Их по-всякому считают: кто по три года, кто по семь, кто вообще по двенадцати. Я всяко примерялся – не подхожу. В начале у меня был главный период, определивший всю жизнь, это младенчество, детство и отрочество. Здесь основание всего: характера, привычек, убеждений. Это счастье семьи, верность дружбе, безкорыстие, это родители, школа, книги, братья и сёстры, друзья. И главное ощущение в период атеизма: мама: «Чтобы я о Боге ничего плохого не слышала! о Боге плохо говорить нельзя!» Это радость Пасхи! Солнце, тепло! Чистые рубашки, крашеные яйца!
Когда нас, после 56-го года, стали закармливать словесами о культе, о Гулаге, о нищете, безправии, о безгласности, всеобщей запуганности, я думал: а я-то где жил, в какой стране? Почему у меня всё было хорошо, даже очень? Ну да, бедно жили, но так жили все (откуда я знал, что не все), с голода не умирали, в семье царила любовь, и радостны были наши бедные застолья и вечера при керосиновых лампах, при трёх, а потом при пяти-семи-линейке. Потом и электричество, пусть только до одиннадцати. Сенокос, заготовка дров, грядки, прополка и окучивание картошки, чистка хлева, выхлопывание половиков, натаскивание воды из колодца для дома, для скотины, для поливки, разве это в тягость? Школьная «тимирязевка», теплицы. Постоянные кружки в школе: и тракторный, и театральный, детская, школьная и районная библиотеки, зимние соревнования и летние походы (о, наша река! наши луга и леса!), работа в лесопитомниках, дежурство на лесхозовской пожарной вышке, работа на кирпичном заводе… Какое ещё счастье нужно человеку для счастья?
А дальше следует юность. Но ощущение, что у меня юности почти и не было: я был моложе одноклассников на два года, кончил школу в пятнадцать лет, а в шестнадцать уже работал на взрослой должности литсотрудника районной газеты. Через два года слесарь по ремонту, потом трехлетний период службы в армии, где тут юность? По-моему, я же и писал: «Как тяжело, когда душа в шинели, а юность перетянута ремнём».
Юность настигла меня в институте, уже в московской жизни. Да, без Москвы вряд ли бы что из меня вышло. Её музеи, выставки, библиотеки, наш любимый вуз, его аудитории, прекрасные преподаватели, вечера, радостные осенние выезды на картошку, летом в пионерские лагеря. Концерты для детдомовцев, литобъединение «Родник», стихи и влюблённости. Ещё же параллельно многотиражка на мясокомбинате, тоже особая страница.
И отдельной строкой женитьба на самой красивой, умной девушке Наде.
Потом…ну потом телевидение, знаменитая 4-я программа с осени 67-го. Был редактором дискуссионного клуба. О предварительной записи понятия не имели, всегда шли в прямой эфир. Мои симпатии уже не колебались, ещё в вузе ездил на конференции в ИМЛИ. Вначале по просьбе учёного инвалида Ю.А. Филипьева, которого на коляске выкатывал на прогулку по аллеям Воробьёвых гор (книга «Сигналы эстетической информации»), потом и сам стремился слушать умных людей. Приглашал Вадима Кожинова, Петра Палиевского. С другой стороны были Данин, Рунин, Пекелис.
Очень много писал пьес и сценариев, зарабатывал на кооператив, так как жили в крохотной комнатке с родителями жены. Писал круглосуточно. Помногу сидел в исторической библиотеке в Старосадском переулке. Это тоже было писательством, к сожалению, провалившемся в чёрную дыру телеэкрана. Потом попытка уйти на вольные хлеба. Не получилось – бедность, непечатание. Потом, четыре года, издательство «Современник». Первая книга. Уход (снова в бедность) из штата на шесть лет до назначения главным редактором журнала. Журнал испортил зрение, измочалил, но что-то же и сделать в нём удалось. Потом, ни с того, ни сего всякие посты, которых никогда не желал: секретарство, и в Московской писательской организации и вообще – олимпийская высота – в СП СССР. И член Комитета по Ленинским и Государственным премиям. Вначале оно, может, и тешило, но потом взыскивало платы здоровьем, бедностью. Желал известности? А что она? Это арифметика. Я знаю сто человек, а меня знает тысяча, вот и всё.
Это были даже не периоды, как-то не вспоминаются они. Может быть, больше давали друзья, поездки по стране и на родину, книги и, конечно, работа, работа, работа… над чужими рукописями. В журнале я понял грустное правило: ты автору друг до его публикации и ты враг навсегда, если рукопись отклоняешь. А отклонять приходилось девять рукописей из десяти.
Особый раздел жизни – поездки. «Благослови, Господи, вхождения и исхождения», отъезды и приезды, вылеты и прилёты, отплытия и приплытия. Посчитал как-то, что я больше трёх лет прожил в поездах, не менее полугода в самолётах, так же и на кораблях. Да и пешком топал и топал. Если во время Великорецкого Крестного хода идёшь каждый день часов шестнадцать, то и идёшь непрерывно трое суток. За десять лет тридцать, за двадцать шестьдесят. «Ваше любимое занятие» - спрашивали модные в 50-60-е годы анкеты. Я честно отвечал: «Ходить пешком». И не хотелось бы запеть невесёлую частушку: «Отходили (оттоптались) мои ноженьки, отпел мой голосок, а теперя тёмной ноченькой не сплю на волосок».
Мысленно озираю карты, и странЫ СССР и мира. Карты географические, политические, не игральные. Любимое было занятие – их рассматривать. Играли в страны, города, реки, моря, озёра, рвались сердчишками в дальние пределы, где знойные пустыни, вулканы, горы под снежными вершинами, чудовище озера Лох-несси, джунгли, Арктика и Антарктида. Писал задачи на жизнь лет в 13-15: «Побывать на Северном и Южном полюсе», а вот не побывал, обманул ожидания отрочества. Но поездил, Боже мой, сколько же ездил. Весь Союз: от Кенигсберга до Камчатки, от Североморска до Крыма (весь исходил), Урал, Сибирь, вся европейская Россия…нет сил перечислять все города и веси, где вольно или невольно бывал, живал, вспоминал потом.
Выделяю для себя три главные части жизни, которые даже были одновременны, они очень много дали для спасения души, для трудов, это: двадцать лет участия в Великорецком Крестном ходе, одиннадцать поездок на Святую Землю, поездки на Синай, вообще на Ближний восток, Сирия, Иран, Иордания, в Египет, Тунис. Изъездил и всю Европу, но она дала мне гораздо меньше, чем Ближний восток. А вот Монголия и Япония это страны, быть в которых интересно.
Счастлив сбывшейся, опять же детской, мечте – стать моряком. Да, это было со мной – пятикратно стоял под ветрами и звёздами на верхней палубе, и приближался к Святой Земле. День и ночь охраняли дельфины.
Особо выделю преподавание в Духовной Академии. Не я что-то давал студентам, а они мне. И незабвенная библиотека Академии. Красавицы Лидия Ивановна и Вера Николаевна.
И пеший ход в Лавру после октябрьского расстрела Верховного Совета.
* * *
Когда писатель думает угодить читателям, а не Богу, он пропал. Ну, угодил, ну, известен и что? Читатели его тоже люди, тоже старятся, а другие, если и подрастают, уже не твои, они другие, и им другой угодил. Почти семьдесят лет я читаю, а читаю я непрерывно, и понимаю, что и сотой части узнанных имён писательских не помню. Просто забыл. И это не вина моей памяти, вина писателей.
Источник: Российский писатель
