О литературной деятельности князя Олега Романова
Олег Константинович Романов родился в 1892 году, в Мраморном дворце в Петербурге. Среди своих братьев и сестер он был ближе всего к отцу, В. К. Константину Константиновичу. Олег был артистичным и в то же время не богемным, а очень собранным человеком, писал картины, музицировал, играл в спектаклях. Но любимым его делом была литература. Олег мечтал о поприще большого русского писателя, идеалом творческого самозабвения для него был Александр Сергеевич Пушкин.
К столетнему лицейскому юбилею, в 1910-1911 гг. князь Олег Константинович задумал издать все существующие автографы своего кумира, но успел напечатать только небольшую часть из собрания Александровского лицея. Было издано 1000 экземпляров факсимиле. Олег любовался пушкинским почерком как некой графической симфонией. Недовольный качеством оттисков, он от руки вносил не пропечатанные точки и черточки подлинника, чтобы запечатлеть виртуозность пушкинского пера.
Жизнь Олега была непродолжительной (1892-1914), но наполненной и напряженной. Он был единственным из рода Романовых, кто пролил свою кровь на войне 1914 года, и своей страдальческой смертью словно предвозвестил грядущие потрясения Династии и самой России.
Отягчающим обстоятельством в этой стремительной судьбе были больные легкие, — юноша был вынужден подолгу жить вдали от горячо любимой семьи, в имениях в средней полосе России или в Крыму. Но болезнь не помешала ему получить два образования, светское и военное. Закончив обучение в Полоцком кадетском корпусе, 10 мая 1910 года он был зачислен в Лицей, а в 1913 году окончил его с серебряной медалью. Выпускное сочинение августейшего лицеиста называлось «Феофан Прокопович как юрист» и было удостоено Пушкинской медали. Медаль была дана за новизну научной проблематики и за живой, изящный стиль изложения.
Конечно, в Лицей князь Олег отправился вслед за пушкинской тенью. Он в детстве боготворил книгу Авенариуса «Юность Пушкина» и мечтал оказаться в ситуации, хотя бы отчасти приближенной к царскосельским молодым годам поэта. В судьбе Олега Константиновича исполнилась нереализованная когда-то мечта Александра I, — сблизить молодых представителей Царского Дома с дворянской молодежью, ведь Лицей создавался для Великих Князей, братьев Царя. И вот, через сто лет лицей встречал августейшего ученика. Правда, уже не в Царском Селе, а в Петербурге.
В шесть-семь лет Олег был уже начитанным ребенком. Между ним и его няней Е. Ф. Чернобуровой установилась такая игра: она произносила первую строчку какого-нибудь стихотворения, а Олег угадывал автора: «Пушкин? Майков? Папа?» Эти имена он объединял неким «домашним» обожанием. Стоит отметить, что К. Р. избавил сына от клишированного восприятия поэта как романтического бунтаря, индивидуалиста-одиночки. В доме ценили философскую поэзию со славянофильскими настроениями.
«Помню его радость, когда Олег узнал, что я пишу стихи, — вспоминала Е. Ф. Чернобурова. «Олег стал уверять меня, что и мне скоро поставят памятник в Царском Селе, где в этом году открыли памятник Пушкину»1. Он рано полюбил декламировать и с увлечением, оставшись в своей комнате, выводил заключительные строки «Певцов» Тургенева:
«Антропка! — Чего-о-о-о? — иди сюда, чорт леший! -- Зачем? — А затем, что тебя тятя высечь хочи-ит».
Переживая огромное наслаждение от мастерски написанного текста, Олег не мог оставаться равнодушным к злоключениям героев, не желал «любоваться» трагическим. Так, слушая рассказы Чехова, он тут же выспрашивал у взрослых, как предупредить почтальонов, чтобы письмо Ваньки Жукова дошло до его дедушки, Константина Макаровича. Он мечтал о том, чтобы искусство немедленно исправляло и преображало жизнь.
Олег с малых лет вел дневник, который стал зеркалом его личности. В нем отразилось все многообразие его личности — требовательность к себе до педантизма, совестливость до изнеможения, но в то же время и изнеженность, и страстность натуры: «Я слишком о себе высокого мнения. Гордым быть нехорошо. Я напишу тут, что я про себя думаю. Я умный, по душе хороший мальчик. Но слишком о себе высокого мнения. У меня талант писать сочинения, талант к музыке, талант к рисованию. Иногда я сам себя обманываю и даже часто. Я иногда закрываю себе руками правду. Я нервный, вспыльчивый, самолюбивый. Можно заглушить совесть навеки, это очень легко. О, без совести человек пропал. Надо прислушиваться к ней. Она для человека верная спутница»2. На одной из книжек дневника в качестве эпиграфа были помещены слова святого преподобного Серафима Саровского:
«Каждодневно выметай свою избу, да хорошим веником».
Работа с дневником, письма, которые часто писал Олег, находясь вдали от семьи, подготовили его путь в литературу. Общим принципом его авторства был синтез поэтичности ирассудочности, стремление к лирическому, но объективному повествованию. Этот подход сохранился и в художественных текстах. Олег словно пришпоривал свою фантазию, стремясь опираться на жесткие жизненные факты.
Когда началась Русско-японская война, князь Олег мечтал отправиться воевать вместе с братьями. «Страшно хочется на войну. Если будет сражение при Кронштадте, я думаю, что я пойду. Недавно читал, как один мальчик по имени Маркушка стрелял из мортиры. Если будет время такое, как при Севастополе, всех возьмут воевать! И я буду стрелять из мортирки. Будем после войны петь “Было дело при Кронштадте, и Олег там воевал”», — с восторгом записывал он в дневнике. Далее следовал текст не очень умелого, но искреннего стихотворения:
Много, братцы, гибло там,
Но сражались мы прехрабро!
Наш казак Максимов храбрый
Отличился там в бою.
Братцы! Грудью послужите!
Гряньте бодро на врага!
И вселенной докажите,
Сколько Русь нам дорога!
Посмотрите, подступает
К вам соломенный народ,
Сколько ядер выпускает!
Все напрасно в нас стреляет:
Мы идем, идем вперед3.
Олегу Константиновичу было на кого равняться в военной лирике, стоит только вспомнить военные стихи его отца, Константина Романова! Песню Великого Князя «Последний нонешний денечек...» до сих пор многие знают как народную. Вслед за отцом Олег остро переживал военные неудачи России. И не столько сетовал о наших поражениях, сколько жестко и принципиально анализировал их причины. «До чего мы дожили!.. Да, много героев пало под Порт-Артуром. Кто во всем виноват? Русская халатность. Мы, русские, живем на авось. Это авось нас делает виноватыми. Когда же, наконец, пройдет эта ужасная халатность? У нас управляют не русские, а немцы. А немцам до нас нет дела. И понятно, оттого-то русские везде и проигрывают. Они с малолетства не стараются воспитать себя. И выходят ненужные люди для отечества. С малолетства себя воспитывать надо».
В дни празднования своего совершеннолетия (в Августейшей Семье это была двадцатилетняя дата) Олег продолжал болезненную и кровную для него тему ответственности Великих Князей за страну, размышлял о призвании Династического Дома в новой политической ситуации: «Нет, прошло то время, когда можно было почивать на лаврах, ничего не знать, ничего не делать, нам — князьям. Мы должны в глазах народа оправдать наше происхождение. В России дела так много! Мне вспоминается крест, который мне подарили на совершеннолетие! Да, моя жизнь не удовольствие, не развлечение, а крест! Я вообще довольно много думаю, как мне лучше достигнуть своей цели, -- сделать много добра родине, не запятнать своего имени и быть во всех отношениях тем, чем должен быть русский князь»4.
Повествовательная манера князя Олега складывалась, прежде всего, под влиянием творчества И. С. Тургенева, князь был влюблен в цикл рассказов «Записки охотника». В своем родовом имении Осташево (Московская губерния) Олег и сам перезнакомился со многими крестьянами, помогал им косить и убирать сено, покупал больным лекарства. Олег писал матери В. К. Елизавете Маврикиевне о своих деревенских занятиях: «Время проводим очень весело, гребем, косим и возим сено. Одна баба мне сказала: «Дай Бог нам с Вами лучше знаться, чем все время ругаться».
Осташево стало литературной лабораторией Олега. Другим любимым поместьем князя было имение его воспитателя генерала Николая Ермолинского, которое называлось Домниха. Деревенское житие подарило Олегу сюжет рассказа «Ковылин», законченного в Домнихе 22 февраля 1914 года. Последний год жизни Олега Константиновича был особенно насыщен в творческом отношении. Кроме «Ковылина» Олег завершает повесть «Сцены из моей жизни», работает над романом «Влияния», трудится над историей Лейб-гвардии Гусарского полка в эпоху войны 1877-1878 годов, собирает материалы к научной биографии своего деда В. К. Константина Николаевича5.
«Ковылин» наиболее известный рассказ князя. Он был опубликован в журнале «Нива» в год смерти автора.
Рассказчик и одновременно участник событий, внук известного генерала отправляется зимой на охоту, в «дальние леса». «Люблю я такие путешествия по незнакомым местам, — признается он, -- сидишь, закутавшись, в санях. Смотришь с любопытством на открывающиеся виды, блаженствуешь!» Он едет к озеру с символичным названием Скит. Вскоре рассказчик поймет, что охоты не получилось, — «поднялась погода». Прямо по сюжету пушкинской «Метели» природная стихия таинственным образом переворачивает планы путешественника. Тогда он решает нанести визит здешнему помещику Ковылину, о «чудаковатости» которого он был наслышан. Ковылин построил храм рядом со своей усадьбой, а потом стал в храме священником по благословению старца.
Отец Алексей Ковылин (Алексей Павлович) рассказывает своему неожиданному гостю, как стремительно изменилась его жизнь, а все началось с некоего «случая». Он, сам из купцов, задумал обогатиться, — пожелал купить участок с болотистой землей, чтобы потом осушить и продать землю дорого. Но прежде, по благочестивой традиции отправился на богомолье в Сергиев монастырь. Там встретил старца Варнаву, который благословил Ковылина совершить означенную покупку и... строить на приобретенной земле храм о пяти главах.
Казалось бы, перед нами чувствительная история в духе старинного благочестия. Но от страницы к странице в повести усиливается драматизм, — Ковылин — единственный человек в околотке, который и священствует, и усыновляет сирот, и создает трудовую обитель. Других нет. Дворянство спит непробудным сном, толстеет, хиреет, блажит, разрешает крестьянам бесплатно вырубать леса: «Бери, сколько надобно, все равно украдешь».
Сам Ковылин выносит беспощадный приговор дворянству: «Дворянство пало и больше не поднимется». А что будет после дворянства? На этот вопрос Алексей Павлович отвечает резко и определенно: «А вот как пойдет наш брат купец, да разная голь, стонать русский народ будет!»6
Чуть раньше «Ковылина», в 1913 году Олег Константинович написал автобиографическую повесть с элементами очерка «Сцены из собственной жизни». Это самое крупное произведение Олега, в котором идет речь о ближайших событиях его жизни. Это лирический дневник его юности, где житейские истории вписаны в широкий общественно-политический контекст. В каждой сценке -- свой нерв, своя тема: сдача экзамена в Лицее, приезд в Осташево, занятия живописью, встреча с отцом, описание осташевских лесов.
Отличительной чертой главного героя «Сцен из моей жизни» является способность преодолевать видимые рамки бытия, — обновляться, жить, мечтать, рассуждать, погружаться в поэтические воспоминания, надеяться, философствовать, мудрствовать и даже пророчествовать: «...Мы очутились на проселочной дороге. Наступила невозмутимая тишина. В первый раз после упорной зимней работы и треволнений последних дней я вздохнул свободно. Вся грудь дышала и наслаждалась чистым деревенским воздухом. Экзамены, профессора, Лицей, полк, все волнения, все, все теперь позади... Боже, как хорошо! Вырвался! Где-то там, далеко, далеко люди волнуются, страдают, создавая себе обманчивые кумиры, в погоне за каким-то счастьем...
Счастье! Да вот оно, счастье! Боже, как хороша эта тишина, как хорошо это небо, этот лес, поле...
— А что, Иван, -- спросил я, заметив лежащие на дороге кучи камней, -- никак шоссе собираются делать?
А кто их ведает? Приезжали, мерили, да вот наворотили... Нет, им скоро шашу не сделать!
Шоссе! — думалось мне, -- признак культуры, прогресса... Этому, надо радоваться -- шаг вперед! Не будет тогда ни ухабов, ни ямщиков, ни троек. Начнем сюда ездить на автомобилях и уж не два часа, а только час. Мало-помалу повырастут фабрики, закипит промышленность. Направо и налево я больше не увижу необозримых полей и лесов...
Все застроится... Лес вырубят, болота осушат... И подумать страшно о том времени, когда перед окнами нашего помещичьего дома вырастет фабричная труба! Чудное небо закроет облаками вонючего дыма, воздух будет навсегда отравлен и пропадет поэзия и прелесть деревенской жизни. Нет, нет... Лучше бы этого не увидеть, уж лучше не дожить до этого времени...»7.
Как тонко и драматично переплетается в этой повести стремление Олега послужить России с мечтою не дожить до нового времени, когда все станет другим.
В лице Олега Константиновича мы встречаем, скорее всего, прозаика. Стихотворения, как считал князь Олег, ему не давались, хотя он написал их около семидесяти.
В февральском номере «Нивы» за 1914 год кроме «Ковылина» была опубликована и небольшая подборка стихов князя — поэтическая молитва:
«О, дай мне, Боже, вдохновенье», стихотворение «Остатки грозной Византии», написанное под впечатлением поездки в Константинополь в 1910 году, аллюзия на тютчевско-фетовскую лирику — «Гроза прошла... Как воздух свеж и чист!», а также жанровая зарисовка -- «Уж ночь надвинулась. Усадьба засыпает...». Это образец некой духовно-экологической поэзии, вне чувственности, вне страстных личных порывов.
Особенно удачным и оригинальным нам кажется стихотворение «Уж ночь надвинулась» (1912), это описание летнего вечера в дворянском имении. Вот оно:
Уж ночь надвинулась.
Усадьба засыпает...
Мы все вокруг стола в столовой собрались,
Смыкаются глаза, но лень нам разойтись,
А сонный пес в углу старательно зевает.
В окно открытое повеяла из сада
Ночная, нежная к нам в комнату прохлада.
Колода новых карт лежит передо мной,
Шипит таинственно горячий самовар,
И вверх седой, прозрачною волною
Ползет и вьется теплый пар.
Баюкает меня рой милых впечатлений.
И сон навеяла тень сонной старины,
И вспомнился мне пушкинский Евгений
В усадьбе Лариных средь той же тишины.
Такой же точно дом, такие же каморки,
Портреты на стенах, шкапы во всех углах.
Диваны, зеркала, фарфор, игрушки, горки
И мухи сонные на белых потолках.
Это словно последняя фотография уходящей жизни дворянской усадьбы, последние тихие вечерние посиделки, от которых жаль оторваться. Умилительно местоимение «мы», образ родовой, семейной, сословной жизни. Все еще рядом, близко, но уже как бы превратилось в музей и скоро отойдет в прошлое. Пушкин, Евгений Онегин, русские князья двадцатого века, тихое имение, замершие на стене портреты, силуэт сада, последний имперский дагерротип перед новым страшным витком истории.
В 1913 году Олег был произведен в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка. Когда началась Первая мировая война, он с воодушевлением принимал участие в боевых действиях на Северо-Западном фронте, хотя по здоровью ему было предложено поступить ординарцем в Главную квартиру.
После молебна в Николаевском зале Зимнего Дворца, перед отправлением на фронт, он записывал в дневнике: «Когда Государь подъезжал ко Дворцу, вся толпа стала на колени. Все мы плакали от подъема чувств... Мы все пять братьев идем на войну со своими полками. Мне это страшно нравится, так как это показывает, что в трудную минуту Царская Семья держит себя на высоте положения. Пишу и подчеркиваю это, вовсе не желая хвастаться. Мне приятно, мне радостно, что мы, Константиновичи, все впятером на войне...8. «Я не дождусь отъезда на войну, вот теперь пришло мое время». Он был уверен, что власть, представительствующая на земле высшие ценности, должна быть готова и умереть за них.
Князь Олег был в свое время одним из самых органичных представителей Царского Дома, которого не коснулись внутриклановые ссоры, страсти, скандалы, мезальянсы, имущественные споры. Он был олицетворением того идеального порыва, что еще хранила и продуцировала в себе Имперская Россия в начале века.
Его первое боевое крещение состоялось 6 августа 1914 года в сражении под Каушеном. В десятых числах сентября началось новое наступление на немцев. В последнем письме к отцу Олег подробно описывал будни военной жизни: «Не знаю, как и благодарить Вас, наши милые, за все, что Вы для нас делаете. Вы себе не можете представить, какая радость бывает у нас, когда приходят сюда посылки с теплыми вещами и с разной едой. Все моментально делится, потому что каждому стыдно забрать больше, чем другому, офицеры трогательны... Мы живем только надеждой, что на нашем фронте немцы скоро побегут, — тогда дело пойдет к концу. Так хочется их разбить в пух и со спокойной совестью вернуться к Вам. А иногда к Вам очень тянет! Часто, сидя верхом, я вспоминаю Вас и думаю, вот теперь Вы ужинаете, или Ты читаешь газету, или Мама вышивает. Все это тут же поверяется взводному, который едет рядом.
...Были дни очень тяжелые. Одну ночь мы шли сплошь до утра, напролет. Солдаты засыпали на ходу. Я несколько раз совсем валился на бок, но просыпался, к счастью, всегда вовремя. Самое неприятное -- это дождь. Очень нужны бурки, которые греют больше, чем пальто. Все за это время сделались гораздо набожнее, чем раньше. К обедне или ко всенощной ходят все. Церковь полна»9.
27 сентября (10 октября) 1914 князь Олег был ранен близ деревни Пильвишки в районе Владиславова. Преследуя неприятельский разъезд, он первый атаковал противника, врезавшись в его строй. В это время раненый немец с земли выстрелил в князя. Рана была тяжелой, операция, сделанная в госпитале в Вильно, не помогла. В тот же день указом главнокомандующего Олег был награжден орденом Святого Георгия IV степени «за мужество и храбрость, проявленные при стычке и уничтожении германских разъездов». Когда генерал Еромолинский, прорвавшийся с великими трудностями к любимому воспитаннику, осторожно спросил его, очень ли он страдает от боли, тот ответил, что страдания большие, но «это нужно было». «Когда народ узнает, что один из Романовых пролил свою кровь за Россию, нас будут больше уважать и любить», — уверенно сказал Олег.
Вечером следующего дня в Вильно прибыли В. К. Константин Константинович Романов и его супруга. Они привезли сыну орден Святого Георгия, принадлежавший Великому Князю Константину Николаевичу, деду Олега. Орден прикололи к рубашке умирающего. Константин Константинович грел холодеющие руки сына, В. К. Елизавета Маврикиевна сидела у изголовья. В половину девятого вечера князь Олег скончался.
В дневнике от 4 октября 1914 года, горько описывая смерть сына, К. Р. вспомнил миф об античной богине Ниобее, которая потеряла всех своих детей:
«Ужели и нам суждено это? И я стану твердить: “Да будет воля Твоя”»10.
Он не мог знать, насколько был близок к истине. К. Р. не дожил до страшного 1918 года, когда трое его сыновей были живыми сброшены в шахту в Алапаевске, а остальные дети нашли свою судьбу в эмиграции.
В память об Олеге Константиновиче в 1914 году мать князя, Елизавета Маврикиевна, пожертвовала Александровскому лицею тысячу рублей с тем, чтобы доход с этого капитала ежегодно шел на изготовление серебряной медали имени князя Олега. Этими медалями, правда, недолгое время, награждались лицеисты за лучшее сочинение по отечественной словесности. На медали был начертан лицейский девиз: «Для общей пользы», а также слова князя Олега, написанные им в совершеннолетие: «Жизнь не удовольствие, не развлечение, а крест».
Над могилой Олега Константиновича в 1916 в Осташево был построен четырехстолпный одноглавый храм-усыпальница во имя святого князя Олега Брянского и св. преподобного Серафима Саровского. В тридцатых года усыпальница была разорена, георгиевский крестик и фуражка князя украдены, а останки князя Олега перезахоронены на осташевском кладбище.
Жизнь князя Олега, безусловно, была героической, он пал смертью храбрых, и свой подвиг ради России совершил, как мечтал. А вот творческий путь его был только намечен. В лице князя Олега Константиновича Романова русская литература заметила уникального писателя, который равно любил утонченный этикет дворца и скромность крестьянской избы, который с новой творческой силой исследовал трагическую антиномию славянской души и призывал читателей к моральному созиданию, ответственности и вдохновению.
2 Там же. С. 26.
3 Там же. С. 34.
4 Там же. С. 132-133.
5 Рукописи князя Олега вместе с перепиской, дневником и другими материалами хранятся в его фонде (ф. 214) в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) Российской Академии наук.
6 Князь Олег. Репринтное воспроизведение издания 1915 года. Казань. 1995. С. 201.
7 Там же. С. 155.
8 Там же. С. 169.
9 Там же. С. 171-172.
10 К. Р. Дневники. Воспоминания. Стихи. Письма. М.: Искусство, 1998. С. 352.