге...».
Фактическое разрушение Православной Самодержавной государственности началось тогда, когда Петр I провозгласил: «Не мне служите, но России». Этим самым он провозгласил приоритет власти земной и во имя земных начал. На место идеала Святой Руси, народ которой в своей земной жизни хранил и нес миру вечные и спасительные идеи Христа, Петр I поставил идею абстрактного государства протестантского толка.
Реклама новых товаров и новых возможностей заслонила завет Божий, который гласит: «В поте лица своего будешь добывать хлеб свой насущный». Возможность разбогатеть в один день благодаря удачной покупке или продаже акций на бирже делала малопривлекательным любой честный труд.
Уже не Закон Божий, а закон наживы, грубой силы и политической изворотливости стал главным принципом жизни. Именно в этом таятся истоки трагедии, которая произошла 2 марта 1917 г. и естественным продолжением которой стал «великий» октябрь и гражданская война.
Симфония церковной и светской власти в императорской России была безвозвратно утрачена. Находясь уже фактически в ссылке, бывший митрополит Петербургский Питирим с несвойственной ему кротостью признался князю Жевахову: «Знаете ли вы, сколько раз видел митрополит Петербургский Государя за время своего пребывания на столичной кафедре? Только четыре раза и притом по десять минут каждый раз». Монастыри, являясь по мысли и духу иноческих уставов духовными лечебницами для больных, зараженных грехами людей, стали постепенно превращаться в общежития людей, связанных между собой именно грехами, где бушевали все свойственные человеку страсти, среди которых резко выделялось безмерное, ничем не укрощаемое честолюбие. Как это ни покажется противоестественным, но классовые интересы становились доминантой в повседневной иноческой жизни; и в монастырях назревала гражданская война. И все же нельзя примириться с мыслью, что Всеблагий Господь попустил для России, без всякой на то причины, и кровавые реформы Петра, и столь тяжкое своими последствиями увлечение западничеством. Возможным объяснением такой немилости Божией может быть предположение, что после татаро-монгольского ига Россия стала слишком походить на Азию и необходимо было восстановить утраченное равновесие. Россия — это не Азия, но и не Европа, Россия — это РОССИЯ.
Государь Николай II был в полной мере сыном Христовой веры, примером благочестия, как и подобает быть Православному Царю — Помазаннику Божию. Он не мог быть граждански жестоким и верил, что в предначертанной ему Промыслом Божиим духовно-идейной борьбе может победить не физическая сила власти, а пример бесконечной Любви к народу, вплоть до самопожертвования. Отсутствие минимального понимания и поддержки со стороны образованного общества являлось одним из элементов душевной драмы, особенно в последнее десятилетие его царствования. Это идейное одиночество осознавалось Государем в полной мере с начала так называемого «думского периода» развития России. Но именно в то время происходила ломка многовекового механизма сословного представительства в выборных органах управления, обеспечивавшего избрание в состав Земских Соборов лучших людей из народа.
За каких-то десять лет удалось полностью разрушить все русские соборные традиции, и уже к моменту созыва Учредительного собрания выборы проводились только по партийным спискам и практически исключали избрание достойных русских людей в органы представительной власти. Однако этот процесс происходил настолько незаметно для внешних наблюдателей, что только сейчас мы начинаем смутно осознавать, что всеобщее «прямое, равное и тайное» голосование — вполне управляемый инструмент «всенародного» избрания тех лиц, кто и так уже обладает реальной финансовой и политической властью.
В «думский период» господствовала тенденция, согласно которой официальная власть не должна была вмешиваться в политику. Было запрещено участие чиновников, военнослужащих и учащихся во всех политических партиях. Им запрещалось даже посещать патриотические вечера, организуемые монархическими партиями и объединениями. Такой запрет в условиях разгула разрушительной пропаганды революционеров всех мастей не мог не вызывать недоумения. Революционеры ведь не спрашивали разрешения правительства на свою подрывную деятельность и широко вели агитацию среди нижних чинов в армии и особенно среди учащихся. Учебные заведения, как известно, уже с царствования Александра II превратились в рассадники нигилизма и анархии. Первое революционное выступление в России началось со столкновения студентов Московского университета в публичном доме с полицией, куда она была вызвана для того, чтобы утихомирить пьяных юных хулиганов. И что же? Московское «интеллигентное» общество было возмущено поведением полиции, посмевшей поднять руку на юные дарования. «Как ни грустно в этом сознаться, — писал генерал Воейков, — но нельзя отнять у многих профессоров права на занятие одного из видных мест в истории разрушения Отечества. Преподнося молодежи готовые европейские идеи — “социализм”, “либерализм”, они постепенно доходили до революции, под которой подразумевалось уничтожение всего русского, начиная с семьи. Создавая свою популярность путем подделывания под слушателей, профессора развивали в них дух протеста против всего, исходившего от властей; особенную антипатию проявлял педагогический персонал по адресу военных, внушая мысль, что для молодого человека позорно вступать по окончании курса в ряды войск.
Вред такой работы заключался в том, что кончившие высшие учебные заведения студенты составляли кадры учителей средних учебных заведений, а из последних выходили оппозиционно настроенные народные учителя, которые, будучи менее развитыми, принимали на веру многое из того, в чем не отдавали себе отчета, и с таким багажом шли просвещать крестьянскую среду, давая ей, при полном отсутствии воспитания, очень мало образования, эти наставники совершенно не думали о том, чем заменить ими же подрываемые у крестьян нравственные и религиозные основы. Продуктом такой неправильной постановки образования явилась так называемая русская интеллигенция, которую К.П. Победоносцев в разговоре с министром внутренних дел Плеве определил следующими словами: “Интеллигенция — часть русского общества, восторженно воспринимающая всякую идею, всякий факт, даже слух, направленный к дискредитированию государственной власти; ко всему же остальному в жизни она равнодушна”».
Иногда можно услышать утверждение, что в то время Государю предлагали радикальные «спасительные» меры: «20 тысяч виселиц — и Россия надолго забудет про революцию». Надо хоть чуть-чуть чувствовать внутренний мир Николая II и знать меру отступления от Заповедей Божиих всей России, чтобы понять, сколь подобный шаг был несовместим с его безмерным человеколюбием. Для Помазанника Божия спасение заблудших душ — ничуть не менее важная задача, чем защита верных. Метастазы раковой опухоли проникли в те годы столь глубоко в тело России, что виселиц потребовалось бы значительно больше, а на первых же из них следовало бы разместить многих членов российского Императорского Дома, большинство «народных избранников» и высший командный состав горячо любимой Государем русской армии...
Нежелание Государя идти на крайние репрессивные меры понятно не только в силу его необыкновенного человеколюбия; он ясно видел произвол чиновничьей бюрократии, утрату национальных чувств, непозволительную роскошь аристократии и нищету обездоленных, и поэтому недовольство трудового народа находило отзвук в его душе. Беда лишь в том, что народ, как всегда, безмолвствовал, а протест от его имени выражали алчные властолюбцы, пытаясь этим добиться личной популярности и власти.
Будучи вынужденным отречься от Престола, Государь даже виду не подал, что прекрасно осознает побудительные причины и поступки своих подданных, и лишь самые близкие ему лица оказались свидетелями глубины его внутренней драмы. В те дни нечеловеческих нравственных испытаний только своего неизлечимо больного сына Государь не смог им отдать, понимая, что малолетний монарх отречься сам не сможет, и что для его устранения могут быть применены иные, кровавые способы. Но даже этот его шаг, оправданный любым Божьим и человеческим судом, до сих пор не перестает быть темой праздных пересудов. В Своде законов Российской Империи нет статьи, относящейся непосредственно к возможности Отречения за сына; законосоставители не могли предусмотреть столь мрачной перспективы для правящей династии.
Сегодня мы, принимая как должное революцию 1917 г., пытаемся пристрастно оценить поступки Государя, но любому исследователю, прикоснувшемуся к этой теме, становится ясно, что проблема эта не из области права, а чисто нравственная. «Если бы люди, — писал князь Жевахов, — были менее восприимчивы к клевете, менее падки к сенсациям, если бы развили в себе больше гражданского мужества и не судили бы тех, кого не знают, а, наоборот, смело выступали бы на защиту поруганной правды, не оглядываясь по сторонам, не считаясь с “общественным” мнением, не боясь запачкаться грязью клеветы, ибо этого боятся только грязные люди, то выбили бы из рук революционеров самое главное их оружие. Ибо революция всегда ложь, всегда клевета...». Можно удивляться, почему генерал Хабалов не воспользовался такими твердыми частями, как петроградские юнкерские училища, в которых в это время сосредоточилось несколько тысяч юнкеров, почему не были использованы другие возможности, чтобы спасти Императорскую власть, но нельзя не признать, что в трудный, решающий час истории верные, убежденные монархисты оказались вдали от Государя; не сплоченными, действенными организациями, а рассеянными и бессильными. И хотя в монархических партиях была подлинная любовь к России, понимание ее нужд и знание действительности, но там руководящие роли занимали провокаторы, а «многомиллионный Союз русского народа», в стойкости которого крайне правые вожаки клятвенно уверяли Государя, оказался настолько разобщенным и разрозненным, что объединенная железной дисциплиной партия большевиков смогла полностью его ликвидировать.
Отступившей от Бога России, шагающей широкой поступью в западную цивилизацию, Царь, как мистический символ Верховной власти, был не нужен, в «свободной» России он становился лишним. В какой мере Государь это понимал, сказать трудно, но несомненно то, что он ощутил вокруг себя пустоту и даже богооставленность.
Роль высших военных — участников «генеральской измены» — в происшедших событиях февраля 1917 г. была не столь значительной, точнее, не столь продолжительной. Оглушительные трубы «спасителей» Отечества в генеральских мундирах были слышны в масонском оркестре только один день. Одураченные вихрем событий генералы и главнокомандующие фронтами, вынуждая Государя отречься, воистину «не ведали, что творят». Фронт в первые дни марта был гораздо крепче тыла, и «революционные солдаты» в тылу сами трепетали перед фронтовиками от животного страха. Веря в свою посвященность в реальные планы, безумцы и предатели были убеждены, что все перемены, в которых они участвуют, сведутся к воцарению сына-Цесаревича или брата Государя, а монархия и Россия останется. Революционный Петербург скоро поставил их лицом к лицу с реальностью. Но лишь после того, как свет, дававший России ее правовую жизнь, был, при их содействии, устранен, а с офицеров в столице начали срывать на улицах погоны, они начали прозревать.
Когда генерал Алексеев, нарушая свой долг, присягу и военную этику, как диспетчер в час «пик», едва успевал рассылать телеграммы главнокомандующим, он не знал о событиях в столице. Исполнив свою роль, «горячая» линия прямой связи между Ставкой и Думой, не остывавшая вплоть до 2 марта, вдруг резко и «неожиданно» отключилась вовсе. Только к вечеру 3 марта генералу Алексееву удалось связаться со своим новым шефом Гучковым и несостоявшимся «первым президентом России» Родзянко. Услышанные им известия об отречении Великого князя Михаила и созыве Учредительного собрания потрясли его. Естественно, судорожные попытки генерала что-то изменить и его лепет о возможных последствиях этого шага в войсках в военное время не были приняты во внимание новыми управителями России. С изменением Верховной власти только что стоявшая в полном порядке, прекрасно снабженная и вооруженная, готовая в ближайшие недели перейти в широкомасштабное наступление армия в считанные дни превратилась в бунтующую толпу, с которой продолжать войну стало невозможным. Все разваливалось на глазах.
Даже Черчилль, бывший в момент переворота в России британским военным министром, в своей книге «Мировой кризис» посвятил русскому Царю Николаю II больше добрых слов, чем наши соотечественники. Он писал: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была уже в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились; снарядный голод побежден; вооружение притекало широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми. Алексеев руководил армией, и Колчак — флотом. Кроме того, никаких трудных действий больше не требовалось: оставаться на посту; тяжелым грузом давить на широко растянувшиеся германские линии; удерживать, не проявляя особой активности, слабеющие силы противника на своем фронте; иными словами — держаться; вот все, что стояло между Россией и плодами общей победы.
...В марте Царь был на престоле; Российская Империя и русская армия держались, фронт был обеспечен и победа бесспорна. Согласно поверхностной моде нашего времени, царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но разбор тридцати месяцев войны с Германией и Австрией должен был исправить эти легковесные представления. Силу Российской Империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которое она оказалась способна.
В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Дело не в том, кто проделывал эту работу, кто начертывал план борьбы; порицание или хвала за исход довлеют тому, на ком авторитет Верховной ответственности. Почему отказывать Николаю II в этом суровом испытании?.. Бремя последних решений лежало на нем. На вершине, где события превосходят разумение человека, где все неисповедимо, давать ответы приходилось ему. Стрелкою компаса был он. Воевать или не воевать? Наступать или отступать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или устоять? Вот поля сражений Николая II. Почему не воздать ему за это честь? Самопожертвованный порыв русских армий, спасших Париж в 1914 г.; преодоление мучительного бесснарядного отступления; медленное восстановление сил; брусиловские победы; вступление России в кампанию 1917 г. непобедимой, более сильной, чем когда-либо; разве во всем этом не было его доли? Несмотря на ошибки большие и страшные, тот строй, который в нем воплощался, которому он придавал жизненную искру — к этому моменту выиграл войну для России. Вот его сейчас сразят. Вмешивается темная рука, сначала облеченная безумием. Царь сходит со сцены. Его и всех, его любящих, предают на страдание и смерть. Его усилия приуменьшают; его действия осуждают; его память порочат... Остановитесь и скажите: а кто же другой оказался пригодным? В людях талантливых и смелых, людях честолюбивых и гордых духом, отважных и властных — недостатка не было. Но никто не сумел ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России. Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо, как древле Ирод, пожираемый червями». Оставляя на совести Черчилля «ошибки большие и страшные», надо сказать, что в феврале 1917 г. Россия действительно была готова начать победоносное наступление по всем фронтам. Для поднятия боевого духа в огромных количествах была заготовлена новая форма в русском стиле, сделанная по разработкам художника Виктора Васнецова, — суконные шлемы-богатырки, длиннополые шинели с «застежками-разговорами», стилизованные под одеяние стрельцов. Но не послужила эта форма символом русской победы, а стала клеймом братоубийственной гражданской войны, и вместо двуглавых орлов на шлемах-богатырках оказалась кровавая звезда. Император Николай Александрович, добровольно отрекшись от Престола и уповая на милость Божию, предал себя в руки своих врагов во имя искупительной жертвы за русский народ и Самодержавную Православную монархию. Мысль покинуть пределы России, как поступали в его положении отрекавшиеся монархи европейских конституционных государств, была ему чужда, так как он должен был бы в этом случае действительно отречься от Богом данной ему миссии, порвать со своим народом, а это в религиозно-нравственном отношении для него было невозможно. Он добровольно взял на себя свой крест и пронес его до екатеринбургской Голгофы, чтобы разделить со своим народом его судьбу. Вся Семья последовала со своим Венценосным мужем и отцом, и никто из них даже не допускал мысли отъезда из России. Когда у Великой княжны Ольги Николаевны появилась перспектива получения румынской короны, она отвергла это предложение, сказав: «Я русская и хочу жить в России». Будущее потом показало, сколь трагично сложилась бы ее судьба, согласись она на это предложение руки и сердца румынского принца. С противной стороны тем более никто не предполагал выпустить из своих рук Царскую семью. И все разговоры, которые ведутся по сию пору о фатальных случайностях, препятствовавших выезду Царской семьи за границу, нужны лишь для того, чтобы успокоить чью-то разволновавшуюся совесть. Русский Царь один во всем мире, и защитить его может лишь русский православный народ. А если народ отвернулся от Царя, то никакая заграница спасти его не сможет. И Государь это понимал ничуть не хуже нас с вами. Историки нередко обвиняют Николая II в том, что рядом с ним почти во все время его царствования находились и пользовались его доверием изменники и предатели: Витте — в японскую войну, генералы Алексеев и Рузский — в первую мировую. Что на это можно сказать? Действительно, легче обмануть чистого, честного человека, нежели беспринципного интригана. Но здесь же еще надо добавить: а разве Христос не сделал своим учеником Иуду Искариота? Предателей манила, естественно, не личность Государя, а его положение в России как носителя Верховной власти. Поэтому, когда он добровольно лишился всех рычагов земной власти и остался лишь харизматическим небесным главой русского народа, в тот период рядом с ним оказались лишь искренне преданные люди, единственным желанием которых: было облегчить его нравственные страдания и разделить с ним судьбу. Таких подданных в огромной России оказалось немного. Акт отречения Императора Николая II от прародительского Престола есть мистическое средоточие великой русской трагедии, русской смуты XX в. Пока мы не осознаем духовный смысл жертвенного подвига Государя в акте отречения от Престола, мы не сможем прозреть духовно, прийти к покаянию и очищению, а значит, чаять восстановления законности и порядка на Русской земле. Подписанием акта отречения для Государя Николая Александровича завершился этап его служения России во славе и величии и начался путь жертвенного подвига смирения и страданий за русский народ и Веру Православную. Тяжела шапка Мономаха, трудно служить Отечеству во славе его; жертвенного же служения в скорби и смирении оказались достойны лишь немногие Божии избранники. Сочетание в одном человеке того и другого подвига — явление поистине уникальное — подобных примеров мировая история знает немного. Таких людей в христианстве называли «ободеснорукие», каждая рука у них — могучая. Как правая рука — силы, славы, величия, так и левая — Божественной любви, кротости, смирения. Нередко слово «добровольное», говоря об отречении Николая II, берут в кавычки. Вероятно, это справедливо: если имеется в виду насильственность и беззаконность этого акта, то здесь действительно никакой добровольности не было. На деле это было грубое попрание своих обязанностей чинами, призванными охранять Государя от внешнего произвола и насилия и стоять на страже законности. И все же, раскрывая смысл этих кавычек, надо сказать, что отречение на самом деле было добровольным, но добровольным оно было не перед окружавшими Царя изменниками, а пред Господом Богом. Добровольное подчинение своей воли Божиему Промыслу, добровольное предание себя и своего народа в руки Божии. Изменники не ушли от возмездия Божия и на этой земле, а затем предстали и перед Судом Божиим, но трагедия всего народа, в большинстве своем непричастного и не знавшего всех этих драматических страниц, состоит в том, что он, одурманенный потоком лжи и пропаганды, измученный и истерзанный ужасами войны, прельщенный возможностью беззаконного обогащения, не ощутил свою, хоть и молчаливую, пассивную, но все же причастность к этому преступлению и не «возопил» к Богу. Люди русские заглушили совесть в сердце своем за обещание мира, земли и воли. И сегодня мы по-прежнему пребываем в глубоком духовном сне. Говоря словами архиепископа Никона (Рождественского), до сих пор «мы боимся иудейской газеты больше, чем Суда Божия». Ради спасения животишек мы продолжаем попирать правду Божию. Беспристрастная история уже многое расставила по своим местам, и совсем скоро мы будем свидетелями поистине судьбоносных последствий тех роковых событий. А пока понятно лишь одно: Государь, написавший в своей записке Императрице, что «в будущем надо быть готовым всему покориться», видел далеко вперед, он душу свою полагал за Россию, а ему кричали: «Долой! Ты нам не нужен, ты нам враждебен, мы презираем тебя, мы отрекаемся от Тебя!..» Надо было смириться перед испытаниями, поднять крест и с крестом идти по пути Христа; подняться к тем высотам святости, на которые взошел Богочеловек, и повторить Его слова: «Отче! Прости им, они не ведают, что творят...» Мы все дети и внуки клятвопреступников, изменников, трусов и обманщиков. И на нас лежит ответственность как на наследниках этого тяжкого греха клятвопреступления. И то, что в числе первых изменников и предателей оказались ближайшие родственники Государя, не снимает с нас всех ответственности за соучастие в этом массовом преступлении наших предков. «И пока, — писал много десятилетий назад князь Жевахов, — русские люди не уразумеют миссии Самодержавного Русского Царя, пока не осознают, в чем заключались и должны заключаться задачи Самодержавия и Богопомазанничества, и не дадут обета Богу помогать Царю в осуществлении этих задач, до тех пор благодать Божия не вернется в Россию, до тех пор не будет и мира на Земле».
