Валерий Николаевич Ганичев более всего известен в России как писатель, отдавший многие годы своей жизни исследованию и прославлению личности и свершений святого праведного адмирала Федора Ушакова, и как историк, в большой степени причастный к его канонизации. Выбор писателем героя определяется, вероятно, не только личной симпатией, но и пониманием того, что именно такая нравственная, героическая личность, как Федор Ушаков, может быть сегодня интересна читателю, что он может стать невыдуманным героем нашего неспокойного времени. Но для того, чтобы создать достоверный литературный образ мощной духовной силы, писатель сам должен обладать высокими боевыми качествами, духовными принципами своей жизни следовать за святым адмиралом. И писатель следует за флотоводцем, и значимы вехи этого поприща!
Вот лишь некоторые из них – большие исторические романы и повести «Росс непобедимый», «Адмирал Ушаков», «Тульский энциклопедист», «Державница», более ста научно-исторических статей, множество званий и наград, среди которых орден Трудового Красного Знамени, ордена Знак Почета, ордена Сергия Радонежского, св. благоверного князя Владимира, Большая литературная премия России, премия «Прохоровское поле» и т. д. Судя по названиям в этом перечне, кажется, что речь идет не столько о писателе, сколько о военном человеке. Действительно, понятие «воин» является определяющим в жизни Валерия Ганичева. Он родился 3 августа 1933 года на станции Пестово Ленинградской (теперь Новгородской) области. Закончил исторический факультет Киевского государственного университета, работал на руководящих должностях в журнале и издательстве «Молодая гвардия», был главным редактором «Роман-газеты», ныне доктор исторических наук, возглавляет «Роман-журнал. ХХI век», председатель Правления Союза писателей России, член Общественной палаты Российской Федерации.
Испокон веков русский писатель был воином, не всегда по званию, как Лермонтов или Толстой, но обязательно по духу, заставлявшему Пушкина восклицать: «Страшись, о, рать иноплеменных, России двинулись сыны…» Не за злато, не за чужие земли воюют русские сыны, сегодня вновь русские писатели борются за свою Родину, за честь, за веру. Да и какая битва без веры? Ведь учил Суворов: «Кто Бога боится, тот неприятеля не боится», — и подтверждал своими подвигами, что с Божьей помощью все возможно.
С Божьей помощью и в силу своего выдающегося таланта побеждает в современных духовных битвах Валерий Ганичев, командуя тяжелым «кораблем» Союза писателей России. О том, как пополняются духовные силы, откуда берется уверенность в победе, — рассказывается в записках о паломничестве, которое писатель совершил на святую землю Афон.
(Статья опубликована в № 3 журнала «Родная Ладога» за 2008 г.)
Когда приезжаешь в Морские ворота Афона Дафнию, ждешь, что на той стороне, куда устремляется небо, должен быть трепет от тысяч возносимых к небесам молитв.
Да, там, на Святой горе, в монастырях, скитах, отдельных кельях, узких пещерках, ежедневно творится тысячами монахов молитва. Они молятся за нас, за православный мир.
Миллионы записок о здравии и упокоении стекаются сюда из православных стран, от верующих всего мира.
Я один привез почти пятьсот записок своих и от родных, близких, знакомых, соработников, соседей, прихожан храма и просто от тех, кто услышал, что еду на Афон и попросил передать записку о своих болящих. Сами же мы, быстро написав записки о родных и близких, еще два дня, включая полет, дописывали тех, кого вспоминали из давних лет: дальних родственников, знакомых, помогавших в трудную минуту, вообще совершивших добрые дела добрых людей. Не скрою, что записал и некоторых, кого к разряду хорошо относящихся ко мне не отнес бы. Тут уж, наверное, христианское чувство подсказывало — так надо. Помянул и своих родителей — Анфису и Николая, люди они были советские, но в детстве крещеные и жили, как я понимаю, по всем христианским заповедям: творя добро, созидая, воспитывали нас, четверых братьев. Помянул и незабвенную тещу свою Анастасию свет Алексеевну и ее мужа русина Федора, простого рабочего человека, арестованного в 37-м году и сгинувшего в темных нетях гулагов. Анастасия же Алексеевна не дала сжечь себя унынием и печалью, не опустила руки, не пустила в сердце злобу и отчаяние и воспитала троих детей. В самые тяжелые военные и послевоенные годы вскормила их, накормила, обучила, дала дорогу в жизнь. Всех она любила, пригревала, кормила.
Десять девушек, не успевших эвакуироваться в 1941 году из Николаева с госпиталем, пригрела в собственном доме. Солдатам, бегущим мимо дома из самоволки, совала в руки бутерброды, для мужичков — судостроителей, — возвращавшихся с завода и выпивших по обычаю стаканчик вина, посадила на улице помидоры: «Им же закусить чем-нибудь надо!» Дом был полон детей, подруг дочери Светланы, которые что-то шили, мастерили, готовили газеты и костюмы в школы. Всем хватало еды, постели, а главное, заботы, ласки и любви.
Как уместно было бы сказать на Афоне, была тут, в доме полная киновия, то есть общежительность. Как тут не помянуть на Афоне истинную христианку Анастасию, которую провожала в последний путь вся 4-я военная улица в городе Николаеве, и под ноги бросали цветы, и рядом не только родственники, а все управление судостроительного завода, которое привел главный инженер завода, сказав: «Если такие бабушки будут и будут такие внуки, которые так любят бабушек — мы не погибнем». Внук же Коля, который каждый день с любовью рассказывал соработникам о бабушке, в этот день был неутешен. Да, конечно, на Афоне следовало помянуть светлую, радостную, щедрую в своей отдаче людям всего доброго рабу Божию Анастасию, нашу любовь и родную многим людям.
Итак, Афины — Салоники — Дафния.
…Утро. На пристани у парома народу еще немного. Он толпится у своеобразного визового бюро. Да, тут, предъявив приглашение от Афонского монастыря, вы сможете получить документ-разрешение на въезд, а значит, и право на билет паромной переправы. Виза-разрешение выдается, как и везде, за плату. В кассах же билетов не продали: поставили на лист ожидания. Ничего себе! Так ведь можем и не попасть сегодня (а разрешение-то выдается на три ночи и плюс один день). Стали искать варианты.
Умудренный батюшка из православных храмов Иерусалима посоветовал: «А вы понастойчивей, потверже. Вы же не на рынок приехали». Мой спутник Владимир снова подошел к кассе и, показывая приглашение из монастыря Феофиила, требовательным голосом это и сказал: «Мы из России, приехали поклониться обители Божией Матери, помолиться и попросить духовной укрепы».
Кассир, до этого по-русски не понимавший, сразу согласился.
Я, правда, как человек, помнящий еще довоенные очереди, предложил сразу пойти к парому, пока не выстроились все «обилеченные». Вошли на паром в числе первых, заняли места на второй крытой палубе. Наверху было ветрено и слегка моросило. В серовато-туманной зыбкости проплываем мимо желто-скалистого афонского побережья.
Потом уже вычитаешь, что это полуостров, где и выстроилась молитвенная обитель Божией Матери со всем монашеским воинством. Самой Святой горы еще не видно. Она в пелене тумана. Одна, вторая, третья остановка. Паломники, священники из разных православных стран и земель сходят на пристани. Кого-то здесь ждут машины, ослики, кто-то с посохом пускается по тропинкам вверх. Да, почти все монастыри и скиты, кельи — там, в лесной горной чащобе, в скалистых расселинах, у перевалов и вершин афонских гор. Но вот перед последней остановкой выплыл из-за поворота какой-то былинный, памятно сказочный, храмовый град — почти у самого моря. Паломники в восхищении говорят: «Пантелеймонов монастырь. Руссико!» Да, русский, теперь уже навсегда осевший в моей памяти, монастырь святого Пантелеймона — чудо Афона. Тучи слегка раздвинулись, солнце бросило свои лучи на засверкавшие главы, тоже как бы испускающие лучи, и мы даже попытались сфотографироваться на фоне лучистого чуда.
А вот и конечная остановка — Уранополис. По предварительной договоренности нас должны ждать на пристани из греческого монастыря Феофиила. Подходим к причалу. С нами сходит большая группа паломников. Оглядываемся. Крепкий, коренастый монах с черно-седой широченной бородой сразу выглядел нас, не спеша подошел: «Руссико?» «Да, да!» Размашистый жест к такому же крепкому и такому же широкоосному, как водитель, джипу. Мы садимся. Он подсаживает еще двух ребят, старца и устремляется вверх. Дорога чем дальше, тем извилистей и круче. Да, тут уж надо обладать горным профессионализмом. Наш монах, думаю, не испытывал нас специально, но своим умением резко разворачиваться, четко стопорить у края пропасти, обогнать на повороте тихохода явно был удовлетворен. Мы, конечно, свою боязливость не демонстрировали, но хотелось ехать как-то поаккуратнее. Впрочем, что нам беспокоиться — нас везет монах. Поворот, подъем, узкая дорога и небольшая лесная чаща, в центре которой выкруглилось небольшой монастырской крепостью монашеское строение. Да, собственно, монастырь и есть духовная крепость. Приземистая арка — вход в небольшой монастырский двор. В центре крепко сбитый византийский храм. За границей монастыря только что утверждающаяся весна, а тут двор, поросший травой, по углам цветущие ярко красным цветом камелии. Во всю над ними работают пчелы. А всего-то десятое марта. Монах показывает вход в здание, которое вкруговую стягивается галереей. Входим. Никого не видно, но слышно: за выступом говорят. Выглядываем. Два монаха беседуют. Кивнули. Мы пошли в небольшую прихожую. Присели. Ждем. Один из беседующих монахов встал: «Руссико?» «Да, да». Куда-то ушел. Через минут пять появился с подносом. На нем бокалы с чистой водой, две чашки чая и две рюмочки ракии. Ого! Вспомнился прищур Сергея Котькало: «Если вы понравитесь — вынесет по порции ракии, если ничего, нормально отнесутся — дадут чай, если хмуро — воду!» Вот сейчас и разберись: как к нам отнеслись. Ладно, это все шуточки. Нас отвели в гостевую келью на двоих, две кровати, стол, два стула, икона. Зашел послушник, представился: «Григорий из Тюмени».
Это хорошо. Хоть немного разберемся с монастырским порядком и службой. А служба как раз и начиналась. Идем в храм Благовещенья Божией Матери. Заходим. Он освещен лампадами. В первом церковном зале три лампадки слегка раскачиваются от потоков воздуха, идущих вместе с входящими монахами, и то высвечивают лик Христа, то покрывают его темнотой. Монахи по окончании частей службы простираются на полу. Кто-то молится коленопреклоненно, другие стоят. Молитва с каким-то вековечным, давним тоном, идущим к нам из древней Византии.
Замечаем постепенно в темноте, что многие стоят, опираясь на ручки высоких гнездилищ вдоль стен. Знаем, что это греческая традиция. Эти стоячие кресла-стасидии имеют помимо подлокотников и двигающийся насест, на который можно приспуститься или даже опустить его ниже и присесть. Человек немощный, не все могут пять часов выдержать стоя. Мне, во всяком случае, это помогло выстоять в утренней службе. Конечно, и так бы молился неустанно, куда сподобился попасть-то! Думаю, что молитве эти стасидии не мешают. Да, впрочем, греки это доказали в веках. Утренняя же служба, несмотря на то, что для нас она начиналась необычно, приобретала свой истинный характер: творилась она не в наши вечерние часы, а после полунощницы в предвечерии утра или в часы его наступления.
В преддверии же ее мы были на вечерней субботней службе, когда раз в неделю выносят святыни храма и монахи, паломники прикладываются к ним.
На длинном низеньком столике, покрытом алой скатертью, выстроились святыни. Да, видно, что монастырь Феофиила принадлежит к наиболее значительным монастырям Святой горы.
В благоговейном оцепенении стоим перед святынями. Русский монах монастыря Алексий тихо шепчет:
— Частица Креста Господня.
— Частицы мощей святой великомученицы Марины.
— Частицы мощей святителя Пантелеймона.
И, возможно, временно оказавшаяся здесь частица десницы Иоанна Златоуста, святого, которой нас и благословляли. Уже во дворе представились геронде, т. е. как бы игумену, (но на самом деле игуменья всего Афона — Божия Матерь), а он скорее старший, мудрый, пригласивший нас в монастырь. Поблагодарил за икону святого праведного Федора Ушакова, которую мы ему вручили, и сказал, чтобы мы остались ночевать и на следующую ночь. Русского монаха Алексия попросил отвезти нас в Иверский монастырь. Это уже провидение и Божий знак: поклониться Иверской Божией Матери было давнее желание. Известно, что в середине XVII века по приглашению Алексея Михайловича иверские монахи с Афона побывали в Москве и доставили туда чудодейственную икону Иверской Божией Матери, с помощью которой царь надеялся излечить тяжело больную дочь. Чудо действительно состоялось. Царь стал покровителем Иверского монастыря и передал ему монастырь святого Николая в центре Москвы.
Суббота. После вечерни — ужин. (Кстати, в субботу и воскресенье в постной пище — капуста, картошка, частицы кальмаров, т. е. бескровных белковых морских существ.) И чашка вина, которое, конечно, следовало разводить. Всегда за этой трапезой была повечерия, где-то чуть больше часа. После монахи в кельях молятся и совершают «келейное правило», т. е. молитву с поклонами в келье.
Тут-то и происходит то, о чем загадочно спросил у меня в последний день пребывания на Афоне отец Николай: «С четками молишься, брат Валерий?» Я неуверенно сказал: «Нет». — «Молиться надо». Как молиться с четками я, честно говоря, не знал. Потом мне рассказали, что «келейное правило» предполагает, что в келии идет молитва с поклоном. После каждой короткой молитвы монах передвигает четку на один шарик и делает поясной поклон. На одиннадцатом, большом шарике, кладет большой земной поклон, таким образом, рясофорный монах (низшая ступень пострижения) делает ежедневно шестьсот поясных поклонов, мантийный — около тысячи, схимник — до полутора тысяч (не считая соответствующих земных).
Осторожно спрашиваем: сколько же с учетом утренней, дневной и вечерней служб, с учетом работы послушания, других обязанностей удается спать, отдыхать?
Отвечают: три-четыре часа.
Недаром, когда 23 марта после награждения Святейшего Патриарха Орденом Мира и премией «Национальное достояние», после того, как я рассказал ему об Афоне, Святейший спросил меня: «Тяжело было?» Я подумал тогда в первую очередь о нескольких часах сна монахов.
Всем тем, кто несет службу за других, за православных собратьев, за наше Отечество, нелегко.
А если бы было легко, сколько бы там «менеджеров», посредников всяких подвизалось вокруг. На следующий день по указанию геронды, мы в Иверском. Монастырь, как и все афонские монастыри, по которым ползут лианы, или какие-то выбивающиеся из глубин, из расщелин растения. Рядом водопад. Храм, где икона, закрыт. Алексей пошел искать храмового ключаря.
Храм Успенья Божией Матери несколько в стороне от главного храма. Сбоку от него — мраморный фиал для водосвятия. Возле него стоит небольшая группка паломников: тоже ждет открытия Иверской. От толпы отделяется монах и тихо спрашивает: «Вы Валерий Николаевич? …Да? А мы с вами в Антонио-Сийском монастыре встречались, в Архангельской области. Там организовывали отделение Всемирного Русского Народного Собора». Вот ведь какова судьба, вернее, Воля Господня. Сводит нас, русских православных людей, в разных местах. И слава Богу, что в таких благодатных.
А вот и она сама — Иверская Божия Матерь, что приходила к нам своим обликом и в Россию. Мы заходим в ее храм. Непроизвольно становимся на колени и молимся-молимся за своих родных, близких, соработников и всех, кто мил сердцу и душе.
Особо усердно я просил даровать здоровья и благодати рабе Божией Фатине. Это ее усилиями приобщался я во многом тридцать-сорок последних лет к Храму, к Молитве, к духу Православному. Пресвятая Богородица, моли Бога за нее, буди Матерью и заступницей, рабе Божией Фатине.
Сияет Иверская при входе на Красную площадь, охраняла она московский, православный люд не раз. И еще знакома она нам по Переделкинской церкви, где в подземном углублении не раз молилась у нее Светлана перед моей операцией.
Последние сутки мы побывали в истинно монашеском ските, не приукрашенном никаким антуражем, а в месте, где молятся и молятся. Скит отца Николая от монастыря Скилури находится высоко в горах, в чащобе, на небольшой раздвинутой Господом и немного обихоженной человеком площадке. Мы постучали в дверь-ворота. Открыли не сразу. Даже не открыли, а приоткрыли. Строгий вопрошающий взгляд: «Отец Николай, рабы Божии Валерий, Владимир помолиться к вам». Дверь отворилась шире: «Кто посоветовал?» — «Хорошие люди в Москве» — «Ну, тогда заходите». Дверь распахнулась, заходим во двор. В левом углу — красивая опрятная небольшая церковь. По устойчивой посадке, укорененности, горделивости — храм.
Отец Николай — крупный мужчина, неторопливый. Тридцать лет(!) монашествует на Афоне. Входил в Кинот (высший церковный орган управления монастырями и монахами) ее Афонской столицы Кореи.
Показывает скит. Заводит за алтарную стенку храма: «Видите, кладка древне-византийская. По преданию здесь в IX веке молился Антоний Печерский».
Стою и думаю: какая духоносная, неразрывная и опорная связь православного служения. Как в IX веке отсюда, из обители Божией Матери, посылалась молитва на Русь, создавалась укрепа единству Православия, и как пытаются ее порушить сегодня, как придумывают «самостийну» украинскую православную церковь.
И так не раз, когда пытались создать свое местечковое, областное, прагматическое православие, это оборачивалось ересью и предательством, богохульством и сотрудничеством с врагами народа, оккупантами.
За трапезной — небольшой огородик. «Овощи, картошка. Нам хватает. Дрова заготавливаем. Воду качаем. Все Божие». Мощный («Сто пятьдесят кг», — шутит отец Николай) монах Мартинис наварил суп с овощами и вермишелью. Отведали. Мартинис немногословен, сам из оренбургских мест — из Бугульмы, из крещеных татар. Повспоминали Оренбуржье.
Другой же монах, Бонифатий из Мариуполя, вообще был не слышен. Какое имя его до монашества, так и не узнали, но об Украине и Мариуполе тоже вспоминали.
Тут же началась вечерня. Все по полному чину. «Читаешь в храме?» — спросил отец Николай. «Да, несколько раз читал “часы”». — «На, читай». Вначале неуверенно, потом более четко, расплетая церковнославянскую вязь, углубился в молитвы. Служба, конечно, необычная. Три монаха возносят молитвы, поют, и грешным делом подумалось, что вот свершают они ее, эту службу для нас двоих паломников. Отец Николай в алтаре и перед алтарем очищает храм, пронося паникадило перед Божией Матерью, Святыми Николаем, Георгием, Пантелеимоном. Мартинис читает молитвы с кафедры, ведет службу. Бонифатий поправляет свечи, подтягивает в хоровом молении, стоит у входа в храм. Нет, не для нас, конечно, а ежедневно творится тут молитва, спасающая нас, грешных.
Было около восьми вечера. Можно и отдохнуть до утренней. «Пойдемте, покажу паломническую».
На втором этаже поскрипывающего братского корпуса находится комната с пятью кроватями (раскладушками). «Вот, выбирайте одеяла и располагайтесь». Чугунная печка должна обогреть. С гор спускаются языки холодного, мокрого воздуха. Мой коллега Владимир принес крепкую охапку дров, кажется можжевельник. Затопил. В этот момент было тепло. Затем, конечно, похолодало — пришлось искать второе одеяло. Часам к двенадцати, закончив читать акафисты и последование к причастию, мы стали сторожно засыпать. Все время казалось, что идет дождь, скрипит крыша, а когда ходили во двор через пронизанные ветром галереи, то вообще сон вылетал из головы. Затревожилась язва. Но вот все-таки в час заснул, и какие-то большие светло-желтые птицы проносили нас над побережьем, монастырями, ущельями и совершали облет вокруг высокой горы с белой вершиной. Стук в дверь. Мартинис хрипловато бросает: «На молитву. Свои». Да, знаем — сейчас каждый монах молится сам. Мы встаем, бросаем в лицо горсть воды, чистим зубы. Вдруг обнаруживаю, что в туалете есть и горячая вода. Стоит обогреватель. Да, это уже цивилизация. Во времена Антония (будущего Печерского) такого не было.
Мы почти сразу направляемся на службу. Исповедь, причастие в храме. Отец Николай слегка выговаривает, открывая дверь: «Рано еще, можно самим помолиться. Ладно, молитесь здесь».
Зажигаются свечи, потрескивает огонь в печке, звучит молитва, служба в скиту идет по византийскому распорядку, заведенному почти две тысячи лет назад, идет до восьми часов. Мы молимся, совершаем коленопреклонения.
Исповедуемся, получаем наставления и отпущение грехов. Ночное причастие! Ох, как бы поменьше впустить в душу новых грехов. Ибо человек слаб. Но утро встречали обновленные, радостные. Где ночь, где холод, промозглость, мокрый ветер и моросящий туман. А сейчас вышло из-за горы необычно яркое солнце, веет ласковый ветерок, все вокруг какое-то приветливое и дружелюбное. Мы — на Афоне!
Утренняя трапеза, вопросы уже более широкие. Мы по-светски любопытны: «Что ждет Россию?»
Отец Николай осторожно пессимистичен: «Молиться надо. Иначе все рухнет. Следовать Христовым заповедям».
О своем духовном опыте рассказывать не стал. Но сказал, что о многом размышлял последнее время и наговорил на магнитофон, пообещал помочь петербуржцам, которые хотят выпустить книгу и диски записей духовных размышлений, поучений, советов и просто раздумий отца Николая. А их у человека, 30 лет проведшего в монашеском состоянии на Афоне, конечно, немало. Себе же я с неохотой признался, что это такое монашеское, отшельническое состояние, такая самоотверженность в службе мне нынче не по плечу. Если бы лет сорок или хотя бы тридцать назад, тогда может быть и смог, если бы укрепился в вере, как ныне.
Последнее утро и день открывают нам еще многие светлые и намоленные места Афона. Неисповедимы пути Господни. В декабре месяце, пребывая на конференции в Харькове, посвященной Переяславской Раде, мы в очередной раз были у светоносного владыки Харьковского и Богодуховского митрополита Никодима. Владыка приветствовал нас, много говорил о вековечном единстве славянских народов, подарил нам 10 томов своих нравоучительных сочинений, мемуаров и стихосложений. Мы же вручили ему билет Почетного члена Союза писателей России. Владыка пригласил нас на службу в Кафедральный Собор, где были почитаемые мощи (сидящего) святителя Афанасия. Бывший патриарх Константинопольский Афанасий III удалился с престола по причине волнений и бедствий. Он был в сане митрополита Солунского и построил на Афоне келию с храмом святого Антония. Тут он и собирался закончить свою земную жизнь. Однако церковные обстоятельства привели его в Россию, где при исполнении своих обязанностей он и почил в 1654 году в Лубенском Преображенском монастыре. Его святые мощи были приобретены нетленными в сидячем положении там, где он был погребен. Позднее они были перенесены в Харьков. Тогда мы поклонились сидящему святителю и нисколько не предполагали, что через три месяца пересечемся: побываем на Афоне, на месте храма святого Антония, возведенного Афанасием. Позднее на месте кельи святого Антония была возведена келья Андрея Первозванного. В ее центре стоит самый большой храм на Афоне в честь Андрея Первозванного. Ныне в скиту Андрея Первозванного, где раньше было большое количество русских монахов, ведутся серьезные восстановительные и реставрационные работы. Хотя русских монахов здесь уже нет, незримый дух тех, кто воздвиг самую большую колокольню, привез сюда царские колокола, чувствуется во всем. Здесь находится часть главы апостола Андрея Первозванного. Да для Руси этот святой был провозвестником будущего утверждения христианства на славянских землях Восточной Европы.
В этот день мы побывали в маленьком монастыре Каракале, в горном, как бы парящем над островом, монастыре Симона Петра, особо впечатлившем Ватопедском монастыре, посвященном Благовещенью Богородицы. Основан монастырь в IV веке императором Феодосием Первым в благодарность за спасение сына, который был выброшен после кораблекрушения на берег. И в суматохе, толчее выброшенных, пропал. Все сопровождающие были в отчаянии, но один из них обратил внимание на светящийся куст. Он подошел к нему и вскричал: «Он здесь! Мальчик здесь!» Построенный в благодарность монастырь и получил название от слова «Ватопедион» — куст.
В истории монастыря было много славных имен. Были тут в числе сербских монахов и святые Савва и Симон. И еще одна святыня под защитой сербского монаха открыла нам свой лик, в административном центре Афона — Корее. В строении, в которое мы долго стучались, открылись врата и внимательный, казалось даже недовольный монах, услышав нашу речь, преобразился, просветлел и повел к писаной по преданию апостолом Лукой иконе Божией Матери «Млекопитательница». Боже, какой свет умиротворения и милосердия она излучала! Какая Благодать опустилась на нас в эти последние часы пребывания на Афоне. Когда мы вышли из Сербского скита, перед нами открылась, обозначилась впервые за все три дня Святая Гора, в своей одухотворяющей всех нас Красоте.
Афон одарил нас великими радостями прикосновения к великим святыням, видениями, позволил молиться нам, грешным, вместе с великими и усердными православными молитвенниками и утверждаться в вере и надежде о будущем нашего Отечества, требуя денных и нощных трудов во имя этого.
Вышла остроскандальная книга о том, как фундаменталистский ислам захватил Европу, покорил Великобританию, Францию, Италию, Германию. Лишь Польша, вопреки своей традиции, перебежала под крыло России. Да Греция сделала колоссальный выкуп, сохранив полунезависимость ценой того, что Афон будет вне ее территории. На Святую гору немедленно были направлены десантные самолеты, поползли танки, двинулись морские корабли исламистов. Монахи вышли из келий и стали усердно молиться, чтобы Господь отвел беду от Афона, и совершилось, по понятиям неверующих людей, чудо. Моторы у танков заглохли, самолеты разваливались в воздухе, корабли затонули. Беда отступила от Афона. Будем и мы всегда надеяться на усердную молитву Афонских монахов, оберегающую нас от зла.