Между Римом и Византией

Большая стратегия Владимира Путина*

Этот сборник задумывался как книга об идеологии Владимира Путина, учитывая тот факт, что центральное место в нем занимают лекции «Идеология партии Путина», однако в процессе подготовки возникла необходимость написать несколько вводных слов к тексту, опубликованному в далеком 2003 году и сейчас фактически недоступному: «Путин начал строительство империи нового типа, организованной по сетевому принципу». И вот при написании этих вводных слов мне стало ясно, что идеология – это важнейшая часть большой стратегии Путина, которая реализуется во внешней политике нашей страны. Более того, поскольку предельной целью любой большой стратегии для России является исполнение миссии, идеология не только входит в большую стратегию как ее часть, но и «встречает» стратега в конце пути, чтобы продолжить движение.

Однако у привередливого читателя все равно может возникнуть вопрос, почему книга, посвященная в основном идеологии Путина, открывается статьей о внешней политике. Ведь мы привыкли к тому – точнее, нас все время убеждают в том, что идеология – это внутреннее дело любой страны, что она определяет (или не определяет) внутреннюю политику и социальный строй. Поскольку вопрос, как я уже сказал, резонный, сразу приведу аргумент, который на поверхности: а либерально-глобалистская идеология, доминирующая в западном мире и прежде всего в Соединенных Штатах, является для США внутренним делом или существенным элементом внешней политики? Можно расширить этот аргумент, добавив к нему историческую перспективу: объединенный Запад выиграл третью мировую или холодную войну против СССР с учетом того, что прямого военного столкновения так и не случилось, за счет каких инструментов давления? Только ли экономических? Или идеологических тоже? Мне лично ответ кажется очевидным. Идеологическая диверсия против Советского Союза была едва ли не главным оружием США, а это значит, что идеология – не только важнейший элемент внутренней политики, но и один из определяющих элементов их внешней политики.

Однако кроме указанных лежащих на поверхности аргументов в пользу того, что внешняя политика – это та область, где идеология не только присутствует и где ее легче распознать, есть и другие, более существенные основания. Тут я хочу привлечь в союзники нашего великого политического мыслителя конца XIX – первой половины ХХ века Петра Бернгардовича Струве1 (1870-1944). Уже во времена революционных потрясений 1905-1907 годов Струве увидел пагубность той пропаганды, которую вели и «банальный радикализм», и «банальное реакционерство»: мол, подлинное содержание государственной жизни сосредоточено во внутренней политике, для которой внешняя политика и внешняя мощь государства являются «досадными осложнениями». Согласно позиции этих «банальных» радикалов и реакционеров, истинное существо государства состоит в его «внутреннем благополучии», которое выражается в сытости его граждан. Понятно, что здесь мы имеем дело с навязчивым пропагандистским приемом «банальных» либерал-радикалов: меняем пушки на масло2. Не будем далеко ходить. Вот выступление на «Эхе Москвы» депутата питерского Законодательного собрания от партии «Яблоко» с характерным названием «Пушки вместо масла – девиз четвертого срока»: «Заставьте, господа единороссы, своего президента уйти из Сирии, а заодно – из Украины, и будут деньги на жилье и не только на него»3.

Но вернемся к Петру Струве, который обосновывает противоположный взгляд на природу государства и государственную политику. По мнению мыслителя, всякое «сложившееся» государство можно сравнить с личностью, «у которой есть свой верховный закон бытия». Вот как его определяет Струве: «Для государства этот верховный закон его бытия гласит: всякое здоровое и сильное, то есть не только юридически “самодержавное” или “суверенное”, но и фактически самим собой держащееся государство желает быть могущественным. А быть могущественным – значит обладать непременно “внешней” мощью»4. Для Струве этот закон обладал очевидностью аксиомы. Действительно, посреди динамично развивающегося и растущего в непрерывной борьбе мира любое государство стоит перед простым выбором: либо стать сильным, могущественным, а значит, включиться в борьбу, либо избрать игру вторым номером и встроиться в кильватер другого государства, обладающего могуществом. Как справедливо – и сто лет назад, и сегодня – говорит Струве: «Из стремления государств к могуществу неизбежно вытекает то, что всякое слабое государство, если оно не ограждено противоборством интересов государств сильных, является в возможности (потенциально) и в действительности (de facto) добычей для государства сильного»5.

Именно такая дилемма стояла перед президентом Путиным в момент его прихода к власти накануне 2000 года. Следовало либо согласиться на то, чтобы стать сателлитом (добычей) более могущественного государства6, либо начать борьбу за возвращение России подлинного суверенитета, или «самодержавности», и статуса мировой державы. Сегодня мы все понимаем, какой выбор сделал Владимир Путин, однако в 2000-м – да и в последующие годы вплоть до 2007-го – этот выбор совершенно не был очевидным для наблюдателей прежде всего противной стороны, но и для наших тоже. Отсюда многоголосый хор, который на протяжении нескольких лет исполнял одну ноту: Who is мr. Putin?

Итак, заняв в конце 1999 года пост премьер-министра и зная, что с большой долей вероятности в обозримом будущем возглавит страну, Владимир Путин, во-первых, увидел себя посреди руин, а во-вторых – принял решение, что России нужен реванш и, соответственно, возвращение великодержавного, а для этого сначала «самодержавного», то есть суверенного статуса. Для того чтобы осуществить задуманное, требовалась стратегия реванша, или большая стратегия, рассчитанная на несколько десятилетий. Это как раз то, чему учили советских разведчиков: планировать с горизонтом в 20-30-50 лет. Так что образование и подготовка у нового президента были как раз подходящими для решения столь масштабных задач. Но что значит «большая стратегия»? Каковы ее основные параметры?

Если очень коротко, то у большой стратегии два основных параметра: 1) она имеет интегральный характер; 2) цели, которые достигаются благодаря ей, находятся в неопределенно далеком будущем. Сначала о втором параметре. «Неопределенно далекое будущее» – это не та линия горизонта, к которой надо все время стремиться, но которой принципиально невозможно достичь. Большая стратегия подразумевает вполне реалистичные и достижимые цели, но это большие цели, соответственно, для их достижения требуется «большое время». В пределе – время, выходящее за границы одного или даже нескольких поколений. Что касается категории «неопределенности», то она вполне естественна, так как реализация большой стратегии проходит в конкурентной и даже враждебной среде, где неизбежны «трения» (по Клаузевицу)7. Проще говоря, реализация большой стратегии, «театром военных действий» для которой является весь мир, неизбежно сталкивается с противодействием других игроков, у некоторых из них тоже есть своя большая стратегия; цели других больших игроков могут прямо противоречить нашим целям. Вот поэтому я говорю, во-первых, о далеком, а во-вторых – о неопределенно далеком будущем. Кстати, каждый локальный успех в реализации большой стратегии приближает достижение конечных целей, как и каждый провал (неуспех) конкурентов, и наоборот.

По поводу целей, достижение которых призвана обеспечить большая стратегия, следует сказать еще пару слов. Не вдаваясь в детали (они выяснятся по ходу разъяснения конкретных шагов Путина в рамках его большой стратегии), должен отметить, что цели не имеют отношения к самой большой стратегии и ставятся высшим политическим руководством исходя из линейной логики здравого смысла (в отличие от логики большой стратегии, которая, как логика конфликта, всегда нелинейна и парадоксальна), как правило, на основании традиции или демократического выбора. Собственно, в нашем случае цель большой стратегии Путина была определена как раз на основании традиции, как видно из его высказываний, а в 2014 году была подтверждена демократическим путем («крымский консенсус»). Цель – возвращение России статуса мировой державы и, соответственно, изменение глобального мирового порядка.

Что касается интегрального характера большой стратегии, то он представляется мне очевидным. Понятно, что для ее реализации необходимо не только задействовать все ресурсы, которые есть в наличии, но и изыскать (или создать) те, которых на текущий момент нет. Это значит, что в рамках большой стратегии реализуются все остальные – локальные по отношению к ней – стратегии: геополитическая, военная (безопасности), экономическая, социально-политическая, культурная, технологическая, информационная и др. И все эти локальные стратегии в предельно сложной системе взаимодействия (синхронного и диахронного) обеспечивают реализацию большой стратегии.

Не будем здесь описывать дискуссию между теми, кто считает большую стратегию исключительно военной, и теми, кто трактует ее расширительно, для кого большая стратегия имеет преимущественно политическое измерение. Просто приведу пару определений, с которыми согласен и которые, делая акцент на интегральном характере большой стратегии, помогут нам понять, или, точнее, расшифровать, большую стратегию президента Путина. Известный британо-американский историк Пол Кеннеди пишет: «Вся загадка и проблема большой стратегии заключается в политике (policy), то есть в способности высшего политического руководства консолидировать и применять все военные и невоенные элементы мощи государства в целях защиты и продвижения в условиях мира и войны долгосрочных государственных интересов»8. Схожим образом определяется большая стратегия на энциклопедическом сайте Оксфордского университета: «Большая стратегия – это высший уровень государственного управления, на котором определяется, каким образом государства или иные политические единицы (имеются в виду военно-политические союзы. – А.К.) распределяют приоритеты и мобилизуют военные, дипломатические, политические, экономические и иные источники власти для обеспечения того, что они воспринимают как свои интересы». Стоит добавить, что большие стратегии могут быть у всех государств. Просто у одних интересы связаны с выживанием, а у других – с формированием приемлемого для себя мирового порядка и со своим местом в нем. В этой связи традиционно понятие большой стратегии связывалось с такими державами, как Великобритания, Франция, Германия и Российская империя до Первой мировой войны; Германия, Великобритания, СССР и США до Второй мировой войны; США и СССР во время холодной войны; США, Евросоюз, а потом Китай и Россия после холодной войны.

Теперь самое время задаться вопросом: а не придумал ли я все эти расклады о «самодержавности», могуществе и большой стратегии за Владимира Путина? Есть ли у меня хотя бы косвенные доказательства того, что в начале своего правления Путин решил вопрос о выборе большой стратегии? Во-первых, могу сказать даже про вероятное его знакомство со взглядами Петра Струве. Мы знаем, что Путин много читает книг по истории, а история человечества – это история больших проектов и, следовательно, больших стратегий. Кроме того, мы достоверно знаем, что Путин хорошо знаком с творчеством (в том числе с государственным творчеством) Петра Столыпина (1862-1911) и с работами «белого философа» Ивана Ильина (1883-1954), а два этих имени, взятые в контексте, подразумевают третье – Петра Струве. Именно Струве теоретически и диалогически обосновал программу преобразования (большую стратегию) Столыпина «Великая Россия», и именно Струве был старшим идейным товарищем и собеседником Ивана Ильина в период эмиграции, когда они оба (вместе с Семеном Франком и др.) участвовали в разработке теоретических основ нового идейно-политического направления – либерального консерватизма, близкого самому Владимиру Путину, как я покажу ниже9.

Во-вторых, что касается доказательств, хочу напомнить о статье самого Владимира Путина «Россия на рубеже тысячелетий», опубликованной буквально накануне того дня, когда Ельцин ушел в отставку и передал Путину бразды правления страной. Сразу скажу, что это одно из самых важных выступлений Путина за 20 лет и при этом одно из самых недооцененных и даже незамеченных. О значении этой статьи для понимания собственно идеологии Путина – далее в этом сборнике. А сейчас посмотрим, что говорит будущий президент накануне прихода к власти о могуществе и большой стратегии.

Для начала мы видим, что Путин вполне осознает не только тот факт, что Россия лежит в руинах, но и то, что любое внутреннее потрясение приведет страну к гибели и даже исчезновению: «Терпение и способность нации к выживанию, равно как и к созиданию, находятся на пределе истощения. Общество просто рухнет – экономически, политически, психологически и морально». И это внутреннее балансирование на грани краха имеет для Путина и внешнее измерение: «Пожалуй, впервые за последние 200-300 лет она (Россия. – А.К.) стоит перед лицом реальной опасности оказаться во втором, а то и в третьем эшелоне государств мира». Это для Путина – и для русского народа, о чем Путин точно знает, – неприемлемая перспектива. Причем если мы обратим внимание на эти даты – 200-300 лет, – то поймем, что отсчет Путин ведет от эпохи Петра Великого, когда Российская империя мощно вторглась в европейскую борьбу за гегемонию, похоронив по ходу своего шествия гегемонистские амбиции двух сильных на тот момент игроков – Швеции и Польши. А в периоде плюс-минус 200 лет Россия вывела на периферию европейской политики еще одного потенциального гегемона – Османскую империю – и довела свое собственное влияние до того уровня, когда «ни одна пушка в Европе не могла выстрелить без разрешения Петербурга». К этому же периоду – около 190 лет – относится поворотный момент, когда Россия впервые сначала остановила, а потом сокрушила совокупную военную и экономическую мощь Европы (Отечественная война 1812 года). Из этих исторических отсылок становится ясно, на какие исторические образцы ориентировался Путин.

Таким образом, можно констатировать, что еще накануне прихода к власти Владимир Путин осознавал ту дилемму, которую сформулировал за 90 лет до этого Петр Струве: если государство не обеспечивает себе «самодержавного» (суверенного) статуса и не стремится к могуществу10, имеющему внешнее измерение (возвращение в первый эшелон государств мира), то оно станет «добычей» для других государств, обладающих могуществом.

Тут, правда, стоит напомнить, что у Струве был еще один вариант исхода для слабого государства: сохранить, пусть и частично, свое суверенное положение слабое государство может в том случае, если оно «ограждено противоборством интересов государств сильных». Образцы такого позиционирования по существу слабых государств мы можем в изобилии наблюдать не только в истории, но и в наши дни: Польша, «играющая» на противоборстве интересов США, Евросоюза и России; Украина (как и многие другие постсоветские государства), пытавшаяся играть такую роль после госпереворота 2014 года. Надо признать, что некоторые не очень дальновидные (или не очень добросовестные) исследователи, как западные, так и наши доморощенные, пытаются загнать Россию в прокрустово ложе слабого государства, ограниченный суверенитет которого огражден интересами могущественных США и КНР. Чего не учитывают эти исследователи и о чем достоверно знал Владимир Путин уже в 1999 году, так это то, что державность и участие в принятии решений в мировой политике заложены в цивилизационный код русского народа. Вот что в цитируемой статье пишет об этом сам Путин: «Россия была и будет оставаться великой страной. Это обусловлено неотъемлемыми характеристиками ее геополитического, экономического, культурного существования. Они определяли умонастроения россиян и политику государства на протяжении всей истории России. Не могут не определять и сейчас». Как говорится, все точки над «i» расставлены. Это значит, что условно третий путь – слабого государства, огражденного интересами сильных государств – для России неприемлем и равносилен тому, чтобы стать «добычей».

Из приведенных слов самого Владимира Путина, сказанных накануне его прихода к власти, можно сделать вывод, что мои (и Струве) рассуждения о могуществе и большой стратегии не приписаны ему механически и необоснованно. А если так, то давайте посмотрим, как без пяти минут верховный правитель России предлагал выйти из тяжелейшего кризиса, охватившего все стороны государства и грозившего отбросить Россию во второй, а то и в третий эшелон государств мира. То есть давайте посмотрим, что Путин тогда говорил о большой стратегии реванша.

В первую очередь на фоне очевидных уже тогда больших стратегий могущественных государств и союзов – США, КНР и Евросоюза, а также на фоне тяжелейшего системного кризиса в самой России Путин определяет свою исходную позицию: «Положение действительно сложное. Однако отпевать Россию как великую державу, мягко говоря, преждевременно». В чем со стратегической точки зрения Россия «просела» в 1990-е годы? «На протяжении всех этих лет, – пишет Путин, – мы двигались как бы ощупью, наугад, не имея четких представлений об общенациональных целях и рубежах, которые обеспечат России положение высокоразвитой, процветающей и великой страны мира». В противоположность предшественникам Путин с самого начала заявил, что собирается «предложить народу стратегию возрождения и расцвета России».

Тут надо сделать отступление и провести важное различение, без которого мы все время будем путаться в предмете нашего исследования и перескакивать с одного уровня на другой. Несмотря на то что в рассматриваемой статье Владимир Путин несколько раз говорит о «стратегии», эти слова по большей части никакого отношения не имеют к тому, что принято называть «большой стратегией». Путин в основном ведет речь о «долгосрочной общенациональной стратегии развития», которая имеет прежде всего социально-экономическое измерение, а «большая стратегия» реализуется на уровне взаимоотношений между государствами, борющимися за могущество, то есть представляет собой высший и окончательный уровень стратегии в целом. Воспользуюсь одной из формулировок известного исследователя стратегий Эдварда Люттвака: «Независимо от того, как мы видим большую стратегию – статически, как здание, или динамически, как нечто вроде очень сложно устроенного фонтана, – она представляет собой заключительный уровень, на котором все, что происходит на вертикальном и горизонтальном измерениях, наконец-то сходится воедино, чтобы определить итоги»11. В отношении большой стратегии Путин просто заявляет, что она будет. Слова о «возрождении и расцвете России», о возвращении ее в «первый эшелон» государств в статусе мировой державы – это обещание. А в остальном Путин говорит о «долгосрочной стратегии развития», которая должна обеспечить России ресурсы для реализации большой стратегии – стратегии реванша. Впрочем, еще несколько важных слов прозвучали уже тогда, и они дают нам направление для того, чтобы расшифровать основные параметры большой стратегии Путина.

На первый взгляд слова о поиске «своего пути» являются просто полемическим пассажем, направленным против идеологов 90-х годов. Путин даже уточняет, что «простой перенос на российскую почву абстрактных моделей и схем, почерпнутых из зарубежных учебников», а также «механическое копирование опыта других государств» неприемлемы, так как связаны с «чрезмерными издержками». Однако эти слова можно прочесть и по-другому. Не исключено, что уже тогда Путин понимал, что с чрезмерными издержками связан выбор большой стратегии в рамках вообще западного паттерна. Ниже я вернусь к этому предположению.

Итак, фактически пообещав России большую стратегию реванша, Путин возвращается на оперативный уровень и говорит о долгосрочной стратегии, задача которой – преодоление в короткие сроки затянувшегося кризиса и создание предпосылок для быстрого социально-экономического развития страны.

Путин настаивает на скорости, так как времени у страны нет. Почему? Потому что большая стратегия, которую собирался реализовывать Путин, неизбежно должна была отразиться, проявить себя в тех изменениях, которые ждали страну, а значит, по этим косвенным признакам не только друзья, но и недруги с конкурентами должны были увидеть: Россия возвращается в «Большую игру» со своей большой стратегией. А это в свою очередь означало раньше времени спровоцировать недругов и конкурентов на контрмеры. Впрочем, это уже разговор о большой стратегии, а мы пока вернулись на оперативный уровень долгосрочной стратегии развития.

Путин пишет в статье, что разработка стратегии развития уже началась и что эта стратегия рассчитана на 15-20 и более лет. Замечу в скобках, что как раз накануне нового 2020 года исполнится 20 лет с того момента, как Путин объявил о разработке стратегии развития. В ее рамках краеугольным камнем является социально-экономическая стратегия роста, которую Путин рассматривает под всеми углами зрения. И делает важнейшую ремарку: «Убежден, что достижение необходимой динамики роста – проблема не только экономическая. Это проблема также политическая и, не побоюсь этого слова, в определенном смысле идеологическая. Точнее, идейная, духовная, нравственная. Причем последний аспект на современном этапе мне представляется особенно значимым с точки зрения консолидации российского общества». Это важнейшее признание. В нем сразу сосредоточено несколько смыслов. Для начала Путин признает, что идеология стране нужна, но с оговоркой, что не «государственная идеология», а идеология, построенная на базовых (традиционных) ценностях, и, опять же, не «государственная», а скорее доминирующая. Предложенная властью (об инициативной роли власти в этих вопросах Путин тоже не забыл упомянуть в статье) и свободно воспринятая большинством. И эта идеология является одним из ключевых условий реализации большой стратегии реванша, потому что только при наличии свободного союза большинства и верховной власти можно выйти на решение таких глобальных задач. Согласитесь, если верховная власть ставит своей задачей возвращение России статуса мировой державы, а большинство населения видит свое будущее в параметрах «маленькой европейской страны», то шансов быть реализованной у такой большой стратегии нет. Именно поэтому я заявляю, что идеология у Путина была с самого начала, с момента его прихода к власти. Просто он отказался от того, чтобы декларировать ее в рамках какого-то единого документа. Подобная декларация в условиях расколотого общества принесла бы больше вреда, чем пользы. Но, с другой стороны, Путин и без бумаги вполне убедительно показал России и всему миру, что идеология у него есть, и все это понимают. Впрочем, именно об этом другие материалы сборника. Надо признать, что все сказанное о стратегии роста имеет к большой стратегии, призванной обеспечить внешнее могущество, лишь опосредованное отношение. Речь здесь идет о том, что для успешной реализации большой стратегии нужен крепкий тыл. То есть если еще раз ненадолго вернуться к идеям Петра Струве, «оселком и мерилом всей так называемой “внутренней” политики, как правительства, так и партий, должен служить ответ на вопрос: в какой мере эта политика содействует так называемому внешнему могуществу государства?»12. Разумеется, как напоминает Струве, внешним могуществом смысл существования государства не исчерпывается. Однако в нашем полном борьбы мире, где выбор стоит между тем, чтобы быть могущественным, и тем, чтобы стать добычей, «в этой внешней мощи заключается безошибочное мерило для оценки всех жизненных отправлений и сил государства, в том числе и его “внутренней” политики»13.

Повторюсь еще раз: стратегия социально-экономического развития страны имеет к большой стратегии лишь опосредованное отношение, являясь для нее частью фундамента и ресурсом. И у этих стратегий есть принципиальное различие. Если социально-экономическая стратегия является открытой и публичной, поскольку призвана задавать общие правила игры всем участникам, то большая стратегия, напротив, скрыта от глаз не только врагов, но и друзей (которые завтра могут стать врагами в этом жестоком мире). Это в полной мере можно отнести к большой стратегии Владимира Путина. Она для всех является MAGNUM MYSTERIUM.

Можно сказать, что, например, большая стратегия США на виду, и спросить в этой связи, почему Путин хранит свою большую стратегию в тайне? Ответ, как ни странно, простой. Если Путин раскроет секрет своей большой стратегии или хотя бы ее ближние и дальние цели, то он… проиграет. Поскольку успех его большой стратегии зависит как раз от того, насколько она останется тайной для всех. Могу привести конкретный пример, чтобы это обстоятельство стало более понятным. Возьмем Украину и Донбасс. Кто может сказать, что знает планы и стратегию Путина в отношении них? Никто. А если, например, Путин публично заявит, что собирается в обозримом будущем присоединить к России Донбасс, а потом – после периода распада – по частям всю Украину, станет ли проще достигать этих стратегических целей? Конечно, нет, так как все враги, оппоненты и даже слишком осторожные друзья будут понимать, куда направить контрудары, чтобы сломать Путину его «Большую игру». Так что следует признать, что Путин был очень хорошим разведчиком, прошедшим отличную школу.

А теперь мы возвращаемся к Путину накануне 2000 года. Он уже принял решение вернуть Россию в «Большую игру» и, значит, начать реализацию своей большой стратегии. Как я уже говорил, цели для большой стратегии ставятся на основании традиции, а сама она является инструментом достижения цели. Но инструменты эти не заданы изначально для любой страны. Их надо вырабатывать и все время совершенствовать. Так вот, для создания такой большой стратегии нужны были образцы, и я уверен, что сначала Путин выбрал тот, который, условно говоря, был ближе всех. Это была, если обобщенно, «западная» стратегия – та, которая зародилась еще в Римской империи, потом стала фундаментом для европейской, а впоследствии – и сегодня – для американской большой стратегии.

Эдвард Люттвак, обсуждая византийский трактат IX века о военно-морском деле, описывает для контраста именно римскую стратегию: «Выследить основной флот врага и атаковать его всеми имеющимися в распоряжении кораблями, чтобы одержать решающую победу, – такова была единственно достойная цель военно-морского дела для Нельсона14, как ее сухопутный эквивалент – для Наполеона и Клаузевица, а также для всех, кто следовал им вплоть до нынешнего дня. Эту основополагающую предпосылку разделяли и римляне, жившие в единой империи»15. Квинтэссенцией этой «западной» стратегической матрицы стали труды военного стратега Карла фон Клаузевица (1780-1831), которого я уже упоминал. В своем трактате «О войне» Клаузевиц писал: «Война есть не что иное, как расширенный поединок. Если мы захотим охватить мыслью как одно целое все бесчисленное множество отдельных поединков, из которых состоит война, то лучше всего вообразить себе схватку двух борцов. Каждый из них стремится при помощи физического насилия принудить другого выполнить свою волю; его прямая цель – сокрушить противника и тем самым сделать его не способным ко всякому дальнейшему сопротивлению. Итак, война – это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю».

Тут как бы все на своих местах и не требует дополнительных разъяснений. Найти, сокрушить, принудить, подчинить. Единственное, что требуется добавить, это то, что Клаузевиц придавал решающее значение генеральному сражению, которое есть «бой главной массы вооруженных сил с полным напряжением сил за полную победу». Более того, как был уверен Клаузевиц и все, кто шёл по его следам, только великие решительные победы ведут к великим решительным результатам, а «великое решение – только в великом сражении». То есть необходима предельная концентрация всех наличествующих ресурсов – человеческих, материальных и моральных – для того, чтобы одержать победу над врагом в решающем, генеральном сражении. Или, соответственно, потерпеть поражение.

Здесь вполне можно увидеть стратегию США в нынешних обстоятельствах. Концентрация огромных ресурсов – военных и невоенных – в той или иной точке мира, которую американцы присваивают как «зону стратегических интересов США», и нанесение решающего удара. На самом деле в международной политике США пользуются той же стратегией: концентрация ресурсов – политических, финансовых, информационных и т.д. – на одном направлении и «передавливание» ситуации в свою пользу.

Тот факт, что Путин отрицал возможность развития России по зарубежным (подразумевается – западным) моделям и схемам, не противоречит моему предположению о том, что в начале пути он выбрал именно западную стратегию как образец. Просто первоначальный отказ от механического переноса западных моделей на российскую почву подразумевал оперативный уровень и касался прежде всего экономики и внутренней политики. Переход на уровень большой стратегии делал разговор о механических заимствованиях излишним – на уровне большой стратегии совсем другие критерии. К тому же речь шла не о механическом переносе, а о концептуальном восприятии.

Чем подкрепляется мое предположение о первоначальном выборе Путина? Мы все помним, как начиналась «эпоха Путина» в мировой политике. На какое-то время, после небольшой паузы, сложилось впечатление, что у Путина с Западом «медовый месяц». Особенно важен был 2001 год, когда произошли знаковые и оставшиеся в памяти события. Первый «западный» визит в Москву Тони Блэра, выступление Путина в бундестаге на немецком языке и овации тамошних депутатов, летом две встречи подряд с новым американским президентом Джорджем Бушем-младшим. После встречи в Любляне Буш заявил, что заглянул в глаза Путину и увидел в них – как будто с удивлением – душу, а спустя короткое время в Генуе президенты договариваются возобновить диалог по всем векторам взаимодействия. В международных делах повеяло разрядкой и новой эпохой. Потом был страшный для Америки день – 11 сентября, атака террористов и гибель огромного количества людей – и звонок Путина, который стал поводом к беспрецедентному сотрудничеству между Россией и США в борьбе с международным терроризмом. Казалось, Москва и Вашингтон нашли-таки общего врага и отношения между странами пойдут в рост. В ноябре Путин летит с визитом в США, где они с Бушем делают нашумевшее совместное заявление о новых отношениях и о том, что между Россией и Штатами отсутствуют принципиальные идеологические и социально-экономические различия.

Но различия были, и как раз в области большой стратегии. Вашингтон не собирался отказываться от большой стратегии однополярного мира с единственным гегемоном – США, а Путин не только в статье, которую мы анализировали, но уже и в официальных документах (Концепция внешней политики РФ, 2000) зафиксировал цель своей собственной большой стратегии: Россия – великая мировая держава, участвующая в установлении нового мирового порядка. Таким образом, налицо было совпадение целей в стратегиях разных субъектов, а это всегда является основой для конфликта.

«Медовый месяц» с Соединенными Штатами закончился быстро – в декабре того же 2001 года, когда США в одностороннем порядке вышли из Договора по ПРО, который был краеугольным камнем стратегической стабильности. Путин говорил об этом с Бушем на встречах в Любляне и Генуе летом, во время визита в Штаты осенью, разъяснял последствия, пытался втолковать, что это решение разрушит ядерный баланс и похоронит концепцию взаимного сдерживания и что он – Путин – должен будет ответить. Президент России выражал сожаление, но США вышли из договора бесповоротно и без учета аргументов российской стороны.

Я уверен, что именно в том декабре Путин понял, что с Западом России не по пути, хотя «медовый месяц» с Европой длился чуть дольше – до 2003 года. Стало ясно, что Запад по собственной воле не пустит Россию в «клуб великих держав» и что за так раздражавшим Евгения Примакова «менторским» тоном Вашингтона по отношению к России стоит не личная позиция того или иного президента США, а их большая стратегия создания однополярного мира со Штатами в качестве единственного гегемона, когда фактически весь мир объявлялся «зоной стратегических интересов США». И это стало для Путина поводом, чтобы снова задуматься о большой стратегии при том, что цель её оставалась прежней: возвращение России признанного статуса великой державы и ее непосредственное участие в формировании нового – многополярного и более справедливого – мирового порядка. Однако понимание того, что Запад не видит Россию своей равноправной частью, еще не означало отказа от западной – то есть по происхождению римской – большой стратегии как образца. В смене образца сыграли роль другие факторы.

Что же заставило Путина отказаться от западного паттерна в формировании своей большой стратегии? Первоначальным импульсом, скорее всего, стало разочарование Западом, осознание того, что Запад эгоистичен и никогда не допустит Россию как равноправного партнера к формированию новой архитектуры международного порядка. Но это, хоть и принципиально важные, – эмоции. Что касается большой стратегии, то в рамках западного паттерна следовало начать подготовку к симметричному ответу. То есть в рамках западной – римской – стратегии надо было готовиться к тому, чтобы вернуться в число мировых держав вопреки желанию Запада – «продавить» Россию в первый эшелон государств. Тут невольно вспоминается опыт Петра Великого (в симпатиях к нему Путин неоднократно признавался), который не только «прорубил окно» (подчеркну: не открыл дверь, а «прорубил окно») в Европу, но и силой заставил тогдашний Запад считаться с интересами России. Однако тут же возникает вопрос: какой ценой? Во-первых, путем прямого военного столкновения, а во-вторых – ценой невероятного перенапряжения всех сил страны и фактически репрессий. В целом схожим путем шел к статусу мировой державы спустя двести с лишним лет Сталин – и тоже ценой страшного перенапряжения на грани гибели всей страны и репрессий.

Такой путь Путин считал неприемлемым. Сначала по умолчанию, а потом и открытым текстом президент России заявлял, что хочет модернизировать страну и вернуть ей статус мировой державы без репрессий и без перенапряжения сил, которого народ может просто не выдержать. Однако при этом Путин не мог не осознавать слабость России. Симметрично противостоять Западу в начале нулевых годов Россия была не в состоянии. Из того, с чем Запад не мог не считаться, оставалось только ядерное оружие. И оно было едва ли не единственным аргументом. Впрочем, уже предшественник Путина пытался разыграть эту карту, пусть и весьма безалаберно: в военной доктрине 1995 года упор делался как раз на стратегические ядерные силы и была впервые сформулирована возможность нанесения первыми ядерного удара в случае исчерпания других ресурсов для сохранения независимости и суверенитета России. Такого даже СССР себе не позволял. В том состоянии, в котором Путин принял Россию – расколотость общества, оккупированная и разрушенная экономика, деморализованная и плохо вооруженная армия, – реализация большой стратегии в рамках западного паттерна означала столкновение с Западом «лоб в лоб», то есть начало «горячей» войны с высокой вероятностью (как раз учитывая слабость России) быстрого перехода в стадию ядерного конфликта. Не думаю, что Путин хоть на секунду рассматривал такой вариант как возможный, хотя бы потому, что он вообще человек не очень воинственный. С другой стороны, дела могли сложиться таким образом, что иного выхода и не оставалось бы. А мы помним отношение Путина к тому, что может случиться глобальная ядерная катастрофа, в которой погибнет весь мир: «Зачем нам мир, если в нем не будет России?».

Здесь я хочу сделать одно допущение, которое не смогу доказать, но которое поможет объяснить отказ Путина от западной стратегической модели и поиск им альтернативных образцов. Я понимаю, что Путин не мог в то время прочесть книгу Рене Жирара «Завершить Клаузевица», которая вышла только в 2007 году и стала для этого философа и богослова своего рода завещанием. Но я вполне могу предположить, что Путин увидел в трактате Клаузевица «О войне» – базовом для понимания большой стратегии Запада – то же, что увидел там Рене Жирар: «Возможный конец Европы, конец западного мира и мира в целом»16. Этот апокалиптический вывод Жирар сделал из того концепта «абсолютной войны», на который указал, но от которого ушел Клаузевиц. Для того чтобы увидеть «формулу апокалипсиса» в книге Клаузевица, достаточно прочесть ее из дня сегодняшнего как актуальный, а не исторический текст, не утешая себя просвещенческой верой в то, что «худшего можно еще избежать и что “сдерживание” будет неизменно торжествовать»17. Напомню, что писал Клаузевиц: «Война является актом насилия, и применению его нет предела; каждый из борющихся предписывает закон другому; происходит соревнование, которое теоретически должно было бы довести обоих противников до крайностей». То есть в условиях «чистой», «абсолютной» войны до полного взаимоуничтожения. «Дайте в руки воюющим ядерное оружие, – «завершает» Клаузевица Рене Жирар, – и не будет больше не только самой этой группы, но и целой планеты»18. Есть у Клаузевица в начале первой главы место, где он пытается доказать (сам испугавшись бездны, в которую заглянул), что в реальной жизни «абсолютная» война невозможна, но в XXI веке мы понимаем, что это не так. «Совершенно иная картина, – пишет этот великий стратег почти двести лет назад, – представляется в том случае, когда мы от абстракции перейдем к действительности. <…> Мы представляли себе одну сторону такой же, как и другая. Каждая из них не только стремилась к совершенству, но и достигла его. Но возможно ли это в действительности? Это могло бы иметь место лишь в том случае:

– если бы война была совершенно изолированным актом, возникающим как бы по мановению волшебника и не связанным с предшествующей государственной жизнью;

– если бы она состояла из одного решающего момента или из ряда одновременных столкновений;

– если бы она сама в себе заключала окончательное решение, то есть заранее не подчинялась бы влиянию того политического положения, которое сложится после ее окончания».

Ну так нам в XXI веке нетрудно представить себе эти «условия апокалипсиса» выполненными. Если: 1) роль волшебника исполняет искусственный интеллект; 2) решающим моментом становится взаимный – то есть одновременный – ядерный удар; 3) после него никакой политики уже не будет, то есть это именно «окончательное решение». Для всей планеты.

Если предположить, что Путин именно в таком апокалиптическом свете воспринимал возможный ядерный конфликт между Россией и США и при этом понимал, что симметричный – в логике западного, римского паттерна – ответ Западу неизбежно приведет к этому конфликту, то он должен был искать альтернативу. А для этого в свою очередь нужно было выйти не только из западного паттерна, но и за границы западной ментальности – осознать новую идентичность. Возможно, евразийскую, но это будет позже.

О том, когда Путин разочаровался в Западе, спорят до сих пор и будут спорить. Кто-то говорит, что еще в 1990-х, кто-то – что в 2014-2015 годах. Мне кажется, что этот момент для Путина наступил в декабре 2001-го. Тогда, когда США, не реагируя (!) на аргументы Путина, вышли из договора по ПРО. Хотя не исключено, что и раньше, ведь Штаты не скрывали своего желания выйти из договора, нарушая тем самым баланс ядерных сил и в перспективе делая Россию не только слабой, но и уязвимой, а то и беззащитной. Так что я не знаю, что на самом деле увидел Буш-младший в глазах Путина (говорил, что душу), но догадываюсь, что сам Путин в глазах американского президента увидел войну. А не дружбу, сотрудничество и единство, которые были лишь на словах. И как только Путин понял, что война – «горячая», «холодная», экономическая, кибернетическая, информационная, гибридная или иная – это лишь вопрос времени, именно время стало для него главным ресурсом и главной задачей. Нужно было время для того, чтобы изменить баланс сил и достичь цели. Поэтому начало возвращения России на мировую арену в качестве ведущего игрока прошло под лозунгами князя А.В. Горчакова (1798-1883): «Россия сосредотачивается», и П.А. Столыпина (1862-1911): «Дайте Государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России».

Дело было за малым. Надо было выбрать другую – вне рамок западного паттерна – большую стратегию, чтобы остановить гегемонистские устремления США и при этом вернуть Россию в клуб великих держав. Но начать надо было с другого – с самоопределения. Отказавшись от западного уклона, следовало восстановить равновесие внутри себя. И простой перенос активности на Восток (Китай, Индия), как предлагали многие авторитетные политики и эксперты, не решал эту проблему, так как менял один уклон на другой – западный на восточный. Для того чтобы маятниковая дипломатия принесла стратегический успех, нужно было сначала найти центр тяжести. И тут я сделаю еще одно предположение, которое необходимо для придания теме метафизического и даже отчасти религиозного измерения. Общеизвестен тот факт, что в самом начале своего пути верховного правителя России Путин посетил в известной всему православному миру Псково-Печерской лавре прозорливого старца отца Иоанна (Крестьянкина). Известно также, что Путин провел в келье отца Иоанна много времени. Менее известен тот факт, что после долгой беседы невероятно уставшим выглядел именно отец Иоанн, а не Владимир Путин. Это значит, что говорил в основном старец, а не президент. А раз так, то мы можем предположить, что среди прочего Путин мог спросить у отца Иоанна совета (а зачем еще православные люди ходят к старцам?) как раз насчет того, в какую сторону лучше вести Россию – на Запад или на Восток? Если Путин спросил об этом отца Иоанна, то из того, что известно о взглядах старца, можно предположить, что он посоветовал не водить Россию ни туда, ни туда. Божественный замысел о России и ее призвании заключается в ней самой. Так что надо прекратить качаться то на Запад, то на Восток и обрести духовное равновесие, став обеими ногами посреди России и сделав ее центром тяжести и, соответственно, точкой равновесия мира. А сделать это можно только опираясь на двухтысячелетнюю традицию православия, то есть на традиционные ценности.

О содержании той знаменательной первой беседы с отцом Иоанном Владимир Путин когда-нибудь расскажет сам. Или не расскажет. Но факт остается фактом: разочаровавшись в Западе, то есть будучи обманутым им, Путин не повел страну на Восток. Сохраняя традиционную для России многовекторную дипломатию, Путин решил «вернуться домой», в Россию, и оглядеть мир с этой оптикой. Именно утверждение России в центре Евразии (на языке классической геополитики – хартленда) придало ее положению устойчивость и сбалансированность. На самом деле Путин, уйдя от всяческих уклонов и «переделывания» страны, утвердил Россию в самом центре перекрестка между Западом и Востоком, Севером и Югом.

Интересно отметить, что утверждение Путиным России в ее евразийской самости (евразийском доме) не вызвало широкого отклика у российской интеллектуальной элиты (речь даже не о насквозь прозападной «интеллигенции»), за единичными исключениями. И это несмотря на то, что изменение геополитического позиционирования России было отмечено не только в риторике и повестке, но и в официальных документах.

Давайте посмотрим на то, как менялись формулировки внешнеполитических задач в «концепциях внешней политики Российской Федерации» на протяжении полутора десятков лет. Помня при этом, что Путин всегда лично принимает участие в подготовке таких стратегически важных документов и сам делает последнюю редакцию. В Концепции внешней политики, подписанной Путиным летом 2000 года, отражен как раз тот подход в рамках западного паттерна, а котором я писал выше. С одной стороны, «не оправдались некоторые расчеты, связанные с формулированием новых равноправных, взаимовыгодных, партнерских отношений России с окружающим миром, как это предполагалось в 1993 году». Причем эта ситуация описывается в формате «новых вызовов и угроз национальным интересам России». А далее указывается конкретный «адрес» этой угрозы: «Усиливается тенденция к созданию однополярной структуры мира при экономическом и силовом доминировании США. При решении принципиальных вопросов международной безопасности ставка делается на западные институты и форумы ограниченного состава…».

Что же предполагается сделать, чтобы противостоять указанной угрозе в 2000 году? Ответить симметрично, то есть, несмотря на встречное движение (давление) Запада, ставится задача: «Обеспечение прочных и авторитетных позиций в мировом сообществе, которые в наибольшей мере отвечают интересам Российской Федерации как великой державы». Приходится признать, что стремление вернуть Россию в разряд мировых держав на фоне движения США (и Запада в целом) к мировой гегемонии напоминает движение двух поездов навстречу друг другу по одним и тем же рельсам. Кстати, в Концепции внешней политики 2000 года еще указывается, что «Россия будет добиваться сохранения и соблюдения Договора от 1972 года об ограничении систем противоракетной обороны – краеугольного камня стратегической стабильности».

Однако в последующих редакциях Концепций внешней политики формулировки, по которым можно обнаружить скрытые параметры большой стратегии Путина, меняются. Во-первых, уже в 2013 году исчезает определение России как «мировой державы». И это, конечно, симптоматично. Разумеется, Путин – и это показывает вся история последних 20 лет – не отказался от своей цели, сформулированной еще 30 декабря 1999 года накануне прихода к власти. Просто большая стратегия начала меняться, но об этом ниже. А пока вернемся к текстам Концепции внешней политики. Отмечу, что поменялось формулирование геополитического положения России. Это к вопросу о возвращении в свой «евразийский дом», поиске центра тяжести и, соответственно, равновесия. Уже в Концепции внешней политики в редакции 2013 года появляются новые концептуальные формулировки: «Внешняя политика России… характеризуется последовательностью и преемственностью и отражает уникальную, сформировавшуюся за века роль нашей страны как уравновешивающего фактора в международных делах и в развитии мировой цивилизации». Следует признать, что два этих характерных изменения – исчезновение «мировой державы» как цели и подчеркивание уравновешивающей роли России в мире – говорят о том, что в указанный период Путин не только вышел за рамки западного паттерна и даже западной ментальности, но уже нашел новый исторический образец, на который можно было опереться для реализации своей большой стратегии.

Но сначала еще о двух моментах, которые отразились в Концепциях внешней политики в редакциях 2000, 2013 и 2016 годов. Во-первых, подтверждая сказанное выше, хочу отметить, что в Концепции внешней политики 2000 года речь при формулировании вопросов безопасности на нашем континенте идет о двух субрегионах – евроатлантическом и азиатско-тихоокеанском. И хотя Россия упоминается один раз как крупнейшая евразийская держава, получается (при такой дихотомической структуре континента), что она вынуждена сделать выбор и примкнуть либо к евроатлантическому Западу, либо к азиатско-тихоокеанскому Востоку. Об этом я писал в январе далекого 2003 года, подводя итоги внешнеполитического 2002 года18. Россия должна была отказаться от подобного ложного выбора и стать самостоятельным центром тяжести. Уже в Концепции внешней политики 2013 года кроме указания на историческую роль России как уравновешивающего фактора появляется свое собственное место нашей страны в геополитической структуре континента: речь идет о «евроатлантическом, евроазиатском и азиатско-тихоокеанском пространствах». Таким образом, утверждается срединное положение России в трехчленной структуре континента как центра равновесия.

Во-вторых, хочу отметить, что уже в 2003 году в той же статье, говоря о сетевой империи, я фактически описал принципы «сетевой дипломатии», а также устройство и преимущества того, что в Концепции внешней политики 2013 года было названо «сетевыми альянсами». А уже после подтверждения этих ключевых понятий в Концепции внешней политики 2016 года они стали предметом рассмотрения в научном сообществе19. В этой же статье я увязал сетевые инструменты внешней политики с укреплением суверенитета. Что важно, укрепление суверенитета не только для России, но и для всех ее партнеров (мы еще вернемся к этому положению) в сетевых альянсах: «География отходит на второй план (вспоминаем БРИКС с его разбросом по трем континентам. – А.К.). Основным становится политическое и экономическое взаимодействие. Что касается “силы”, то одним из принципов функционирования “сети” (в Концепции внешней политики 2013 и 2016 годов – сетевых альянсов. – А.К.) является взаимоусиление партнеров, своего рода взаимное делегирование силы. Все международные акторы, которые входят в зоны интересов или влияния имперского центра, являются самодостаточными, суверенными членами коммуникационной системы, в повышении самодостаточного веса и качества которых заинтересован имперский центр. Только в том случае, если участники сети обладают самостоятельной ценностью, становится жизнеспособной вся имперская сеть и получает пространство для маневра имперский центр…». Там же в полном соответствии с выводами данной работы я сформулировал, почему для России жизненно важным было это «пространство для маневра»: «Надо помнить, что включение в геополитические и геоэкономические “сети” не является самоцелью. Прежде всего это должно дать России время и ресурсы для восстановления себя как самостоятельного центра силы… Кроме того, включение в различные “сети” будет содействовать укреплению суверенитета России…». Наконец, в-третьих, хотелось бы указать на одно существенное – возможно, историческое – последствие возвращения России в свой «евразийский дом». Трехчленная меридианная геополитическая архитектура континента20 помогла России поменять оптику и увидеть Европу как «среднего размера полуостров на западной окраине Большой Евразии». Такая формулировка может вызвать улыбку, но лишь до поры до времени. Давайте взглянем на встречные стратегии Европы и России, которые стали видны буквально в последние десятилетия. Европа, подстрекаемая Соединенными Штатами, активно выстраивала между собой и Россией «санитарный кордон», то есть пояс буферных государств от Балтийского до Черного (на самом деле хотела до Средиземного) моря. Так сказать, отделить «цивилизацию» от «орды». Европоцентричное сознание европейцев создавало иллюзию, что они «отделили» Россию, а на самом деле – «отделили себя». Россия на этот раз поступила симметрично. Контригра Путина заключалась, во-первых, в том, чтобы создать сетевые альянсы с ключевыми государствами Большой Евразии, особенно на восточном и южном направлениях. Во-вторых, Путин смог – в прямом смысле на контригре с США и их «арабской весной» – не просто вернуть Россию на Ближний Восток, но и получить там серьезное влияние, включая страны Персидского залива. Это уникальный и очень показательный с точки зрения большой стратегии эффект: на Ближнем и Среднем Востоке мы дружим и сотрудничаем со всеми, даже с теми, кто между собой «не дружит». Но главное в другом. Закрепившись в Сирии (и укрепив ее саму), создав особые отношения с Турцией (поддержка Эрдогана против госпереворота) и с Египтом (поддержка Ас-Сиси против последствий «арабской весны»), наладив тесные оперативные отношения с Израилем, Путин фактически создал предпосылки для альтернативного – зеркального – европейскому «санитарного кордона» от Черного моря (включая проливы) до Красного (включая Суэц), отделяющего Европу от Большой Евразии. Судите сами: Россия приняла пожелавший вернуться домой «авианосец» Крым; на другом берегу Турция; потом Сирия с нашими базами; дальше на юг, не считая замкнутых у моря Ливана и Израиля, Египет. Кстати, не будем забывать, что именно через этот «кордон» мог бы проходить транзитный коридор от Тихого океана до Атлантического, который в противном случае будет проложен через территорию России по суше или Севморпути. Но геополитическая структура Евразии состоит теперь, напомню, не из двух (Евроатлантики и АТР), а из трех субрегионов, включая евразийский. Конечно, это задел на будущее, но Европе уже сейчас стоит вспомнить путинское предложение о едином пространстве от Лиссабона до Владивостока. В обозримой перспективе Европа окажется перед выбором: либо стать заморской колонией для США, либо вступить в стратегический союз с Большой Евразией. Вот так перевернулась шахматная доска. В самом начале XXI века Россия должна была выбирать между Западом и Востоком, а сейчас этот выбор стоит перед Европой, которая тогда нами воспринималась как Запад. Теперь вернемся к основной теме. Итак, выйдя за границы западного (римского) паттерна как образца для своей большой стратегии, Путин нашел другой источник и тоже – для него лично – недалеко. Это восточная – точнее, по происхождению китайская – стратегия, которая насчитывает несколько тысяч лет и которая была знакома Путину в рамках его занятий – очень серьезных, как известно, в том числе философских – дзюдо (но к дзюдо еще вернемся). Мое предположение о том, что Путин не понаслышке знаком с китайской военной стратегией, которая одновременно является стратегией власти, точнее – властвования, основывается не только на анализе большой стратегии, но и на конкретных известных эпизодах. Так, например, на ПМЭФ в 2019 году Путин цитировал древнюю китайскую пословицу: «Сидя на вершине горы, наблюдать за схваткой двух тигров» 21.

Эту пословицу мы находим в качестве иллюстрации к одной из стратагем (девятой) из знаменитого древнего трактата «Тридцать шесть стратагем». Важно отметить, что Путин привел эту пословицу в ответ на вопрос о торговой войне США и Китая, контекст которого полностью вписывается в эту девятую стратагему под названием «с противоположного берега наблюдать за пожаром»: «Пусть в стане врага назревает разлад и растет неотступно смута. Нужно держаться от этого вдалеке и ждать, когда наступит крах. Взаимные распри и взгляды, полные ненависти, верный знак того, что враг сам себя погубит»22. Еще более характерен смысл этой стратагемы по знаменитой и таинственной «Книге Перемен» («И цзин»): «Главным качеством мудрого и здесь предстают терпение и настойчивость. Иньские черты здесь обозначают деятельную пассивность мудрого, умеющего выждать “благоприятный момент для возведения князей” и не предпринимающего суетных действий…». Это толкование как нельзя лучше резонирует с тем образом Владимира Путина, который известен всему миру. И, конечно, как тут не вспомнить такую категорию современной политики, как стратегическое терпение (она, как кажется, напрямую пришла в современный политический язык из древнего китайского канона).

Раз уж я начал с конкретного примера, приведу еще одну из стратагем власти в Китае в изложении историка, философа, переводчика древних китайских текстов В.В. Малявина: «Власть в Китае проистекает из способности “сделать паузу”, принять ситуацию во всей ее неопределенности и посредством внешней уступчивости, своего отсутствия в деле выказать свою предельную жесткость и непреклонность. Поэтому власти в Китае всегда сопутствует тайна. Политика видимая – это всегда дымовая завеса; она формируется тем самым “церемониалом”, который призван прикрывать “внутренние интересы”»23. Здесь про Путина чуть ли не каждая фраза, особенно если воспринимать их в международном контексте. Сделать паузу? Это не из Сомерсета Моэма, который в романе «Театр» советует актеру: «Взял паузу – держи!». У Путина это действительно часть его стратегического арсенала. Я не помню другого политика, про которого все мировые СМИ давали бы такого рода заголовки: «О чем молчит Путин?». Это та черта, которую Путин, скорее всего, почерпнул из восточного (китайского) искусства стратегии через дзюдо: надо дать ситуации проявить себя, увидеть ее – пусть незначительные и малозаметные – изменения, чтобы понять/почувствовать ее динамику, а потом мгновенно реагировать. На самом деле чем позже – тем лучше: ситуация проявит себя, противники приоткроют свои намерения… Сама мягкая манера Путина говорить, его кошачья (для большинства все-таки как у леопарда, хотя леопард не перестает от этого оставаться кошкой) походка дзюдоиста создают тот образ уступчивости, за которым кроются жесткость и непреклонность. Я думаю, многие западные лидеры, которые все живут «вовне», обманутые внешней мягкостью российского президента, натыкались потом на «бетонную стену».

Главное, что Путин нашел в восточной (китайской) стратегии, – иную философию войны и иную философию победы. У меня нет задачи излагать здесь детально китайскую стратегию войны и власти, поэтому я отмечу только те ее параметры, которые, на мой взгляд, не могли не обратить на себя внимания со стороны Путина. Прежде всего повторю, что Владимир Путин не воинственный человек, то есть он не из тех «милитаристов bona fide из числа поклонников ницшеанской “воли к власти”, для которых сам по себе мир, то есть способность людей жить в согласии друг с другом, является “неразрешимой загадкой”»24. Путин сам неоднократно говорил о том, что у него – и у России – нет врагов. Есть друзья, есть партнеры и есть, конечно, конкуренты, но с ними желательно не воевать, а договариваться, то есть искать компромиссные, не конфронтационные решения. Важно, что эти слова Путин не раз связывал с философией дзюдо, в основе которой, даже судя по высказываниям основателя этого вида боевого искусства и безусловного авторитета для Путина японского мастера Дзигоро Кано, лежит китайская по происхождению, но также и японская наука (а в данном случае и искусство тоже) стратегии. «Будучи последователем самурайских традиций, доктор Кано в своих теоретических разработках отталкивался от идей дзенского патриарха 17-го века Таку-ана, изложенных в двух секретных трактатах, переданных основателю школы Кито-рю»25. О китайском происхождении джиу-джитсу, из которого выросло дзюдо, говорит и одна из версий появления этой борьбы в Японии: «Первая гласит, что родиной джиу-джитсу является Китай, а проникновение на острова связывается с прибытием в Страну цветущей сакуры монаха по имени Чэнь Юаньбин. Покинув Китай из-за террора со стороны династии Мин, он нашел пристанище в одном из монастырей Эдо. Жил скромно, избегал шума и суеты. Обучал детей знатных вельмож китайской каллиграфии и философии, переводил классиков китайской литературы. Изредка путешествовал, рисовал монотонные пейзажи, но главное – обучил нескольких самураев технике боя, что и послужило распространению джиу-джитсу в Японии»26. Обратим внимание на слова «обучал китайской философии и переводил китайских классиков», ведь именно китайские философы и особенно классики были основоположниками китайской науки стратегии.

Даже основные пять принципов дзюдо, применяемые в повседневной жизни, как будто выписаны из древних китайских – и тоже секретных, написанных для властителей и хранившихся в тайных обществах – трактатов по стратегии:

«Внимательно наблюдай за собой и обстоятельствами собственной жизни; внимательно наблюдай за другими людьми; внимательно наблюдай за всем окружающим.

Владей инициативой в любом начинании.

Осмысливай полностью, действуй решительно.

Знай, когда надо остановиться.

Придерживайся среднего между радостью и подавленностью, истощением и ленью, безрассудной бравадой и трусостью».

На самом деле можно ограничиться в нашем очерке раскрытием этих пяти принципов в контексте китайского стратегического паттерна, поскольку Путин наверняка с ними знаком. Возьмем, к примеру, пятый принцип, который звучит для нашего уха наиболее непривычно. Тут речь не просто о том, чтобы избегать во всем крайностей. В конфуцианской традиции, оказавшей большое влияние на искусство стратегии, одним из определений нравственного идеала было «срединность и согласие». В начальных строках древнего китайского трактата «О человеческом существе» сказано: «Самое ценное в человеческой сущности – срединность и гармоничность»27. Как раз способность «идти срединным путем», то есть реализовать высшую гармонию и покой духа, была необходимым условием применения стратегии, то есть это одно из основных качеств настоящего мудрого стратега, которое позволяет ему «владеть ситуацией». Согласие, о котором говорят древние китайские философы, имеет и вполне практическое значение, даже в большой стратегии. Идеал согласия – как музыкальная гармония, которая превосходит логику тождества и различия и поэтому исключает конфронтацию. В музыкальной гармонии все звуки – разные, и в то же время все они – одно; нет «плохих» и «хороших» звуков. Более того, музыкальная гармония возможна, только если есть все эти разные звуки. Условием гармонии является разнообразие, следующее законам согласия и срединности. Благородный муж у Конфуция «находится в согласии, но никому не уподобляется». Это один из принципов конфуцианства, который имеет вполне конкретные последствия для сегодняшних больших стратегий России и Китая. Идеальный человек у Конфуция, находясь в согласии, свято ценит свою индивидуальность, идентичность, но при этом ценит и поддерживает разнообразие жизни. То есть это две стороны одной медали: стремление оставаться самим собой и признание такого же стремления других. Это едва ли не краеугольный камень подлинной, без политесов, большой стратегии Путина28, и здесь Китай является его принципиальным союзником: декларирование права другого быть другим и, как следствие, невмешательство во внутренние дела друг друга, отказ от навязывания друг другу своих моделей существования и своих образов будущего.

Тут же можно вспомнить альтернативу благородному мужу у Конфуция – «низкого человека»… и наши 90-е: «Низкий человек любит уподобляться другим и не умеет быть в согласии». Тем самым низкий человек «становится виновником людской разобщенности и, следовательно, всех противостояний и усобиц в обществе»29.

И еще несколько слов о принципе «срединности» – принципе дзюдо, принципе древнекитайского искусства стратегии и… большой стратегии Путина. Для китайской стратегии принципиально важно не только определение соотношения сил и обстоятельств, но и контроль над этим соотношением, то есть за «обстановкой» или «ситуацией». Для обозначения этого контроля применяется термин цюань, который трактуется как «достижение пути срединности в переменах мира». Вспомним, опять же, пятый принцип дзюдо. Однако этот же термин цюань в древних источниках имел отношение к «уравновешиванию», и тут мы вспоминаем эволюцию позиционирования России в мире при Путине: от «великой державы» (собственно реванш) в 2000 году к «уравновешивающему фактору» в международной политике в 2013-м и далее. Замыкая круг, скажу, что в термине цюань «уравновешивание» ситуации через, соответственно, контроль над ней равнозначно обладанию властью или господству30. Это и есть один из базовых принципов китайской стратегии – отойти (обойти), отступить (уступить), чтобы победить. И тут напомню о главном принципе дзюдо, которое есть «гибкий путь», и о словах самого Путина: «Практика схватки допускает и компромисс, и уступки, но возможны они только в том случае, если это путь к победе»31.

Теперь посмотрим на первый принцип Дзигоро Кано – внимательно наблюдай. Тут речь идет о знании «ситуации», соотношения сил или положения вещей, то есть, собственно, о предмете стратегии: «Предмет стратегии – непрерывно меняющаяся конфигурация сил, которую невозможно свести к формулам и правилам. Познание соотношения сил, или того, что в Китае называли условием властвования (цюань), требует превзойти одномерность формального анализа и перейти к системной оценке действительности. Стратегия – это не просто действие, а действие “с двойным дном”, включающее в себя свою противоположность, как бы “противотечение”»32. В продолжение толкования первого принципа Дзигоро Кано. Разработка стратегии начинается со сбора информации об обстановке. Этот тезис кажется банальным, но в Китае все банальное зачастую оказывается предельно глубоким. Китайские стратеги идут не тем путем, что европейцы, и именно эти отличия мы видим в принципах работы Путина. В военном каноне Сунь-цзы стратегическое знание начинается с получения конкретной информации, которая как раз и складывается из знания себя и наблюдения за людьми и окружающим миром, из донесений лазутчиков (разведка) и разных специальных сведений. Все эти данные мудрый стратег должен знать досконально. Однако тут же возникает вопрос: есть ли предел этой «тщательности», то есть конкретизации и детализации обследования ситуации? Сунь-цзы говорит, что сам секрет победы начинается со все более тонкого, углубленного изучения обстановки и обстоятельств действия вплоть до мельчайших нюансов. Напомню, что не только интерпретаторы деятельности Путина, но и его соработники всегда отмечали, я бы это назвал, стратегический интерес президента к мельчайшим деталям в исследовании любой ситуации. А ведь Сунь-цзы считал, что из двух противников побеждает тот, кто способен «рассчитать больше» и в итоге составить более тщательный план.

Однако несмотря на то, что от способности «рассчитать больше» зависит едва ли не победа, стратегическое зрение включается позже. Погружение в детали на определенной ступени перерождается, детали уходят на периферию сознания, мудрый стратег достигает максимального бодрствования духа, которое – то же, что «пустота». Вот как в книге Путина и его товарищей Василия Шестакова и Алексея Левицкого описывается это состояние со слов японского дзенского патриарха XVII века Такуана: «внутренняя “пустота”, рассеянное сознание, не сконцентрированное ни на чем, непоколебимое спокойствие, предельное самообладание – качества, обеспечивающие адепту боевого искусства успех»33. Скажу только, что мастер боевых искусств перед боем – это тот же стратег перед битвой. Собственно, сам Путин не раз говорил, что в основе успеха мастера дзюдо лежат знания о себе и о противнике, которые позволяют «знать заранее, действовать на опережение».

Результатом накопления информации о ситуации становится переход на следующий уровень, на котором «решающее значение имеет способность вырабатывать синтетически всеобъемлющее видение, или, как сказано в книге «И цзин» («Книге Перемен»), «великое видение», которое превосходит и включает в себя все частные перспективы созерцания. Достижение этого идеала предполагает умение сводить воедино различные виды информации, сопоставлять отдельные факторы и выводить из этого общее и притом уникальное качество ситуации, ее, так сказать, символический тип»34. Исследователи китайского искусства стратегии не раз указывали на то, что в древних трактатах авторы ничего не говорят о том, каким образом конкретизация и детализация переходят в целостное постижение действительности и создают пространство для стратегического действия. От себя хочу добавить, что для этого перехода нужны два условия: на выходе с первого уровня и на входе на второй – от стратегического знания к стратегическому видению.

Первое условие, связанное с вопросом о пределе «тщательности», можно обозначить понятием «избыточность». Нужно не просто владеть всей необходимой информацией об остановке и противнике – ее должно быть больше, чем, как нам кажется, необходимо. Информация об обстановке должна быть избыточной и включать такие «мелочи» и детали знаний о событиях и людях, которые заведомо кажутся излишними.

Именно такое «избыточное» знание позволяет стратегу начать «чувствовать» ситуацию и противника и, соответственно, просчитывать вектор ее возможного изменения в свою пользу после совсем, казалось бы, небольшого, точечного воздействия на нее внешних факторов.

Второе условие, определяющее возможность и качество входа на уровень стратегического видения, связано со способностью стратега к видению «целостности». Как пишет В.Малявин: «Знание китайского стратега предстает в своем роде парадоксальным сочетанием предельной сосредоточенности на “текущем моменте”, безупречного “соответствия обстановке” и полной открытости миру и даже, точнее, открытости сокровенному зиянию Пустоты. Безупречная точность каждого действия обеспечивается наиболее “далеко идущим“ планом, неким предельным замыслом, превосходящим все мыслимые понятия»35. Эта полная открытость миру возможна только у того стратега, ментальные карты которого соразмерны ситуации, а если твой «предельный план» – новая архитектура мирового устройства, то ментальные карты у тебя должны быть соразмерны земному шару. Только тогда стратег способен не только видеть целиком «театр военных действий», но и то, что находится за его пределами и воздействует на него как бы извне и даже как бы «случайно». Более того, все находящиеся на таком – в пределе равном земному шару – «театре военных действий» акторы должны быть для мудрого стратега персонализированными, то есть должны быть субъектны. В противном случае, когда правитель путает страны и континенты (как в одной известной стране, мнящей себя империей), уподобляясь древним римлянам, для которых все неримляне были одинаково безликими и безголосыми варварами, никакого шанса достичь успеха в реализации своей большой стратегии, даже если она исчерпывается «жандармскими» параметрами, у него нет. Хотя бы потому, что каждый из этих субъектов на «театре военных действий» и вне его является потенциальным противником, и даже самый на первый взгляд маленький и незаметный из них может стать участником противной коалиции, и именно его, казалось бы, ничтожный вес может склонить чашу весов на ту или другую сторону. Как мышка в сказке про репку36. Здесь я бы хотел подчеркнуть особую «китайскость», или, если хотите, «восточность» (потому что и «японскость» тоже) приведенных выше параметров стратегического знания и «великого видения». Дело в том, что традиционные восточные стратегии изначально отвергают так называемый принцип «бритвы Оккама», который лежит в основании западного, римского по происхождению, стратегического подхода. Напомню, «бритва Оккама» в простейшем изложении выглядит так: если некое явление может быть объяснено двумя способами:

– через привлечение сущностей (факторов, фактов) A, B и C;

– через сущности A, B, C и D,

и при этом оба способа дают одинаковый результат, то следует предпочесть первое объяснение, так как сущность D в этом примере лишняя, избыточная. «Не следует множить сущее без необходимости», – говорил монах-философ Уильям Оккам, развивая западный паттерн, идущий уже от Платона и Аристотеля, с его принципом достаточного основания. Таким образом, принцип «бритвы Оккама» отражает базовый вектор западного паттерна на упрощение37. В восточном паттерне принцип другой: действие может быть простым, а знание, на котором оно основано, должно быть сложным. Даже в приведенном описании принципа бритвы Оккама воспитанный в восточной традиции мудрый стратег не только не отвергнет сущность (фактор, факт) D, но и добавит E и F, что, как часто случается, позволит по-иному увидеть A, B и C и в результате получить стратегическую инициативу. Западная наука только во второй половине XX века пришла к новой «науке о сложности», которая приближается к синтетическому нелинейному знанию38.

Есть еще пара параметров китайской стратегии, отраженных в принципах дзюдо, хорошо известных Владимиру Путину. Наблюдение за собой, наблюдение за другими (противниками) и за окружающей обстановкой, помноженное на тщательное обдумывание, позволяет получить инициативу. В трактате Сунь-цзы используется понятие ши (из древнейшего даосского канона «Дао дэ цзин») – «сила, которая дает завершение вещам». У Сунь-цзы это понятие обозначает «некий исподволь наращиваемый искусным полководцем или, можно сказать, вызревающий благодаря его действиям стратегический потенциал обстановки, непостижимую для ограниченного субъективного ума “силу обстоятельств”»39. Мудрый стратег умеет создать стратегическое преимущество из быстро меняющегося соотношения различных факторов и из поведения всех участников противостояния и в результате, воспользовавшись «потенциалом обстановки», одерживает победу как бы без видимых усилий, «в силу обстоятельств». Этот «потенциал обстановки», согласно Сунь-цзы, разряжается в одном ударе, который «наносится накоротке», то есть стремительно и неотразимо, без возможности для противника провести уклоняющий маневр. Для того чтобы лишить противника возможности уклониться, надо использовать его собственный замысел и его собственную энергию и инерцию. Это один из базовых, даже центральных принципов китайской стратегии… и дзюдо. Вот как сам Путин говорит о нем: «Это происходит не сразу: понимание того, что можно использовать силу соперника в своих интересах, для достижения своей цели. Это приходит с ростом мастерства. Дзюдоисты понимают, как важно использовать знание о сопернике. Знать заранее, работать на опережение, имея в виду, что можно использовать инерцию его веса, инерцию его собственных действий»40.

Мудрый стратег не мнит себя демиургом реальности, не поддается соблазну считать себя тем, кто своими действиями определяет «начала и концы», мысли и поступки людей, будь то союзники или противники. Он не управляет внешними событиями и не ограничивается реакцией на них, а следует за ними. «Знающий полководец, – говорит Сунь-цзы, – побеждает как раз благодаря действиям противника, что бы тот ни предпринимал». Но здесь надо помнить, что это «следование» не имеет ничего общего ни с пассивностью, ни с простым реагированием. «Как раз наоборот, – пишет Малявин, – следование у Сунь-цзы сопряжено с владением инициативой и даже способностью опережать, упреждать его действия»41.

Ну а теперь самое время привести пример того, как арсенал китайской стратегии проявляется в действиях Путина. В сентябре 2013 года весь мир знал, что в Вашингтоне уже принято решение о проведении военной операции в Сирии по ливийскому сценарию. Владимир Путин и многие другие лидеры государств мира были против силового сценария американцев, но, как казалось, остановить набравшую агрессивную инерцию военную машину США невозможно. И тут внезапно ситуация перевернулась. Перевернул ее Путин, но, что важно, источником изменений стали сами США. Так, 8 сентября во время пресс-конференции в Лондоне госсекретаря Джона Керри американская (!) журналистка задала «дежурный» вопрос: «Что еще может сделать правительство Башара Асада, чтобы избежать военного удара?». Госсекретарь саркастически заявил: «Асад мог бы передать международному сообществу абсолютно все имеющиеся в Сирии химические вооружения в течение следующей недели, однако он, разумеется, этого не сделает». Вот он, второй шаг противника с попыткой захвата, во время которого, используя его собственную энергию, противника можно вывести из равновесия и… бросок. Так Дзигоро Кано, только нащупывая способы победить более мощного соперника, нашел и апробировал на Кенхикего Фукусиме главный принцип дзюдо. И эта аналогия не осталась незамеченной, в том числе умными американскими аналитиками. Известный «специалист по Путину» Фиона Хилл42 тогда написала: «Если взять в качестве метафоры любимый вид спорта Путина – дзюдо, то можно сказать, что российский лидер провел против Барака Обамы удачный бросок». А дальше Путин показал, что значит владение «потенциалом обстановки» и стремительный удар «накоротке», не дающий противнику возможности уклониться. В тот же (!) день министр иностранных дел Сергей Лавров заявляет: «Если установление международного контроля над сирийским химическим оружием позволит избежать военных ударов, Россия немедленно включается в работу». Предложение было тут же передано министру иностранных дел Сирии, который находился в Москве (!), и уже на следующий день он заявил, что правительство Асада готово на реализацию российского плана. Учитывая, что Вашингтон сам (!) увязал готовящийся военный удар против правительства Асада с возможностью реального применения последним химического оружия против собственного населения, Обаме ничего не оставалось, кроме как поприветствовать инициативу Москвы и свернуть подготовку военной операции. Вот что значит владение «потенциалом обстановки» и предварительное внимательное, избыточное изучение обстановки. Некоторые наблюдатели сказали тогда, что Путин с американцами «играл с двух рук», но так мы далеко зайдем. Хотя, впрочем, сегодня многие в США заходят еще дальше, и я вполне могу себе представить такое заявление, например, нынешних представителей Демократической партии США: Путин все подстроил! Он лично шантажировал американского президента, запугал Джона Керри, КГБ подкупил американскую журналистку и т.д. Именно поэтому сирийский министр иностранных дел «ждал» в Москве, а Асад в Дамаске «сидел на проводе» вместе со своим правительством. Да и Китай уже заранее отправил в поход морские суда, которые вместе с российскими должны были принять на борт сирийское химоружие. Это сейчас западные СМИ создали из Путина образ (китайский, кстати) «дракона, сокрытого в облаках». А тогда видный американский конгрессмен, глава комитета по разведке Майк Роджерс просто признал: «Путин играет в шахматы, а мы – в крестики-нолики». Но и этого признания недостаточно. Только позже американцы поймут (если поймут), с кем на самом деле они «играют». Этот очерк как раз призван отчасти открыть им глаза.

Понимая, что для раскрытия темы «Большая стратегия Путина и китайские стратагемы» потребуется написать целую книгу, и покидая в этом очерке стратегические традиции Поднебесной, хочу еще раз привести главные принципы этой древней китайской науки или искусства. Итак, побеждать надо без (или до) войны, а если приходится воевать, надо уклоняться от генерального сражения, делая упор на маневры, чтобы ослабить и утомить противника. Для того чтобы побеждать без войны, надо использовать дипломатов и шпионов. Дипломатия и разведка нужны, чтобы, во-первых, получить избыточную информацию о противнике и обстановке, а во-вторых – ослабить противника изнутри. Принцип Сунь-цзы: «Самая лучшая война – разбить замыслы противника; на следующем месте – разбить его союзы; на следующем месте – разбить его войска». И тут – на этом принципе Сунь-цзы – стоит сделать «последнюю остановку» в Китае, потому что здесь мы можем увидеть еще один важный параметр большой стратегии Путина. Итак, «лучшая война – разбить замыслы противника». В качестве примера следования этому принципу можно рассматривать приведенную выше историю с химоружием в Сирии и, как следствие, разрушением замысла США провести военную операцию против Дамаска и занять ключевое и доминирующее положение в регионе Ближнего Востока. Для раскрытия второй части принципа Сунь-цзы – «разбить его союзы» – хочу привести две стратегии из древнего трактата «Тридцать шесть стратагем». Девятнадцатая стратагема называется «Вытаскивать хворост из-под очага» и звучит так:

«Не противодействуй открыто силе врага, но ослабляй постепенно его основу.

Толкование: вода закипает под действием силы, и эта сила – сила огня.

Огонь – это сила ян, заключенная в силе инь, и она так велика, что до огня нельзя дотронуться.

Хворост – это опора огня, от которой огонь берет свою силу.

Он дает жар, но сам по себе не горяч, и его можно без труда взять в руки.

Так можно понять: даже если сила столь велика, что не подпускает к себе, возможно устранить ее опору»43.

Империя США базируется на финансово-экономической и военной мощи – это огонь. Бороться с ним в начале XXI века Россия не могла. Другое дело – «хворост», то есть ресурсы, которые питают финансово-экономическую и военную мощь Штатов. Ресурсы можно попытаться «вытащить из-под очага», не обжегшись. Здесь главное было понять, что именно является ресурсом империи, причем во времени, а именно: какие ресурсы нужны, чтобы построить империю, и какие – чтобы ее сохранить. Когда Путин осознал, что одним из основных ресурсов для сохранения гегемонии США является их престиж и авторитет, стратегия стала очевидной. Стало понятно, какой хворост можно и нужно было вытащить из-под очага, не обжигаясь, то есть не выходя на прямую конфронтацию с противником и не доводя дело до генерального сражения. Тут как раз нужны дипломатия, разведка и спецоперации, чтобы подорвать престиж чужой империи и при этом не вызвать прямого ответного удара.

Давайте посмотрим, как эта стратагема трактуется в древней и таинственной «Книге Перемен» («И Цзин»): «Образ Озера внизу и Неба наверху». Речь идет о гексаграмме № 10 Ли (Наступление или Поступь). Смысл гексаграммы раскрывается в следующем афоризме: «Наступи на хвост тигра; он не укусит – свершение. Идея наступления выражена в доминировании Неба как апогея активной янской силы над Озером. Небо соответствует тигру – царю зверей – и притом символизирует противника. Последний обладает в этой ситуации явным преимуществом. Между тем ключевое положение в гексаграмме занимает третья, единственная иньская черта. Эта черта воплощает “покой в центре” (опять вспоминаем “срединность”. – А.К.) и противостоит избыточной активности Неба. В динамической структуре гексаграммы она представляет тенденцию к равновесию и гармонии и поэтому способна создать ситуацию, когда “мягкое наступает на жесткое”. Можно предположить, что именно ей соответствует тот, кто “наступает на хвост тигра”, а сам “хвост тигра” представлен четвертой десяткой»44. Образ озера (воды, противостоящей Небу – огню) здесь особенно характерен. Сыграть роль «младшего партнера» и уступать, не сдаваясь, силе – это стратегия, которая дает время на сосредоточение и подготовку к противостоянию. А это уже про большую стратегию Путина.

Невольно вспоминается образ воды у даосского мудреца Лао-цзы: будучи субстанцией мягкой и податливой, вода совершенно не поддается сжатию. Из «Дао дэ цзин»: «Искривленное сохранит себя в целости, согнутое станет прямым, ущербное станет полным, обветшавшее станет новым». Такой лозунг мог бы использоваться в России в начале 2000-х годов как обещание и надежда. То есть способность склониться перед внешней силой, кажущийся отход на самом деле подготавливает победу. Как тут не вспомнить само определение дзюдо как «гибкого, мягкого пути» и притчу, которую рассказал в свое время – более ста лет назад – сам Дзигоро Кано: «Зимой врач Акаяма Широбеи прогуливался по саду и любовался заснеженными вишнями. Как-то Акаяма заметил, что толстая ветка не выдержала тяжести снега и сломалась. Зато маленькая, гибкая веточка все гнулась, гнулась к земле, но не сломалась. Снег соскользнул с нее, и она, целехонькая, выпрямилась вновь. Увидев это, Акаяма воскликнул: “Сначала поддаться, чтобы потом победить!” Его слова относились к приемам борьбы, над созданием которой он трудился»45.

При этом, «наступая на хвост тигра», самому надо вести себя как «змея с горы Чаншань» у Сунь-цзы, о которой говорили: «Если ее ударить по голове, она бьет хвостом; если ее ударить по хвосту, она бьет головой. А если ударить ее посередине, она бьет одновременно головой и хвостом». Как показывает этот пример, накопленный «потенциал обстановки» позволяет ответить на любой удар противника – и притом всегда асимметрично. США в 2014 году совершили против России фактически акт прямой агрессии на Украине (госпереворот в Киеве) и получили молниеносный и асимметричный «удар головой» в Крыму. В ответ на санкционную войну Путин – опять же асимметрично – ввел ответные санкции, которые нанесли удар по главному союзнику США в Евроатлантике – Евросоюзу, спровоцировав тем самым появление еще одной трещины в монолитной, казалось бы, позиции Запада.

И опять вспоминаем о «вытаскивании хвороста из-под очага» и о престиже империи как о ресурсе для ее сохранения. В дополнение к этой стратагеме приводятся слова из книги «Воинское искусство Вэй Ляо» (III в. до н.э.):

«Мои люди не могут бояться двух вещей одновременно.

Иногда они боятся меня и смеются над неприятелем.

Иногда они боятся неприятеля и смеются надо мной.

Тот, над кем смеются, потерпит поражение.

Тот, кого боятся, одержит победу…».

Так давайте ответим на вопрос: кого боялись и над кем смеялись в конце 90-х годов? Над США или над Россией (Ельциным)? А кого боятся и над кем смеются сейчас?..

Планомерный подрыв престижа империи США на протяжении всех двадцати лет (а в последние годы и прямая дискредитация мифа об их всемогуществе (Сирия, Венесуэла)) происходит, как учили древние китайские стратеги, сам собой, без прямого участия России. Путин только помогал осознать то, что и так представлялось очевидным. Самый яркий пример – ситуация накануне начала агрессии США против Ирака. Прекрасно понимая, что решение о вторжении Вашингтоном уже принято и предотвратить войну не удастся, Путин все-таки отправляется в большое европейское турне. И в результате на пресс-конференции в Париже вместе с ним будущее вторжение осуждают лидеры Евросоюза – главного союзника Штатов, в том числе по блоку НАТО – Германия (Герхард Шредер; замечу, что Меркель, в то время председатель Христианско-демократического союза, уже тогда выступала на американской стороне) и Франция (Жак Ширак). Войну это не остановило, но, во-первых, оставило «рубец» в памяти и европейцев, и американцев, а во-вторых – существенным образом снизило легитимность агрессии США в глазах именно западного (!) сообщества. И не будем забывать, что именно тогда Жак Ширак высказался про «младоевропейцев», которые с энергией, достойной лучшего применения, поддержали США: «Они упустили шанс промолчать». И тем самым была сделана еще одна трещина во взаимоотношениях «старой» и «новой» Европы.

Ключевую роль в подрыве престижа и авторитета США сыграла, конечно, Мюнхенская речь Путина. Не являясь поклонником нумерологии, не могу тем не менее не отметить, что пришел к власти и объявил стратегию реванша Путин в 2000 году. В Мюнхене буквально «взорвал» сознание западного истеблишмента в 2007 году. Крым воссоединился с Россией в ответ на американскую агрессию на Украине в 2014 году. То есть каждые семь лет Путин поднимает Россию на следующую ступень к ее законному месту в числе мировых держав-лидеров. Ждем 2021 года? Новой «Ялты» и нового «Бреттон-Вуда»? Вот что значит настоящий план. Вот что значит «оседлать время», как говорили про мудрых стратегов в Китае в древности.

Итак, Мюнхенская речь – это то, о чем впоследствии напишут не только в российских учебниках, но и в европейских, китайских, японских, ближневосточных и даже американских. В последних напишут, что с этого путинского «иду на вы!» начался закат американской империи. Путин произнес вслух и на весь мир то, о чем уже говорили, но шепотом, тысячи политиков, публицистов, историков и экспертов по всему миру, даже изредка в США. Говорили о своем недовольстве имперским давлением со стороны Соединенных Штатов – наглым и бесцеремонным. Говорили об упрощенчестве и прямолинейности в политике, свойственных этой молодой нации, на которую с нескрываемым недоумением и даже с некоторой снисходительностью смотрели народы, насчитывающие многие сотни, а то и тысячи лет своей истории. А ведь по отношению к этим народам спесивые «новые римляне» вели себя как менторы. Все эти недовольные голоса сливались в гул, уже довольно громкий, но еще не артикулированный на мировых площадках – никто не хотел выходить на авансцену. Недовольство народов создавало тот «потенциал ситуации», о котором писали в древности китайские стратеги, и этот потенциал разрядился в импульсе Мюнхенской речи Путина. Конечно, импульс был радикально усилен тем, что говорил это лидер ядерной державы, способной уничтожить Штаты. Эта правда, изменившая мир, прозвучала в нужном месте (тот же Мюнхен, где западные лидеры развязали руки Гитлеру, теперь стал местом, где Путин предложил связать руки новому претенденту на мировое господство – США) и в нужном формате: главное послание в речи – отказ Штатам в праве быть мировым жандармом – был перенесен с периферии политической жизни в самый ее эпицентр и поэтому прозвучал как удар грома. Все присутствующие в зале понимали, что Путин говорит правду (даже Меркель). Они и сами об этом говорили, только шепотом и «под одеялом». А потом, после Мюнхенской речи, Путин стал для мировой политики настоящим «драконом, сокрытым в облаках» – тем, кто единственный способен противостоять давлению США и глобалистской «элиты». Началась поистине демонизация Путина. «Дракон» на секунду показался из облаков, нанес молниеносный удар, обнаружив себя, и снова скрылся. Но после этого все, что происходило «плохого» с США, Европой и вообще с Западом, приписывалось уже Путину, разгоняя его образ до планетарного масштаба. И тем самым – эффект обратной петли – подрывая свой собственный авторитет и престиж своего глобализационного проекта.

А Путин следовал за реальностью, накапливая «потенциал обстановки» и ждал, когда можно будет нанести США и Западу следующий удар – ход, завершающий эту «партию» и начинающий новую. Ждать пришлось более 10 лет. Этот удар был нанесен 1 марта 2018 года, когда Путин объявил о создании Россией гиперзвукового оружия. В результате этого «удара» была обнулена попытка США получить стратегическое преимущество над Россией путем создания глобальной ПРО. Американцы сами – впервые (!) в своей истории почувствовали себя уязвимыми, и без шанса предотвратить угрозу.

Тем временем мы наблюдали, как рассыпался казавшийся монолитным западный блок. Напомню пунктиром: разлад в Евросоюзе: Испания – Каталония; Великобритания – Шотландия – брексит; конфликт между Центральной/Северной Европой и Южной – Греция; конфликты ЕС со странами, отказывающимися принимать мигрантов, – Италия/Венгрия/ Польша и др.; тлеющие конфликты между Германией и Польшей, Польшей и ЕС, Великобританией и ЕС, Венгрией и ЕС; кризис политики мультикультурализма; кризис с мигрантами. Путин ориентируется на двусторонние связи с европейскими странами через личные отношения с лидерами (Шредер, Ширак, Берлускони, потом более молодые Вучич, Курц, Макрон и др.), поддерживает оппозиционных глобалистскому мейнстриму евроскептиков (Франция, Германия, Италия, Австрия и др.). Разлад между США и Европой: от «желтых жилетов» до торговых войн, а до этого – скандалы с прослушкой (спасибо Сноудену, который в Москве, а «с Дона выдачи нет»). Разлад в США: Трамп, межэлитные войны и начало «перестройки»; «имперский» кризис, антивильсонизм и т.д. А в это время «дракон, сокрытый в небесах» читает «Тридцать шесть стратагем», включая девятнадцатую: «Вытаскивать хворост из-под очага». Или четвертую: «Спокойно ждать, пока враг утомится». Или девятую: «С противоположного берега наблюдать за пожаром». А когда скучно, то тринадцатую: «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею».

И тут мы переходим к самому интересному. Несмотря на то что Путин блестяще освоил весь арсенал китайской стратегии и изучил основанную на последней философию дзюдо, он все-таки не китаец. Путин родом из другой традиции, и это очевидно для всех. Я говорю, разумеется, о православной цивилизации, а значит, русской по факту и византийской по происхождению. Для того чтобы проиллюстрировать различие, приведу две истории. Первая – из биографии основателя дзюдо Дзигоро Кано. Вторая – из жизненного опыта самого Владимира Путина.

Как-то шел Дзигоро Кано домой по мосту и на него напали двое бандитов: «Отдавай все, что у тебя есть!». Кано снял кимоно. Они увидели, что оно старое, и вернули, не понравилось. Спрашивают: «А в сумке у тебя что?». Кано достает три пирожка и говорит: «Этот тебе, этот ему, а этот мне!» – и разошлись они с миром. А ведь Дзигоро Кано был таким мастером, что без усилий мог обоих бандитов скинуть с моста. Это еще раз подтверждает слова Кано: «Предотвращенная схватка – это выигранная схватка». В этом вся философия дзюдо. Но двух пирожков из трех мастер Кано лишился. А если бы они предназначались его маленьким детям?

В 2015 году Владимир Путин, разъясняя суть военной операции против террористического ИГИЛ в Сирии, сказал: «Угроза террористических ударов в России… была и есть, к сожалению. Вот мы не предпринимали никаких действий в Сирии. Что заставило террористов нанести удар в Волгограде на железнодорожном вокзале? Просто их человеконенавистническая ментальность, борьба с Россией как таковой». И вывод: «Еще 50 лет назад ленинградская улица меня научила одному правилу: если драка неизбежна, бить надо первым». Как говорится, вот вам и дзюдо, но помноженное на ленинградскую улицу. Своя культурная традиция расставляет иные акценты даже в том случае, если человек погружен в чужую, сколь бы она ни была привлекательна, традицию.

Поэтому пройдя – через дзюдо – школу восточной стратегической мудрости, Путин все равно остался русским человеком, воспитанным в русской культурной традиции. В результате поиски стратегического образца, модели, продолжились, благо было где искать. Что могло стать мотивом для поиска другого образца? И почему, на мой взгляд, в итоге Путин вернулся к истокам православной цивилизации – Византийской империи? Для этого надо ответить на простой вопрос: чем отличаются большие стратегии в Китайской и Византийской империях? Ответ на этот простой вопрос, конечно, очень сложен, но я хочу предложить свою версию: в отличие от Китая, у Византии была миссия, причем не только для самой Византии, но и для всего мира. Эта миссия – спасение. Именно в этом, в осознании своего миссионерского призвания, Россия считает себя преемницей Византии; самоопределялась как Третий Рим, потом как центр тяжести и равновесия в мире во времена Священного Союза («концерт великих держав»).

Но и в XX веке, после падения православной Российской империи, Россия не отказалась от своего миссионерского призвания – таков был идейно мотивированный Третий Интернационал. На самом деле и сегодня Россия предлагает миру идею спасения, уже в качестве «Третьей империи» и в совершенно новых обстоятельствах. Однако для того, чтобы иметь возможность исполнить миссию, Россия должна была вернуть себе ту роль и то значение, которые вообще делают возможным разговор о миссии. Именно на достижение этой цели и одновременно условия была направлена большая стратегия Владимира Путина.

Обнаружить византийскую стратегию как образец для Путина не составило труда. Во-первых, при известном интересе Путина к истории, спускаясь по столетиям к истокам нашей цивилизации, он неизбежно должен был прийти в Константинополь просто потому, что это единственный путь. И восточные (Золотая Орда), и западные (Европа) влияния были поздними наложениями. При складывании Российского государства именно Византийская империя на протяжении нескольких веков оказывала решающее воздействие на материальном, институциональном и, главное, духовном уровне46. Кроме самостоятельных исторических разысканий на византийскую стратегию мог навести Владимира Путина его постоянный собеседник Владыка Тихон (Шевкунов), который сам занимался изучением византийских государственных практик и даже выпустил нашумевший фильм «Падение Империи. Византийский урок», который многие наблюдатели восприняли именно как указание на источник стратегических знаний, причем без ссылок на тысячелетнюю разницу во времени47. Можно с уверенностью говорить о том, что Владимир Путин фильм видел и обсуждал, так что византийские стратегии тоже оказались для него рядом.

Тут можно сказать, что когда Путин обратился к византийскому стратегическому наследию, то его ждал большой сюрприз. Я приведу несколько базовых положений византийского стратегического арсенала, и вы сами увидите, в чем сюрприз:

– всеми средствами избегай войны, но всегда будь к ней готов;

– делай особый упор на разведку, чтобы разрушить замысел противника;

– избегай генерального сражения;

– заменяй крупномасштабную битву маневрами для получения стратегического преимущества;

– разрушай союзы противника, чтобы изменить соотношение сил;

– старайся переманить союзников противника на свою сторону путем подкупа: самые дорогие «подарки» дешевле, чем война48;

– чтобы избежать потерь, подтачивай моральную и материальную силу противника;

– проявляй терпение и настойчивость («Спешить некуда: если покончено с одним врагом, другой наверняка займет его место, ибо все постоянно меняется… Одна лишь империя вечна»49).

Очевидно, что основные параметры стратегий Китая и Византии не просто похожи, но даже в высокой степени совпадают! И это тем более поразительно, ведь, насколько известно историкам, между Китайской и Византийской империями практически не было культурных обменов, они носили единичный и случайный характер. Ученые монахи, а тем более образованные военные из одной страны в другую не ездили, византийских книг в Китае и китайских – в византийских собраниях обнаружено не было. Более того, геополитическое, как мы сказали бы сегодня, положение Древнего Китая и Византии было абсолютно разным. Если Китай был геополитически закрытым, даже изолированным (основной военный опыт был приобретен в эпоху Борющихся царств, то есть во время междоусобных войн), то Византия была открыта всем ветрам, находилась на перекрестке цивилизаций и тысячу лет воевала с внешними врагами. Причины такого совпадения – предмет особого рассмотрения. Нас же интересует здесь тот факт, что, обнаружив предельно близкий с цивилизационной, культурной и даже религиозной точки зрения образец, Путин смог без труда совместить на его основе восточный и западный стратегический арсенал со всем их своеобразием.

При таком совпадении основных параметров стратегий Китая и Византии нам нет необходимости описывать их повторно на византийском материале. Но зато есть большой смысл в том, чтобы рассказать о некоторых особых сторонах большой стратегии Византийской империи, ее отличиях от римской, которые оказали значительное влияние на большую стратегию Путина. Во-первых, надо отметить, что своим происхождением отличная от римской византийская стратегия была обязана геостратегическому положению империи: Византия почти всегда воевала на нескольких фронтах. Более того, Восточная Римская империя была гораздо уязвимее, чем Западная. На протяжении восьми веков Византия постоянно подвергалась нашествиям из евразийских степей, с Иранского плато – родины империй, со Средиземноморского побережья и из Месопотамии, попавшей под владычество ислама, и, наконец, из стран Запада, который вероломно напал на своих единоверцев, захватил и разграбил Константинополь в 1204 году. Для сдерживания завоевателей военной силы было недостаточно, так как на место одного врага приходил новый, а византийское войско в каждой битве несло потери, которые было все труднее компенсировать. Если мы вспомним аналогию Клаузевица, который уподобил войну поединку борцов, то в случае с Византией эта аналогия выглядит так: византийский борец в результате долгого и трудного поединка одерживает верх над противником и тот покидает ринг, но на его место тут же выходит следующий борец со свежими силами и новой тактикой; византийский борец справляется и с этим противником, но на его место выходит третий, опять же со свежими силами и, возможно, еще более сильный и опасный и т.д. Понятно, что поражение византийского борца в таких условиях – вопрос времени. Но Византийская империя просуществовала в таком режиме почти тысячу лет и значительный период считалась первостепенной державой ойкумены. В основании этой выносливости лежит как раз большая стратегия, выработанная в Византии не от хорошей жизни.

Отражение новых врагов чисто военными средствами становилось невозможным, так как восточной части империи не хватало ресурсов. Окончательно «количественный» подход был исчерпан уже при нашествии гуннов Атиллы. В сравнении с единой Римской империей прошлого Византия полагалась не столько на военную силу, сколько на всевозможные способы убеждения – от создания союзов и запугивания врагов до разрушения коалиций противника. Кроме тех, в основном связанных непосредственно с войной стратагем, которые я уже привел выше, византийская большая стратегия опиралась на некоторые невоенные и даже нематериальные основания. Это религиозное и культурное самоотождествление, престиж, авторитет, дипломатия и т.п. Рассмотрим те из них, которые важны для характеристики большой стратегии Путина и работают по сей день.

В отличие от Рима, Константинополь – Новый Рим – считал себя центром христианского мира и наследником античной культуры. И такое самоотождествление было для Византийской империи стратегическим преимуществом не только потому, что создавало империи историческую глубину преемственности, но и потому, что задавало определенный вектор развития. Византия имела осознанное призвание, и это призвание было позитивным – содействие христианизации и просвещению известного мира во имя спасения. Такое самоотождествление помимо материальных дивидендов позволяло византийцам чувствовать свою высшую правоту в противостоянии с любым противником и создавало для империи – особенно для правящего класса – запас прочности и стабильности. Стабильность – одно из ключевых определений тысячелетней Византийской империи. Во многих отношениях. Как и сегодняшняя Россия в представлении Путина, Византия следовала срединному пути и была уравновешивающим фактором тогдашней ойкумены. Хочу напомнить девятнадцатую стратагему из древнего китайского трактата, а точнее – ее толкование в «И Цзин» («Книге Перемен»): «Расположение триграмм – Озеро внизу, Небо наверху… Идея наступления выражена в доминировании Неба как апогея активной янской силы над Озером… Между тем ключевое положение в гексаграмме занимает третья, единственная иньская черта. Эта черта воплощает “покой в центре” и противостоит избыточной активности Неба»50. Я вновь привел это толкование, потому что оно очень важно. «Покой в центре», инь внутри ян – это покой посреди бури и хаоса. Византия ощущала себя такой точкой покоя в центре окружающего ее хаоса и постоянных войн. Вот о какой стабильности идет тут речь. Разница с китайской стратегией в том, что там покой в центре хаоса – это пустота (но, конечно, не абсолютный ноль, а специфическая китайская «пустота», которая на самом деле «полнота»). Для византийца «покой в центре» – это абсолютная полнота, определяемая прежде всего религиозно, то есть это полнота присутствия Бога. В этом смысле Византия – Константинополь – ощущала себя метафизическим центром мира: центром тяжести и центром равновесия. Это почти то же, что я писал о начале «утверждения» Путина в центре Евразии как точки самостоянья.

Хотя с точки зрения самоотождествления как стратегического преимущества Путину, конечно, труднее, так как Российская империя создавалась (!) не только как многонациональная, но и как многоконфессиональная51 (на сегодняшний день в России представлены все мировые религии, и они все для России – коренные). Поэтому объединительный принцип Путин предложил другой – традиционные ценности, которые, как он сам все время повторяет, у этих религий по большей части совпадают. Опора на традиционные ценности как элемент самоотождествления укрепляет образ России в мире как острова стабильности в хаосе постмодернистской распущенности и нравственного релятивизма, превращаясь тем самым в стратегическое преимущество.

Что касается престижа, который все современные авторы отмечают как важный параметр стратегии, то в Византии ему придавали огромное значение, особенно с учетом того, что «в отличие от войска или золота престиж не расходуется при использовании»52. Столица империи поражала воображение даже тех послов, купцов и паломников, которые приезжали не из степных юрт, а из больших городов того времени вроде Рима, Дамаска или Иерусалима. В Константинополь как в культурную и религиозную столицу ехали люди со всех концов известной ойкумены (а еще в надежде на карьеру, титулы или золото), а потом разъезжались по городам и весям и «рекламировали» столицу христианской империи. Двор императора манил к себе всех, кто надеялся «приобщиться» к власти. «Тот, кто хоть раз увидел и испытал жизнь при дворе, не отказывался от нее добровольно», – пишет Эдвард Люттвак (книга «Большая стратегия Византийской империи», глава «Использование имперского престижа»). И продолжает: «Но прежде всего там было постоянное присутствие власти, магнетизм которой в той или иной степени чувствуют все, а презирают лишь те, кто лишен всякого доступа к ней»53. Тут Люттвак, который сам поработал в высоких кабинетах имперской Америки54, пишет как представитель именно этой новоявленной «империи». Более того, автор проводит прямую аналогию с современными США: «В современном Вашингтоне даже способные люди соглашаются занимать низкооплачиваемые должности в Исполнительном управлении президента ради непосредственной близости к средоточию власти, даже если им едва ли удастся увидеть президента живьем в течение целого года. Удостоверение сотрудников Белого дома часто, как бы по забывчивости, носят с собой вне службы, то и дело размахивая им у всех на виду»55. Однако тут я с Люттваком поспорю. На самом деле, не умаляя вопроса о дизайне власти56, дело было не в пирах, подарках и представлениях, царивших при дворе императора Византии, и не в мелком тщеславии. Здесь целесообразнее говорить о близости к центру принятия решений, которые касались всей обозримой ойкумены – уже не только многонациональной, но и полирелигиозной. И неважно, что решения, принятые при дворе или самим императором, не были обязательными для всех, особенно за пределами империи. Статус и престиж Нового Рима это не умаляло. Важно то, что все сильные мира того в разных частях ойкумены, принимающие решения, которые могут иметь последствия не только для них самих, но и для соседей – близких и дальних, были вынуждены учитывать мнение Константинополя. Будь то Рим или Багдад. Особенно это касалось вопросов войны и мира, а также межгосударственных торговых договоров, которые сами зачастую становились причиной войны или мира. Таким образом, имперский престиж работал на статус Византии как мировой державы того времени и в тех пределах.

Собственно, сегодня Путин тоже активно использует престиж как часть стратегического арсенала. Даже в том, что касается трансляции образов. Кремль, который производит неизгладимое впечатление на гостей как центр власти; Москва как мировая столица; Петербург как европейская столица России; Казанский Кремль как образ империи; мечеть в Грозном как символ государственного единства и религиозной терпимости и равноправия; Владивосток как ворота России в Тихоокеанский регион и т.д. Отдельной строкой здесь стоят возрожденные Путиным или при Путине монастыри и храмы – в первую очередь Валаамский и Новоиерусалимский монастыри. Особая история в этом образном ряду – Сочи и Крымский мост. Но главное, конечно, не в дизайне власти и не в продвижении образов, а в создании таких ситуаций, когда именно в России принимаются решения, которые сущностно важны – без преувеличения – для всего мира.

И наконец, о самом главном параметре большой стратегии Византийской империи, которым воспользовался Путин при реализации своей большой стратегии, – о дипломатии. Сошлюсь еще раз на Э.Люттвака, писавшего об «изобретении новой византийской стратегии, в которой прямое использование военной силы для разгрома врага стало уже не первым инструментом государственной политики, а последним»57. По большому счету ставка на дипломатию была вынужденной мерой. Византийской империи не хватало ресурсов для того, чтобы воевать раз за разом и на всех фронтах. Именно поэтому византийцы научились создавать непропорционально высокую мощь из малых сил, помноженных на силу убеждения (дипломатию) и собирание обширных сведений о близких и дальних «партнерах» (разведку). Такая стратегия стала возможной в результате изменения глобального позиционирования Византии – Восточной римской империи – в окружающем мире. В отличие от единой Римской империи, которая считала себя не только центром цивилизованного мира, но и всем этим цивилизованным миром, за пределами которого жили «варвары» – люди без имен, без лиц, без истории и тем более без права на собственное мнение. Так вот, Византийская империя считала себя одним из центров полицентричной ойкумены, в которой свое место занимали другие империи, национальные государства и народы. В этом смысле Рим монологичен, линеен и прост, в то время как Византия полифонична, нелинейна и обладает сложностью как особым сущностным признаком: сложность в сложном мире. В этом отношении Россия Путина – прямой потомок Византийской империи. Разумеется, Византия тоже считала себя единственной в своем роде, но эта уникальность скрывалась внутри и не приводила к спесивому высокомерию по отношению к другим.

В целом развитие византийской дипломатии стало свидетельством признания Другого и уважения к нему. Это проявилось даже в византийских трактатах, например у Константина Багрянородного в его собрании «О церемониях византийского двора», в котором по отношению к каждому послу – от язычника-славянина до мусульманина из Халифата – были выработаны не просто вежливые, но учитывающие их национальную и вероисповедную самобытность формулы. Вообще через дипломатов и разведку византийцы впервые проявили искренний интерес к тем, кто жил рядом с ними и не очень. Именно этот интерес и уважение к Другому позволили Византии состояться, во-первых, как многонациональной империи, а во-вторых – создавать такие союзы и коалиции, которые помогли продержаться под натиском врагов тысячу лет и которые мы сегодня назвали бы сетевыми альянсами.

Известный английский историк русского происхождения Дмитрий Оболенский ввел даже в свое время термин «византийское содружество наций», под которым понимал содружество прежде всего православных народов Восточной Европы, Балкан, евразийских степей и Северного Причерноморья, включая Древнюю Русь. «Эта общность, – пишет Оболенский, – воспринималась жителями Восточной Европы главным образом как некий единый православный мир, признанной главой и административным центром которого была Константинопольская Церковь. Политические, юридические и даже культурные черты этой общности различались менее ясно. Хотя правители сознавали, что византийский император обладал большой властью над Церковью, к которой они принадлежали, что он был конечным источником закона и что его авторитет выходил за политические границы империи, они были озабочены тем, чтобы отстоять свои претензии на национальный суверенитет, и потому, вероятно, не считали необходимым или хотя бы желательным устанавливать свои отношения к нему с какой-либо определенностью»58. Не менее симптоматично отношение к этому «содружеству» и в Константинополе, по версии Оболенского: «Византийцы, со своей стороны, полагая, что политическая организация этого мира является частью божественного порядка, видимо, не чувствовали необходимости глубоко размышлять о подлинном механизме международного сообщества»59. Можно сказать из дня сегодняшнего, что Византия, с одной стороны, создавала ситуативные коалиции для обеспечения безопасности империи, а с другой – свободные объединения народов и государств, построенные по сетевому принципу на основе общих ценностей: тысячу лет назад – это православие, язык и культура; сегодня – традиционные (консервативные, направленные на сохранение стабильности, устойчивости и равновесия) ценности, которые у каждого народа разные, но в своем ядре у всех почти одинаковые.

В этой связи приходится признать, что Византийская империя создала такие модели организации своего собственного и окружающего ее пространства и такую стратегию этого строительства, которые более чем востребованы в сегодняшнем мире, особенно для России. Трудно тут не согласиться с Владыкой Тихоном (Шевкуновым), автором фильма «Падение Империи. Византийский урок», где главное слово – урок. Собственно, этот очерк о том, что Владимир Путин – верховный правитель России – это понимает.

Отдавая себе отчет в том, что темы, поднятые в этом очерке, требуют каждая отдельного и обстоятельного рассмотрения, подведем краткий итог разговора о византийских истоках стратегического арсенала Путина. Уязвимое геостратегическое положение и дефицит ресурсов для ведения постоянных войн на всех фронтах подвигли Византийскую империю к расширению стратегического арсенала за счет дипломатии, а также к включению в пространство стратегического действия всей обозримой ойкумены – от Северной Африки до Скандинавии, от Пиренейского полуострова до Прикаспийских степей. Это существенно расширяло для империи набор сценариев в каждый текущий момент реализации большой стратегии. Именно поэтому, а также потому, что в основании византийской стратегии находилась православная вера и, соответственно, формулировалась миссия, Византия стала образцом и источником вдохновения для большой стратегии Путина.

Стратегический талант Путина, использование им максимально широкого арсенала стратагем из разных культур в такой же мере радует нас, в какой приводит в замешательство его западных «партнеров». У Путина мы видим в основе своей византийскую стратегию, которая потом получает западную (линейную, рассудочно-логичную) интерпретацию, – и этот завершающий стратегический ход (несоответствие действия и языка описания) вводит западных «партнеров» в ступор, а иногда наводит на них мистический ужас перед «драконом, сокрытым в облаках». Американцы и европейцы думают, что с ними ведет большую игру «европеец» Путин («немец в Кремле»), а на самом деле большую игру ведет «Лис Севера», как назвал Наполеон Кутузова, и истинно византийский стратег, прошедший факультативно китайскую и западную школу. Немудрено, что западные политики регулярно удивляются тому, что Путин раз за разом выигрывает партии при том, что у него на руках до недавнего времени всегда были более слабые карты.

* * *

В заключение этого очерка необходимо отметить еще два принципиальных момента. Первое: как и обещал, я попытался расшифровать большую стратегию Владимира Путина, определить ее параметры и основные источники стратегического знания, прояснить большие цели. И вот как раз в отношении последнего есть одна недосказанность. Дело в том, что цель, которую поставил себе Путин с приходом к власти (как я уже писал в статье «Россия на рубеже тысячелетий», опубликованной 30 декабря 1999 года), достигнута. Путин смог обеспечить стране те почти 20 лет на сосредоточение, которые просил в свое время и не получил Петр Столыпин. И Путин использовал это время предельно эффективно, за очень короткий (с исторической точки зрения) срок восстановив для России статус великой державы и вернув ее в первый эшелон государств мира, превратив в один из важнейших центров принятия решений. Более того, во время исторического выступления 1 марта 2018 года Путин показал, что у России есть еще время, так как на обозримый срок она обеспечила себе стратегическую безопасность. Но тогда возникает вопрос: а что теперь?

Так что с нашей большой идеей? Ее больше нет?

И тут мы оказываемся на развилке. С одной стороны, есть полное ощущение, что еще ничего не закончено и что большая стратегия Путина, как в китайских стратагемах, определена не только далекоидущим планом, но и неким предельным замыслом, превосходящим все наличные понятия. Что это может быть? Переустройство мира, «новая Ялта» и «новый Бреттон-Вуд»? Укрепление Большой Евразии и создание мега-региона от Северного Ледовитого океана до Индийского и от Атлантического до Тихого с Россией в центре? Гадать сейчас не буду, пусть это станет темой для следующего очерка, быть может, футурологического. Однако скажу, что сейчас, после достижения поставленной самому себе и России цели, Путин, скорее всего, обратится к «тылу», нарастающие процессы в котором могут сорвать любые следующие цели и достижения России в мире.

Накануне того дня, когда я должен был сдавать материалы этого сборника в издательство, Владимир Путин выступил на заседании Валдайского дискуссионного клуба. Меня очень порадовало, что многое из того, что я написал и сегодня, и десять, и даже более пятнадцати лет назад, созвучно убеждениям Путина. Значит, мои многолетние исследования личности и взглядов нашего президента не прошли даром. Приведу здесь одну цитату из выступления Путина, которая прямо попадает в резонанс с тем, что я здесь написал о Византийской империи и отличии ее от Римской: «Поэтому без системности мирового порядка не обойтись. Но нужна, безусловно, и гибкость и, добавлю, нелинейность, которая означала бы не отказ от системы, а умение организовать сложный процесс исходя из реалий, что предполагает способность учитывать разные культурно-ценностные системы, необходимость действовать сообща, переступая через стереотипы и геополитические шаблоны. Только так можно эффективно разрешать задачи на глобальном и региональном, да и национальном уровне».

Второй момент касается миссии, о которой я уже несколько раз высказался и которой в этом сборнике посвящены несколько материалов, изданных мною более десяти лет назад. Вот что сказал на Валдайском форуме Владимир Путин, подтверждая то, о чем я писал ранее (лекции «Идеология партии Путина» в этом сборнике) и даже раньше (критика идеологии «Единой России» в этом сборнике): «Россия с самого начала, кстати говоря, ее создания, формирования – это многонациональная, многоконфессиональная страна. В известном смысле это страна-цивилизация, которая органично впитала многие традиции и культуры, сберегла их своеобразие, уникальность и при этом сохранила единство, что очень важно, – единство живущих в ней народов. Мы этой гармонией самобытности и общности судьбы народов Российской Федерации очень гордимся и очень этим дорожим. Для нас очевидно, что многообразие внутри государства – это норма. А она учит и терпению, и терпимости в подлинном смысле этих слов – как способность понять и принять разные точки зрения, традиции, уклад, а не навязывать свою модель в качестве аксиомы. Думаем, что этот наш опыт может быть полезен многим нашим партнерам»60. Это ровно то, что я писал о миссии в лекциях «Идеология партии Путина», ссылаясь на «Пушкинскую речь» Ф.М. Достоевского: «Способность к устроению мирного рядомжительства разных народов и разных религий, не раз продемонстрированная Россией за её тысячелетнюю историю, есть не только вклад России в мировую культуру, но и миссия. Русская цивилизация может продемонстрировать миру такой образ будущего, в котором народы – оставаясь самими собой, сохраняя свое национальное своеобразие и традиции – живут в мире и согласии (вопреки процессу глобализации, который “ведет” западная цивилизация, в отличие от русской)».

Поразительно, но даже про «концерт народов» я писал десять лет назад в своих лекциях. А сегодня о «концерте культур, традиций и государств» говорит Путин: «В свое время говорили в XIX веке о “концерте великих держав”. Сегодня пришло время поговорить о глобальном “концерте” моделей развития, интересов, культур и традиций, где звучание каждого инструмента важно, незаменимо и ценно. И чтобы “музыка” исполнялась без фальши, без какофонии, а, наоборот, звучала гармонично, важно учитывать мнение и интересы всех участников международной жизни. Повторю: именно между самостоятельными, суверенными государствами могут выстраиваться по-настоящему взаимоуважительные, прагматичные, а значит – предсказуемые и прочные отношения». Значит, пока будем обустраивать наш «тыл» и прежде всего «тыловую экономику», а объявление новых еще более амбициозных целей, я думаю, не заставит себя ждать. А если заставит, мы снова с Божьей помощью возьмемся за «расшифровку».

2020 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Струве П.Б. – русский экономист, философ, публицист и общественно-политический деятель. Член II Государственной думы. Редактор-составитель журнала «Русская мысль».

2. Либерал-радикалы не случайно используют формулу, которая впервые появилась во второй половине 30-х годов в Третьем рейхе. Правда, из чувства самосохранения они сами не называют источник, когда обвиняют нынешние власти России в том, что те готовы – в версии либерал-радикалов – ради новых пушек отобрать у граждан России масло.

3. Борис Вишневский – https://echo.msk.ru/blog/boris_vis/2157394- echo/

4. Статья «Великая Россия. Из размышлений о проблеме русского могущества» в кн.: Струве П.Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. М.: Республика, 1997. С. 51.

5. Там же.

6. На тот момент единственным гегемоном стали США, но и Евросоюз и Китай (один – еще, а второй – уже) могли выступить таким могущественным государством, сателлитом которого, по существу, рисковала стать Россия.

7. Клаузевиц так определяет «трение» на войне: «Все на войне очень просто, но эта простота представляет трудности. Последние, накопляясь, вызывают такое трение, о котором человек, не видавший войны, не может иметь правильного понятия... под влиянием бесчисленных мелких обстоятельств, которых письменно излагать не стоит, на войне все снижается, и человек далеко отстает от намеченной цели... Военная машина – армия и все, что к ней относится, – в основе своей чрезвычайно проста, и потому кажется, что ею легко управлять. Но вспомним, что ни одна из ее частей не сделана из целого куска; все решительно составлено из отдельных индивидов, каждый из которых испытывает трение по всем направлениям… Это ужасное трение, которое не может, как в механике, быть сосредоточено в немногих пунктах, всюду приходит в соприкосновение со случайностью и вызывает явления, которых заранее учесть невозможно, так как они по большей части случайны». Клаузевиц, Карл фон. Перевод: Рачинский А. Глава VII. Трение на войне.

8. Paul Kennedy. «Grand Strategies in War and Peace: Towards a Broader Definition» in Grand Strategies in War and Peace, ed. Paul Kennedy (Yale University Press, 1992). P. 5.

9. См. в этом сборнике лекции «Идеология партии Путина».

10. У Путина в цитируемой статье – «державная мощь».

11. Люттвак Эдвард Н. Стратегия: Логика войны и мира. М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2019. С. 269.

12. Струве П.Б. Указ. соч. С. 52.

13. Несмотря на то что теоретические разработки Струве имеют столетнюю давность, не стоит воспринимать их как анахронизм. Для того времени – не только в России, но и в Европе – эти работы имели поистине новаторское значение. Стоит заметить, что подобные идеи лишь спустя почти 70 лет получили развитие в западной науке. Я имею в виду «мир-системный анализ» Иммануила Валлерстайна, который убедительно показал мир-системную перспективу, когда весь мир выступает как системное и структурное целое, законы которого – а не наоборот! – определяют траектории движения всех отдельных национальных обществ и государств (впервые указал на близость идей Струве и Валлерстайна академик Ю.С. Пивоваров).

14. Адмирал Нельсон.

15. Люттвак Эдвард Н. Стратегия Византийской империи. М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2012. С. 365.

16. Жирар Р. Завершить Клаузевица. М.: ББИ, 2019. С. 1.

17. Там же. С. 33.

18. См. в этом сборнике статью «Путин строит империю…»

19. А.В. Кортунов, Н.А. Воронцова, О.В. Михайлова и др.

20. На самом деле четырехчленная, включающая широтное измерение, то есть Юг, Средний и Ближний Восток, но это отдельная тема.

21. Путин привел пословицу в такой версии: «Когда два тигра дерутся в долине, умная обезьяна сидит на горе и смотрит, чем это закончится».

22. Стратагемы власти. Наставления императору. Переводы и исследования В.Малявина. М., РИПОЛ классик, 2018. С. 252-253.

23. Стратагемы власти... С. 220.

24. Предисловие в кн.: «Китайская военная стратегия. Новые переводы В.В. Малявина». М., Астрель, 2002. С. 2.

25. Путин В.В., Шестаков В.Б., Левицкий А.Г. Учимся дзюдо в Владимиром Путиным. М., Абрис, 2018. С. 17.

26. Путин В.В., Шестаков В.Б., Левицкий А.Г. Учимся дзюдо с Владимиром Путиным. М., Абрис, 2018. С. 6.

27. «О человеческом существе». В кн.: Искусство властвовать. М., 2001.

28. См. следующую статью – о самоценности другого.

29. Малявин В.В. Китай управляемый. Старый добрый менеджмент. М., Европа, 2005. С. 180.

30. Тут можно перекинуть мостик к написанным мной в 2009 году и впервые публикуемым в этом сборнике лекциям «Идеология партии Путина», в которых категории «срединности» и «равновесия» являются ключевыми во внутренней политике России. Это и своеобразная «философия центризма», и противостояние центробежным силам при помощи «стягивания» политического спектра. Если воспринимать рассмотренные в лекциях внутриполитические приоритеты в контексте этого очерка, то становится понятно, что многие идеологемы Путина находятся в «коридоре» его большой стратегии и призваны обеспечить политическую стабильность «в тылу». Поэтому мы не должны удивляться тому, что «уравновешивание» в рамках китайской стратегии равнозначно господству и власти.

31. Фильм «Учимся дзюдо с Владимиром Путиным» // https://www. youtube.com/watch?v=o3ugkpoBhLQ

32. Стратагемы власти… С. 21.

33. Учимся дзюдо с Владимиром Путиным. С. 17.

34. Малявин В.В. Указ. соч. С. 195.

35. Малявин В.В. Указ. соч. С. 201.

36. Кстати, эти же два условия – избыточность информации и адекватные ментальные карты – являются важнейшими для настоящего аналитика, а не для того, кто занимается «политической арифметикой».

37. К тенденции на «упрощение» в Новое время прибавилась тенденция на «понижение». Это сочетание «упрощения и понижения» (Маркс, Фрейд) на примере индустриального общества исследовал русский философ Б.П. Вышеславцев.

38. У нобелевского лауреата Ильи Пригожина это наука «о диссипативных системах» (Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса), в США – «наука о сложности», в России и Германии – синергетика, наука о сложных самоорганизующихся системах.

39. Малявин. Указ. соч. С. 187.

40. Путин поведал о роли дзюдо в своей жизни. // Коммерсантъ, 30.05.2003. (https://www.kommersant.ru/doc/964004)

41. Малявин. Указ. соч. С. 204.

42. Соавтор книги «Путин: оперативник в Кремле». Уже в названии кроется ошибка. Путин – не оперативник, а стратег. Такая же ошибка была буквально в первой книге о Путине на Западе – «Немец в Кремле» Александра Рара. Пусть Путин и говорил по-немецки (а потом и по-английски), но он тогда уже отказался от западного паттерна, так что в этом смысле точно – не немец.

43. Стратагемы власти. С. 287.

44. Стратагемы власти. С. 287-289.

45. Учимся дзюдо с Владимиром Путиным. С. 6.

46. Византийская империя во всех ее проявлениях хорошо изучена нашей отечественной школой византинистики, а в последнее время и на Западе ее заметили и оценили по достоинству. Среди авторов, которые формировали мои знания о Византии, считаю нужным назвать С.Аверинцева, Д.Оболенского, о. Иоанна Мейендорфа, А.Каждана, Г.Литаврина. Из западных – Э.Люттвака, который написал отдельную монографию «Большая стратегия Византийской империи» (на русском языке издана в 2010 году).

47. Впрочем, чему тут удивляться. Китайским стратагемам несколько тысяч лет, и Китайская Народная Республика и сегодня во многом руководствуется ими. Люди меняются, стратегии – нет.

48. Если кого-то смущает этот стратегический принцип, то, во-первых, стратегия нужна для победы, а во-вторых, посмотрите под иным углом зрения на главный декларируемый принцип взаимоотношений современной России с другими странами – прагматизм. Это ведь тоже в каком-то смысле «подкуп» – мы ведь предлагаем «партнерам» вполне конкретную материальную выгоду от добрых отношений с нами. Тут можно и кредиты вспомнить, и строительство АЭС, и продажу дорогостоящих вооружений.

49. Люттвак. Стратегия Византийской империи. С. 586.

50. Стратагемы власти. С. 288.

51. Термин, традиционно употребляемый ошибочно. Правильно говорить о многорелигиозной империи, так как конфессии – это разные ветви одной религии, как в христианстве православие, католичество или протестантизм.

52. Люттвак. Стратегия Византийской империи. С. 187.

53. Там же. С. 192.

54. Эдвард Люттвак является специалистом в области военной стратегии, был советником по безопасности президента США Рональда Рейгана, а также консультантом Совета национальной безопасности и Госдепартамента США.

55. Люттвак. Стратегия Византийской империи. С. 192.

56. «Дизайн власти» – термин, который мало употребляется, но потенциал которого очень высок. Речь идет именно о дизайне власти в широком значении, который включает в себя не только эстетическую и церемониальную, но и идеологическую составляющую.

57. Люттвак. Стратегия Византийской империи. С. 102. Вспоминаем Сунь-цзы: «Самая лучшая война – разбить замыслы противника; на следующем месте – разбить его союзы; на следующем месте – разбить его войска».

58. Оболенский Д. Византийское Содружество Наций. Шесть византийских портретов. М.: Янус-К, 1998. С. 14.

59. Там же.

60. Выступление Владимира Путина на итоговой пленарной сессии XVI заседания Международного дискуссионного клуба «Валдай» 3 октября 2019 года (http://kremlin.ru/events/president/ news/61719).

*Глава из книги Александра Казакова. Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина

Источник: День литературы. denliteraturi.ru
Фото: topcor.ru