Искусство в доме первых Романовых
В последнее время история семьи Романовых вызывает не только политический, но искусствоведческий и культурологический интерес. Возникают новые интерпретации в изучении династии -- это художественные интересы августейших лиц. За триста лет существования дома Романовых накопилось значительное культурное наследие царствующей семьи. Принадлежность к большой политике не мешала им обладать тонким художественным вкусом, играть на сцене, сочинять музыку, писать картины, участвовать в создании архитектурных сооружений -- то есть, по существу, быть авторами (или соавторами) художественных произведений. Цари и великие князья выбирали свою эстетику, свою музу -- особое державное пространство красоты. Есть все основания полагать, что стремление к Прекрасному послужило одним из истоков создания отечественной государственности.
Разумеется, каждый правитель России по-своему осуществлял эту «государственную» потребность в художественном творчестве. Князь Владимир Креститель, как известно, избрал византийскую веру, руководимый также и эстетическими переживаниями. Александр Первый, освободитель Европы от Наполеона, прекрасно играл на скрипке, «рыцарь самодержавия» Николай Первый исполнял в юном возрасте небольшой балет, написанный его сестрой великой княгиней Анной Павловной, императрица Мария Александровна собирала древнерусские иконы. В ситуации строгого подчинения монаршему этикету художественное творчество в широком смысле слова было одной из возможностей придать царству определенный культурно-исторический стиль, осуществить его как своего рода креативный проект. В некоторых случаях придворный регламент сталкивался с амбицией художника, ведь великие князья и княгини (не говоря уже о царствующих особах) не могли быть артистами. Ярким примером такого «конфликта» была поэтическая деятельность князя Константина Константиновича Романова, вынужденного печататься под псевдонимом К. Р. Однако художественные интересы Романовых становятся неоспоримой частью их государственного и личностного становления, эстетической историей их жизни. В некоторых случаях творчество венценосцев оставило свой след в большой культуре. Так, императрица Екатерина Вторая, без сомнения, была одним из самых ярких драматургов восемнадцатого века, безбоязненно отступив от литературных канонов своего времени.
Это новаторство понятно -- царский двор первым в стране узнавал о новых тенденциях в литературе и искусстве, обладал неоспоримым правом приглашать во дворец знаменитых европейских артистов, устраивал во дворце литературные и театральные премьеры. У августейших особ хватало умения и такта сделать известных писателей и художников союзниками в деле укрепления могущества России.
Как известно, Гавриил Романович Державин очаровал Екатерину Вторую тем, что дружественно и лично написал о ней в оде «Фелица». И она смогла оценить не только то, чтонаписано, но и как это написано, как мастерски соткан текст. Романовы всегда отличались утонченным художественным вкусом, это была художественно одаренная династия. Иначе они не смогли бы создать такую мощную, эстетически оформленную державу, как Российская империя. Вспомним начало ХVII века.
* * *
Первый Романов, Михаил Федорович, унаследовал лучшие качества династии Рюриковичей, в том числе, перенял их любовь к изящному. Напомним, что древнерусские князья обладали высокой книжной культурой, знали несколько иностранных языков, устраивали школы для боярских детей, изучали богословие, иконопись, сами пробовали писать проповеди и молитвы -- как, например, Владимир Мономах или Иоанн Грозный.
Главной «музой» Романовых, без сомнения, было Слово, богомольное, молитвенное и просто литературное. Трудно среди Романовых указать того, кто совершенно не умел и не хотел писать, -- письма ли, воспоминания, драмы, стихи. По указу первого Романова -- Михаила Федоровича была издана печатная Псалтирь -- важнейшая богослужебная книга, которую он назвал «сокровищем, паче тысяч всяческих сокровищ мира» и «букварь языка словенска, сиречь начало учения детям, хотящим учитися чтению Божественных писаний с молитвами и со изложением кратких вопросов в вере». Собственно, тогда было положено начало народной грамоте...
Сын Михаила Федоровича, Алексей Михайлович, получивший в народе название Тишайший, не менее отца почитал просвещение. Это был один из самых «церемониальных» царей. В православной службе Алексей Михайлович любил и дух, и «обряд» -- саму «архитектуру» службы, саму композицию. Так, в Крещение, царь, в своей диадимеиплатье,унизанном жемчугами, осыпанном дорогими камнями, шествовал на Иордань, сопровождаемый всех чинов людьми, одетыми сообразно своему званию. В Вербное Воскресенье он всенародно вел под уздцы коня, на котором восседал патриарх. В этом было что-то особенное, это был в лучшем смысле слова христианский «театр».
Было и «действо многолетнего здравия», когда 1 сентября, в церковное новолетие, вся Красная площадь поздравляла государя с новым годом, и все великое множество народа, и все стрелецкие полки, все в одно мгновенье ударяли челом в землю, падали на колени, «многолетствовали» Царскому Величеству. А Патриарх благославлял народ крестом. Так чинно и честно встречали на Руси новый год...
Присутствовал Царь и на «пещном действе», или «халдейской пещи», когда в неделю Праотцев в Успенском соборе проходил чин «воспоминания сожжения трех отроков». Посреди собора между столпами устраивалась из дерева решетчатая пещь «в виде огромного фонаря, расписанная суриком»1. Фонарь был унизан железными шандалами, в которых горели восковые свечи. Трех отроков, наряженных в полотняные стихари, и халдеев, одетых в особые « халдейские «одежды», изображали патриаршие певчие. «Халдеи» заводили отроков в пещь, но сверху «с великим шумом» спускался ангел, «фигура, писанная на пергаменте». Отроки кланялись ему, цеплялись за его белые огромные крылья, и «три раза обходили с ним в пещи кругом», славя Бога.
Был еще один великий церемониал, который до онемения потрясал современников царя.
«В православной церкви в неделю мясопустную совершалось «действо Страшного суда». В нем непременно участвовали патриарх и государь. Кончалось действо тем, что патриарх отирал губкою икону -- образ Страшного суда…. Кропил святой водою государя, властей духовных и светских и всенародное множество, присутствовавшее при совершении сего обряда. Отирание губкой и было «обновлением» в древнерусском смысле, оно как бы сближало бренных людей и вечность, напоминало о том, что Страшный суд может настать каждый миг»2. Этот «царский театр» Алексея Михайловича был довольно строгим, он не допускал преувеличенной зрелищности мистерии3. По мнению некоторых исследователей, Алексей Михайлович и сам составил немало церемониалов для больших и малых выходов, торжественных выездов и праздничных обрядов4.
Перед выходом на действо «суда», рано утром, часа за три до рассвета, государь совершал обход всех тюрем и приказов, где сидели колодники, и всех богаделен, и оказывал милости, и прощал врагов своих5. Свои мысли о существе царского служения Алексей Михайлович черпал, по-видимому, из чина царского венчания или же непосредственно из главы 9-й Книги Премудрости Соломона. В письме к князю Н. И. Одоевскому, например, царь писал: «а мы, великий государь, ежедневно просим у Создателя, чтобы Господь Бог даровал нам, великому Государю, и вам, боярам, с нами единодушно люди Его, Световы, разсудити вправду, всем равно».
Не только отечественная, но и западная культурная традиция привлекала Алексея Михайловича. При его дворе иностранное искусство принимает более постоянные формы. Устраивается нечто вроде регулярных концертов военного оркестра. Но главным нововведением царя становится театр, к которому он относится очень серьезно. Для театра была устроена комедийная хоромина, небольшая, но богато убранная. Она располагалась в селе Преображенском, на государевом дворе. Царь смотрел театральное представление «целых десять часов, не вставая с места». Умилительно отзывается об игре актеров и спектакле: «Дивно, дивно». Театр в чемто напоминает ему богослужение: немецкий пастор Грегори, режиссер и устроитель спектаклей, останавливает репертуарный выбор на библейских сюжетах, (это было некоторое оправдание зарождающемуся светскому театру -- в мире домостроевских строгостей).
В то же время с подмостков театра Алексея Михайловича звучат отдельные мотивы итальянских сонетов, пасторалей, отголоски чувственной поэзии Ренессанса, страстные объяснения Олоферна в своей любви к Юдифи… По указанию царя, все пьесы должны были ставиться на русском языке, дабы «всякому понятно было». На святой пасхальной неделе Грегори и его труппа (немецкие актеры) были допущены к руке царской -- милость особая, исключительная. Актерам не было отдыху от постоянных приглашений. Тут же царь позаботился о том, чтобы «нашего государства люди то ремесло переняли».
Алексей Михайлович никогда не расставался со спектаклями. Так, летний театр действовал в селе Преображенском. Зимний -- в Кремле. Царь вменял придворному штату на спектаклях бывать неукоснительно -- под угрозой навлечь на себя царский гнев. Он смотрел представление, сидя в кресле перед сценой на особом царском месте, выдвинутом вперед и разукрашенном. Придворные размещались на скамьях, шедших амфитеатром, частью на самой сцене. Царица и ее дети пряталась за решетку особой ложи и наблюдали за действием сквозь щели, оставаясь невидимыми для остальных зрителей. Царь позволил себе смотреть даже балет «Орфей», узнав, что другие монархи веселят себя танцами. В состав новых потех входили также фокусничество и балансерство6.
Алексей Михайлович был не только страстный театрал, но оригинальный древнерусский писатель. В особых палатах в его дворце жили так называемые «верховые нищие». Он слушал их былины и сказки.
Быть может, ими вдохновлялся на собственные сочинения. Он писал всем и всегда, и по разным поводам. Ловчему, стольнику, боярину, патриарху. Ему было легче написать, чем высказать просьбу устно. Царь пишет просто, без обычной для тех времен риторики. Он жадно впитывает в себя впечатления окружающей действительности. Его занимает и волнует все. Политика, садоводство, буйство пьяного монаха в его любимом монастыре. Для него все важно, он пристрастно разбирается в любой случайности. О поражении своих войск и о монастырской драке он пишет с равным одушевлением и вниманием7. Во время морового поветрия 1654-1655 года, уезжая от своей семьи, царь, беспокоясь, требует в письме к сестрам: «Да для Христа, государыни мои, оберегайтесь от заморнова, от всякой вещи. Не презирайте прошения нашего». Он прощает беглецов, оставивших поле боя (их слабость он готов объяснить «грехом» человеческим). И разражается безудержным гневом на казначея монастыря св. преподобного Саввы Сторожевского, Никиту, который счел за бесчестье, что царские стрельцы расположились рядом с его кельей. Никита посохом «зашиб» стрелецкого десятника, а стрелецкие зипуны, оружия и седла велел вымести вон из монастырского двора. Отчего гневается царь? Монах царского не уважил, царских слуг выставил. Письмо Алексея Михайловича казначею -- образец художественной, «благочестивой» древнерусской брани: «От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси, врагу Божию и богоненавистцу, и христопродавцу и разорителю чудотворцова дома, врагу проклятому, ненадобному шпыню и злому пронырливому злодею, казначею Никите. Кто тебя, сиротину, спрашивал над домом чудотворцевым, да и надо мною, грешным, властвовать? Кто тебе сию власть мимо архимандрита дал, что тебе без его ведома стрельцов и мужиков моих михайловских бить? Дороги ль мы пред Богом с тобою, и дороги ль наши высокосердечные мысли, доколе отвращаемся, доколе не всею душою и не всем сердцем заповеди творим?»
Отругав, царь быстро прощал. Вообще любил писать нечто утешительное. Сохранилось трогательное царево послание военачальнику А. Л. Ордину-Нащекину, многолетнему главе Посольского приказа, у которого единственный сын Воин, воспитанный в западном духе, эмигрировал в Польшу. А. Л. Ордин-Нащекин законнно побаивался, что царский гнев падет на его голову (почему сына просмотрел?), а потому в страхе просил царя об отставке. В ответ было отписано царское послание, полное участия и доверия, в котором Тишайший в пылу великодушия чуть было не оправдал поступок беглеца: «Он человек молодой. Хочет создания Владычня и творения рук Его видеть на сем свете, яко же и птица летает семо и овамо и, полетав довольно, паки ко гнезду своему прилетает: так и сын ваш вспомянет гнездо свое телесное, наипаче же душевное привязание от Святого Духа во святой купели, и к вам вскоре возвратится»8. Однако, такое духовное «понимание» ситуации не помешало царю посадить Воина на некоторое время «под начал» в Кирилло-Белозерский монастырь, как только тот возвратился в Россию; правда, потом, через пару лет, и выпустить. Один немец писал о царе: «Это такой царь, какого желали бы иметь у себя все христианские народы!» А Русь такого царя лицезрела.
Тишайший писал не только эпистолярную прозу. Он пробовал сочинять даже вирши. Так, князю Г. Г. Ромодановскому писал повеление в стихотворном духе:
Рабе Божий! Дерзай о имени Божии Уповай всем сердцем: подаст Бог победу! 9
Алексею Михайловичу принадлежит адресованная патриарху Никону записка о последних часах патриарха Иосифа, «Послание на Соловки», «Сказание об Успении Богородицы», «Статейный список о перенесении мощей патриарха Иова». Царь хорошо знал церковные жанры, свободно владел каноническими формами, но, уважая догматику, допускал личные прибавления, как говорится, от сердца… Так, в «Послании на Соловки», слове, обращенном к мощам митрополита Филиппа, царь молил убиенного «разрешити (простить -- М. Д.) согрешения прадеда нашего». Хотя кровного родства между Тишайшим и Грозным не было -- Иоанн Васильевич был мужем двоюродной бабки Тишайшего; это было упомянуто для придания «легитимного блеска». Тишайший «преклонял свой сан» перед Церковью10, публично приносил ей повинную за свой род, подчеркивал главную добродетель христианина -- милосердие: «Да пришед, простиши, иже тя оскорби понапрасну…»11
Любимой поговоркой царя была: «делу время -- потехе час». И вот этот-то час потехи царь также обустраивал с некой эстетической торжественностью. Кроме театра и литературы, заветной его страстью была охота -- вначале на медведя, потом соколиная. Отличиться на охоте храбростью и удалью почиталось тогда за подвиг -- это был некий смотр воинских сил в мирное время. На медведя царь нередко выходил один -- с рогатиной (так лихо отправляться на охоту будет потом и его пра-пра-правнук -- Александр Второй).
Однажды огромный разъяренный зверь чуть было не разорвал Алексея Михайловича. Но вдруг медведь упал, сраженный чьим-то ударом. Царь увидал перед собой старца с окровавленным топором. На вопрос, как звать незнакомца, старик ответил -- «Савва». А в 1652 году произошло открытие нетленных мощей святого Саввы, и Алексей Михайлович узнал в его нетленном лике своего избавителя (!). После описанного случая царь оставил охоту на медведя и увлекся -- птичьей -- небесной -- соколиной охотой.
Во время охоты царь забывал все горести. Называл себя «охотником достоверным», то есть «истым» знатоком всех птичьих повадок. Соколиная охота была для него делом поэтическим, позволяла ему долго смотреть в небо, пока голова не закружится. Он участвовал в написании художественного «устава» об этой охоте, назвав его «Урядник Сокольничьего пути».
«Зело потеха сия полевая утешает сердца печальные и забавляет веселием радостным, и веселит охотников сия птичья добыча… Будите, охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехой и угодно и весело, да не одолевают вас кручины и печали всякия»,12 -- призывал Устав радоваться миру и жизни. -- «Избирайте дни, ездите часто, напускайте, добывайте нелениво и безскучно, да не забудут птицы премудрую и красную свою добычу. О, славные мои советники и достоверные и премудрые охотники! Радуйтеся и веселитеся, утешайтеся и наслаждайтеся сердцами своими. Добрым и веселым сим утешением и в предыдущие лета!»
В эпоху Алексея Михайловича средневековая культура еще довольно мягко, без кривизны, направлялась в сторону светскости и обмирщения, хотя на время Тишайшего пришлись колоссальные религиозные и политические разломы (церковный раскол, суд над патриархом Никоном, восстание Разина). Усилилось иностранное влияние, в Москве -- европейцы «населяли целую слободу и имели там свои божницы» 13. И все же его время дошло до нас, прежде всего, в современном облике Московского Кремля и Нового Иерусалима, в храмах и палатах Ярославля, Ростова, Великого Устюга, Нижнего Новгорода, Костромы, Казани, Валдая, в издании первых печатных учебников по истории (И. Гизель «Синопсис»), оживлении светской литературы.
У Алексея Михайловича не было той страстной энергии, которой была отмечена деятельность его сына -- Петра Первого. Однако он обладал неоценимым качеством -- личным примером учил современников «с духовным рассуждением» ориентироваться в потоке западных влияний, нахлынувших в русскую жизнь. Он был царем-художником, монархом с поэтическим воображением. Эта любовь к искусству и художественному творчеству станет семейной чертой Романовых.
2. Панченко А. М. История и вечность в системе культурных ценностей // Панченко А. М. О Русской истории и культуре. СПб., 2000. С. 76.
3. Данилов С. С. Церковный театр. // Данилов С. С. Очерки по истории русского драматического театра М. Л., 1948. С. 48.
4. Зарин А. Е. Царские развлечения и забавы за триста лет. Л., 1991.
5. Платонов С. Ф. Царь Алексей Михайлович. // Три века. Россия от смуты до нашего времени М., 1991. С. 110.
6. Рождественский С. Е. Отечественная история в связи со всеобщей (средней и новой). М., 1997. С. 270.
7. Платонов С. Ф. Царь Алексей Михайлович. // Три века. Россия от смуты до нашего времени М., 1991. С. 105.
8. Изборник. Библиотека всемирной литературы. М., 1969. С. 574.
9. Платонов С. Ф. Царь Алексей Михайлович. // Три века. Россия от смуты до нашего времени М., 1991. С. 105.
10. Панченко А. М. О Русской истории и культуре // Бунташный век. СПб., 2000. С. 37.
11. Лобакова И. А. Алексей Михайлович // Литература Древней Руси. Биобиблиографический словарь. М., 1996. С. 14.
12. Литература Древней Руси. Биобиблиографический словарь. М., 1996. С. 14.
13. Рождественский С. Е. Отечественная история в связи со всеобщей. М., 1997. С. 268.