К 315-летию основания Петропавловского собора в Санкт-Петербурге
Когда в 1970 году я пришла работать в музей «Петропавловская крепость», в фондохранилищах пахло сыростью казематов и старинными вещами. Научных сотрудников было немного, чаще всего я видела их спины, склоненные над письменными столами. Поздно вечером в их рабочих комнатах по-прежнему горел свет настольных ламп. Они продолжали работать. Эти романтики музейного дела, склонившиеся над ветхими страницами архивных документов, не только «хранили историю» Петропавловской крепости, но и передавали ее нам, следующим поколениям.
Старшего научного сотрудника А. С. Кожевникова, кроме чертежей крепостных амбразур, казалось, ничто не волнует. Но когда речь зашла о реставрации Петропавловского собора, от него услышали такую страстную речь, что собор воочию предстал перед нами во всем своем великолепии XVIII века. Одна только мысль о возможном несоответствии оттенка нужного колера при реставрации соборных фасадов превратила этого «музейного немого» в пламенного оратора.
Однажды в Петропавловской крепости открылась новая экспозиция, было много народа. Но настало время закрывать музей, и все стали расходиться. Проходя по уже пустому гулкому помещению, возле одной из витрин я увидела старшего научного сотрудника А. И. Барабанову. Она стояла как на карауле: «Вдруг кто-нибудь придет, может быть даже сейчас войдет. Сегодня ведь вернисаж. Я еще подожду».
Благодаря этой высокой ответственности перед профессией, перед культурным наследием Петербурга стало возможным более глубоко увидеть связь Петропавловского собора с жизнью Петербурга и всей России.
Еще не было ни самого города, ни крепости, а Петр I уже торопился определить место для будущей церкви, положив крест-накрест два куска дерна. В 1703 году, в день Святых Петра и Павла (29 июня) на маленьком Заячьем островке в дельте реки Невы произошло торжественное освящение Петропавловской деревянной церкви.
Одновременно с церковью на другом берегу Кронверкского протока Петр I повелел строить судостроительную верфь. Не покладая рук работали корабелы Кронверкской верфи. Отсюда в Финский залив шли торговые корабли, а к местам сражений — военные.
Санкт-Петербург возникал на пустынных берегах стремительно, как былинный «град Китеж». Ему нужны были строители. Одним из первых подписали контракт с фортификатором Доменико Трезини. Итальянец Д. Трезини предполагал работать в России всего лишь год, и то, если северный климат не будет, как он писал, «зело жесток здравию» его.
Но, приехав на берега Невы, остался здесь навсегда. Он полюбил город, который возникал как будто по мановению русского царя, а также по его собственным, трезиниевским чертежам. В строительство крепости Д. Трезини ушел с головой. Ему помогали тысячи мастеров, «переведенцев» со всех уголков России, славившихся строительными традициями. Трудились с рвением, величали Доменико Трезини на русский лад «Андреем Трезиным».
Основные этапы строительства собора неразрывно связаны с ходом Северной войны со Швецией за выход к берегам Балтики, издревле принадлежавшим древнему Новгороду.
В 1709 году произошла Полтавская битва, в которой шведы потерпели сокрушительное поражение. «Ныне совершенно камень в основание Петербурга положен», — оценил Петр значение этой победы. После Полтавской виктории земляная крепость «Санкт-Петербурх» начала перестраиваться в каменную.
Крепость и в самом ее центре недостроенный собор являлись сердцем города, рождавшегося среди лесов, болот и войны.
В общей панораме строящегося города Петр особенно выделял колокольню собора, мыслил ее как городской ориентир, «городскую башню». Спешил с ее строительством: «Башню, которая в городе, как можно скорее отделать». После Гангутской победы требовал еще решительнее: «Колокольню, которая в городе, делать, а церковные стены вести помалу».
Это единственный в мировом зодчестве случай, когда не колокольня пристраивалась к собору, а, наоборот, собор — к колокольне.
Обозреваемая со всех концов города, а также с водных просторов, соперничавшая и превосходившая по высоте все постройки Древней Руси, обелископодобная Петропавловская колокольня превращалась в символ нового города.
Победа, одержанная российским галерным флотом в 1720 году возле острова Гренгам, решила исход Северной войны, и 3 августа 1721 года в финском городе Ништадт был подписан мир со Швецией, по которому прибалтийские и приневские земли снова возвращались России. Петропавловская колокольня — маяк порта и наблюдательная вышка крепости — явилась достойным памятником этого исторического события.
Д. Трезини столь проникся грандиозными петровскими замыслами, что внешний облик собора получился похожим на силуэт корабля, несущегося на поднятых парусах.
Шпиль покрыли медными вызолоченными пластинами, и его золотое сияние создавало светящийся ореол вокруг города на Неве.
А неугомонный Трезини уже распорядился «готовить листовую медь для ангела летающего». Сам выполнил рисунок ангела, высоко парившего над храмом и осенявшего город своим крестом.
Установкой на шпиле ангела завершилось возведение колокольни — любимого детища российского Императора.
Но в 1756 году апрельской ночью в Петербурге разразилась гроза, от молнии вспыхнул шпиль. Сгорели все его деревянные части, от огня расплавились часы, упали колокола.
После пожара собор с обуглившимися стропилами и покореженными кровельными листами стал напоминать потерпевший крушение гигантский корабль.
В конкурсе на восстановление собора приняли участие крупнейшие зодчие того времени. Однако в их проектах исчез первоначальный образ собора, создававшийся в ходе Северной войны: суровый и в то же время дерзновенный своей высотой и блеском позолоты. Поэтому к представленным на конкурс проектам приложили старые чертежи собора и подали их на рассмотрение самой матушке Императрице. Екатерина II вывела на них в августе 1766 года резолюцию: «Делать оную (колокольню собора. — Н. Н.) точно так, какова прежняя была…».
Однако время шло, и с каждым годом все очевиднее становилось разрушение деревянной конструкции старого шпиля вместе с венчавшим его крестом. Выход виделся один: построить леса во всю высоту колокольни. Но это очень долго, дорого и грозило новыми пожарами.
Выручил, как всегда, русский мужик. 23-летний ярославский крестьянин Петр Телушкин вызвался в 1830 году починить крест без всяких лесов.
Ухватившись за фальцы — ребра медных кровельных лесов, выступающих на 5 см, — он начал передвигаться вокруг шпиля, образовав во всю его толщину петлю, которой прижимал себя к шпилю. Из-под ногтей у него сочилась кровь, чем выше, тем труднее становилось дышать. Непреодолимым был подъем по яблоку шпиля, выпуклому и гладкому. Но Телушкин привязал ноги к шпилю, откинулся назад и, забросив веревку поверх яблока, поднялся по ней к основанию креста.
Далеко внизу, на соборной площади собралась толпа. Здесь были петербуржцы всех сословий: и дамы в огромных шляпах, выходившие из карет, и крестьяне в лаптях, а также журналисты и газетчики разных изданий. Приехало много иностранных гостей, чтобы посмотреть «на русскую диковинку». Все они, запрокинув головы, затаив дыхание, следили за каждым движением смельчака, рисковавшего жизнью. А он так отважно полагался на свою находчивость, силу и ловкость…
После этого, спустя два десятилетия, в середине ХIХ века решили все-таки устроить внутри шпиля лестницу, по которой можно было бы подняться на его вершину. Новая металлическая конструкция шпиля, разработанная инженером Дмитрием Журавским, была не только изысканной по пропорциям, но и прочной, так как тонкая восьмигранная игла имела маленькую площадь опоры и длинные «ноги», помещавшиеся в доломитовом фонарике и в третьем ярусе колокольни.
Изготовлялся новый шпиль на Урале, на Камско-Воткинском железоделательном заводе. Начальник Воткинского завода И. П. Чайковский, отец будущего композитора П. И. Чайковского, и горный инженер А. А. Иосса перестроили все заводское производство, чтобы осуществить проект Д. Журавского. Жители Воткинска с гордостью смотрели на уходящий в небо металлический каркас шпиля, изготовленный у них на родине.
В Петербурге к установке новой металлической конструкции шпиля, выполненной на Воткинском заводе, приступили 30 июля 1853 года. Через два месяца все было закончено. Высота шпиля, увеличившись по сравнению с прежней на 16 м, стала теперь равняться 40,3 м. Колокольня Петропавловского собора достигла общей высоты 122,5 м.
Новый шпиль венчал новый ангел. Высота его фигуры и размах крыльев более 3 м. Ангел легко летел навстречу балтийским ветрам, благословляя Петербург и защищая его от превратностей судьбы.
Во многом, если не сказать во всем, Петропавловский собор оказывался «первым» в обустройстве российской столицы. Впервые здесь появились куранты — городские часы с колокольным боем и музыкой. Петру нравилось водить своих гостей по еще не отштукатуренной лестнице на колокольню, чтобы показать им игру музыкантов, механизм часов, а также панораму строившегося города.
Впервые интерьер главного столичного собора приобрел дворцовый характер. Его как парадную залу украшали «диковинки», до которых охоч был Петр I: подъемный стул, переносивший гостей в вышину «соборного строения», и люстра-паникадило, сделанная руками самого Петра.
Петропавловский собор можно считать и первой «картинной галереей» России. На его стенах впервые появились живописные исторические композиции.
Уникальным явился резной деревянный иконостас собора, достигший высоты 20 м. Выполнял его зодчий Иван Зарудный «со товарищами», резчиками по дереву Иваном Телегой, Трифоном Ивановым, Иваном Чернавским и др. В XVIII веке этот иконостас причисляли к восьмому чуду света.
Впервые именно в Петропавловском соборе родилась невиданная в мировом церковном зодчестве арочная композиция иконостаса. Исполинскими размерами, виртуозностью архитектурной композиции, бурной феерией пластических форм иконостас напоминал триумфальные арки, во множестве воздвигавшиеся в Петровскую эпоху. Но даже от них он отличался еще более ликующей победоносностью.
В Петропавловский собор буквально текли трофеи Северной войны, свидетельства бесстрашия российской армии и флота. Здесь хранились щиты, доспехи, кирасы, гербы и ключи от побежденных городов.
Среди трофейных знамен наиболее древним было шведское знамя Упландского полка, сдавшегося под Перевалочной. Полотнище знамени имело двойной вензель Карла ХII, пересеченный золотой шпагой и скипетром, на лентах латинскую надпись «Не знает заката».
Другое трофейное знамя, взятое под Полтавой, с надписью «Не страшится», относится ко времени шведского короля Густава Вазы, правившего почти за два века до Полтавского сражения. Два столетия оно знало только победы, и лишь под Полтавой было предано позору поражения.
Постепенно за собором утверждалась роль «музеума» трофейного оружия. Впечатляло количество трофеев, их пороховой запах и «кровавые знаки — следы отчаянной битвы». В XVIII веке в соборе хранилось: 553 турецких знамени, 16 флагов, 2 вымпела, а также 32 бунчука1.
Сам ритуал поступления трофеев в Петропавловский собор превращался в общегородское торжество. Рассыпались «потешные огни» фейерверков, по Неве плыли горящие плошки, с крепости палили пушки.
После смерти Петра I выдающийся государственный деятель Феофан Прокопович сказал: Петр «сделал Россию врагам страшную, страшная и будет. Сделал на весь мир славною, славною и быть не перестанет».
Под звон колоколов и пушечную пальбу гроб с телом Петра перенесли по льду Невы из Зимнего дворца в Петропавловский собор. По обе стороны процессии стояло «мушкетеров 1250 человек» с горящими факелами. В Петропавловской и Адмиралтейской крепостях вывесили черные флаги.
Строительство собора еще не было завершено, поэтому гроб с телом Петра временно поместили в «нарочно выстроенную деревянную пристройку» внутри собора. Катафалк украшали скульптуры и канделябры с огромными восковыми свечами. Возле каждой свечи стоял солдат в черном плаще с алебардой в руках. Перед катафалком висела люстра с множеством свечей, но горела только одна, и днем и ночью.
Не кажется удивительным, что в соборе стали слышны какие-то звуки. Возможно, капал воск свечей или потрескивал катафалк. Шепотом пересказывали о непонятных шорохах в соборе и двигавшихся тенях. Рождались легенды. Уже почти никто не сомневался, что Петр поднимался с катафалка и ходил ночью по городу. Его недремлющее око по-прежнему простиралось над Петербургом. Одни надеялись на него, другие боялись. Не один ли из этих сюжетов выбрал Пушкин для своего «Медного всадника»?
Таким образом, после смерти Петра собор принял на себя функцию «мавзолея» первого российского Императора. Над оформлением его надгробия к 50-летию Полтавской битвы начал работать М. В. Ломоносов. Он проектировал сооружение, возвышавшееся на ступенчатом постаменте к самому куполу, сооруженное из «жарко вызолоченной» меди со статуями из черного мрамора. Вокруг могилы предполагал разместить мозаичные картины, летопись славных дел Петра. Но осуществление этого, мощно задуманного, с использованием разных видов искусства, мозаично-пластического реквиема было прервано смертью Ломоносова в 1765 году.
Из всего мемориального комплекса сохранилась до наших дней лишь мозаика «Полтавская битва». Даже современники Ломоносова не поняли его гениальной идеи исполнения картин в технике мозаики. Понимание пришло спустя более столетия, в оформлении таких петербургских храмов, как Исаакиевский собор и «Спас на Крови».
Мозаика «Полтавская битва» и сегодня поражает широтой исторического подхода и художественной выразительностью. От ее несколько архаичных, тесно расположенных фигур веет обжигающим дыханием эпохи. Чувствуется пафос почти планетарного охвата — небо, круглящаяся вдали земля, безмятежность природы и враждующие армии, бьющиеся насмерть солдаты. Ту же плотность потока жизни и смерти мы встретим позже в пушкинской поэме «Полтава». Здесь наметилась историко-культурная эстафета петровской, ломоносовской и пушкинской эпох.
Могила Петра I в Петропавловском соборе и в последующие эпохи по-прежнему оставалась в центре культурной и общественной жизни города.
На протяжении столетий в соборе славили победителей, поминали павших на поле брани, благословляли на подвиг ратный.
Зимой 1942–1943 годов, когда враг стоял под стенами Ленинграда, отряды новобранцев шли в Петропавловский собор. У могилы Петра I, основателя города, талантливого полководца и флотоводца, они давали присягу.
Шпиль собора прорезал балтийское небо как клинок меча («Кто с мечом придет, тот от меча и погибнет!»). В годы тяжелых испытаний Петропавловский собор разделил судьбу города, судьбу страны.
Важным было погасить сияние городских золоченых шпилей, ибо они представляли для вражеской авиации точные ориентиры. Наиболее трудным для маскировки оказался Петропавловский собор. О строительстве лесов не могло быть и речи, первая зажигательная бомба подожгла бы и собор, и крепость.
Привлекли к этой опасной работе спортсменов-альпинистов: пианистку Ольгу Фирсову, делопроизводителя добровольного спортивного общества «Искусства» Александра Пригожева и осветителя студии Ленфильма Алоизия Земба. Был среди них и рабочий завода «Прогресс» Михаил Бобров, ныне Почетный гражданин Петербурга, наша живая история.
Позже в бригаду маскировщиков-верхолазов пришли выпускник Консерватории М. И. Шестаков, архитектор В. Н. Захарова, художница Т. Э. Визель, спортсменка Н. Г. Левина и др.
Маскировку города начали с Адмиралтейства, на его шпиль надели гигантскую «юбку». Но тонкая высокая «игла» Петропавловского собора не могла выдержать тяжести брезента весом почти в тонну. Кроме того, стоило ветру надуть брезент парусом, как это могло бы кончиться гибелью шпиля. Решено было покрыть шпиль маскировочной краской, тем более что позолота Петропавловского шпиля была намного прочнее клеевой позолоты Адмиралтейской иглы.
Для маскировочной покраски Петропавловского шпиля понадобилась система высотных блоков. Ее разработал инженер-изобретатель Л. А. Жуковский. В 1941 году, прибегнув к системе Л. Жуковского, верхолазу Михаилу Боброву поручили подняться по конструкциям внутри шпиля до самого основания яблока, проделать дрелью отверстие и пропустить в него страховочный трос с петлей наружу. Затем по наружной стороне шпиля от слухового окна вверх к шару, используя подготовленную Михаилом Бобровым петлю, должен был подняться Алоизий Земба.
В одну из ветреных ночей смотритель собора услышал тревожный гул — гудел шпиль. Оказалось, фигуру ангела заклинило тросами, и она перестала вращаться. Всей своей плоскостью «ангел» противостоял напору ветра. Это грозило аварией. Старый смотритель пошел ночью в непогоду разыскивать по затемненному городу верхолазов. Пришлось начинать все сначала, рубить тросы и передвигать блоки ниже, под яблоко шпиля.
Когда били зенитные батареи, разрывались фугаски, шпиль собора вздрагивал и вибрировал, «душегубка» с верхолазами дрожала и раскачивалась. В один из вражеских налетов фугасная бомба разорвалась на площади перед самым собором. М. Боброва, висевшего в люльке со стороны площади, подбросило взрывной волной вместе с люлькой и ударило о шпиль.
Мужество людей, строивших собор, кануло бы в Лету, если бы не новые люди в новых трудных обстоятельствах не напрягали снова и снова свои силы, защищая собор — «России памятник суровый».
Шпиль Петропавловского собора стал мерой их мужества.
Главный архитектор города периода Великой Отечественной войны Н. В. Баранов писал в своей книге о проведенных маскировочных работах:
«Дерзкий по своей вызывающей смелости, получивший мировую известность, ремонт поврежденного во время грозы ангела, венчающего шпиль Петропавловского собора, произведенный в 1830 году в спокойной мирной обстановке русским кровельщиком Петром Телушкиным, побледнел перед маскировочными работами, проведенными полуголодными альпинистами осажденного Ленинграда».
Оберегая памятник героического прошлого, люди творили новые подвиги его героического настоящего.
Собор в самом сердце города на Неве выдержал вместе с ним великое противостояние врагу. И сегодня он по-прежнему остается гордостью Петербурга, выдающимся историко-культурным памятником мира, войны и славы России.
ЛИТЕРАТУРА
- Баранов Н. В. Архитектура и строительство Ленинграда. Л., 1948.
- Нарышкина Н. А. Надгробие Петра I. Неизвестная страничка // Study Group on Eighteenth Century Russia. Newsletter. 1995. № 23.
- Нарышкина Н. А. Петропавловский собор (1712–1733) — памятник морской славы России. СПб., 1997.
- Новоселов С. Кафедральный собор во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла. СПб., 1857.