Глава 1. Царь Мира, Илья Муромец и путь Героя.
Глава 2. Навье купание Добрыни Никитича.
Глава 3. Алёша Попович, богатырская троица и сверхварновое восстановление.
Глава 4. Богатырь Михайло Поток и Змеиная кровь.
Глава 5. Дунай Иванович и Настасья: разрушительный гиперкшатризм.
Глава 6. Вольга и Микула: трёхварновый уровень воссоединения.
Глава 7. Консервативная революция Егория Храброго.
Глава 8. Царь Мира Емеля и священная Щука.
Глава 1. Царь Мира, Илья Муромец и путь Героя
Одним из важнейших образов Русской эпоса (если только не самым важным) является образ Богатыря. И его крайне важно рассмотреть в метасоциальной оптике, где различные социальные уровни выходят на метафизический, мистический уровень.
Здесь, как представляется, необходимо иметь ввиду индоарийское разделение на брахманов (священников), кшатриев (воинов) и вайшьев («хозяйственников» – купцов, ремесленников, земледельцев). Оно присуще не только индоарийцам, но и другим индоевропейским (и не только) народам, однако, работать с такими «устоявшимися» терминами удобнее всего.
Наиболее полно богатырский архетип (уподобление Царю Мира) выражает Илья Муромец. Этот русский былинный богатырь тридцать лет и три года пребывал в неподвижном состоянии. И только испив воды, которую дали ему калики перехожие, он стал двигаться. Здесь можно увидеть указание на некий неподвижный полюс, вокруг которого вращается весь мир. Таковым Полюсом является сверхличностный принцип, Царь Мира – Вайшванара, Агни, Белобог, Мельхиседек, Чакравартин.
Александр Дугин в своей работе «Мистерии Евразии» (М., Арктогея, 1996) делится весьма ценным соображением: «Тут важно отметить также чисто гиперборейские детали сюжета об Илье Муромце: во-первых, само его имя может быть архаическим субститутом «бога» «Ила из изначального центра Мо-уру». Во-вторых, легенда подчеркивает, что родился богатырь в селе Карачарове, что странным образом напоминает нам буддистскую «калачакру» - учение о «цикле» и «спасении», связанное с Шамбалой и явлением ее короля в конце цикла. В третьих, важно упоминание, что герой до 30 лет «сидел сиднем», что может символизировать неподвижность полюса. Таким образом, некогда неподвижный полярный Илья Муромец («Ил из Мо-уру»), пребывающий в Карачарове («Калачакре» — дословно «колесо времени»), решает покинуть свою центральную позицию (русский город Муром действительно находится в средней части нашего русского круга) и отправиться на Юг («проявиться», «вступить в сферу изменения»), где он побеждает Змия (иногда Соловья-Разбойника, убивающего свистом - хаос — и устанавливает (восстанавливает) сакральный порядок — весну и лето».
«Калики-перехожие» выступают как представители некоей инициатической структуры, которые пробуждают у кшатрия Ильи архетип Царя Мира. Вода, которой они потчуют Илью, есть некий аналог святой воды, в которой совершается крещение – то есть, инициатическое умирание ветхого человека и рождение человека нового.
Сами калики были неким святорусским богатырским орденом. В толковом словаре Владимира Даля «калика» определяется и как «странствующий, нищенствующий богатырь». В духовном стихе «Сорок калик со каликою» (Голубиная книга) они предстают «добрыми молодцами», от их зычного крика дрожит «матушка сыра-земля». Указанное стихотворение содержит данные о том, что движение «калик перехожих» было чётко структурировано - у них наличествовал институт «атаманов», обладавших значительными властными полномочиями. Кроме того, калики находились в тесной связи с церковной организацией. В «Уставе Владимира» они названы среди церковных людей. По сути дела, калики перехожие являлись неким религиозно-мистическим орденом, сочетающим странничество и нестяжательство с воинским, рыцарским служением, а также с поэтическим творчеством. При этом, орден калик явно связан с гиперборейско-нордической темой – вспомним Святого Василия Калику. (*)
Илья пьёт воду три раза, причём, последний раз для того, что уменьшить силу, умерить в себе сообщённое ему могущество. Это очень важное условие для истинного Героя – не только и не столько стяжать Силу, сколько суметь её усмирить, сдержать себя же самого, обуздать собственное яростно-желательное начало. (Это начало психоэмоциональное, Душевное. которое следует отличать от райско-ангелического Духовного.) Тот, кто этого не сумел, становится на путь контр-инициации и всего лишь пародирует Героя. Он вырождается в некоего тёмного анти-Героя, которые желает стать на место Бога и заставить «ничтожных людишек» поклоняться «себе любимому». Именно таким путём и пошли в своё время переродившиеся «Стражи» Книги Еноха. («Перерождение стражей»)
Именно от них и тянется зловещая цепь контр-инициации, которая замыкается на нынешних транснациональных гипер-элитариях, плетущих паутину всемирного Заговора. Отсюда и вампирический культ, являющийся, между прочти, одной из основ Магии Капитала. Древние гиперкшатрии практиковали потребление крови с тем, чтобы поглощать содержащуюся там душевную энергию. И здесь необходимо вспомнить Ветхий Завет: «Душа всякого тела есть кровь его, она душа его, поэтому я сказал сынам Израилевым: не ешьте крови ни из какого тела, потому, что душа всякого тела есть кровь его». (Лев. 17, 14). («Метафизика вампиризма»; «Магия Капитала». Ч. III)
Показательно, что Илья дважды отказывается от искушения Силой. Один раз - во время инициации каликами, другой – когда получает некий инициатический Дар от умирающего богатыря Святогора, но отвергает предложение полизать его кровавую пену. Ему хватает и той Силы, что он уже получил от богатыря-побратима. При этом, сам Святогор – это первый умерший человек, а также первый свергнутый и убитый царь. Это Кронос, Йима (Яма). Он пал в результате того, что не обуздал свою силу, не смирил свою гордыню. Иранская традиция знает о праведном царе Золотого Века Джамшиде (Йиме), который, в конечном итоге, возгордился и захотел стать Богом. В итоге, изначальный Государь потерял сакральную защиту и пал жертвой узурпатора.
Первый царь, однако, не утерял всей своей сакральности. Он находится на границе миров, защищая поверхность Земли от демонических орд, загнанных под землю. (**)
Царь должен преобразить свою ветхость, максимально пробудить в себе Архетип Царя Мира, адекватного всей полноте сакрального Рода. («Метаполитика Царя» - Глава 6. «Царь и его Вутренняя Революция»)
Герой помогает Царю преобразовать свою ветхость, порой вступая с ним в некий конфликт. Также и Илья выступает «против» князя Владимира Красно Солнышко, устраивая настоящий бунт. Но потом он же мирится с князем, ибо не выступает против Царского как такового, а, наоборот, способствует пробуждению и как можно более полной реализации Царского архетипа. Также поступал и другой Илья – Фесвитянин, противостоящий языческим побуждениям Царя Ахава.
Выполняя данную Священную миссию Герой соединяет в себе как воинское (кшатрийское), так и священническое (брахманское). А сочетание данных начал как раз и характерно для Царя. (Показательно, что в Православной Византийской Традиции Царь считался «епископом по внешним делам».) Индоарийская традиция знает о касте Божественных Царей, к которой принадлежал каждый житель изначальной, Полярной Гипербореи – Империи Золотого Века. В индоарийской традиции данная сверх(каста) именуется «Хамса» («Лебедь»). Лебедь же был птицей Аполлона Гиперборейского, который покровительствовал гипербореям. С гипербореями же отождествлялись или связывались скифы. А уже в более поздние времена со скифами отождествлялись и русы.
Можно сказать, что Герой есть человек, который, максимально пробудил в себе архетип Царя Мира. Он приблизился к истинно Царскому - настолько, насколько это только возможно для того, кто не принадлежит к священному Царскому Роду. Человек сакрально-героической ориентации не может стать Царём, но он может максимально уподобиться Ему. Тогда он становится «другом Царя» - не важно «актуально» правящего или только потенциально обладающего сакральным правом и пребывающим в сокрытии.
Человек, реализовавший Царский архетип, входит в некую троицу, которую «составляют» - Бог, Царь и Герой. И не случайно, что именно эта сакрально-политическую триаду отрицается в анти-традиционной песне «Интернационал». Точнее сказать, там отрицается, что данная троица «даст нам избавленье». В оптике же традиционализма избавленье должны дать - Бог, Царь и Герой. Другое дело, что человек должен пробудить в себе Героя, осознавая ветхость всего своего нынешнего статуса.
(*) Великий подвижник Руси - новгородский епископ (родом из Твери) Святой Василий Калика (14 век). Это был уникальный человек - ему, первому на Руси, прислали драгоценнейший дар от константинопольского патриарха - особые знаки епископского достоинства - белые ризы и белый клобук. Епископ Василий вполне успешно сочетал церковную деятельность с кшатрийской - он организовывал оборону Новгорода от шведов. В своем письме к тверскому владыке Фёдору епископ утверждает о существовании наряду с небесным («мысленным») раем - рая земного, невидимого для обычных людей. Новгородский владыка ссылался на экспедицию Моислава Новгородца, достигшую этого рая. И рай сей, по словам владыки, находится где-то на Севере, на высоких горах. Он осиян небывалой красой - «многочасьтным» светом - а на вершине одной из гор чудесной лазоревой краской написан Деисус - изображение Христа, Богородицы и Иоанна Крестителя.
До путешественников, сумевших, в силу духовной чистоты, добраться до чудесной северной земли и увидеть её красоты, доносились сладчайшее пение и веселые возгласы. Сама же Северная страна сокрыта от взора людей. Древнегреческий автор Пиндар писал: «Ни сушей, ни морем не найдёшь ты дорогу к Гиперборе». Таким образом, священный Норд укрыт от хаотический и разрушительных процессов, бушующих в нашем мире.
Некогда часть гипербореев – предала Северную Родину, основав на Экваторе черномагическую и талассократическую Атлантиду, вокруг которой возникла инверсивная глобальная цивилизация. (Не случайно, пирамиды атлантов находят по обе стороны Океана.) Она была смыта водами Потопа, при этом сами воды символизируют хаос. Большая часть гипербореев переселилась, будучи не в силах соответствовать её великим духовным реалиям. Но они не предали Традицию и стали выражать нордический архетип уже на ином, пусть и более низком уровне. Они основали Индо-Европу, наследующую Гиперборее.
Со временем индоевропейцы раскололись – на восточную зону, именуемую «Сатэм (от авестийского числительного «сто» - satəm). На её основе сформировались славяне, индоарии и иранцы. Западная ветвь – зона «Кентум» (от латинского числительного centum), она дала начало германцам, романцам, грекам и кельтам. Данная общность возникла в результате контр-инициатического влияния остатков атлантов, которое и способствовало искажению гиперборейского архетипа. В то же время сатемцы сохранили верность Традиции.
(**) Арабский путешественник, историк и географ Аль-Масуди (10 век) сообщает о религиозно-мифологических представлениях славян: «Другое здание было построено одним из их царей на Чёрной горе, его окружают чудесные воды, разноцветные и разновидные, известные своей пользой. В нем они имели большую статую бога в образе Сатурна, представленного в виде старика с палкою в руке, которою он двигает кости мертвецов из могил. Под правой его ногой находятся изображения пречёрных воронов, чёрных кральев и чёрного винограда, а также изображения странных абиссинцев и зандцев».
Теоним «Сатурн», несомненно, указывает на Сатурна-Кроноса, который, в античной традиции, считался царём Золотого Века, пребывающим в некоем арктическом регионе, в состоянии «мёртвого сна». («Древнее «эллинство»: искажение Традиции. (Часть II))
Это и есть первый убитый человек и первый свергнутый царь, который после смерти стал царём мёртвых - Кощеем Бессмертным, который бессмертен потому, что живёт и после смерти, обитая в некоем пограничье трех регионов – Духа, Души и Плоти.
Царь, о котором пишет Аль-Массуди, обитает на горе. А гора – очень двойственный символ. Можно вспомнить ведийскую космогонию, согласно которой у священной горы Меру (символ нетварной Вертикали, пронзающей миры) есть два входа - один ведёт на небо, а другой - в подземелье. Получается, что на вершине горы наш плотный мир непосредственно соприкасается с регионом Духа. Но внизу проходит граница с Душой, Навью, психоэмоциональным «миром теней», регионом Души. (В данном регионе расположено и инферно, ведь нематериальные духи могли упасть с Райского Неба только в нематериальный регион. Хотя к нему нельзя сводить весь «душевный» регион.) Вот здесь указанная Гора является действительно Чёрной.
Двойственен и сам Святогор. Его ведь ещё называли и Восторгором, чьё имя близко к имени мифологического персонажа веретника. А веретник – это птицезмеиное существо, которое, по описанию, очень похоже на вампира. Перед тем как заснуть, Святогор пытается передать свою силу богатырю Илье Муромцу. В разных вариантах былины Илья должен для этого сделать разные манипуляции, в том числе и полизать кровавую пену Святогора.
«Старец Сатурн» попирает своими ногами какие-то вредоносные существа - «воронов», а также «абиссинцев и зандцев». Последние, судя по всему, это «чуд-ь» (не имеющая отношения к летописным финно-уграм) - «дивьи люди», зверолюди (люди-чуд-овища), которых древнейший Белый Царь загнал под землю, в низшие регионы Сокровенного Царства, которым правит сверхличностный Царь Мира, Вайшванара, Белобог. А надзирает над ними - «царь мертвых» - Святогор-Кащей, бывший некогда государем Золотого Века. Он же попирает «Чёрную гору», точнее её низший уровень, символизируя победу над силами тьмы. («Мир Людей и мир Теней»)
Глава 2. Навье купание Добрыни Никитича
У Добрыни Никитича уже заметно некоторое, кшатрийское искажение данного архетипа, которое он, всё-таки, преодолевает. Русская былинная традиция повествует о том, как богатырь Добрыня Никитич отправился на некую Пучай-реку. Мать Добрыни пыталась отговорить его от купания в данной реке, рассказав о трёх тамошних опасных огненных потоках. Однако, Добрыня её не послушал, он окунулся во все три потока. Третий поток унёс богатыря в пещеру, где на него ополчился Змей.
Добрыня ловко увернулся от нападавшего чудовища и выбрался на берег Пучай-реки. Там он не обнаружил своего богатырского оружия. Змей настиг героя, и спасла Добрыню некая «греческая шапка», которой он сшиб одну из голов Рептилии. Чудовище взмолилось о пощаде, и противники заключили договор. Змей обещал не нападать на Киев, богатырь дал обязательство не ходить к Пучай-реке. Чудовище немедленно нарушило договор и полетело в Киев, похитив княжну Забаву Путятишну. Добрыне пришлось снова отправиться к Пучай-реке, где на него набросились некие «змееныши». Добрыня стал побивать их палицей, на помощь им явился сам Змей, которого богатырь и убил.
Как представляется, здесь речь идёт о попытке инициации, которая чуть было не обернулась контри-инициацией. Пучай-река – это река Смородина, Навь-река. (В некоторых вариантах её называют Нева-река) Это - Периферия нашего плотного-вещественного мира, это граница с Навью – миром психическо-эмоциональной Души, отличным от райско-ангелического мира Духа. Там и находится космический Змей (Ермунганд), который и является Периферией, этаким небытийным полюсом – не случайно он описывается как именно опоясывающий мир. Рептилия пытается одолеть Героя, подчинить его душевному, навьему началу.
Опасность для Добрыни возникла потому, что сам богатырь захотел искупаться в Навьей реке, приобщиться мощных хаотических душевных энергий, обрести дополнительное могущество. Он пренебрёг предупреждением матери, которая, несомненно, есть образ Матери-Земли, то есть, нашей плотно-вещественной реальности, но только взятой в некоем высшем аспекте, поддерживающем и воспроизводящим бытие мира.
Матерь «возникает» в процессе преобразования и оформления Материи – точнее сказать, Перво-Материи. В Книге Бытия читаем: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». (1.2). На данном «этапе» было сотворено хаотическое не(недо)бытие – materia prima, о которой Рене Генон говорил, что она совершенно непонятна, ибо в ней просто нечего понимать. Из неё уже был сотворён мир оформленных вещей (materia secunda). Во всех них плещется первобытный не(недо)бытийный хаос, который необходим как некая возможность выбора – между тьмой первотворения и Нетварным Чистым Бытием. В противном случае человек был бы просто автоматом Абсолюта.
Далее сообщается: «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И стало так. И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так». (1.6.-1.7.)
Так образовались высшие Воды, тоже хаотичные, но и уже как-то оформленные – в отличие от недобытия, в котором нет никакой оформленности. Онтологическая миссия Мировой Души – оживотворять плоть, придавать ей некое витальное движение, используя свою «хаотичность». Однако фиксация на регионе Души, приводит к удалению от райско-ангелического Духа.
Земная Матерь («Матерь-Земля) - это сверхличностный «женский» принцип, который является проекцией сверхличностного «мужского» принципа – Царя Мира. Их метасоциальное единство проецируется на социальный уровень, выражаясь в Священном Браке Царя и Страны-Земли – отсюда и обряд Венчания на Царство. «Царь-Батюшка и Россия-Матушка» – священный архетип человека Традиции. Добрыня не следует зову Матери-Земли, но окунается в водную «психическую», душевную стихию. Он пытается преодолеть (преобразить) эту реальность, но только не путём обращения к духовному, райско-ангелическому Небу. Он погружается в глубины психоэнергетической Души, Нави, огненные потоки которой символизируют низший огонь инферно, ведь как было сказано, ад находится именно в данном регионе. (*)
Добрыня вовремя заметил, какие опасные силы стоят за этим самым могуществом. Герой прекращает опасный контр-инициатический эксперимент, всплывая из психоэнергетических пучин на берег нашей реальности. И тут обнаруживается, что в ходе данного эксперимента пропадают атрибуты его богатырского могущество, прежнее духовное оружие. В то же время, богатырю даровано новое оружие – «греческая» шапка. Здесь можно предположить, что речь идёт о принятии «греческой», Православной веры – вместо выродившегося и исчерпавшего свой духовный потенциал «язычества». Добрыня избежал пленения Змеем, но пошёл с ним на «сделку», на некий духовный «компромисс». То есть, он не избавился до конца от змеиных побуждений. И нападение Змея продолжилось, что потребовало решительного преодоления всего Змеиного.
Во время второго прибытия к Пучай-реке Добрыня сталкивается с некими «змеёнышами». Это какое-то потомство и вполне уместно предположить, что речь идёт о генетической передаче змеиного начала по линии неких особых родов.
Особый род происходит от человека с выдающимися качествами, сообщёнными свыше. У такого человека были чрезвычайно развиты как духовное, так и душевное начала. Подобное развитие характерно и для их потомков, которые и образуют данный род. В случае, когда духовное начало подчиняет себе душевное, речь идёт о сакральном роде. А наивысшим из сакральных родов является совершенно уникальный и единственный Царский Род. Но душевное может брать верх над духовным, и тогда особый род становится контр-сакральным, переродившимся черным родом. Очевидно, что как раз подобную трансформацию имеет ввиду эфиопская «Книга Эноха», повествующая о перерождении неких «стражей».
Тут очень важно заметить, что черные роды сохранились и после торжества Христианства, которое было принято ими формально, в целях маскировки. Из данных родов вышло много гипер-элитариев, ставших в авангарде буржуазных революций и капитализации (глобализации). Вообще, гиперэлитарии – это носители змеиного, то есть навьего. Именно их и следует считать пресловутыми «рептилоидами», чей образ чрезвычайно карикатуризирован некоторыми конспирологами. («Мир Людей и мир животных: инволюция и преображение» - Глава 6. «О рептилоидах - серьёзно»)
Борьба со змеиной контр-сакральностью идёт и внутри сакральных родов, в том числе, и внутри Царского Рода. И многие коллизии мировой истории объясняются, в первую очередь, именно обстоятельствами данной борьбы. Сама эта борьба является, главным образом, духовной, хотя часто возникает соблазн воспринимать её как сугубо кшатрийскую борьбу на уничтожение. Между тем, здесь имеет место быть не столько уничтожение, сколько усмирение и даже преображение. («Мир Людей и мир животных» - Глава 7. «Кровь Змия и его усмирение»)
Добрыня освобождает пленённую Змеем Забаву, что следует рассматривать как освобождение и преображение пленённой Мировой Души.
(*) Необходимо помнить о том, что «женская» проекция Царя может быть и отрезана от своего мужского источника. В таком случае Мать уподобляется изначальному хаосу первотворения и максимально «возвращается» к статусу неоформленной перво-материи.
Тогда происходит восстание Земли против Неба – подобное вос-станию Геи против Урана. На метасоциальном уровне данное вос-стание (вос-становление хаотичности) ярчайшим образом выразилось в череде «великих буржуазных» революций, направленных против Царственного Супруга. Тогда, вместо власти Единого Субъекта, возникла власть «партийно-парламентского» Множества, что символически (и даже ритуально) воспроизвело расчленение Райского Субекта (до-грешного Адама). И вовсе не случайно, что указанное вос-стание сопровождалось мощнейшим всплеском материализма.
Указанное восстание имеет свои корни в глубочайшей языческой древности, где оно часто проявлялось в гипертрофированном культе Великой Матери. Он (как ограниченное, но довольно сильное явление) имел место и у наших древних предков. Здесь можно вспомнить скифского мудреца Анахарсиса (брата царя Савлия), который тайно поклонялся Матери Богов, чей культ был перенят им от греков. Он скрытно принёс жертву именно ей, поставив её на первое место. Тем самым он изменил Царскому Принципу и принял смерть от руки своего Царственного Брата.
Имел место и феномен теофеминократии. («Традиция и Софийность»)
Глава 3. Алёша Попович, богатырская троица и сверхварновое восстановление
В случае с Алёшей Поповичем имеет место уже брахманское искажение. Данный богатырь-гусляр физически не силён, иногда даже говорится о его хромоте. Зато он весьма хитроумен, порой даже коварен. Так, Алёша обманывает своего названного брата Добрыню, сообщая «дезу» о его смерти. Сие было нужно для того, чтобы жениться на Добрыниной супруге.
Добрыня выражает архетип воина, кшатрия. Для него характерна некая инверсивность, он, как уже рассказывалось, бесстрашно бросается в опасные потоки Навьей реки, чтобы обрести Силу.
Алёша, напротив, выражает уже брахманский, жреческий архетип, не случайно он именно - «Попович». И в плане инверсивности он стремится обрести Хитрость. В первом случае имеет место «революция кшатриев», во втором - «революция жрецов». Авторы-традиционалисты предпочитают говорить о первой, часто замалчивая (сознательно или нет) вторую.
В коварстве «Поповича», направленного против Добрыни, можно увидеть противостояние жрецов и воинов. Обе эти революции раскалывают некогда единую Царскую сверхварну («Хамса», «Лебедь») которая холистически и органично сочетала в себе как священническое, так и воинское начала. Данное единство было характерно для всех жителей изначальной, полярно-нордической Гипербореи – Империи Золотого Века (вспомним, что Лебедь – птица Аполлона Гиперборейского). После трагического изначального Раскола на две варны указанную целостность сохраняли Цари, соединяющие в себе два начала и уподобляющиеся, тем самым, сверхличному принципу – Царю Мира (Вайшванаре, Мельхиседеку, Белобогу).
Царское единство, на своём уровне, воспроизводят и Герои-Богатыри, уподобляющиеся Царю. Наиболее полно Царский архетип, как уже было сказано, выражает богатырь Илья Муромец, который даже поднимает консервативно-революционное восстание против ветхого в Царском.
Добрыня и Алёша – это двоица, и она символизирует двойственность, раскол, множество. Но в Великой богатырской троице (Илья-Добрыня-Алёша) указанная дуальность снимается, преодолевается. Двоица – разделение единого, троица – его восстановление. К слову, для славенороссов была характерна мощнейшая религиозно-метафизическая диалектика троичности. («Тайны русской Троицы»)
Здесь весьма уместным будет затронуть вопрос о «революции кшатриев». Рене Генон считал, что именно с неё и начался процесс социальной деградации. Юлиус Эвола, в своём «Языческом империализме» (М.: Историко-религиозное Общество «Арктогея», 1994) представил такую схему: «Вначале произошёл закат эпохи королевской божественности. Вожди, являвшиеся божественными существами, вожди, объединявшие в себе оба вида могущества, — королевскую и жреческую, понтификальную власть, — отошли в далёкое, почти мифическое прошлое. Эта первая катастрофа произошла вследствие фальсификации культурной, творческой, нордическо-арийской силы. В германском идеале Священной Римской Империи мы видим последний отголосок этой традиции, этого «солнечного» уровня. После исчезновения этой верховной касты власть перешла к нижестоящей касте воинов».
Здесь получается как-то нелогично. Во-первых, непонятно, почему и как произошла эта «катастрофа». Может, это и есть первая субверсивная революция? Во-вторых, непонятно, почему божественных королей (жрецов-воинов) заменили именно воины. А какова была роль жрецов? Ведь распад единой касты царей-священников должен быть распадом на священников и воинов. И некая страта внутри единой сверхкасты была инициатором этого раскола. При этом, надо учитывать, что, судя по всему, внутри изначального, гиперборейского социума существовали четыре протокасты, соответствующие четырем частям Гипербореи, изображенным на знаменитой карте Меркатора. («Четыре начала»)
Человек изначального, Золотого Века был максимально, насколько это только возможно после Грехопадения, открыт для влияния свыше, для Божественных энергий. И это благо оказалось, одновременно, и большим соблазном. Осознание и чувство максимальной близости к Абсолюту породило у некоторых представителей первой, священнической «протокасты» иллюзию того, что вот он – отдельный представитель – и есть Бог. В дальнейшем это заблуждение выродилось в метафизику манифестационализма, минимизирующего и даже отрицающего отличие творения от Творца. Можно предположить, что креационизм, который это различие подчёркивал был некоей реакцией на манифестационализм. Новую, великую Возможность соединения с Богом дал Христос, соединивший в своей Ипостаси Божественную и человеческую природы.
В иерархии традиционного общества священники-брахманы были первой кастой, поэтому логично предположить, что они первыми и начали субверсию («рыба гниёт с головы»). И вначале была не революция кшатриев, но революция брахманов. Кстати, это типично жреческий подход – подменять собой Божественное, хотя бы и в качестве Посредника.
Произошёл раскол единой Царской касты («Хамса», «Лебедь») на жрецов и воинов. И последние восстали против первых, что и было революцией кшатриев. В авангарде же восстания были совсем уже полные отморозки, которые практиковали звериную магию, магию крови. («Метафизика вампиризма»)
В результате, на свет появились кровожадные зверолюди-рефаим, среди которых особенно выделялись змееподобные анаким. («Русский» Аника-воин и библейский Анаким») Именно их имели ввиду эллинские мифы, повествующие о битве олимпийцев со змееногими гигантами. До этого сами олимпийцы подняли восстание против титанов, носителей гиперборейской Традиции, людей единой «божественно-королевской» сверкасты. Это и были первые жрецы, которые навязали веру во многих богов, возглавляемых верховным богом – одним из многих, просто самым величественным. У эллинов таким божеством был Зевс, выбранный «верховник».
Идея была такая – если есть много богов, то и каждый «продвинутый» может стать богом – сам, если захочет и сможет. («Древнее «эллинство»: искажение Традиции» (Часть I))
Кстати, из этого выросла власть множества, одной из разновидностей которой является западная, «партийно-парламентская» демократия. Напротив, Монархия соответствует единобожию, власть Одного символизирует Единого Бога. Гиганты были побеждены, но не уничтожены. Жрецы как бы включили их в свою субверсивную, контринициатическую сеть. Дело в том, что любая контр-инициация предполагает Пародию (именно пародией на Христа будет антихрист, он же станет пародировать и Царя). И здесь была создана пародия на единую, воинско-жреческую сверхкасту. Она основана на сочетании магических и боевых практик, причём, в каждом отдельном случае это сочетание разное. Где-то кшатрийский элемент сильнее, где-то – слабее. Так, у тамплиеров он был сильнее, чем у розенкрейцеров, и т. д.
Глава 4. Богатырь Михайло Поток и Змеиная кровь
Богатырь Михайло Поток желает полностью слиться с Душой Мира (Авдотьей Белой Лебедью), что характерно для части кшатриев, наиболее устремлённых к хаотической, психической, «эмоциональной» Силе. При этом, он использует магию Крови - именно змеиной. Здесь налицо самая настоящая контр-инициация, то есть душевная (психическая) пародия на духовное (райско-ангелическое). Когда умерла жена былинного богатыря Михайло Потока (Потыка) – Авдотья Белая Лебедь, то он отправился вместе с ней в могилу. Таков был их зарок – живой должен уйти из этого мира вслед за умершей. В могиле на богатыря нападает Змей, Михаил убивает его и кровью убитой рептилии оживляет супругу.
Смерть (символическая, но символ - содержит символизируемое) является необходимым условием для любой инициации, но только имеется ввиду смерть ветхого Я во имя Я нового. Здесь человек направляется к Духу, Раю, Прави. Но Михаил выбирает смерть ради Душевного, он отправляется куда-то в Подземелье, к Нави (региону «эмоций»), на встречу со Змеем. А сам Змей есть Периферия нашего мира, но отнюдь не Центр, не Полюс, который ведёт в райско-ангелические небеса.
Показательно, что Михайло оживляет жену кровью Змея. По сути, речь идёт о потреблении Змеиной крови, то есть, о поглощении навьих энергий. (Они и являют собой кровь мировой Рептилии). К слову, на поглощение крови Змея были ориентированы некоторые контр-инициатические сообщества, например, Орден Дракона. Тут, вообще, налицо очень показательная диалектика превращения Драконоборца в Дракона. В своё время мы, уже рассматривали данный процесс. («Обыкновенное Худо»)
Инициация же предполагает не столько убийство Змея, сколько его усмирение. В конечном итоге, Михайло умирает сам, а его жена направляется вместе с ним в могилу. Налицо некий Апофеоз Смерти. (Встречается же богатырь не с ожившей женой, а с её призраком – информационным дубликатом из Нави, см. «Мир Людей и мир Теней».)
Михайло Поток – темный герой, точнее контр-герой. Таковыми контр-героям и были древнейшие «переродившиеся Стражи». Именно они и основали вышеуказанные «черные роды», практикующие, в частности, и вампирическую магию, которая предполагает приобщение к душевным энергиям, содержащимся в крови.
Авдотья Белая Лебедь символизирует сверхличностный женский Принцип (проекцию Принципа мужского), «Мировую Душу», взятую в её ветхом, повреждённом аспекте. В процессе оживления Змеиной кровью она только усиливает свою ветхую, больную сторону. Очень близок к подобной контр-инициации был Добрыня Никитич, но ему удалось бежать Змеиных соблазнов.
В других былинах Авдотья опаивает мужа и превращает его в камень. После этого она бежит с Кощеем, но её настигают друзья Потока. Они убивают и Кощея, и беглянку – последнюю раздирают конями на части. Тут уже мотив расчленения «Мировой Души», которая пытается «убежать» от тёмного антигероя и его сподвижников.
Здесь просто необходимо затронуть «змеиный» аспект. «Повесть о Петре и Февронии Муромских» (Ермолай-Еразм) содержит мощнейший змееборческий сюжет. У князя Петра был брат Павел, и «диавол, испокон веку ненавидящий благо человеческого рода, послал жене князя на блудное дело злого крылатого змея».
Этому сюжету давали такую трактовку - сам диавол принимает образ змея и отправляется соблазнять жену. Однако, сказано вполне однозначно «крылатый змей» был «послан» врагом рода человеческого. Сатана посылает Змея, то есть, в данном случае он – не Змей. Здесь сообщается о псевдоразумном Змее, Ермунганде, Роботе, космическом Болване и вселенском Компе. Он был тёмным зазором в райской Полноте Адама, Первочеловека, Тотального Субъекта. Это была возможность расчленения, и она была реализована Адамом, которому сбросил «дезу всех дез» («будете как боги» - ориентировка на Множество) сатана – через Змия.
Есть такое объяснение произошедшего: «Жена князя, видимо, подолгу находилась в разлуке со своим супругом. Князья тогда все время воевали и, отправляясь в продолжительные походы, надолго оставляли своих жен одних. Воспользовавшись этим, диавол подбрасывает ей искушение блудной похотью. Враг всегда сначала находит в человеке слабое звено, чтобы пробить брешь в его душе и далее погубить, пленив какой-нибудь страстью». (Протоиерей Павел Гумеров. «А был ли Змий? Загадочные места «Повести о Петре и Февронии Муромских»). И тут можно вспомнит о феномене огненной тоски по любимому, которой и пользуется Змей, который как бы «материализует» сильнейшие желания.
Под конец Рептилия уже почти занимает место Князя, Правителя: «А посторонним людям казалось, что это сам князь с женою своею сидит». (Это заставляет вспомнить древнеиранский сюжет о змее-узурпаторе, Даххаке). Однако, княгиня понимает, что происходит и рассказывает всё своему настоящему супругу. Тот советует выведать у Змея, что может убить его. И тот (Болван, хоть и космический) проболтался – дескать погибну я от руки князя Петр. И Пётр действительно убивает Змея, разрубив того Агриковым мечом. (Очевидно, имеется некий священный меч, «кладенец»). Однако, издыхая, Змей обрызгал Петра своей кровью, после чего тот тяжело заболел.
Как представляется, здесь показана некая ущербность силового варианта. Змей есть Периферия не только «внешняя», но и внутренняя. И основная брань против него - внутренняя, духовная. Силу, конечно, применять так же надо, но её недостаточно. Причём, это очень опасно для самого драконоборца, который рискует стать Драконом и, в некотором роде, обязательно им становится, что серёезно искажает его подвиг, создавая условия для перерождения (оно и произошло в случае с вышеупомянутым обществом). Поэтому, в Традиции упор делается на внутреннем делании, на смирении своего собственного «дракона», обвившего сердце. Этот дракон разносит человеческое «Я» на части, чем воспроизводится Большой Взрыв и космическое расчленение. Усмирения же Змея означает собирание «Я» -восстановление, пусть и частичное, взорванного Субъекта.
Князь страдает от крови Змея. И здесь можно увидеть указание на то, что сакральная кровь есть и кровь Дракона. В мироздании ведь два полюса – бытийный (сверхличностный Царь мира) и небытийный (собственно, Змей). И эти два полюса есть и внутри каждого человека, каждого существа, каждой «вещи». Но у носителя сакральной Крови, как уже было сказано, эти два полюса взаимодействуют с особым напряжением.
Глава 5. Дунай Иванович и Настасья: разрушительный гиперкшатризм
Наконец, богатырь Дунай Иванович пытается стать ещё более хаотичным и разрушительным, чем Мировая Душа (Настасья), взятая в своём ветхом, «больном» аспекте. И сие уже ведёт к предельной деструкции, к саморазрушению. Опять-таки, налицо Магия Крови, уже человеческой. Былины повествуют о трагической любви богатыря Дуная Ивановича и Настасьи. Последняя также является богатыршей, она имела тайную связь с Дунаем и даже вызволила любимого из плена, но тот забыл о ней. Более того, богатырь вступает с нею в поединок, правда, не зная, при этом, кому он бросает вызов. В результате, старые чувства пробуждаются вновь, и Дунай женится на Настасье.
На свадьбе Дунай хвастает своей храбростью, а Настасья показывает мастерство стрельбы из лука. Она трижды простреливает серебряное кольцо, которое лежит на голове у её супруга. Богатырь не может простить такого превосходства и проводит испытание в обратном порядке, положив кольцо на голову супруги. И его стрела попадает в Настасью, убивая её, после чего богатырь погибает, бросаясь на собственную саблю. Из его богатырской крови и берёт своё начало великая река Дунай.
Богатырь ведёт себя как некий гиперкшатрий, пытающийся максимально задействовать витальную, «яростно-желательную» Силу Мировой Души. Он являет собой некий апофеоз «психической» душевности, пренебрегая «пневматической», райско-ангелической духовностью. Здесь налицо выбор в пользу Силы, тогда как Бог находится в райско-ангелической Правде.
В этой оптике Настасья символизирует Мировую Душу, взятую в её хаотическом аспекте. Дунай пытается стать «круче» даже и самой душевной Силы, что приводит его не просто к разрушению, но и к саморазрушению.
Река Крови явно указывает на вампиризм, присущий древнейшим гиперкшатриям. Выше уже поднималась данная тема, но здесь она звучит громче, чем в предыдущих «сюжетах».
Показательно, что богатыря-гиперкшатрия, излившего реку Крови, звали Дунай. Очевидно, с Подунавьем связана некая древнейшая и тёмная черномагическая контр-традиция, завязанная на вампиризме. На это обратил внимание Александр Дугин в работе «Мистерии Евразии». В ней он рассматривает «Гиперборейскую Дакию», где находилась Трансильвания, как южную, нижнюю точку Солнечной Руси, Гардарики. «…Поразительно, - отмечает автор, - что легенды о вампирах (Дракуле — Драконе), зародились именно на западе от дельты Дуная, т.е. от точки зимнего солнцестояния на сакральном русском круге, в секторе наиболее тёмном и страшном в ходе солнечного спуска».
В древнерусском «Слове об идолах» (XII век) сообщается, что наши предки на первых порах «клали требы упырям и берегыням». Затем они «начали трапезу ставити Роду и рожаницам». А уж впоследствии начали поклоняться «проклятому Перуну и Хорсу и Мокши и Вилам».
Судя по всему, в глубокой древности, какая-то часть славян действительно поклонялась упырям, то есть, наиболее «продвинутым» гиперкшатриям, практикующим магию Крови и считающими себя богами. Обратимся к «Сказанию о Славене и Русе» («Хронограф 1679 года»). Оно сообщает: «В лето от сотворения света 3099 Словен и Рус с роды своими отлучишася от Ексинопонта… 14 лет пустыя страны обхождаху, дондеже дошедше езера некоего велика, Моикса зовомаго, последи же от Словена Илмер проименовася во имя сестры их Илмеры. И тогда волхвование повеле им быти населником места оного. И старейший, Словен, с родом своим и со всеми, иже под рукою его, седе на реце, зовомей тогда Мутная, последи ж Волхов проименовася во имя старейшаго сына Словенова, Волхова зовома. Начало Словенску граду, иже последи Новъград Великий проименовася. И поставиша град, и именоваша его по имени князя своего Словенеск Великий, той же ныне Новъград, от устия великаго езера Илмеря вниз по велицей реце, проименованием Волхов, полтора поприща. И от того времени новопришельцы скифстии начаху именоватися словяне… Болший сын оного князя Словена Волхов бесоугодный и чародей лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищренми и мечты творя и преобразуяся во образ лютаго зверя коркодела, и залегаше в той реце Волхове водный путь и непокланяющихся ему овых пожираше, овых изверзая потопляше».
Перед нами некий кровавый культ, в центре которого находится знатный гиперкшатрий-чародей Волхов, требующий себе жертв. Судя по всему, он поедал людей, в прямом смысле слова, рассматривая это как некий магический ритуал.
Как видим из «Сказания», в те самые времена какая-то часть «скифов» только стала «именоватися» славянами. Славяне начали выделяться из некоей общности, которую можно назвать «скифской», а можно «арийской» или «восточно-индоевропейской». Речь идёт о потомках славян, иранцев и индийцев, которые долгое время были едины и составляли зону «Сатем» Индоевропы.
О миграции из скифских земель сообщает и «Иоакимовская летопись», которая указывает не только на северное, но и на западное, дунайское направление: «Славен с братом Скифом, ведя многие войны на востоке, идя к западу, многие земли у Черного моря и Дуная себе покорили».
«Повесть временных лет» также связывает этногенез славян с Подунавьем: «По разрушении же столпа и по разделении народов взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама — южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны. От этих же 70 и 2 язык произошел и народ славянский, от племени Иафета — так называемые норики, которые и есть славяне. Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели».
На основании этого сообщения, некоторые исследователи делали вывод о том, что прародину славян надо искать именно в Подунавье. Однако, в тексте вполне однозначно утверждается – «спустя много лет сели славяне по Дунаю». То есть, к данной реке наши предки пришли в результате более-менее длительной миграции. Вероятно, здесь они испытали воздействие некоего древнейшего черномагического, «вампирического» культа. И какая-то часть кшатрийской прослойки данного культа придерживалась в течение очень длительного времени. Впрочем, подобное воздействие могло быть оказано не только в Подунавье.
Глава 6. Вольга и Микула: трёхварновый уровень воссоединения
В предыдущей главе «богатырского цикла» упор был сделан на восстановлении единства Царской сверхварны («Хамса», «Лебедь») по линии «брахманы-кшатрии». Но есть ещё одна, важная линия - «брахманы-кшатрии-вайшьи». («хозяйственники»). Впрочем, можно представить данную линию и так: «высшие варны-вайшьи»; или: «элита-народ», «власть-земля».
Разберём былинные образы Вольги Святославовича (Волха Всеславьевича) и Микулы Селяниновича. Первый является, одновременно, и волхвом (Волх) - чародеем, и могучим воином. После успешного похода на некое «Индейское царство» Вольга становится царём, что указывает на соединение священнического и воинского.
Но для нашей темы более важно его взаимодействие с крестьянским богатырём Микулой Селяниновичем, который, несомненно, «персонифицирует» вайшьянское, «хозяйственное» начало. Былины повествуют о том, как Вольга собирал подати с городов Гурчевца и Ореховца. Во время данной «операции» он повстречал гурцевского сборщика податей, обдирающего мужиков. За это крестьянский богатырь отходил его плёткой. Вольга берёт Микулу с собой в дружину – именно сборщиком податей. Их они и собрали с двух городов, победив местные власти.
Перед нами этакий консервативно-революционный Миф, демонстрирующий единство Власти и Народа против корыстного Средостения («буржуазного», «аристократического» или «бюрократического»). Кроме того, союз Вольги и Микулы символизирует воссоединение «высших» варн с варной «низшей», которое есть воссоединение прежде расколотого, изначального единства, воссоздание единой сверхварны гиперборейского Золотого Века. Происходит Консервативная, то есть, истинная, Революция. Как писал Юлиус Эвола: «Причудливая судьба слов: «революция» в своем изначальном этимологическом смысле и не означает ничего иного; она происходит от re-volvere, субстантива, который выражает движение, возвращающее к собственному истоку, к отправной точке». («Люди и руины» - Перевод Виктории Ванюшкиной. - М., Русское стрелковое общество, 2002.) К слову, обратим внимание на то, что слово «восстановление» одного корня со словом «восстание».
При этом, ни дружинники Вольги, ни сам князь не могут поднять Микулиной сохи. Сам же Микула поднимает соху играючи, одной рукой, после чего запускает её в небо. Здесь проводится мысль о том, что вайшьянские «низы» в чём-то и посильнее брахманско-кшатрийских «верхов». Или можно выразить суть Вольгиной «немощи» так – с распадом изначальной сверхварны произошло и разделение могущества. «Часть» его попала в руки «низам», что и демонстрирует Микула.
Сам Вольга родился от соития княжны Марфы и Змея. Здесь имеет место указание на ветхий аспект Мировой Души, которая подвергается воздействию Мировой Рептилии, космического Компа.
«Змеиное» в Князе Вольге – это некий особый изъян в особой, священной Крови. Те, кто выше - обладают как особыми достоинствами, так и особыми недостатками. Они подвержены самым, что ни на есть, ужасающим соблазнам. Среди ни – соблазн максимально разогреть душевное, «яростно-желательное», звериное начало, отличное от духовного, райско-ангелического. Такой разогрев гиперэлитарии считали (и считают) необходимым - с тем, чтобы обрести некое космическое могущество, «чреватое», в частности, и физическим бессмертием. («Мир Людей и мир животных: инверсия и преображение»)
Вот и «змеиный» потомок Вольга оборачивается в разных животных (волка, сокола). Вместе с тем, он же и смиряет свою гиперэлитарную натуру, заключая союз с крестьянским богатырём Микулой.
Однако, далеко не все представители сакрального Рода сумели избежать таких соблазнов. И здесь стоит снова привести данные «Сказания о Славене и Русе» : «Болший сын оного князя Словена Волхов (Волхов предстаёт как некая тёмная сторона Волха Всеславьевича. – А. Е.) бесоугодный и чародей лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищренми и мечты творя и преобразуяся во образ лютаго зверя коркодела, и залегаше в той реце Волхове водный путь и непокланяющихся ему овых пожираше, овых изверзая потопляше; сего же ради люди, тогда невегласи, сущим богом окаяннаго того нарицаху и Грома его, или Перуна, нарекоша». Здесь всё, в высшей степени, архетипично и показательно — князь-змей, маг-оборотень, который преодолевает свою человеческую природу и жесточайшим образом подавляет людей, даже пожирает их – как упырь. И он же почитается как божество.
Волхов выдаёт себя за бога Грозы, сражающегося со змеевидным Велесом (о данной змеевидности см. «Традиция и Софийность» - Глава 4. «Инверсивная Елена и пленённый Велес»), и здесь уже указывается на контр-инициатическую Пародию. Чёрный воин-маг выдаёт себя за Громовержца. При этом происходит искажение самой Традиции, змеиное начало символически подчиняет себе Громовое – оно как бы побеждает его, тогда как в соответствии с реконструированным «Основным Мифом» индоевропейцев - победу одерживает именно Перун.
В этом плане крайне любопытен рассказ новгородского жителя, записанный собирателем фольклора П. И. Якушкиным 16 января 1859 года: «Был зверь-змияка, этот зверь-змияка жил на этом самом месте, вот где теперь этот самый скит святой стоит Перюньской. Кажинную ночь этот зверь-змияка ходил спать в Ильмень-Озеро с Волховскою Коровницей. Перешел змияка жить в самый Новгород; а на ту пору и народился Володимер – князь в Киеве; тот самый Володимер князь, что привел Руссею в веру Крещеную. Сказал Володимер князь: «Всей земле Русской – креститься. Ну и Новгороду – тожь. Новгород окрестился. Черту с Богом не жить. Новый город схватил змияку Перюна, да и Бросил в Волхов. Черт силен: поплыл он не вниз по реке, а в гору, к Ильмень-озеру; подплыл к старому своему жилью – да и на берег! Володимер князь веле на том месте церковь рубить, а дьявола опять в воду. Срубили церковь: Перюну и ходу нет! От того эта церковь называется Перюнской, да и скит тоже Перюнский». Показательно, что о «змеиности» Перуна рассказано в контексте Крещения Руси, которое явилось окончательным отказом славенороссов от язычества. Тем самым язычество перестало быть традицией, которая, хоть и с «помехами», выражало Истину. С тех пор оно становится угасшей традицией, «психическими остатками» (Рене Генон), вместилищем пародийной контр-инициации.
Итак, былины «предлагают» два пути восстановления изначальной, гиперборейской сверхварны. Первый путь – воссоединение брахманского и кшатрийского. Второй – воссоединение брахманского, кшатрийского и вайшьянского. Возможно, что для второго вначале необходим первый, то есть, соединяются уже брахмано-кшатрии и вайшьи. Безусловно, восстановление сверхварны, в таком виде, в каком она существовала во времена Золотого Века, невозможно. Но возможно достижение некоторых состояний, которые близки к состоянию изначальному. Таково состояния «союза» разных варновых типов. Наивысшая же точка – состояние Царя, который есть и священник, и воин, и хозяйственник - «Хозяин всей Земли», верховный собственник всех земель (шире – ресурсов), организатор хозяйственной деятельности в масштабах всей страны.
Глава 7. Консервативная революция Егория Храброго
Егорий Храбрый – герой русских сказаний. Считается, что под этим именем почитался один из величайших христианских святых – Георгий Победоносец. Это был выдающийся воин – храбрый и богатый. Он исповедовал христианство и раздал своё имущество бедным. Император Диоклетиан сначала приблизил к себе Георгия, но потом подверг его ужасающим мучениям. Ему наносили тяжелейшие раны, но все они были чудесным образом исцелены.
Егорий Храбрый народных сказаний воспроизводит чудеса Георгия Победоносца, но всё же не может быть отождествлён с ним полностью. Многие его деяния не совпадают с византийскими сказаниями и являются результатом сугубо русского творчества. Мы имеем дело с очень сложным образом, в котором совмещены и сам Георгий, и некий субъект древнерусской «мифологии», и архетипический образ Царя и Героя.
К слову, подобное совмещение характерно для персонажей русских былин. Так, былинный Илья Муромец являет собой многоуровневый образ, в котором одноимённый древнерусский воин и святой является только «частью». Другой же «частью» является бог Грозы Перун, чей образ в народном сознании был тесно связан с образом ветхозаветного Ильи. Существовало поверье, что Илья разъезжает по небу на колеснице и пускает молнии в Змея. Любопытно, что в договоре с византийцами одни знатные русы клянутся Перуном, а другие приносят присягу в соборной церкви пророка Ильи.
Еще одна «часть» - архетип Героя, который максимально реализовал в себе Царское начало. Данный Герой выступает как консервативный революционер, который преодолевает ветхость в Царском начале и помогает Царю вернуть его изначальное, гиперборейское могущество времен Золотого Века.
Егорий Храбрый выполняет такую же консервативно-революционную миссию, о чём ещё будет сказано ниже. Пока же отметим, что указанные выше многоуровневые образы вовсе не стоит сводить к пресловутому «двоеверию». Здесь русское национальное сознание пыталось интегрировать в Христианство «языческие» образы, очистив последние от ветхости паганизма и даже демонической «нагрузки».
В данном плане весьма показателен следующий сюжет. На восьмой день своих мучений Георгий просит отнести его в храм Аполлона. Там он встаёт перед каменной статуей этого божества и вопрошает его: «Неужели ради тебя я иду на заклание? И можешь ли ты принять от меня эту жертву как Бог?» Далее он осенил себя крестным знамением, вынудив беса, находящегося в статуе, признать во всеуслышание свой демонический «статус». После этого разрушились все идолы, находящиеся в храме.
Обращает на себя внимание то, что Георгий просит отнести его именно к Аполлону, а не к какому-либо другому божеству. Солнечный Аполлон почитался как покровитель гипербореев – народа Золотого Века. Некий северный народ посылал дары в его Дельфийский храм. Эллины сопоставляли и даже отождествляли скифов и гипербореев. А позднее уже византийские авторы именовали русов как скифами, так и гипербореями.
Русским аналогом Аполлона являлся солнечный Даждьбог, чьими внуками именовались в «Слове о полку Игореве» русские князья. А исследователь Т. Зуева в работе «Древнеславянская версия сказки «Чудесные дети» утверждала, что в народном сознании образ Георгий Победоносца соединился с образом Даждьбога.
Как бы то ни было, но Егорий Храбрый, вне всякого сомнения, выступает как солнечный Герой. А Георгий Победоносец, в сюжете со статуей, указывает на вырождение, исчерпание «языческой» традиции, в которой исчезает все духовное и солнечное, а остаётся лишь лунное, душевное и даже демоническое. В солнечном образе Егория Храброго образ Дажьдьбога как бы очищается от психического и демонического, он, если так можно сказать, присоединяется к Святому. Необходимо также заметить, что в образе Егория могли находиться и образы других солнечных богов – Ярилы и Хорса.
В корпусе русских духовных стихов «Голубиная книга» (ГК) рассказывается о духовно-героическом подвиге Егория. О его происхождении там сообщается следующее:
«Во граде было в Иерусалиме
При царе было при Федоре,
Жила царица благоверная
Святая София Перемудрая.
Породила она себе три дочери,
Три дочери да три любимые,
Четвертого сына Егория,
Егория, света, Храброго:
По колена ноги в чистом серебре,
По локоть руки в красном золоте,
Голова у Егория вся жемчужная,
По всем Егорие часты звезды».
Под Софией здесь следует понимать образ Матери(и)-Земли, которая просветлена и преображена духовной мощью Царственного супруга - Царя Фёдора (о высшем аспекте Матери-Земли, как о проекции Царя-Мира сказано выше). Здесь также имеет место многоуровневый символизм. Мать Егория – это материя, которая превращается (по воле Царя Небесного) из «безвидной» и «пустой» земли «Книги творения» в мир оформленных «вещей», то есть в нечто осмысленное («премудрое», «софийное») и близкое к личности. На метасоциальном уровне «Землей» является «Народ» («общество»), который персонифицируется во взаимодействии с Царской Властью. Земля становится соборной Личностью, входя в плерому Царя. («Метаполитика Царя») Это личностное преображение символически происходит во время венчания Монарха на Царство. По сути, речь идёт о союзе Власти с Народом, с Землёй. Егорий Храбрый – самое совершенное порождение союза Царя Мира и Земли-Материи. Он - Царский сын, но в ГК ведёт себя, скорее, как Герой, чему есть свои основания, о коих будет сказано ниже.
«Не бывало на Иерусалим-град
Никакой беды, ни погибели;
Наслал Господь наслание
На Иерусалим-град:
Напустил Господь царища Демьянища,
Безбожного пса бусурманища.
Победил злодей Иерусалим-город,
Сечет и рубит и огнем палит,
Царя Федора в полон берет,
В полон берет, в столб закладывает».
Царище (не-Царь) Демьянище – ещё один многоуровневый образ. Здесь, безусловно, содержится «исторический» император Диоклетиан – гонитель христиан и радетель угасшей языческой традиции, превращающейся из духовного делания в душевные, психические остатки. Но это, опять же, одна из «частей» русского мифологического образа. Демьянище – «безбожный пёс». И это указывает на сказочного Собаку Калин-а-царя. Имя самого Калина этимологизировали на самый разный лад, наиболее популярна «тюркская версия». Его же следует, скорее, связать его с Калиновым мостом, который находится над огненной рекой Смородиной. Ведёт этот мост в Навь (сама Смородина именуется ещё и Невой-рекой) – царство теней, славянский Аид. («Мир Людей и мир теней») И там обитает змеевидное Чудо-Юдо, которое противостоит русским богатырям на Калиновом мосту. Это «морской царь» - (Навь ближе всего к стихии вод), Анти-Царь, пародирующий Царя Мира – Земного Царя. И как Царь Мира есть бытийный полюс нашей реальности, абсолютный Субъект, тотальный Центр, так Калин-царь есть «полюс» небытийный, абсолютный Объект, тотальная Периферия. Это Мировой Змей, Ермунганд. Вселенский Робот, космический Компьютер.
Калин – именно «собака-царь», и это заставляет вспомнить змее-пса Кербера, сторожащего вход в Аид. В эллинской традиции Кербер – хтонический пёс, охраняющий Аид – царство теней. Его обычно представляют, прежде всего, именно псом, но он является одновременно и змеем. Кербер – сын драконоголового Тифона, волосы на голове и спине у него состоят из змей, он обладает хвостом-драконом, которым жалит. Кроме того, у охранника Аида три головы, что роднит его с драконами, а из пасти у него капает ядовитая слюна.
Собака анти-Царь максимально близок к психоэмоциональному региону Души (не Духа), миру тонких форм, где содержится инферно. Он пленяет Царя Федора, что символизирует некую повреждённость внутри Царского начала, сообщение ему определённой ветхости. Сугубо личное становится в некую оппозицию к сверхличному, которое символизирует могущество Царя Мира. Монарх вмещает в себя всех поданных, поэтому, кстати, и величает себя - «Мы». Он символически воспроизводит некогда единый Тотальный Субъект, соединяя разрозненные личности в некую Сверхличность. Это не столько личность, имеющая мандат, сколько личность, символизирующая реальности высшего уровня - и, в силу этого, становящаяся сверхличностью. При этом, речь идёт о «двухуровневом» символизме. Царь символизирует как трансцендентный (Абсолют), так и имманентный принцип.
В рамках данного очерка нас интересует именно второй. Это - бытийный полюс - Царь Мира. Его, собственно, и символизируют земные монархи, причём, надо иметь ввиду, что символ реально содержит в себе содержимое, хотя и не тождественен ему.
Внутри монарха находятся два начала - личностное и сверхличностное. (Второе вовсе не означает безличностность, имеется ввиду переход с уровня отдельной личности - «одной из многих» - на уровень всеохватывающей, соборной личности, которая «только одна».) И между этими двумя начала происходит перманентный, хотя и часто скрытый, конфликт.
Монарх осознает всю недостаточность (и даже ущербность) одного, личностного, начала и пытается, так или иначе, пробудить в себе начало другое - сверхличностное. С этой целью он поднимает сверхличностное восстание против себя же самого, точнее, против своей «человеческой, слишком человеческой» половины. Ярчайший пример такого восстания явил Иван Васильевич Грозный.
«Полонил злодей три отроцы,
Три отроцы и три дочери,
А четвертого чудного отроца
Святого Егория Храброго.
Увозил Егорья во свою землю,
Во свою землю во неверную.
Он и стал пытать, крепко спрашивать».
Собака анти-Царь желает пленить и навязать ветхость также и Царскому сыну. При этом, он пытается понять его метасоциальный статус.
«А скажи, Егорий, какова роду,
Какова роду, какова чину?
Царского роду, аль боярского,
Аль того чину княжевинского?
Ты которой вере веруешь?
Ты которому Богу молишься?
Ты поверуй веру ты ко мне царю,
Ко мне царю, к моим идолам!»
Святой Егорий, свет, глаголует:
«Ты, злодей царище бусурманище!
Я не верую веры твоей неверныей,
Ни твоим богам, ко идолам,
Ни тебе, царищу бусурманищу!
Верую в веру крещеную,
Во крещеную, богомольную,
Самому Христу, Царю Небесному,
Во Мать Пресвятую Богородицу,
Еще в Троицу неразделимую!»
Показательно, что Егорий умалчивает о том, какого он «роду». Сейчас важна не столько его родовая (социальная) принадлежность, сколько необходимость духовно-героического, консервативно-революционного сопротивления лже-Царю. И оно является прообразом сопротивления антихристу, который также будет лже-Царём. Поэтому, Егорий твердо и отважно признаётся в исповедовании подлинной Веры. Далее, как и в отношении Георгия Победоносца следуют ужасающие мучения. И среди них особенно выделяется одно:
«Повелел Егорья, света, мучити
Он и муками разноличными.
Повелел Егорья во пилы пилить»
Попытка распилить Егория воспроизводит изначальную катастрофу расчленения райского Адама, Первочеловека, Пуруши. Именно эта катастрофа и привела к выпадению Земли из Рая, к разрушению тотального Субъекта и возникновению вселенной «осколков». Метакосмическую катастрофу Грехопадения усугубила катастрофа метасоциальная, обернувшаяся крушением Золотого Века и рассечением Царского начала. Согласно старинному иранскому памятнику «Шахнаме», Царь Золотого Века Джамшид был именно распилен, власть захвачена змееобразным Заххаком-узурпатором – лже-царём. То же самое, лже-царь Собака-Калин пытается сделать и с Царским сыном Егорием Храбрым. Однако, мучения не сломали Героя. По Божьему велению он выходит на свободу:
«Выходил Егорий на святую Русь.
Завидел Егорий свету белого,
Услышал звону колокольного,
Обогрело его солнце красное.
И пошел Егорий по святой Руси,
По святой Руси, по сырой земле
Ко тому граду к Иерусалиму».
Егорий возвращается в разрушенный Иерусалим, где сообщает своей матери о желании утвердить Веру во всей земле «светлорусской». Он получает её благословение и отправляется в путь, взяв Евангелие. В сказаниях под данной землёй понимается весь мир, «белый свет». Русь предстаёт как земля, которая адекватна и соразмерна всей Земле. (У Владимира Даля читаем: «Русь — в значении: мир, белсвет. Светорусье (святорусье) — мир, земля, белый, вольный свет на Руси».) А Егорий выступает как образ Царя Мира.
«Наезжал на леса на дремучие.
Леса с лесами совивалися,
Ветья по земле расстилалися —
Ни пройдтить Егорью, ни проехати.
Святой Егорий глаголует:
«Вы лесы, лесы дремучие!
Встаньте и расшатнитеся,
Расшатнитеся, раскачнитеся.
Порублю из вас церкви соборные,
Соборные да богомольные!
В вас будет служба Господняя.
Зароститеся вы, леса,
По всей земле светлорусской,
По крутым горам по высокиим!»
По Божьему все повелению,
По Егорьеву все молению
Разрослись леса по всей земле,
По всей земле светлорусской,
По крутым горам по высокиим;
Растут леса, где им Господь повелел».
Егорий явно прибывает на Периферию Мира, где находится Собака анти-Царь, который, собственно, и является данной Периферией. Дремучие леса символизируют хаотические влияния, которые проходят через Периферию – из Нави, где расположено Тридевятое «дремуче-лесное». Он преодолевает данные влияния, преображает их и заставляет выполнять высшую Волю («где Господь повелел»)
«Наезжал Егорий на реки быстрые,
На быстрые, на текучие,—
Нельзя Егорью проехати,
Нельзя святому подумати.
«Ой вы еси, реки быстрые,
Реки быстрые, текучие!
Протеките вы, реки, по всей земли,
По всей земли святорусскией,
По крутым горам по высокиим,
По темным лесам, по дремучиим;
Теките вы, реки, где вам Господь
повелел!»
Данные реки также выступают в качестве проводников хаотического влияния. Это проявления Навьей реки Смородины, символизирующей «высшие воды». «Низшие» же воды - изначальная первоматерия, недобытие: Егорий и здесь выступает как Герой, преодолевающий и преображающий хаос. Преображает он и «горы толкучие», которые из символов деформации круглой Земли превращаются в вертикально устремлённые символы.
«Наезжал Егорий на стадо звериное,
На серых волков на рыскучиих.
И пастят стадо три пастыря,
Три пастыря да три девицы,
Егорьевы родные сестрицы.
На них тела, яко еловая кора, -
Влас на них, как ковыл-трава, —
Ни пройдтить Егорью, ни проехати?
Егорий святой проглаголывал:
«Вы волки, волки рыскучие!
Разойдитеся, разбредитеся,
По два, по три, до единому
По глухим степям, по темным лесам,
А ходите вы повременно,
Пейте вы, ешьте повеленное
От свята Егория благословления!»
По Божьему все повелению,
По Егориеву молению
Разбегалися звери по всей земли,
По всей земли светлорусскией.
Они пьют, едят повеленное,
Повеленное, благословленное
От Егория Храброго».
Если Мать-София выражает собой благой аспект Земли-Материи, то образ монструозных сестёр указывает на её ветхий, деградационный аспект. Волки же полнее всего символизируют «звериное», «яростно-желательное», душевное (не духовное), психоэнергетическое начало. Егорий подчиняет волков высшему Промыслу. Тем самым он подчиняет душевное – духовному, просветляя и преображая его. Любопытно, что славянский обряд инициации предполагал символическое превращение посвящаемого юноши в волка. (См. Балушок В. Г. «Инициации древних славян: попытка реконструкции» // «Этнографическое обозрение». № 4. 1993)
Безусловно, тут некий двойной аспект, который требует отдельного рассмотрения. Сам Егорий именовался «волчьим пастырем», что указывает на его онтологическую функцию – подчинять яростно-желательное начало души - сверхрациональному духу.
Чем дальше Егорий проникает на Периферию, тем больше проявляется змеиное. Ведь сама Периферия и есть Мировой Змей-Ермунганд, опоясывающий Мидгард – мир людей.
«Наезжал Егорий на стадо на змеиное —
Ни пройдтить Егорью, ни проехати.
Егорий святой проглаголывал:
«Ой вы, гой еси, змеи огненные!
Рассыпьтесь, змеи, по сырой земле
В мелкие дробные череньицы.
Пейте и ешьте из сырой земли!»
Святой Егорий поезжаючи,
Святую веру утверждаючи,
Приезжал Егорий»
Герой и здесь преодолевает хаос - даже в его наиболее сильном, змеином обличье.
«Приезжал Егорий
К тому ко городу Киеву.
На тех вратах на Херсонскиих
Сидит Черногар-птица,
Держит в когтях Осетра-рыбу —
Святому Егорью не проехать будет.
Святой Егорий глаголует:
«Ох ты, Черногар-птица!
Возвейся под небеса,
Полети на океан-море.
Ты и пей и ешь в океан-море,
И детей производи на океан-море!»
По Божьему повелению,
По Егорьеву молению
Подымалась Черногар-птица под небеса,
Полетела она на океан-море;
Она пьет и ест в океан-море
И детей выводит на океан-море».
Здесь Егорий встречается уже с небесным проявлением животного – с птичьим образом. Птица устремлена вертикально, что имеет огромный мистический смысл. Итак, в глубинах Периферии заметны и её вершины.
А далее Егорий Храбрый сходится в схватке с самим Змеем.
«Святой Егорий проезжаючи,
Святую веру утверждаючи,
Наезжал палаты белокаменны,
Да где же пребывает царище Демьянище,
Безбожный пес бусурманище.
Увидел его царище Демьянище,
Безбожный пес бусурманище,
Выходил он из палаты белокаменной,
Кричит он по-звериному,
Визжит он по-змеиному».
Егорий побеждает Собаку лже-Царя. И это открывает его инверсивным сёстрам путь к освобождению, очищению и преображению.
«Он берет свои три родных сестры,
Приводит к Иордань-реке:
«Ой вы, мои три родных сестры!
Вы умойтеся, окреститеся,
Ко Христову гробу приложитеся!
Набралися вы духу нечистого,
Нечистого, бусурманского:
На вас кожа, как еловая кора,
На вас власы, как камыш-трава!
Вы поверуйте веру самому Христу,
Самому Христу, Царю Небесному,
Владычице Богородице,
Святой Троице неразделимые!»
Умывалися, окрещалися,
Камыш-трава с них свалилася,
И еловая кора опустилася».
Итак, Егорий Храбрый осуществляет самую настоящую Консервативную Революцию, направленную против лже-Царя. Судя по всему, данный духовный стих указывает и на некоторое историческое событие – даже на несколько похожих событий. Обращает внимание - сам Царь Фёдор упомянут только два раза и никак себя не проявляет. Это указывает на то, что имеет место быть случай вопиющего ослабления собственно Царского начала. (В былинах, посвященных «восстанию» Ильи Муромца, примерно тоже происходит с Князем Владимиром.) В данном «фрагменте» ГК всё сконцентрировано на Героя, который помогает это повреждение устранить.
Глава 8. Царь Мира Емеля и священная Щука
Данный цикл, начаты с Илья Муромца, будет окончен рассмотрением казалось бы гораздо менее серьёзного персонажа – «бездельника» Емели. Между тем, эти фигуры весьма схожи. Герой известной русской сказки пребывает в некоем Покое, он находится на печи, которая и совершает Движение. Здесь имеет место образ Царя Мира. Это неподвижный бытийный полюс, символизирующий неизменную Вечность, находящуюся вне измены, обмена и обмана. Вокруг этого неподвижного полюса наша вселенная осуществляет круговое вращение и, тем самым, циклически воспроизводится. (Круговому движению противостоит движение линейное, инволюционное, которое выдаётся за «прогресс». «Метафизические корни рационализма» - Глава 7. «Движение к Небытию и Великий причинно-следственный Раскол»)
Печь, в этой оптике, может символизировать славяно-русский алтарь бога Огня – аналога индоарийского Агни, который, в данной традиции, и является Вайшванарой, Царем Мира. Славенороссы почитали Агни как Огня Сварожича – одного из двух сыновей Сварога (другим сыном был солнечный Даждьбог). Одновременно, он выступал и как ипостасть одного из Триглавов. («Тайны русской Троицы»)
Емеля показан как некий бездельник, который чурается даже простого домашнего труда. При этом, само имя «Емельян» означает «трудолюбивый», в чём видят некую иронию. Однако, Емеля как раз и воплощает собой истинное трудолюбие. Труд – предполагает, в первую очередь, круговое воспроизводство бытия, предполагающее наличие неподвижного, вечного полюса. Когда же в центр всего ставится изменение (измена-обман-обмен), - приумножение и накопление, то имеет место безблагодатная Работа, превращающая человека в раба вещей (ср. «рабство» и «работа»).
Показательно, что в старорусской артеле имелось особое место, где располагалась артельная икона. Это место именовалось «У Образа», и каждый трудовой день начинался с общего молебна. Если работник не являлся на молебен, то его лишали суточного заработка – даже в том случае, если он отработал «полную норму». Тем самым его труд признавался лишённым Благодати, отчуждённым от сакральных энергий.
И в данном плане стоит разграничить изменение (прогресс) и преображ(образ)ение. Прогресс направлен, в первую очередь, горизонтально. Преображение устремлено Вертикально, оно ставит своей целью соединить человека с высшими реалиями. В конечном итоге, речь идёт о соединении с нетварными энергиями Абсолюта.
Емеля находится в сложных и довольно-таки конфликтных отношениях с царём «локальной сказки». Однако, последний всё-таки примиряется с Емелей и даже признаёт его Царское достоинство. Тут налицо уже упомянутое «противостояние» внутри Царского – ветхого, «слишком человеческого» Я и сверхличностного Я, присущего Царю Мира. Емеля получает своё могущество от волшебной Щуки, которая выводит нас на образ чудесной Рыбы. Характерно, что щука «ловится» (обретается) в проруби, и это явно указывает на полярно-гиперборейские истоки Емелиного могущества. Незримая Гиперборея сокрыты льдами, лёд же есть символ укрощение водной стихии, фиксации хаотической недобытийности. Емеля обретает Щуку из глубины вод, добывая её в проруби, которая есть окружность, а, следовательно, символизирует круговое, циклическое движение.
В ранней христианской литературе Христос часто называется «рыбой», само греческое слово «рыба» (Ichtus, пять букв, являющихся первыми буквами пяти слов: Iesous Christos Theou Vios Soter) расшифровывались как «Иисус Христос, божий сын, спаситель». Царство Божие уподоблялось сети, полной рыбы. Евангельский же сюжет насыщения рыбой и хлебом свидетельствует о том, что рыба рассматривалась как символический (но не ритуальный) «заместитель» вина в евхаристическом действе познания Бога. Совершенно очевидно, что у ранних христиан рыба выступала в качестве символа спасения – сохранения и приумножения онтологической значимости в условиях хаотической агрессии небытия (вода, крайне слабо фиксированное начало, часто связывается с хаосом, но в христианской традиции освящённая вода становится символом укрощённой стихии).
Таким же символизмом, правда, в иной религиозной перспективе, обладает и индоарийский миф о Ману Вайвасвате (прародителе людей в седьмую, настоящую манвантару), чудесно спасшемся от Всемирного потопа. Он привязал корабль к рогу огромной рыбы, которая и доставила его к Северной горе, единственному месту, не скрытому водами. Эта рыба была аватарой (причём, первой) Вишну, который считается богом, поддерживающим существование мира, тогда как Брахма – творцом, а Рудра – разрушителем.
В мифологии зороастризма первозданная рыба Кара несёт на себе огромного быка – опору мира и охраняет Мировое Древо, растущее посреди озера Воурукаша.
У славян рыба выступает как опора земли. Сама земля покоится на спинах огромных, великанских рыб. Часто водная среда отождествляется с небом, а тучи описываются как небесные рыбы. Тут имеет место указание на высшие «воды» - тонкий мир, регион стихийной Души. Впрочем, можно также увидеть идею преображения душевности, её подчинение небесной Духовности.
Таковой рыбой обычно считается кит, в частности, об этом сообщают русские духовные стихи («Голубиная книга»). Мировой Кит именуется «огнеродным», а землетрясения объяснятся движением его хвоста. Начало движения всего Кита будет означать гибель мира. В стихе о Федоре Тироне утверждается, что земля стоит на Тит Рыбе и Кытре-рыбе. Обращает внимание, что Кытр – «мамонт», древнейший слон, чьей родиной является гиперборейская Русь.
Образ Кита имеет огромнейшее значение в оптике Христианства. Здесь имеется ввиду библейский рассказ о том, как пророк Иона находился во чреве кита и был освобождён оттуда. Иисус Христос утверждает, что: «как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи». (Мф.12:39-40). Он сравнивал Себя с Ионой: «Ниневитяне восстанут на суд с родом сим и осудят его, ибо они покаялись от проповеди Иониной; и вот, здесь больше Ионы». (Мф.12:41). Считается, что этот пророк прообразовал смерть, воскресение и проповедь Иисуса Христа.
Что касается священной Рыбы (в нашем случае – Щуки), то здесь налицо некий аспект Царя Мира, который символизирует преображение животного, звериного начала, подчиняющегося бытийному полюсу. Рыба – символ охранения людей от стихий нашего искажённого, падшего мира. Сами эти стихии символически выражают воды первобытного, изначального хаоса. Сдерживая своё животное начало, подчиняя его Царю Мира и райскому Духу, люди находятся внутри спасительной Рыбы. Да они и сами являются «рыбками», способными плавать в водах хаоса. Таким образом, Царь Мира Емеля и Щука есть одно целое - вторая есть аспект первого.
И в этом она подобна Земле – женской проекции Царя Мира, его Супруги. В русской свадебной обрядности брак представляется как ловля женихом невесты-рыбы. В некоторых ситуациях женщина или девушка копировали поведение рыбы (например, ползали, извиваясь). Зафиксированы случай, когда девушка, в знак согласия на брак, прыгала в ваятель – особый рыболовный снаряд. Как представляется, в данном случае налицо символическое преображения «женской» стихийной душевности, подчинение «мужской» райско-ангелической духовности.
Однако, душевно-животное (в нашем случае, рыбье - начало) может брать верх над духовностью. Тогда происходит зверочеловеческая «мутация». Сказочные русалки как раз и представляют собой человеко-животных. Впрочем, возможно и духовное преображение даже таких падших существ. («Святая русалка»)
В одной русской сказке повествуется о приключениях семилетнего мальчика-дровосека. Во время перехода через мост (символ путешествия в иной, навий мир) он был проглочен китом (как вариант – щукой). Для того, чтобы освободиться паренёк развёл огонь (снова символизм огня) во чреве гигантской рыбины. «Дровосечество», так или иначе, символизирует ликвидацию Древа, символа Мировой нетварной Оси. Поэтому, налицо аспект опасной попытки удалиться от духовного Неба – в сторону душевного, воздушно-тонкого мира.
Но, опять-таки, есть у этого и другая сторона. Огонь также уничтожает дерево, но Агни-Вайшванара отождествляется с Мировым Древом (одно из его имен – «Ванаспати», т. е. «Повелитель деревьев»). Можно предположить, что сказочный мальчик восстанавливает, при помощи Агни, связь с Вертикалью Древа. Огонь здесь не губит, но именно преображает, устремляя мальчика вертикально вверх. Щука здесь служит пристанищем, она помогает осуществить Спасение. Затем следует вертикальная Богореализация, Обожение. (И освобождение происходит не от Рыбы, но от того состояния, которое заставляет искать прибежища.)
Здесь можно увидеть некую связь с образом «Неопалимой Купины», горящего, но не сгорающего куста (образ Великого Растения, Древа), в котором Бог явился Моисею. Христианство видит в Неопалимой Купине прообраз Богоматери, родившей Иисуса Христа. Иеромонах Филадельф говорил о ней, что она могла «Своей чистотою привлечь, принять, вместить, удержать Божественную молнию, не быв опалена огнем Божества...» (Иеромонах Филадельф. «Заступница Усердная»)
Источник: Завтра
