К 75-летию выдающегося русского писателя
Николая Михайловича Коняева (25 августа 1949 – 16 сентября 2018)
Как же надо родителям любить Бога, чтобы в смутное время своего сына наречь Николаем и посвятить его поприщу добротолюбия? Наверное, так же, как любил Господа сам святой Николай, в честь которого на Руси-России вот уже тысячу лет называют русских сыновей, отдавая их под покровительство святителя, надеясь, что в своем служении все российские Николаи будут такими же, как он ревностными, смелыми защитниками правды, чего бы им это ни стоило. Такими же щедрыми, милосердными благодетелями и истовыми книголюбами. Книга Библия – основной атрибут иконографического образа Николая Мирликийского, древнего грека, ставшего русским заступником.
Выдающийся современный писатель Николай Коняев своей жизнью оправдал свое имя, данное ему в честь любимого православного святого. Хотя время жизни писателя не превзошло отпущенного человеку земного срока в 70 лет, он свершил так много, что нескольким поколениям исследователей его наследия будет, что осмысливать в его творчестве. Но главным произведением Николая Коняева можно назвать его праведную, подчиненную заповедям Божиим собственную жизнь. И в судьбах героев своих рассказов, повестей, романов, среди которых немало личностей исторических, он исследовал стремлением к осмыслению не только жизни страны, любимой России, но своей личной судьбы, своих поступков. При этом одним из основных достоинств прозы Николая Коняева является ее объективность и достоверность, в ней нет субъективизма. И это оправдано реальным запросом современной литературы.
Смутна картина существования русской литературы в конце ХХ века, когда само понятие вида этого творчества оказалось подвержено подмене. В начале ХХI века – в нарастании «новых качеств», в средоточии многих динамических тенденций, в смене идеологических парадигм, в навязывании эстетических новаций, кажется, вообще убиваются такие понятия, как литературная традиции и литературное развитие. Труднее всего здесь приходится прозе, которую легче других литературных жанров удаётся насильно подчинить системе массового сознания. Навязать лишь две основные функции — развлекательную и адаптационную — прозе легче, чем, например, поэзии, так как по законам жанра у прозы больше художественных возможностей для имитации мысли и чувства, для создания мифа. Хотя это явление не такое уж и современное. Век назад русские писатели, в частности, Горький и Толстой, осознавали эту, тогда ещё неявную опасность, и предупреждали о ней, предчувствуя недобрые последствия. «Все мы — ужас, какие сочинители. Вот и я тоже, иногда пишешь, и вдруг — станет жалко кого-нибудь, возьмёшь и прибавишь ему черту получше, а у другого — убавишь, чтобы те, кто рядом с ним, не очень уж черны стали… Вот поэтому я и говорю, что художество — ложь, обман и произвол и вредно людям. Пишешь не о том, что есть настоящая жизнь, как она есть, а о том, что ты думаешь о жизни, ты сам»[1].
Николай Коняев писал о настоящей жизни, не подчиняясь диктату моды, не боясь вызывающей агрессии «модников» от литературы, зная, что ценность художественного произведения определяется не только существованием в настоящем времени, но будущей жизнью его в исторической перспективе. Уже сегодня понятно, что творчество Николая Коняева останется в истории русской литературы, так как имеет, несомненно, художественно-эстетическую и духовно-нравственную достоверность и ценность. Писатель понимает, что в наше время творец обязан отказаться от дискредитированного массовой литературой принципа художественного самовыражения, мифотворчества. Он должен тяготеть не к тому, чтобы рассказать всё то, что сам думает о жизни, навязывая свои страстные переживания, своё субъективное, часто, некомпетентное мнение. Писатель должен стремиться художественно отразить и объективно передать, что «есть настоящая жизнь», через осмысленное изображение «настоящих жизней» реально существовавших или существующих героев, исторических личностей, что неизмеримо более сложная задача. Николай Коняев, по сути, обновляет и углубляет понятие «героя нашего времени», который совершенно необязательно должен в нём проживать, но может нашим временем оцениваться и в соответствии со своей антропологической, взаимосвязанной с миром ценностью – в него вовлекаться.
Для своих героев Николай Коняев ужесточил граничные условия бытия, сузил духовно-нравственную «полосу пропускания». Иначе и быть не может в наше время, когда произошли невосполнимые потери нравственности, когда человечество, кажется, вступает в последние времена. И всё же сразу трудно определить основной признак, объединяющий всех героев выдающегося прозаика. Среди них и протопоп Аввакум, и св. царь Николай II, и Витус Беринг, и Николай Рубцов, и вор Мишуня, и митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев), и малоизвестный сегодня профессор Ю. П. Новицкий и Валентин Пикуль, и многие-многие другие русские герои. Перечисление имен не поможет в поиске основного критерия, только вдумчивое прочтение всего литературного массива, своеобразный духовный расчёт этой сложной литературной матрицы позволят выявить, что та искомая точка отсчёта, то мерило человеческой личности — есть жизненный подвиг этой личностью совершённый.
Творчество и судьбу Николая Коняева следует рассматривать не только как знаменательное явление культуры, но как сложнейшую духовно-нравственную систему грядущего мира, выраженную в художественных образах и построенную на основании личной памяти, собственного религиозного опыта и обширного исторического знания, которое, как реликтовый свет из глубины галактики, доходит до нас в полноте своего спектра и прорывается в будущее. Но так как за этот грядущий мир придётся побороться, книги Николая Коняева можно назвать также и «стратегией будущей Победы» России, предопределенной ее судьбой и трудностями существования, России, облеченной, как и присущие ей многие герои произведений Николая Коняева, в «оружия света».
Это словосочетание писатель помещает в название книги, посвященной митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Иоанну (Снычеву) «Облеченный в оружия света». Надо понимать, что слово облечённый означает: наделённый полномочием быть оружием света (или в виде света?). Но о каком свете идёт речь? Понятно, что благословляющей рукой духовного лица благословляет всех Христос, что все Таинства, которые совершаются видимым образом, невидимо совершает Иисус Христос, раздавая Тот Свет, что во тьме светит. И духовному лицу даруется Господом благодать неизмеримая, как говорит архимандрит Амвросий (Юрасов): «Господь такую благодать даёт, которой не имел ни один царь земной, хоть и праведной жизни. Такой власти не дано ни одному правителю земному, какую имеет священник»[2]. Для чего наделяется пастырь такой властью? Для окормления и просвещения своей паствы светом Истины Христовой. Но в произведениях Николая Коняева свет также обладает и природной сущностью. И это наводит на мысль о физической его природе, что позволяет взглянуть научно на это явление.
Сегодня мы знаем, что свет, как поток фотонов, условно представляет собой спектр волн-частот (свет одновременно имеет природу частицы и волны), которые, даже будучи выпущенными одним источником, не упорядочены (не когерентны). Но если способствовать их когерентности сближением частот и фаз, то световой поток превращается в поток во много раз усиленной мощности. Условно, для большей зримости, можно предположить: что-то подобное происходит в Церкви, когда под водительством пастыря неупорядоченные волны людских душ постепенно становятся когерентными, и весь церковный Собор уподобляется мощнейшему источнику любви, духовного света, способного победить тьму. Для этого нужны особые духовные силы.
Подобные закономерности можно видеть и в водительстве писателя, особенно того, кому выпало жить и служить Богу и Отечеству в смутные времена, когда наступает зло, когда опять встает вопрос о самом существовании России, как православной Державы. Сегодня Россия жива и сильна, после зимы богоборчества вновь расцветает в своей исконной православной красоте. Много к тому потребовалось подвигов людских, зримых и невидимых. Труд писателя Николая Коняева, рассказывающего русским людям о духовных устремлениях их предков и современников, о жизненных подвигах во имя веры, о том, что значит быть русским, о том, что русский народ — народ Божий, и только тем силён и непобедим, — тоже способствует фокусировке добрых сил и стремлений. Это тоже подвиг, тоже несение креста по дороге к горнему храму. Писатель, обладающий собственным религиозным опытом, вовлекающий читателя в духовное осмысление истории и современности, созидающий вместе с читателем своё «здание духа», из которого легче войти в православный храм, причастен к надвременнóму всеобщему подвигу, которым извечно спасается русская вера, Русская Православная Церковь и сама Россия.
Николай Коняев – писатель исторический, он создал уникальный российский хронограф, много дополнил картину церковной истории России, но также и сам – историческая личность. Как писал Н.Бердяев, «нельзя выделить человека из истории, нельзя взять его абстрактно, и нельзя выделить историю из человека, нельзя историю рассматривать вне человека и нечеловечески. И нельзя рассматривать человека вне глубочайшей духовной реальности истории»[3].
Писатель осознавал эту свою неразрывную связь со всей человеческой историей, поэтому, наверное, незадолго до смерти, почувствовав неодолимое желание поклониться мощам своего святого Николая Мирликийского, отправился в паломничество в Италию, в Бари. Просил ли он у святителя укрепления своих физических сил, чувствуя их истощение, или, припадая к его мощам, вглядывался в приближающуюся Вечность? Нам знать не дано. Но мы должны знать, что, памятуя о жизни этого выдающегося человека, читая и перечитывая его произведения, составляющие по примерным подсчетам 30-ти томное собрание сочинений, мы сами укрепимся и в русскости, и в духовной реальности истории, и в стоянии за Россию. И последуем завету апостола Павла: «Ночь прошла, а день приблизился: итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света» (Рим. 13:12).
[1] Горький М. Лев Толстой. Собр. соч. М., 1951. С. 297.
[2] Амвросий Юрасов, архимандрит. О вере и спасении. Иваново, 1995. С. 163.
[3] Бердяев Н. А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990. С. 14.
