Пройти чистилище при жизни дано не каждому, и вряд ли человек в здравом уме будет этого страстно желать. Но на долю поколения наших родителей такая возможность все же выпала. Потому что Великая Отечественная война, прокатившаяся по их судьбам, превратила жизнь маленьких детей в настоящий ад. Особенно тех, кто стал жертвами фашизма. Уже в июле 1941 г. немецкие орды заняли Смоленскую область и рвались к Москве. Мой отец, в то время девятилетний смоленский мальчик, прошел через пекло оккупации, унижений, расправ, издевательств, оказавшись через несколько месяцев в немецком концлагере под Франкфуртом-на-Майне, где и прожил три долгих года. По данным «Всемирной организации малолетних узников нацизма» в немецких лагерях в период Второй мировой войны находилось более 5 000 000 малолетних детей (до 12 лет), из них в живых остался только каждый десятый... Моему отцу повезло остаться в живых. Поэтому вся моя семья и все поколения, появившиеся после моего отца, очень точно знают настоящую цену Великой Победы. Для нашей большой Семьи — это Жизнь моего папы, давшего жизнь троим детям, девятерым внукам и семерым правнукам...
Об этом мой рассказ «Пчелы» из будущего романа о моем отце «Ленька».
Там, где стоял финский эсэсовец, враг всегда терпел поражение.
Генрих Гиммлер
ПЧЕЛЫ
Середина лета — главная и самая жаркая пора в жизни наиболее трудолюбивых созданий Природы, обыкновенных пчел. Наполненные неповторимыми пьянящими ароматами цветущие луговые просторы с первым лучом утренней зари призывают отряды крылатых тружеников к сбору самого легкого и душистого цветочного нектара, который стараниями проворных мохнатых кулинаров превращается в необыкновенно загадочный и столь же вкусный сладчайший и нежнейший янтарно-прозрачный мед. До самого захода солнца без перерывов и обедов эти мудрые насекомые, преодолевая десятки километров, переносят и заливают в восковые ячейки драгоценные капельки райского нектара. Выстроенные в строго размеченные невидимым геометром шестиугольные ряды восковых сот слезинки этого прекрасного продукта ждут своего часа, когда, выложенные по кругу в дубовой бочке, они отдадут все свое нежное содержимое людям, чтобы те взамен весь год заботились о бескорыстных производителях, оберегали их от жестоких морозов, промозглых дождей, непрошенных гостей, незваных вторжений и смертельных пчелиных хворей. Дружба человека и пчелы зародилась с появлением первых людей на Земле и продолжается вот уже многие тысячи лет.
Ленькин отец Павел Степанович очень любил и уважал пчел. Во дворе и на огороде всегда стояли ульи, в которых весело и деловито жужжали большие и крепкие пчелиные семьи. Иногда он сам грузил пчелиные домики на телегу и увозил далеко в лес, выставляя там на девственных цветочных полянах. От этого мед, собранный в лесных угодьях деда Павлика, был особо душистым и целебным. После внезапной смерти отца все заботы о пчелиных семьях легли на Леньку. Несмотря на свой очень юный возраст, он понимал серьезную ответственность за жизнь и здоровье этих маленьких работников и старался четко выполнять все процедуры, которым научил его при жизни батя. Последний год жизни отца был дождливым и малосолнечным, и он не успел разделить пчелиные семьи. В результате в наследство сыну осталось всего шесть рабочих семей. Парнишка в свои девять лет прекрасно обходился с беспокойным жужжащим хозяйством и уверенно выполнял все завещанные отцом необходимые действия. А пчелы словно чувствовали внимание маленького человека, его заботу и старались наполнить как можно полнее медом горшки, банки и бочонки, чтобы кормить, поить, лечить своих хозяев. Мед был не только вкуснейшим и сытным лакомством, одного стакана воды с двумя ложками этого удивительного продукта, проглоченного с утра, вполне хватало Леньки до вечера. Но и лучшей и легко конвертируемой натуральной ценностью. За литровую банку можно было выменять мешочек муки или десяток яиц. За бочонок в двадцать литров — козленка, ягненка, поросенка, а то и воз дров либо сена. По всем этим причинам и соображениям за пчелами тщательно ухаживали, их бережно сохраняли и внимательно заботились о них.
* * *
Немцы стояли в деревне уже неделю. Передовые части уходили все дальше вглубь страны навстречу столице и ее стойким защитникам, а им на смену приходили странные и очень пестрые команды, состоявшие из финнов, мадьяр, хорватов и даже румын. У жителей деревушки появилось новое развлечение — угадывать звания, рода войск и национальную принадлежность вновь прибывающих оккупантов. Недавно Ленька и его мама «познакомились» с мадьярами — карателями Королевской венгерской армии. Из-за их внезапного исчезновения были подняты по тревоге все дежурные части недавно расквартированных по соседним деревням и селам оккупационных частей. Найти их так и не смогли, потому что к тому моменту они уже лежали глубоко под темной мутной поверхностью загадочного озера Бездон в обнимку с мельничными жерновами, куда их отправили кузнецовские бабы, умевшие постоять за себя и свою семью. Сам кузнец Лаврен с первых дней войны ушел на фронт, а сейчас и всем его женщинам с детишками пришлось спешно собраться и через лес, болото, вокруг Бездона пробираться в соседний район к родственникам. Подальше от греха и расспросов по поводу зашедших к ним в дом и внезапно исчезнувших мадьяр. Недолгие поиски и допросы привели карателей к их опустевшему дому, который и был без промедления предан огню. На том следопыты и успокоились. О мадьярах никто не жалел, а исчезновение целой деревенской семьи и сожжение их жилья ставило точку в расследовании.
Сегодня же на улице появились чудные зеленые танкетки с надписями «Nord Ost-SS», из которых высыпали высокие худые, как на подбор, и все, как один, светловолосые парни. Трое из них сразу же направились к уличному общественному колодцу и, зачерпнув ведро холодной воды, принялись весело плескаться. Еще двое зашли во двор Акулининого хозяйства. Сорвав с грядки по колючему и сочному огурцу, они громко захрустели, остановившись подле улья с пчелами. Занявшие Ленькин дом немцы с утра пораньше выехали по какому-то заданию в райцентр и по расчетам должны были вернуться лишь к вечеру. Поэтому сын с матерью сегодня могли заняться своими делами и не дрожать от постоянного страха быть расстрелянными или избитыми. Входить в дом после публичного суда и порки матери им было строго воспрещено под страхом расстрела, но жизнь в сарае постепенно налаживалась, хотя никак не могла бы считаться вполне человеческой. Однако, в сравнении с теткой Фроськой, избитой и изгнанной из своей просторной хаты, Акулине с сыном, можно сказать, даже повезло. Сарай был крепкий, а огород по-прежнему оставался в их ведении, потому что немцев не привлекали ни грядки, ни ягодные кусты, ни даже пчелы. Тем более, что по личному указанию обершарфюрера Хайзе Леньке приходилось каждый вечер исполнять штрафную обязанность — после захода солнца, когда пчелы укладывались на ночлег, аккуратно доставать рамку, полную меда, и относить фашисту к его чаепитию. Мальчишка очень переживал, что эти ненасытные оккупанты, готовые сожрать не только их кур, поросят и корову, покушались на беззащитных пчел. Хотя, как показали дальнейшие события, не таких уж и беззащитных.
Увлеченные плановой работой усердные насекомые не обращали внимания на белобрысых пришельцев с автоматами до тех пор, пока один из них нахально не сдвинул крышку их пчелиного дома и не потянул рамку с сотами вверх. Он совершил непростительную ошибку, вторгаясь на неизвестную ему строго охраняемую пчелиную территорию. И тут же поплатился за свое невежество и наглость. Передовой отряд рабочих пчел стремительно бросился на защиту своих владений, и уже через мгновенье как минимум три жала были всажены в худосочное тело агрессора.
— Mitä sinä teet?! Kimppuuni hyökättiin! — закричал финский солдат, ужаленный пчелами. Он попытался отмахнуться от продолжавших атаковать насекомых. Но лишь разозлил их и привлек внимание остальных членов дружного пчелиного хозяйства.
Увидав, как их товарищ нелепо размахивает руками и кричит о каком-то нападении, остальные солдаты сперва бросились к нему на помощь, восприняв призывы серьезно, но разглядев атакующих его «врагов», страшно развеселились и стали его подбадривать дружными воплями:
— Luovuta!
— Hyökätkää!
— Sivusta!
Эти веселые белобрысые парни делали все очень синхронно. Когда они кричали на своем чудном и ни на что не похожем булькающем языке, получалось так складно, слово они пели песенку или выкрикивали по очереди детскую считалочку. Потом они рассмеялись вместе, словно спетый академический хор, и одновременно захлопали в ладоши, выражая, видимо, наивысшее наслаждение борьбой своего товарища с пчелиной армией. Тем временем все новые и новые отважные пчелиные бойцы вылетали из лотка и бросались на вторгшегося в их жизненное пространство вояку. По всему было видно, что еще немного, и тот, не выдержав неистового натиска маленьких крылатых истребителей, сдаст позиции, отступит и бросится наутек, к чему его давно призывали соплеменники.
— Juokse, Mikko! — не умолкали они, продолжая выкрикивать свою «считалочку».
Пока одни веселились, а опухший от укусов несчастный Микко Вааттаннен безуспешно пытался отбиться от непрекращающихся атак крылатого войска, водитель гусеничной танкетки, вылезший, чтобы охладить закипающий радиатор своего бронированного монстра, слил из его утробы полное ведро буро-коричневого клокочущего кипятка и двинулся спасать товарища. Он сходу выплеснул полведра горячей грязной жидкости в приоткрытый улей и отступил назад. Моментально картина боя изменилась. Из круглого входа в домик по лотку вытекала дымящаяся река, выносившая десятки ошпаренных и погибших телец маленьких отважных защитников. Большинство погибли, даже не успев вылететь из улья. А те, что атаковали финского солдата, теперь вернулись и скорбно кружили над грудой тел своих сородичей, пытаясь охладить их обожженные мокрые тела в надежде на оживление. Еще один взмах ведра, всплеск, и из отверстия появилась скрюченное тело огромной пчелы. Это была пчелиная матка, без которой семья уже никогда не сможет жить и трудиться. Оставшиеся в живых несколько защитников отчаянно пытались поднять свою повелительницу и привести в чувство, но подлое деяние свершилось — семья во главе со своей королевой была безжалостно уничтожена. Опухший от укусов финн наконец-то добрался до столь пленившего его лакомства и, грязными руками выковыривая куски ароматных медовых сот, жадно запихивал их в рот. Недовольно морщась от прилипшего к зубам воска и поминутно сплевывая комочки разжеванного удивительного природного строительного материала, раненый боец громко сглатывал драгоценные капли сочного волшебного лакомства.
— Ну ты прям как медведь, Микко! Недаром тебя так и назвала мама. Ха-ха-ха! А ну-ка, поделись с товарищами! Мы же тебя поддерживали! — продолжали посмеиваться финские эсэсовцы.
Следуя зарекомендовавшей себя варварской технологии получения беспрепятственного доступа к заветному лакомству, водитель вновь наполнил ведро кипятком из перегретого радиатора танкетки и приступил к заливке следующего улья. Ударом ноги он скинул крышку со второго домика и принялся равномерно заливать рамки, сжигая и уничтожая самых красивых, могучих, преданных, трудолюбивых и полезных насекомых. На их защиту бросился лишь один человек во всем мире — девятилетний Ленька. С разбегу он врезался головой в правый бок финна, который от неожиданного удара потерял опору и повалился, словно подрубленная осина, на грядку с морковью. Впущенное из рук ведро перевернулось в полете и остатками кипятка обдало его лицо и руки, оголенные по локоть из-за закатанных рукавов пятнистого комбинезона. Сбитый с ног и толку водитель дико заверещал и схватился за ошпаренные щеки. Тут же Ленька получил увесистый удар по затылку и по ногам. Он отлетел на грядку в другую сторону и теперь пытался приподняться. Тяжелая рука вражеского солдата крепко зацепила мальчишку, он был оглушен и никак не мог встать на ноги. Покусанный пчелами и заляпанный ворованным медом Микко Вааттаннен, мрачно глядя на копашащегося меж грядок мальчишку, приблизился и с силой вдавил его своим огромным окованным по ранту сапожищем в мягкую рыхлую огородную землю, которую сам же Ленька несколько раз за сезон перекапывал, мельчил, поливал, пропалывал. Но родная земля их с мамкой хозяйства, несмотря на постоянную трепетную заботу и усердие, почему-то сейчас не спасала от наглых, сильных и жестоких финских солдат. Обожженная, израненная, истоптанная захватчиками всех мастей и родов русская Земля стонала, выла и плакала, как рыдала сейчас Ленькина мать Акулина, бросившаяся на помощь сыну... Она бежала через улицу, видя как рослый солдат в камуфлированном комбинезоне придавливает ее сына сапогом к земле, не спеша достает из-за спины странного вида автомат, громко и противно клацает затвором, направляет сыну прямо в голову, гадко улыбаясь, ощеривая желтые кривые зубы, что-то визгливо кричит на странном булькающем диалекте. Ему отзываются таким же клокотаньем его дружки, гомонящие позади и выкрикивающие не то ругательства, не то команды. За эти страшные мгновенья, преодолевая полтора десятков шагов, отделявших ее от распластанного у ног врага несчастного беззащитного сына, Акулина боялась лишь одного — опоздать. Потому что опоздание в этот момент равнялось неминуемой неизбежной и бесповоротной гибелью! Она силилась закричать, но из превратившегося в пустынный шершавый растрескавшийся сухарь горла вырывалось лишь слабое сипенье и шепот. Ей казалось, она глохнет от собственного душераздирающего вопля несчастной матери, на глазах которой убивают ее родного ребенка, но этот хрип не расслышал бы даже самый внимательный врач со своим специальным приборчиком в ушах. Она мчалась, молилась, молила и умоляла:
— Пощадите! Простите! Стойте! Прошу вас! Молю!
Акулина была еще в нескольких метрах от Леньки и его палача, когда тот наконец прицелился и нажал на спусковой крючок своей автоматической Suomi-КР М-31 :
— Сшшщщчеоолк! — ответил оружие, предательски дав осечку. Пытаясь получить удовольствие от расправы, словно наслаждаясь местью за проигранную недавно советской армии зимнюю войну, финн позабыл, что его штатное оружие не любит размеренность и плавность, а наоборот, нуждается в резком передергивании затвора, который только в таком случае надежно досылает смертельный заряд, упакованный в металлический патрон по назначению, прямиком в хромированный ствол. Осечка! Неожиданная, непрогнозируемая, случайная осечка, которая по статистике происходит одна на тысячи выстрелов, дала матери еще один шанс спасти своего ребенка, беззащитно раскинувшегося на земле под сапогом эсэсовца. И она бросилась ниц перед фашистом, закрывая мальчика своим телом и обнимая солдата за ноги и причитая:
— Не надо, не надо! Прошу вас! Умоляю, пощадите! Простите его, простите! Он же пацаненок, мальчишка. Умоляю, простите!
Финн невозмутимо передернул затвор и снова нажал на крючок... Резкая дребезжащая и раскалывающая тишину и спокойствие летнего утра, разрывающая в пыль плодородную землю очередь вырвалась из геометрически правильного блестящего ствола автомата и ровной дугой уложила четыре пули вокруг головы придавленного к грядке Леньки, словно нарисовав венец мученика над его слипшимися волосами. Финны дружно зааплодировали, оторвавшись от дележки добытого меда.
— Mikko, tapa molemmat! ja meni pidemmälle!
Акулина не понимала ни слова из их каркающих призывов, но ее сердце служило ей лучше самых точных переводчиков. В их громком «кляканье» она услышала смертельную опасность, которую также излучали злобно сверлящие ее и Леньку свиные глазки на распухшей от укусов пчел пунцовой роже финна. Не дав ему прицелиться, Акулина навалилась всем телом на автомат и принялась целовать грязные, перепачканные медом и землей руки солдата, чем ввела его наконец в замешательство. Даже поднявшийся с земли после Ленькиного наскока, но продолжавший держаться за обожженное лицо водитель оторопело смотрел на спятившую бабу и пробубнил своему однополчанину:
— Hyvä On, Mikko! Heitä ne. He kuolevat täällä pian.
Солдат, услыхав слова земляка, зло сплюнул остатками пчелиного воска и с силой отдернул руку от женщины, которая продолжала что-то причитать и завывать. Пытаясь уклониться от ее объятий и приставаний, рядовой эсэсовец карательного батальона «Нордост» Микко Вааттаннен сделал шаг назад, отстраняясь от Акулины, убрав свою ногу с груди мальчишки. Тот сейчас же захрипел и зашевелился. Акулина уловила это непроизвольное движение, почувствовав отступление перед ее энергичным натиском, не меняя интонации, с которой просила финна о пощаде, вполголоса, но отчетливо выговаривая слова, запричитала:
— Беги, сынок! Беги! В лес! На Бездон беги!
Мальчишка, лежавший почти неподвижно, перестал быть главным объектом всеобщего внимания. Поскольку запасливые эсэсовецы уже распределили все ворованные медовые соты, они теперь с удовольствием посмеивались над унижением русской крестьянки, целующей руки финского завоевателя. А она поднялась во весь рост перед ними, раскинула руки и крикнула:
— Хоронись, Ленька! Не пущу!
В тот же миг сын подскочил на ногах и прыжками, словно зайчишка-русак, из стороны в сторону, метнулся в малиновые кусты. Ни один солдат не успел даже вскинуть свое оружие, и теперь, осознав, что мать лишь отвлекала их внимание и давала сыну возможность сбежать от расправы, они все набросились на нее...
Финны повалили Акулину на землю, били и пинали ногами, вкладывая в каждый удар тяжелых сапог всю злость и ненависть за каждого убитого солдата в зимней кампании, за многолетнее существование на окраине Российской Империи, за обидное прилипшее навеки прозвище «чухонцы», за широту русской души, за красоту российской природы, за все, что так любим мы и ненавидят они...
Не бил Акулину только Микко Вааттаннен. Освободившись от ее цепких материнских рук, он сделал шаг в сторону от побоища, устроенного его друзьями, и, прицелившись на уровне полуметра от земли, выпустил все оставшиеся шестьдесят пять пуль вслед качающимся макушкам сбитых Ленькой при побеге кустов и деревцев. На последнем выстреле он уловил то, что в этот момент жаждал услыхать больше всего на свете — жалобный и резкий вскрик звонкого мальчишечьего голоса. Услыхала его и Акулина. Она не чувствовала боли сыплющихся градом ударов, дробящих ее кости, разрывающих ее тело, рвущих связки, мышцы, сосуды, потому что потеряла сознанье лишь от этого слабого, беззащитного стона, наполненного болью и отчаяньем, застреленного сына...
