На Тверском бульваре
В середине июня 1979 года я, наконец-то, получил письмо из приемной комиссии Литературного института им. М. Горького с разрешением принять участие во вступительных экзаменах. Значит, творческий конкурс пройден был мною успешно! Получив в приемной комиссии три тома учебника русского языка, из лекционного зала общежития Литинститута по улице Добролюбова, где жили мы — абитуриенты (так как перед Московской олимпиадой 80-го года во всех жилых комнатах общежития шел ремонт), я уезжал в Сокольники. И там, в тенистых скверах, заучивал трудные правила русского языка.
Помню, как в первых числах августа открывается дверь в зал, где я спал на кровати, расположенной под огромным концертным роялем, и входит не то чтобы красавец, но весьма энергичный, очень подвижный и симпатичный военно-морской офицер, Борис Орлов. Он страстно, за каких-то десять минут, переубедил меня в том, что настоящий поэт должен находиться среди своего народа (а учиться на заочном отделении) и писать стихи и прочие литературные произведения от всей своей души, как об этом говорил еще Максим Горький.
— Знаешь, Миша! Что тебе делать на очном отделении с этой неоформившейся молодежью. У тебя за спиной уже серьезный опыт, тем более что продолжать его в своем творчестве только тебе...
Позже я узнал, что Борис был участником 7-го Всесоюзного совещания молодых писателей, занимался на семинаре у Егора Александровича Исаева, который и дал рекомендацию молодому офицеру-подводнику для поступления в Литературный институт. То есть у него уже было выработано собственное отношение к художественному творчеству как к настоящему труду поэта. Мне он рассказал, что после окончания Ленинградского Высшего военно-морского инженерного училища им. Дзержинского в 1977 году был зачислен в первый экипаж атомной подводной лодки Северного флота (получившей впоследствии наименование «Волгоград») и недавно получил очередное звание — старший лейтенант.
И началась полоса сдачи экзаменов, конечно, Борис сдавал все на «отлично». Я считал, что сам внешний вид офицера, его неотразимая военно-морская атрибутика придавали ему дополнительные сто баллов сверху! Ну и я сдавал свои вышколенные и отутюженные донельзя в Сокольниках знания на пятерки. У нас даже образовалась своя крепкая группа: кроме нас с нами были Александр Ильин, чувашский поэт, и Федор Истомин, коми-пермякский поэт. Мы жили всегда в одной комнате, варили себе чаи-борщи и усиленно готовились к занятиям. Всегда каждый привозил на сессию что-нибудь свое, оригинальное — Орлов приезжал затаренный всяческой рыбной продукцией: вяленой, копченой, соленой, консервированной...
В свободное от учебы время Борис ходил вместе со мной к московским друзьям, путешествовали мы по пригородам. И все это перемежалось чтением стихов:
Торопит вечер черного коня,
Туманится березовая синь.
Но не завянет в отблесках огня
Душа поэта — роза и полынь.
(«Торопит вечер...)
Однажды к Борису приехала жена — Татьяна. Она была просто великолепна, мы ее и называли «персидской княжной». К вечеру приготовили студенческий стол, купили хорошего вина и отпраздновали рождение моей дочери Яночки, наше поступление в Литературный институт и знакомство с Татьяной Орловой. За столом, естественно, хозяйничала она, и Борис преподнес ей огромный букет цветов. С тех пор, где бы мы ни были и чем бы ни занимались, он увозил для своей жены в Североморск или Мурманск ослепительные розы.
Мы были молоды, будущее представлялось необозримым и практически недосягаемым. Только Борис мог шутить в те годы:
Пой. Пей. Влюбляйся. Радуйся,
Не проклинай судьбу:
Поэта носят на руках,
Когда лежит в гробу.
(«Шутка»)
После поступления на заочное отделение Литинститута и возвращения в свой родной город я сразу поступил на работу электросварщиком участка внутришахтного транспорта Лениногорского рудника. Меня все более привлекала работа горняков, а познать ее полностью можно, только работая самому под землей. У нас с Борисом завязалась крепкая переписка, он очень деятельно и обстоятельно опекал не только мою учебу, но и мое творчество. Особенно запомнилось его убеждение:
— Поэзия — это озарения, прозрения, которые приходят к нам свыше. И далеко не на каждого падает Божий свет. Поэтому и беречь небесный дар надо особо...
Всегда и всюду вместе
Борис относился к поэтическому творчеству как к самому святому занятию. Казалось, что он всегда был готов поймать удивительный образ или яркое слово. По-хорошему я завидовал тому, что он за один «присест» мог создать и три, и четыре глубоких, метафорически четких стихотворения.
Талантливый поэт-маринист стал заметным явлением современной русской литературы: им воспета не только морская стихия, но и воинский подвиг. Обладая филологическим и техническим образованием, поэт тонко чувствовал категорию физическую и категорию философскую. Он — один из наиболее гармоничных русских поэтов, осознавших наш мир как сложный и противоречивый по своей сути, и в этой своей противоречивости все же цельный и единый.
И морской офицер, и поэт...
Три минуты затишья в эфире.
Мне исполнилось тридевять лет
В тридевятой казенной квартире.
(«День рождения»)
Каждый раз, когда мы встречались на сессии в Москве, осенью или весной, он обязательно договаривался с представителями военно-морского отделения Союза писателей, чтобы нас включили в писательскую делегацию, и мы выезжали на встречу с представителями московских и подмосковных военно-морских частей.
Мне нравилось, что на сцене я выступал после Орлова. И если у меня разговор шел о красоте алтайских гор и о захватывающей подземной работе забойщиков и проходчиков, то Борис, неоднократно бывавший в дальних походах, как истинный маринист, был весь пронизан морями, штормами и всей своей военно-морской стихией. Его внимательно слушали, восхищались искренностью, лиричностью и, вместе с тем, страстностью его манеры писать, краткостью и точностью стиха, афористичностью, легкостью, крылатостью строки. Я даже не стану скрывать, что Борис свел до минимума ассоциативные впечатления и настроения во флотской теме и военно-морской службе вообще. Насколько помню, у этого стихотворения было две строфы. Однако совсем неожиданно для меня в газете «Правда» в конце 70-х годов прозвучало всего четыре строки, которые сделали имя молодого мариниста Орлова легендарным:
Черная подлодка.
Черная вода.
Черная пилотка.
Красная звезда.
(«Черная подлодка...»)
После выхода ставшего сразу знаменитым этого стихотворения говорили мне, что в любой ситуации любой флотский офицер считал наивысшим признанием своей чести, признаком чести всего Флота выразить свои мысли о службе орловским четверостишием. Как-то к Борису в Санкт-Петербурге подошел один из морских офицеров, отдал честь и спросил:
— Вы Борис Орлов? — и сразу прочел известнейшее четверостишие «про лодку и пилотку». — Я много ваших стихов знаю, да и сам пишу. Хотелось бы показать вам свои стихи!
Борис рассказал, где и как его найти. Тот откозырял и растаял в толпе военных моряков...
Подобное случилось с еще одним легендарным стихотворением Бориса: «Я — офицер, нарушивший присягу...». Его назвали гражданским манифестом поэта. О том, в какую зловонную яму мы угодили, знали и знают многие. Но только один Орлов выразил все это мощно, рельефно, написал рвущие душу строки. Это прозвучало и от имени всего офицерства, ведь страна развалилась, и никто ничего не предпринял, чтобы спасти родное Отечество.
Я — офицер, нарушивший присягу...
Назад ни шагу и вперед ни шагу
Не сделал. Разворована страна.
А за развал на мне лежит вина.
(«Я — офицер, нарушивший присягу...»)
Я помню, с каким трепетом Борис готовил свою первую книгу стихотворений «Гранитный Север» к печати. Это была для всех нас ПЕРВАЯ книга. В декабре 1981 года она сдана была в набор и только в 1983 году увидела свет. В тот год Борис Александрович из плавсостава перешел на журналистскую работу, в газету «На страже Заполярья». Конечно, до этого его произведения печатались в поэтических альманахах «Поэзия», «Истоки», «Вдохновение», «Молодой Ленинград», в центральных газетах и журналах. Издавались в коллективных сборниках «Первая встреча» и «Океанские горизонты». Но это была все-таки первая его книга. Мы все были очень счастливы за своего друга и брата. Уже тогда он проявил себя не просто как хороший поэт, но как метафорист, профессионально работающий с образом и словом:
А соловьи поют. Земля в цвету.
Среди травы разбросаны ромашки.
Березы атакуют высоту,
Как моряки в разорванных тельняшках.
(«Высота»)
Процесс учебы в Литинституте был настроен на максимальное расширение кругозора студентов. В дни своих сессий мы регулярно выезжали за пределы Москвы и области, у нас были постоянные встречи с писателями (П. Проскурин), поэтами (Ю. Кузнецов, А. Межиров), спортсменами (В. Фетисов, В. Касатонов, С. Макаров), учеными (И. Спиркин из института парапсихологии АН СССР), космонавтами (Г. Гречко). Я помню наши замечательные поездки в Ростов Великий, в Переславль-Залесский, в Тарусу, в Мелихово. Несколько раз мы с Борисом ездили в Красную Пахру на службу к поэту-мичману Ричарду Недоводину. Тогда Станислав Золотцев назвал Бориса «одним из наиболее одаренных дебютантов десятилетия» (80-х годов. — М. Н.).
В 1985 году в Мурманском книжном издательстве у Бориса вышла вторая книга стихотворений — «Листва», подтвердившая приверженность поэта жанру лирической миниатюры. А потом третья — в новинках московского «Современника» — «Море и поле» (1986). Все их он очень бережно и с любовью подписывал мне. И в каждой было стихотворение, посвященное мне:
А звуки! — петь, любить и плакать.
Какая радость и печаль!
Трепещет в гулком полумраке,
Как сердце музыки, рояль.
(«Музыка»)
Стихотворные сборники показали, что определяющий мотив творчества Бориса Орлова — верность земле и морю. В 1986 году молодого поэта приняли в Союз писателей СССР, избрали членом правления Санкт-Петербургской писательской организации. Он работал начальником отдела боевой подготовки редакции газеты «Советский моряк». Я сразу вспомнил, как горячился за Бориса Никита Суслович (ушел из жизни от лучевой болезни в сентябре 1986 года), ведь он был ему за настоящего творческого отца. Никита Рафаилович всюду говорил, что Борис будет талантливым и очень значительным поэтом нашей страны.
В объятиях Кронштадта
После окончания Литинститута я долгое время переосмысливал свое отношение к стихотворному творчеству. Мне все казалось, что я не так писал, забывая о том, что настоящая поэзия — это нечто неземное, нечто недосягаемое. Нужно быть готовым к тому, чтобы принять этот Божий дар с небес. Мы с Борисом пришли к мнению, что умение рифмовать не тождественно слову «поэт». Можно было писать всякие стихи, но все это было бы не настоящее искусство.
Я был занят общественной работой, конечно, писал много, и в том числе и рифмованные тексты, но все это было не по душе. Борис, уже ответственный редактор «Морской газеты», еженедельника Краснознаменной Ленинградской военно-морской базы и Военно-Морских Учебных Заведений Санкт-Петербурга, в письмах и по телефону постоянно спрашивал:
— Миша, где твои новые стихи?!
Наконец он заставил меня приехать к нему в гости, в Кронштадт. Шла осень 1994 года. Чтобы попасть в Кронштадт, который находится на острове Котлин в Финском заливе, необходимо было по заранее поданной заявке получить пропуск на въезд в город. На границе стоял специальный военно-морской патруль, который строго проверял документы на проезд. Кронштадт мне сразу понравился, особенно Никольский Морской собор, который был виден из окна квартиры Бориса Орлова. В те годы в Морском соборе находился концертный зал и историко-краеведческий музей, как в филиале Дома офицеров. В концертном зале мы смотрели концерт «Когда поют солдаты».
Невдалеке располагались пирсы с боевыми кораблями и дизельными подводными лодками. Мы долго гуляли по исторической части города, где было много памятников разных времен и эпох. Заходили в редакцию «Морской газеты», над письменным столом редактора замечательно смотрелся портрет нашего любимого Николая Рубцова.
Недалеко от жилых построек Кронштадта, очевидно силами хозчасти гарнизона, была очищена окраина от свалки бытового мусора. Затем это место вспахали, разделили на участки и передали населению под грядки-огороды. В этом месте и была загородная «фазенда» Бориса и Татьяны. Вечерами мы проводили здесь некоторое время, угощались клубникой, черной смородиной, малиной, рвали для своего стола морковь, свеклу, укроп, лук и прочую зелень.
В то время Борис был удостоен своей первой литературной премии — «Золотой кортик». С тех пор у него дома были два кортика: один, как оружие морского офицера, а другой — признание литературного таланта. Этой наградой он гордился и хранил на самом видном месте. Позднее он получил литературные премии: имени Александра Невского, Андрея Платонова и многие другие.
В тот приезд по приглашению Бориса Александровича я пришел на заседание Санкт-Петербугской писательской организации, находившейся тогда в старинном здании на углу Невского проспекта и Конюшенной улицы. Меня познакомили с питерскими литераторами, поражал демократизм, царивший в их среде — маститые и начинающие были наравне. После творческого общения я прочитал свои наиболее удачные стихи. Состоялся обмен мнениями, многие из присутствующих подарили мне свои сборники стихотворений.
Затем мой друг привел меня на встречу с кронштадтскими читателями в Морской клуб. Я снова читал стихи и, естественно, рассказывал о своем городе. Было много вопросов, но самый главный — почему я не издаю свою книгу стихотворений?! Об этом же говорил и Борис. Но я сказал ему, вот как начну снова писать стихи, так и издам книгу. А он ответил резко:
— Ну, так и пиши!
И я стал писать. Борис постоянно следил за мной, и через год (в 1995-м) вышла, наконец, моя первая книга — «Родство». Незадолго до этого памятного для меня события я вновь побывал в Санкт-Петербурге. После встреч с питерскими писателями: Вячеславом Кузнецовым, Иваном Стремяковым, Иваном Сабило и другими, мы были в гостях у редактора издательства Литературного фонда России Ирэны Андреевны Сергеевой. Она-то и предложила издать у нее книгу моих стихотворений. А через год там же вышла вторая моя книга «Голоса Беловодья» — с тех самых пор моей литературной родиной стал Санкт-Петербург. Здесь я ощутил себя в полной мере поэтом, здесь, на пушкинской Мойке, звучали мои стихи, которые нашли живой и заинтересованный отклик среди собратьев по перу.
Как ответственный редактор «Морской газеты» Борис Орлов выделял место на своих страницах для печатанья стихов поэтов «подшефного Флота» Алтая. По моей просьбе ехавший в Санкт-Петербург Климент Первушин отвез Борису стихи мои, его и Юрия Манакова.
— Сойдя с трамвая, — вспоминал потом Климент, — я вдохнул утренний воздух серенького питерского апреля и направился к Казанскому собору. Возле памятника Кутузову заметил приметную фигуру капитана первого ранга — это был Борис Орлов. Мы познакомились, и у меня возникло чувство, что знаем друг друга всю жизнь:
— Сегодня у нас обширная программа, — он, очевидно, примерно так насыщал для себя каждый новый день, — сначала Николо-Богоявленский Морской кафедральный собор, где будет проводиться служба по всем погибшим подводникам. Потом кладбище, где помянем моряков с атомной подлодки «Комсомолец». И на «десерт» в Матросский клуб, где ты почитаешь свои стихи для членов литературного объединения «Путь на моря» имени Всеволода Азарова. Объединением тогда руководил Борис Орлов.
А 1 августа 1998 года появляется расширенная подборка стихотворений поэтов Рудного Алтая «По тенистым распадкам ключи рассыпали студеные звоны», где представлены мои произведения, Климента Первушина и Юрия Манакова. Борис и здесь заинтересованно уделял внимание своим друзьям, а мне было приятно узнать, что он был награжден литературной премией имени Константина Симонова, а через год — имени Валентина Пикуля. В те годы, когда «Морскую газету» возглавлял капитан первого ранга Борис Орлов, газета стала едва ли не самой популярной среди читающих, пишущих и думающих людей Санкт-Петербурга. Каждый номер — гражданский подвиг! Кроме правдивой информации, публиковалось много смелых исторических материалов и фактов, очерков о людях, принесших славу России, но по известным причинам преданных забвению. Был широкий диапазон тем и жанров, мощный, патриотически настроенный авторский коллектив. Во всем этом была большая заслуга ответственного редактора — Бориса Орлова.
А тем временем, по необходимости профессиональных занятий, так как я был назначен заведующим Риддерским филиалам музея нашей компании «Казцинк», мне необходимо было поработать в санкт-петербургских архивах. Я поговорил на эту тему по телефону с Борисом, он поддержал меня, договорился с кем необходимо, и вот я погрузился в поиски обстоятельств долгой жизни основателя нашего города, горного офицера — Филиппа Риддера. Интересно, что по приезде в Кронштатд и началу своих поисков каждый день я устраивал небольшой отчет перед своим другом о том, что новенького я нашел в анналах истории. Мне даже пришлось «выйти на связь» с представителями Санкт-Петербургского дворянского собрания, встретиться с архивистами Центрального штаба Военно-Морского флота, с профессурой ректората Горного университета. На Волковском кладбище мы даже нашли предполагаемую могилу Филиппа Риддера. Борис был очень счастлив за меня и всюду был рядом со мной.
Вот так, совсем неожиданно, у меня на руках появилась рукопись первой исторической краеведческой книги «Филипп Риддер и его время». За эту работу в 2006 году я был избран членом-корреспондентом Петровской академии наук и искусств. А после публикации продолжения исследований «Риддерской концессии Лесли Уркварта» (первой книги на русском языке об этом широко известном английском бизнесмене, в 2008 год,), я был избран действительным членом академии.
На острие ума
Совсем неожиданно, в один из моих приездов в Кронштадт, Борис сказал, что от Литературного фонда России ему выделена на время дача в Комарово, и мы поехали туда. Впечатляло то, что дачный поселок располагается среди мощных корабельных сосен, а под ними растет черничник, было много грибов. В голове все время крутилась популярная некогда песня про «Комарово»: «На недельку, до второго, я уеду в Комарово!», и ноги сами просились в пляс!
Рядом с дачей Орлова находилась дача Бориса Натановича Стругацкого, а чуть далее — домик-музей Анны Андреевны Ахматовой. Иногда вечерами в гости к Борису заглядывали «свои» литераторы. 7 и 8 августа 2004 на шашлык пришли Коняев Николай Михайлович, автор «Путника на краю поля», книги о жизни, смерти и бессмертии поэта Николая Рубцова, и Любегин Алексей Александрович, замечательный православный поэт, со своей женой. Мы долго беседовали о жизни, о вере, о странностях творческого пути литератора.
На следующий день мы с Борисом пошли на Комаровское кладбище, где упокоились Анна Ахматова и другие известные писатели.
Как морской офицер, Б. Орлов всегда был и остается, невзирая на годы, утонченным, страстным лириком. Обычно это качество присуще людям мужественных профессий. Я всегда хорошо знал его строки военно-морской тематики, но постоянно встречал стихотворения, пронизанные настоящей мужской любовью и нежностью. И даже если они не были подписаны «Татьяне», я все равно знал, что это про нее:
Чтоб растопить в твоих земных глазах
Проникший в сердце холод Заполярья,
Остановлюсь несмело в двух шагах
Я, обошедший оба полушарья.
(«В Ленинграде»)
Борис пишет, что там, где служба, там «по-мужски суровый океан», а где ее нет — «жизнь, не вошедшая в приказ», но есть и встречи, и разлуки между любимыми людьми. Однако самыми живописными строками Орлова стали слова о малой родине:
Уезжаю... В грусти сердце тонет.
Долго будет вспоминаться мне,
Словно Богоматерь на иконе,
Мать моя в распахнутом окне.
(«Уезжаю...»)
Образ матери воссоздан поэтом бережно, трогательно. До окончания своего жизненного пути Евдокия Константиновна была одним из направляющих ориентиров жизненного и творческого пути поэта. Оттуда, из окон родного дома, и раскрылся ему смысл жизни художника, смысл беззаветного служения Отечеству.
Мы часто экспериментировали со словом, пытаясь увидеть все его грани и оттенки. Тем более что сам Борис вывел определение: «В силлабо-тоническом стихосложении все открытия были сделаны в ХIХ веке». Занятия нерифмованными стихами привлекали в первую очередь Бориса, потому что расширяли возможности автора, позволяли заглянуть еще на одну сторону поэтического ремесла. Для начала это были развернутые творческие послания, например, «В подводной лодке», «Солдат», «Медленно огненным петухом...», «Стрелкой часов...». Но Орлов все более изощряет свою мысль, отбрасывая в стороны отдельные, маловажные моменты и обороты. Одним из первых его верлибров стало стихотворение:
Каменеют губы.
Каменеет речь.
Каменеет сердце.
Что это?
Тюрьма или баррикада?
(«Молчание»)
В 2005 году появляется сборник верлибров «Мотыльки», а через два года — «Осколки». Это целая россыпь оригинальных, заостренных донельзя мыслей на многие темы многих жизненных ситуаций.
Сегодня поэт, распахнув свою душу небу, всецело обратился к Богу, он наконец-то полностью вошел в созданный Божий мир, более близкий и понятный ему. Однажды во время моего приезда в Санкт-Петербург мы посетили с ним Владимирский собор. У поминальной свечи было обращение к Господу с просьбой даровать нам дальнейшее прозрение, крепости духа, внутренней гармонии. Борис в одном из своих стихотворений просто говорит:
Мы убиваем время. Мы жестоки.
Как пули, убивает нас вино.
У каждого свои земные сроки.
И торопить их глупо и грешно!
(«Незримый дождик высох у дороги...»)
В то же время сегодня даже название книг Бориса Орлова обрело символичное звучание: «Прозрение», «Диалог с Творцом», «Тень тернового венца», «Надо мною лишь вечер и Бог», «С верою жить...», «Россия куполами колосится...», «Небесное царство». Весь внутренний мир поэта раскрылся в них, он, насколько возможно, приблизил свое отношение к Православной вере, с убеждением сказав, что отныне «вместе мир небесный и земной».
И если от мира небесного он получил награду — свой талант, то мир земной отмечает славного поэта Бориса Орлова зримыми земными наградами.
17 ноября 2010 года решением Законодательного собрания Санкт-Петербурга Борис Александрович награжден Почетным дипломом «За выдающийся вклад в развитие культуры в Санкт-Петербурге». В октябре 2011 года Указом Президента России его наградили медалью Пушкина. Государственную награду вручил поэту губернатор Санкт-Петербурга Георгий Сергеевич Полтавченко. Он лауреат Большой литературной премии России. В 2013 году — присвоены две литературные премии: Всероссийская имени Николая Гумилева и международная имени Сергея Михалкова. На сегодня им изданы семнадцать книг стихотворений, в которых отразилась вся его судьба, счастливо вобравшая в себя верное служение поэтическому творчеству и родной Отчизне:
О, родина, — шепчу, — я здесь, я твой...
И шелест луж, и синий дым над ригой.
Я после смерти зарасту травой,
а после жизни стану певчей книгой.