Глава из романа «Дыхание Донбасса»
До обеда противник наступал не раз, оставил два подбитых бронетранспортёра, нескольких убитых и одного раненого, звавшего на помощь, привлекая внимание болтавшейся рукой, как заведённой. Но вскоре он, видимо, упокоился, и никто не обращал на него внимания, даже не смотрел в ту сторону.
Во время «отжимания» наступавших во втором взводе ранило двух бойцов. Одного, с пробитым плечом, эвакуировали, другому осколком посекло руку, но не опасно, и он, выделяясь белой повязкой с проступившей запекшейся кровью, сидел на уступе бледный, осунувшийся, скорее не от боли, а от каких-то своих мыслей.
Зато Толян Кочнев весь взвод взбаламутил.
– Глядите, что сделали мрази?! – и показывал верх каски, пробитой пулей навылет. – Ненавижу их, ох, как ненавижу! Пусть живыми не попадаются!
В какой-то момент его осадил худощавый земляк Семён Прибылой – вечно сердитый.
– Хватит верещать! И каску надень, а то шальные пули только и ждут момента.
– Да никто же не стреляет!
– Во-во, зато снайперá не дремлют, только и ждут таких лохов. Пока только каску пощекотали, а, не ровен час, и башку снесут. И вообще: бери котелок – пошли за обедом. На край, говорят, термосы привезли.
Они долго петляли окопами, а потом за минуту расправились с супом, кашей и наелись хлеба. Тут же напились невкусной воды, наполнили фляжки. Возвращались назад неожиданно сытые и сонные.
– На ходу сейчас засну, – то ли пожаловался, то ли предупредил Толян. – Свалюсь здесь, где иду, и до утра меня не кантовать.
– Не слышал, что лейтенант Акимов говорил: «Если позволит обстановка, все будут строить укрытия!».
– А спать когда? Ведь почти ночь глаз не сомкнули?
– Забудь о сне… Это тебе не у мамки. Вот когда будешь на ходу засыпать, тогда и прикорнёшь часок. А пока надо блиндажом заниматься! Вот построим, тогда и поспишь!
– Чем его строить-то?
– Лопатами да топорами. Чем же ещё?
После небольшого перекура, расставив наблюдателей, розовощёкий, с девичьим румянцем лейтенант Акимов определил место для второго блиндажа своего взвода, сказав:
– Чем раньше сделаете, тем лучше!
– А если завтра пойдём в наступление? Вся работа псу под хвост?
– Как фамилия? – спросил лейтенант у Толяна.
– Рядовой Кочнев!
– Вас, рядовой, это не касается. Будете ночевать под открытым небом, благо дождик в ночь обещают!
Толян хотел что-то ответить, но Прибылой одёрнул:
– Угомонись…
Кочнев промолчал, а когда начали копать, первым взялся за лопату. Семён улыбнулся:
– Вот и молодец, на ходу подмётки рвёшь. Толк из тебя будет.
Копали, вышвыривая грунт высоким бруствером, все вместе, кто был свободен: и «старики», и мобилизованные. Когда блиндаж более или менее начал приобретать нужное очертание, задумались о брёвнах для наката. Лучший вариант – почти облетевшие клёны на меже заброшенной усадьбы. Сходили, присмотрелись: использовать можно, но кривоваты, только и сгодятся для второго и третьего наката. Надо бы в лес наведаться, но до него метров двести по луговине, да и не заминирована ли она? Доложили лейтенанту, тот через ротного связался с сапёрами, уточнил этот вопрос и сказал для всех:
– Враги не могли наставить мин, а нашим пока без надобности, хотя это неосмотрительно: ДРГ так и шныряют по лесам, вынюхивают секреты. Поэтому пойдёте с охранением, и шага не ступайте, не глядя под ноги, – вполне могут быть растяжки. Сержант Перфильев – старший.
В лес отправили первое отделение второго взвода. На опушке пять бойцов охранения рассыпались веером, углубились в лес, а остальная десятка принялась валять подходящие деревья. На породу не смотрели, лишь бы были ровными. Семён попал в охранение. Он выдвинулся вместе с остальными, осторожно ступая, стараясь не хрустеть палыми сучьями, и шёл, более всего опасаясь растяжек, хотя кто их мог поставить в тылу – вопрос. Но уж лучше перестраховаться.
Он слышал, как метрах в ста за спиной шумно падали деревья, как изредка долетало чьё-то ругательство, но не эти звуки заставляли Семёна ко всему прислушиваться и приглядываться. Его задачей было наблюдение за тем, что происходило впереди, среди пожелтевшего редкого подлеска, отчего сам лес просматривался достаточно далеко. Напрягая в первые минуты зрение и слух, мало-помалу Прибылой ослабил внимание, даже начал зевать в какой-то момент, понимая, что днём вряд ли можно ожидать противника. Другая забота, более насущная, овладела им в этот момент. Не зная, как долго придётся находиться в охранении, он решил не терять времени и присесть за пенёк по нужде. «Распахнул» «броник», ослабил ремень и тут боковым зрением увидел движение… Присмотрелся и обомлел: шли трое, а впереди Толян без автомата с поднятыми руками, а за ним метрах в трёх военный и следом второй с жёлтой повязкой на рукаве! «Враги!» – будто лезвием резануло. Не снимая с шеи ремень автомата, Семён, прижимая ладонью планку предохранителя, чтобы не щёлкнула, двумя короткими очередями, зная, что патрон в патроннике, сначала уронил одного конвоира, потом второго. Они и завалиться толком не успели, как Толян прыгнул в сторону, спрятался за дерево, а Семён оцепенел, ещё не до конца понимая, что произошло.
Подошёл к бледному товарищу, спросил:
– Что это было?
– В плен взяли…
– И что, никто из наших не видел?
– Четверо понесли брёвна, остальные устроили перекур. Я в сторону отошёл, грибы посмотреть. А эти двое вышли из-за куста и один скомандовал: ствол на землю и руки в гору. Второй забрал автомат и шибанул пинком. Повели – куда мне деваться? А тут ты нарисовался.
– Грибник хренов. Много грибов насобирал?
В этот момент один из лежавших застонал, потянулся за оружием… Семён подскочил, отбросил автомат.
– Пшепрашам, пан… – пролепетал тот и попытался вытянуть руки вверх.
– Что, пшек, добегался по чужой земле? Исподтишка за автоматиком тянешься?! – и, отступив на шаг, не прицеливаясь, всадил в него короткую очередь. Тот дёрнулся, засучил ногами.
Семён посмотрел на Толяна, гаркнул:
– Что застыл? Забирай свой автомат, да и чужие бери заодно.
Кочнев завертелся юлой, обвешался автоматами, один из которых был иностранным, спросил:
– А дальше что?
– Скажешь, что отошёл по нужде, они пытались захватить в плен, а рядовой Прибылой их завалил. Понял?
Вдруг в глубине леса застучали короткие очереди, и Семён крикнул:
– К бою! ДРГ!
Толян с Семёном упали за деревья, вглядываясь в сторону, откуда разносились выстрелы. Вскоре подбежали «лесорубы», тоже заняли позиции. В глубине леса очереди прекратились, и лишь в одном направлении изредка звучали, отдаваясь эхом, словно охотники преследовали добычу. Вскоре и там всё стихло, и было слышно, как ломились бежавшие от окопов на подмогу. Первым был лейтенант Акимов. Сержант доложил ему обстановку, указал на убитых.
– Кто отличился?
– Рядовой Семён!
– У Семёна есть фамилия?
– Прибылой моя фамилия, – пояснил тот.
– Молодец, рядовой Прибылой! Хороший у нас сегодня денёк! – И посмотрел на Толяна и сказал, будто уже всё знал о нём: – А с вами, Кочнев, мы ещё много дел наворочаем!
Один за другим стали подходить бойцы из охранения, опускали к ногам лейтенанта чужие автоматы, среди которых был ещё один «иностранец». В общей сложности автоматов набралось восемь.
– Забирайте трофеи и марш в расположение! – приказал лейтенант. – А вы, сержант, объяснительную мне, как только вернёмся.
Все уж было развернулись, как лейтенант всполошился:
– Отделение, становись! По порядку рассчитайсь!
Нехотя построились, рассчитались… одного бойца не хватало. Тогда двоих отправили в окопы с трофейными автоматами, а остальные во главе с лейтенантом пошли прочёсывать лес. Бойца нашли почти сразу, прошитого у ключицы пулей, угодившей наискось под броник. Его опознали, подхватили под руки и ноги и понесли к окопам. Время от времени менялись, и никто не проронил и единого слова.
Семён возвращался вместе со всеми и чувствовал себя ошарашенным. Прокручивая сегодняшние события в уме, он насчитал, как минимум, трёх врагов, уничтоженных собственноручно. Зато и своего бойца потеряли. И если к врагам не было сочувствия и жалости, даже к просившему о пощаде поляку, будто душа в тот момент очерствела, ожесточилась и превратилась в безжалостную машину, то своего стало неимоверно жалко. Он оказался из мобилизованных, местный по рождению; когда выдвигались на передовую, говорил, что, мол, родные места, мать с отцом живут неподалёку. Можно сказать, дома погиб.
В этот день о лесных событиях более не вспоминали, а на другой и вовсе забыли, отражая новые наскоки врагов.
– И правильно, – порадовался, пришедший в себя Толян Кочнев, немного поспав в блиндаже и вспоминая вчерашнее приключение. – Зачем нам пустая работа – не до зимы же здесь сидеть!
И всё-таки через два дня новый блиндаж построили, потому что пошли дожди, окопы раскисли, в ямах скапливалась вода, её отчерпывали, но всё равно грязи хватало, а обогреться и хоть немного обсушиться хотелось всем. Когда укрытие оказалось готово, где-то добыли жестяную печку, но днём её не затапливали, чтобы дымом не выдавать блиндаж, топили по ночам, и теперь имелось место, где можно и поспать, и переодеться, и обогреться. Правда, настроения это не сильно прибавляло. Поэтому все рвались в наступление, лишь бы выбраться из осклизлых окопов. Когда Кочнев (более ведь некому) спросил о наступлении у Акимова, тот хмуро сказал:
– Будет приказ, и пойдём!
* * *
О переживаниях родителей Семён Прибылой, успевший за месяц стать сержантом, сбив из автомата беспилотник и отличившись в ремонте машины командира батальона, мог только догадываться. А по себе судил о них, когда вспоминалась дочка. Тогда мысли сразу о ней: скучает ли, не болеет ли, как ладит с бабушкой? И будь такая возможность, звонил бы всем каждый день, но это удовольствие отсекли, едва мобилизованные прибыли в район боевых действий. Они тогда впервые по-настоящему слушали рослого ротного, похожего на носатого сайгака капитана Тундрякова, а сообщение он начал плакатно:
– «Не болтай у телефона! Болтун – находка для шпиона!» – так говорили наши деды и прадеды в Великую Отечественную. Поэтому все гаджеты приказываю сдать, храниться они будут у старшины роты. Это делается для вашей же безопасности, бойцы. Вы, наверное, помните случай, о котором говорили по телевидению... (Капитан коротко пересказал известную шокирующую историю.) Я вас не пугаю, но выводы делайте сами. И помните: ваше успешное возвращение домой невредимыми во многом зависит от вас самих.
Как не согласиться с капитаном и не исполнить его приказ. Семён это обстоятельство легко понимал, как и то, что без телефона под рукой намного спокойнее на душе. Нет его и нет, будто и не было никогда. Поэтому и не хотелось звонить, увязая в череде рутинных дел, а более из-за внутреннего настроя и нервозной обстановки, всё более нагнетаемой противником.
Он по нескольку раз на дню предпринимал попытки атак по линии Хватово – Временная. Вклинившись на северо-запад Луганщины при сентябрьском наступлении, враги теперь словно прощупывал слабые места, не желая останавливаться на достигнутом, вполне понимая, что ещё три-четыре недели, и лавина мобилизованных в России встанет перед ними, и, понятно, они не будут отсиживаться в окопах. Поэтому противник жаждал развития событий, желая непременно просочиться и устроить прорыв, тем самым перерезав важный путь сообщения и снабжения войск на этом участке фронта. И оттого, что у врагов ничего не получалось, они становились всё более настойчивыми, упёртыми; их командование гнало и гнало вперёд новые ротные группы, всё более бронетехники прикрывало эти броски, но почти вся она оказывалась перемолотой союзной артиллерией, авиацией, но даже и после этого командование противника выдавливало в атаку одну-две роты, а иногда и взвод. Под прикрытием артобстрела они на двести-триста метров углублялась в зону прямой видимости наших воинов, после чего охватывались с флангов и, почуяв угрозу локального окружения, оказавшись чуть ли не под перекрёстным огнём, панически спасались бегством, суматошно отстреливаясь наугад для собственного успокоения, и оставляли множество убитых, а то и раненых, не решаясь выносить и выводить их под огнём. И хорошо, если в наступавшей ночи эвакуировали, зато двухсотые лежали по нескольку дней, лица их становились раздутыми, синюшными и всё чаще над трупами кружило вороньё… И наши частенько вывозили своих двухсотых и эвакуировали трёхсотых, что тоже не прибавляло настроения.
От такой глухой картины даже самый стойкий придёт в уныние, усиленное общей усталостью, накопившейся за месяц пребывания на фронте, когда питались кое-как, спали урывками. Прошла духоподъёмность и задор первых дней. Бойцы стали опытнее, мудрее, поэтому скупо общались и почти не улыбались. Даже Толян Кочнев, намучившись с загноившейся рукой, из-за которой его отправляли в госпиталь, но он там не остался. После санобработки, накаченный антибиотиками, вернулся тихим, задумчивым, перестал выкидывать фортеля, а приказы выполнял без привычной ажиотации, лишь мечтая в отместку за своё памятное, хотя и пятиминутное позорное недавнее пленение захватить и привести в окопы «трофей», желательно наёмника-негра.
– Кто увидит чёрного, – предупреждал он, – отдайте мне! Я не просто приведу его в окопы, а поеду на нём верхом! – заклинал Толян, и почему-то рыжие его брови делались ещё рыжее, а сам он словно наливался кумачом.
Почему именно такого Толян хотел взять в плен, он пояснить не мог, но от своей мечты не отказывался. Поэтому при ответных атаках всегда рвался вперёд, зачастую опережая Прибылого, и тот всякий раз осаживал его:
– Побереги буйную головушку!
– Судьбы не миновать, товарищ земляк!
Семён хотя и приглядывал за Толяном, но не видел себя «учителем», понимая, что не будь его рядом, ещё тоскливее было бы на душе. Земляк же. А что он знает о нём? Да практически ничего: что работали на одном предприятии, что он единственный сын у родителей, таких же работяг. И ни разу за всё время совместной службы не удалось поговорить с ним по душам: всё на бегу, перекидываясь отдельными репликами. Но именно к такому Толяну, к его баламутной сущности привык Семён, и будь он иным – спокойным и уравновешенным – не факт, что испытывал бы к нему даже небольшую симпатию. Но на фронте сантиментам не место, поэтому, когда в затишье в очередной раз принимались рыть окопы, Семён говорил, выдавая шутку за правду:
– Самую большую лопату Кочневу! Земляк не подведёт!
Как ни тяжелы были условия, но они пытались шутить, убедившись в простой истине: будут молчать, зыркать друг на друга – себе же во вред. А так почесали языки, поприкалывались и всё становилось нипочём, и они уж не понимали, что важнее: окопы копать или ломиться в ответные атаки, становившиеся в последние дни всё ожесточённее. Противник всё чаще стал заходить с фланга, прикрываясь лесом. Хотя нарыли окопов, оборудовали защищённые огневые точки и опорные пункты обороны, но всё равно это направление было проблемным, учитывая ещё и то, что в лесу постоянно шныряли диверсанты. Поэтому усилили караульную службу, на ночь выставляли секреты, луговину перед лесом заминировали, и когда в ночное время случилось несколько подрывов неприятеля, то на какое-то время они перестали пытаться использовать этот фланг, наступали по-прежнему в лобовую, и ничто их не останавливало: ни наш заградительный артиллерийский огонь, ни атаки вертолётов, молотивших по танкам и бронемашинам. Отсидевшись в воронках, враги вновь поднимались, и только когда попадали под наш стрелковый огонь, сначала залегали, а после, не выдерживая натиска и ответной злости, откатывались назад. Наши же далеко не заходили, зная, что вполне могут напороться на замаскированное орудие или пулемёты.
Семён Прибылой первым шёл в такие «зачистки», замыкающим возвращался, обходя убитых противников; раненых они всё-таки пытались вывести или вынести, но не всегда у них это получалось. На одного, согнувшегося в воронке от снаряда, Семён наткнулся случайно и почти не обратил на него внимания, не подававшего признаков жизни. Он лишь сжимал в откинутой руке автомат и закрывал другой раненое бедро. Когда Семён мельком глянул на него – он зашевелился, будто сжался. Прибылой сразу автомат на изготовку, но безвольная поза раненого удержала от короткой очереди, которая тотчас прекратила бы его страдания. Семён лишь на секунду вгляделся в его зажмуренные глаза и понял, что он не собирался встречать огнём, поэтому коротко приказал:
– Брось автомат!
Тот безвольно откинул оружие, напоследок посмотрел на противника и вновь закрыл глаза, начав отрешённо креститься, не проронив ни звука. И у Семёна всё перевернулось в душе, молнией мелькнула мысль о том, что в каком-то ином случае на месте этого человека он мог сам оказаться, и от понимания этого чуть не задохнулся, и не знал, что сказать… А раненый продолжал молиться, не открывая глаз, видимо, уже простившись с жизнью и обращаясь к Всевышнему, потому что уж более не к кому было обратиться.
– Вставай! – приказал ему Прибылой. – Сам сможешь?
Раненый разлепил глаза, удивлённо и недоверчиво посмотрел на Семёна и потупил взгляд:
– Не знаю…
– Скинь нож!
Когда тот отшвырнул нож, выдернув его из разгрузки, Семён шагнул к нему в воронку:
– Укол делал?
– Не могу до аптечки дотянуться…
– Погоди… – Он достал шприц, всадил иглу через брюки раненому. – Сейчас полегчает. – Подумав, перетянул ногу жгутом.
– Как тебя зовут, сержант? – спросил враг.
– Зачем тебе?
– На всю жизнь хочу запомнить…
– Семён я… Ну что, можешь подняться? Давай помогу!
Прибылой встал с причепурок, подхватил заворочавшегося противника, поставил на ноги, поднял его автомат, отстегнул магазин, клацнул затвором, выгоняя патрон из патронника, бросил себе на плечо, нож в карман сунул и спросил:
– Идти можешь?
– Куда?
– В плен, куда же ещё!
Тот повеселевшим голосом отозвался:
– Смогу…
Семён подхватил его под руку, помог выбраться из воронки и, почти не пригибаясь, повёл к своим окопам. Несколько бойцов, увидев командира, вернулись назад, прикрыли огнём, первым оказался рядом Толян.
– Куда укропа тащишь?
– В плен... Сам идёт.
– Жаль, что негра не взял…
– Сдайте его к лейтенанту. Пусть разбирается… Вот его оружие.
Бойцы подхватили врага, чуть ли не волоком потащили в блиндаж, а Семён не спешил в укрытие. Он неторопливо спустился в окоп, ослабил «броник». Глянул в нависшее небо, собиравшееся дождём, и почувствовал себя как никогда уставшим. В голове пронеслась череда дней и ночей последнего месяца, и показался он нескончаемым, без начала и конца. Присел на приступок, и почему-то ни мыслей в голове, ни чувства на сердце. И ничего не хотелось, кроме одного: вернуться домой, обнять родителей, дочку и долго-долго молчать.
Источник: Российский писатель
