К 400-летию Дома Романовых
Император Николай Павлович ревностно охранял культурное пространство России от чрезмерного влияния западных идей. Благодаря своему широкому образованию и художественной интуиции он отлично разбирался в искусстве и немало сделал для его фундаментального развития. Охрана памятников истории, становление отечественной живописи, литературы, театра, равно как использование их в воспитательных и идеологических целях отвечали личным пристрастиям Императора1. Он был в метафизическом смысле архитектором своей Империи, стремясь нести ответственность за все «детали» ее декора.
Великий Князь Николай Павлович появился на свет 25 июня 1796 года, в Царскосельском дворце, без четверти четыре утра. Екатерина Вторая писала историку Гримму со свойственной ей эмоциональностью:
«Голос у мальчика бас. Кричит он удивительно. Длиною аршин без двух вершков. А руки немного менее моих. Если он будет так продолжать, как начал, братья его окажутся карликами перед этим колоссом. Он смотрит на всех во все глаза. Уже три дня кушает кашку, потому что беспрестанно хочет есть. Никогда восьмидневный ребенок не пользовался таким угощением. Это неслыханное дело. У нянек просто руки опускаются от удивления. В жизнь мою первый раз вижу такого рыцаря»2.
Однако у прекрасного «рыцаря» Николая не было надежды стать Царем. В «очереди» на престол было два старших брата, Александр и Константин. Но логика истории, как исследовательских интересов известно, таинственна. После отречения от престола В. К. Константина Павловича Александр Первый намекнул Николаю о своем скором желании оставить власть и уйти от мира. 22 августа 1826 года Николай был коронован в Кремле и царствовал 29 лет.
Впоследствии в память о брате Николай велел возвести Александровскую колонну на Дворцовой площади. Николай сам тщательно подбирал особый угол наклона головы ангела. В результате получилось, что ангел символизирует духовную устремленность Александра в небеса. Колонну возвели к 1834 году, к двадцатилетию победы над французами. Николаю удалось также осуществить давнюю мечту Александра Первого — возвести Храм Христа Спасителя на Воробьевых горах в Москве. Храм построил архитектор Тон в русской православной традиции.
Кроме того, уже в начале царствования, по указу Николая была завершена работа над Портретной галереей Двенадцатого года и был разработан проект по установке памятников на местах сражений.
Николай получил приличное Великому Князю образование. Он слушал лекции по римскому праву, статистке, русской и всеобщей истории, русскому и иностранным языкам, военной инженерии.
Император не только формировал культурную политику страны, но сам владел многими искусствами. Так, в юности он обнаружил неординарный талант рисовальщика. Его первыми учителями были директор Императорской Академии художеств И. Акимов, а также профессор исторической живописи, академик В. Шебуев. В одном из писем 1810 года, хранящемся в семье художника, Николай задушевно писал учителю: «Здравствуй, милый мой Вася. Сожалею, что Нева препятствует мне тебя видеть! (имелся в виду ледоход на Неве)»3. Николай всю жизнь не забывал о своем учителе, помогал ему с заказами и выделил пожизненную пенсию в тысячу рублей.
В двадцатые годы Николая учили гравировке вернувшиеся из-за границы Орест Кипренский и Николай Уткин. У Николая на всю жизнь сохранилось художественное чутье и меткий глаз. Мария Каменская, дочь графа Ф. П. Толстого, вице-президента Академии художеств, вспоминала: «Однажды Император сказал отцу: “Послушай, Федор Петрович, воля твоя, а колено у твоего славянского воина повернуто неправильно!” И Государь тут же стал перед зеркалом в позу воина. Он быстро нарисовал на листочке ногу воина так, как считал правильным». Ф. П. Толстой обиделся и ушел домой, но вскоре прибежал просить прощения: Царь был абсолютно прав.
«Я покрою лаком карандаш Его Величества и сохраню эту редкость потомству», — смущенно заявил Толстой4.
Николай Павлович любил Академию художеств и посещал академические выставки вместе с Царицей Александрой Федоровной. Такие посещения завершались чаще всего пополнением царской коллекции. Он не полагался на свой вкус, а просил вице-президента Академии ему подсказать, на какой картине остановиться: «Знаешь, кроме баталической живописи, я не доверю моему толку в картинах. А мне надо купить что-нибудь на выставке, -- смиренно обращался Николай к графу Ф. П. Толстому. -- И я боюсь ошибиться. Так ты не отходи от меня, и если какая-нибудь картина будет стоить того, что б я ее купил, ты мне глазами покажи на нее, я куплю»5. Когда в 1845 году в Риме Николай посетил мастерскую А. А. Иванова, на него произвела сильнейшее впечатление картина «Явление Христа народу».
«Оканчивай. Картина будет славная!» — сказал он художнику. Однако, как нередко бывало, Николай применял к людям искусства армейские требования дисциплины. Так, автору вышеозначенного полотна Царь приказал выдать 1500 рублей с тем, чтобы он через год закончил работу. Художник пришел в нервическое расстройство и постарался передать через Наследника, что при всем желании этого сделать не сможет6.
Конечно, прежде всего, Николай рассматривал искусство в качестве утверждения принципов своей власти и прославления Российской империи. Николай никогда не считал себя пишущим человеком. Но пошел по пути своей августейшей бабки Екатерины Второй и оставил интереснейшие мемуары, записки и письма, которые являются источником первостепенной важности при изучении николаевской эпохи. Среди них, например, грациозно-сердечные, на французском языке написанные «своеручные записки» -- «Воспоминания о младенческих годах Императора Николая Павловича», где Царь живо обрисовал свое детство, родителей, учителей и воспитателей. Эти мемуары подтверждают общеизвестный факт, что у Романовых была замечательная память. Записки Николая отличаются удивительными, почти фотографическими подробностями. Вряд ли Николаю кто-то помогал их составлять. Собственно, подробностями и мелочами изобиловали и мемуары августейшей бабки. Но если Екатерина в «своеручных записках» поддерживала образ мудрой и гонимой невестки, то Николай свои сентиментальные и изящные воспоминания писал от лица всегда желанного и любимого родней человека. Чего стоит трогательно-смиренное его вступление к мемуарам:
«Всем известно, кто был мой отец и кто моя мать»7. Перед нами, по словам П. А. Вяземского, предстает «живая литература фактов»8. Николай скупо сентиментален в описании картин детства, далек от словесных эффектов и многословия. Дневники его лишены дидактического моралите, он весь устремлен в подробности прошлого, которое встает перед его глазами. Но сквозь ткань восстанавливаемых событий заметно, что Николай с удовольствием пишет об аскетизме, в котором воспитывались царские дети, о таинственности и некой горестной недосказанности тех событий, которые разворачивались вокруг маленького Николая, о положительной роли отца, которого, в общем-то, Николай, мог совсем и не помнить. Ему было пять лет, когда Павла убили. Но, оказалось, что помнил очень хорошо.
Поэтика «Записок» Николая близка поэтике мемуаров восемнадцатого века: передавать то, что было на самом деле, не придумывая. То есть придерживаться некоего «сакрального материализма бытия».
Все же Николай описывает жизнь не потоком, но выбирает события, свидетельствующие о самобытности людей, с которыми свела его судьба, об их нестандартности и оригинальности. Он помнил, как Великая Княгиня Елизавета, супруга Александра, возила его на шлейфе платья. Помнил то удивительное обстоятельство, при котором познакомился с Суворовым.
«Я находился в Зимнем дворце, в библиотеке моей матери, где увидел оригинальную фигуру, покрытую орденами, которых я не знал. Эта личность поразила меня. Я его осыпал множеством вопросов по этому поводу. Он стал передо мной на колени и имел терпение мне показать все и объяснить. Я видел его потом несколько раз во дворе дворца на парадах следующим за отцом, который шел во главе Конной Гвардии»9.
Особое место в собственноручных записках занимает образ отца — Павла Первого, по любви к которому Николай ностальгировал, видимо, и в зрелом возрасте. Так, Николай помнил то место в Павловском парке, где его, трехлетнего мальчика, поздравил отец со вступлением в командование Измайловским полком. Эти страницы проливают особый свет на семейную жизнь Павла. Отец у Николая в первую очередь «веселый» и «нежный», что идет в контрасте восприятия Павла современниками.
«Мы спускались регулярно к отцу, это происходило в его собственной опочивальне. Он тогда бывал в белом шлафроке и сидел в простенке между окнами. Старый слуга Китаев, в форме камер-гусара, завивал ему букли. Нас впускали в комнату с нашими англичанками, и отец с удовольствием любовался, когда мы играли на ковре, покрывавшем пол этой комнаты. Вообще, отец сам часто приходил нас проведывать и я очень хорошо помню, что он всегда с нами был чрезвычайно весел»10, — вспоминал Николай.
«Отец нежно любил нас. Однажды, когда мы приехали к нему в Павловск, я увидел его идущим со знаменем у пояса, как тогда его носили. И он мне тотчас подарил знамя. В другой раз обер-шталмейстер, граф Растопчин неожиданно подарил мне от имени отца маленькую золоченую колясочку с парою шотландских вороных лошадок и жокеем»11.
С отцом был связан первый интерес к воинскому делу, первое впечатление о большой жизни Империи. Павел делал все, чтобы приблизить Николая к гвардии. Однажды во время гатчинского парада он поставил четырехлетнего Николая к себе на ногу и так проводил парад. Вспоминал Николай и о том, как Павел заставил его перецеловать весь караул, видя, что сын «был испуган шумом пикета Конной гвардии, стоявшего в прихожей Императрицы Марии Федоровны в Зимнем дворце»12. В общем, сама судьба Николая всегда была со всполохами мученичества (вспомним его слова перед 14 декабря: «Я — или Государь, или без дыхания!»). И это еще раз заставляло Николая всматриваться в образ отца.
Если говорить о том, на кого мог ориентироваться Николай в литературно-стилевом отношении, то справедливо будет назвать имя Карамзина. Из русских писателей именно он был наиболее близок Императору. Интересно, что незадолго до восстания декабристов Николай присутствовал на вечере у Императрицы Марии Федоровны, где Карамзин читал выдержку из двенадцатого тома своего труда «История государства Российского» об осаде Троицкой Лавры поляками, словно «подготавливал» Николая к встрече с мятежниками.
Одним из символов возвращения к национальным истокам при Николае Первом после трагических событий 14 декабря 1825 года, как это ни парадоксально, стал культ образа Петра Первого. Когда Николай жил в любимом им Коттедже, в парке Александрия, в Петергофе, он посещал, несмотря ни на какую погоду, пешком, в девять утра, Большой Петергофский дворец и заходил непременно в Монплезир. Войдя в спальню Петра, он с благоговением и крестным знамением прикладывался к царскому колпаку, находящемуся на царской постели. Роднило их некое упрямое богатырство духа, прямодушие, естественность, ясность мысли и чувства. Они оба были «государственниками», их обоих сближало стремление видеть Россию Великой Державой.
Митрополит Московский Филарет как-то сказал Императору, что Петр Великий любил петь на клиросе. И вот, в память о Петре, Николай решил создать нечто вроде семейного церковного хора. Эта была общая радость, которая объединяла Семью Николая Павловича. Великая Княгиня Ольга Николаевна, дочь Николая Первого, в своих мемуарах «Сон юности» вспоминала: «По воскресеньям, перед обедней, все собирались, чтобы прорепетировать, если нужно было петь новые песнопения к Празднику. У Папа стало с тех пор привычкой узнавать прокимен для следующего воскресенья заранее. Его глаза во время пения встречались с нашими, когда пели прокимен. И Саша (будущий Император Александр Второй) потом, в память этого, делал то же, если присутствовал кто-либо из нас, певцов нашего доброго времени: ловил наш взгляд во время спевок, которые продолжались и после смерти Папа»13.
Вообще, Николай ревностно, с открытым сердцем, относился к церковным службам; без «интеллигентских» придворных капризов, когда Великие Князья выходили во время службы «перекурить». В своей предсмертной беседе с протоиереем В. Б. Бажановым он сказал: «Я не богослов. Верую по-мужицки»14. Николай на службы никогда не опаздывал, отстаивал их до конца и требовал того же от окружения. После его смерти уже ни один русский Император не смог взять власть над придворным кругом в вопросах церковной дисциплины. Посещение церкви стало считаться делом «личным».
Наряду с петровской эпохой Николай живо интересовался и русской древностью. По собственному желанию Царь решил восстановить Теремной дворец бояр Романовых 1635-1636 годов и просил возглавить работы художника Ф. Г. Солнцева. Николай настолько был доволен реставрацией, что молча прошел по всем комнатам терема и сказал художнику: «Польза, честь и слава, ныне и присно и во веки веков, аминь. Пойдем, я представлю тебя Императрице. Отдохни от трудов, приезжай в Петербург»15.
Солнцева Николай наградил крестом ордена святого Владимира, девизом которого была фраза «Польза, честь и слава». И Солнцев тогда понял, почему Император произнес соответствующие слова при рассматривании его работ в Теремном дворце. Вообще, Николаю удавалось высказываться лаконично, эффектно, его слова запоминались навсегда. Любил он говорить с неким символическим подтекстом, потайной смысл которого потом становился понятным.
Николай давно задумывался о том, что России нужен свой гимн. Эту важнейшую задачу за честь почитали бы исполнить ведущие композиторы России. Однако выбор Царя пал на молодого тогда Алексея Федоровича Львова, сына директора придворной капеллы. Львов служил долгое время в штабе корпуса жандармов, у графа Бенкендорфа, и был одновременно талантливым музыкантом. Львов говорил, что, вдохновленный желанием исполнить царскую волю, он написал мелодию гимна внезапно, в несколько минут, на слова Василия Жуковского. Стихотворение называлось «Молитва русских». Созданный по велению Николая Первого, гимн сопровождал жизнь Царского Дома до конца его существования. 25 декабря 1833 года, в день изгнания французов из России, гимн «Боже, Царя храни» был проигран во всех залах Зимнего дворца, где были собраны войска. Зимний дворец превратился тогда в хоровую ассамблею. Казалось, Царь хотел, чтобы каждый дворцовый уголок был пропитан мелодией Львова.
В 1854 году Николай понимал, что проиграна Крымская война. К этому времени он стал жить затворником в Гатчине, а не в любимом Петергофе, где один вид моря напоминал ему о поражении. «Сколько все это мне на старости прискорбно! — восклицал он, слушая военные сводки. Николай умер 18 февраля 1855 года от острой пневмонии. В ночь перед смертью он продиктовал депешу в Москву, в которой сообщал, что прощается с Первопрестольной. Приказал дать знать о близящейся своей смерти в Варшаву, Киев; отдельно кланялся «милому Петергофу».
Когда наступил паралич легких и дыхание стало стесненным, он спросил доктора Мандта: «“Долго ли еще продлится эта отвратительная музыка?” Затем прибавил: “если это начало конца, это очень тяжело. Я не думал, что так трудно умирать”»16. Николай нашел силы проститься со всеми, сказал будущему Наследнику престола: «служи России». Во время прощания с Императрицей, перед причастием, Николай Павлович попросил одеть его в мундир.
А. Ф. Тютчева заметила в своих записках, что это была кончина ратного человека, августейшего труженика страны: «Император лежал поперек комнаты на очень простой железной кровати. Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель. Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой, начиная от обстановки и кончая дырявыми туфлями у подножия кровати»17.
По городу разнеслись слухи, что Николай умер от яда, который дал по его просьбе доктор Мандт. Это было совершенно противно тем религиозным и государственным принципам, которые всю жизнь исповедовал Николай. И со смертью Николая вражда его политических оппонентов продолжалась с нескрываемой ненавистью.
Вместе с Николаем Павловичем уходил последний спокойный период русского царствования. Николай был последним Императором, который позволял себе прогуливаться по Петербургу, держа в почтительном отдалении от себя жандармов. Ему удалось узнать всю Россию и все о России, столичную и провинциальную жизнь ее; он протянул руку всем сословиям, равно устраивая в Зимнем дворце балы для дворян и «мужицкие балы», он прогуливался по театру, подхватив под руку Ф. И. Глинку, давая понять обществу о своих приоритетах в культуре.
«Обладая гениальным инстинктом охранения, -- по мнению Константина Леонтьева, -- Государь был до такой степени идеальный самодержец, каких история давно не производила»18. Именно в этом инстинкте охранения, интуитивно, и укреплял он великую архитектуру Российского государства, о золотом веке которого мечтаем сегодня мы.
1 Цит по: Выскочков Л. В. Августейший меценат // Л. В. Выскочков. Николай Первый. СПб., 2006. С. 412.
2 Шильдер Н. К. Император Николай Первый: Его жизнь и царствование. Кн. 1. М., 1997. С 6.
3 Выскочков Л. В. Великий князь // Л. В. Выскочков. Николай Первый. СПб., 2006. С. 13.
4 Каменская М. Ф. Воспоминания. М., 1991. С. 249.
5 Там же. С. 249.
6 Выскочков Л. В. Великий князь // Выскочков Л. В. Николай Первый. СПб., 2006. С. 249.
7 Император Николай Первый. Воспоминания о младенческих годах Императора Николая Павловича, записанные Им собственноручно // Николай Первый и его время. Документы. Мемуары. СПб., 2002. Т. 1. С. 69.
8 Орнатская Т. И. Рассказы Е. П. Яньковой, записанные Д. Д. Благово // Рассказы бабушки. Л.: Наука,1989. С. 343.
9 Император Николай Первый. Воспоминания о младенческих годах Императора Николая Павловича, записанные Им собственноручно // Николай Первый и его время. Документы. Мемуары. СПб., 2002. Т. 1 С. 75.
10 Там же. С. 77.
11 Там же. С. 72.
12 Там же. С. 74.
13 Сон юности. Записки дочери императора Николая, Великой Княгини Ольги Николаевны, королевы Вюртембергской // Николай Первый и его время. Документы. Мемуары. СПб., 2002. Т. 1 С. 180.
14 Цит. по: Зимин И. В. Повседневная жизнь императорского двора. Вторая четверть ХIХ начало ХХ века. Взрослый мир императорских резиденций. М.: Центполиграф, 2010. С. 446.
15 Солнцев Ф. Г. Моя жизнь и художественно-археологические труды // РС. 1876. Т. 16. № 5. С. 273-276.
16 Цит. по: Выскочков Л. В. Человек в мундире // Л. В. Выскочков. Николай Первый. СПб., 2006. С. 595.
17 Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров: Воспоминания и фрагменты дневников фрейлины Николая Первого и Александра Второго. М., 1990, С. 92.
18 Леонтьев К. Н. Плоды национальных движений на православном Востоке // К. Н. Леонтьев. Цветущая сложность: избр. статьи. М., 1992. С. 242-244.