К 70-летию Великой Победы
Моей бабушке
Матвиенко Юлии Николаевне
посвящается
Детство — сказочная страна, полная радости и солнечного света. Мы бываем в ней гостями так недолго, но всю жизнь храним в сердце маленький островок теплоты и нежности, который согревает нас, придает силы, дарит надежду, остается неиссякаемым источником оптимизма, потому что в детстве «все сказки имеют счастливый конец»...
Мне повезло, мое детство было по-настоящему чудесным. Оно было наполнено любовью и заботой моих родителей, реальность переплеталась со сказочным миром игрушек, детские фантазии черпались из книжек, мультфильмов, спектаклей и путешествий. Частью моего детства всегда была моя бабушка. Я помню ее с самых первых моих слов, с первых стихов и сказок, с первого букета цветов для первой учительницы, с первых пятерок и первых неудач... Бабушка проживала это детство со мной, взамен того, военного, голодного, затерянного на дорогах войны. Бабушка часто по вечерам, вместе со сказками, рассказывала мне о своей жизни, о своем детстве, но далеко не все можно было рассказать ребенку...
Только спустя много лет я узнала всю правду. Случилось это совсем недавно. В этом году вся наша страна готовится к празднованию 70-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне. Мне захотелось узнать как можно больше о той войне. Со мной рядом живет очевидец тех событий — моя бабушка. Правда, она была еще совсем маленькой, когда началась война, ей было всего три года. Я попросила бабушку рассказать о том, что она помнит об этом. То, что я услышала, превзошло мои, даже самые страшные, впечатления, полученные из фильмов и прочитанных книг. В книгах подспудно я допускала элемент вымысла, а в фильмах точно знала, что кровь не настоящая. Весь ужас бабушкиной истории в ее правдивости и в том, что речь шла не о каких-то, пусть реальных, но незнакомых мне людях, а о членах моей семьи. Только теперь я понимаю, насколько близка эта война, даже сегодня — семьдесят лет спустя...
Я узнала, что много раз во время войны жизнь моей бабушки держалась «на волоске», а значит, стояло под вопросом и мое появление на этой Земле. И знакомый с детства стишок: «Снежинки, снежинки в ладошках у Нинки...», которые с улыбкой читала мне бабушка, зазвучали вдруг для меня как-то иначе... Они, как вырванный листочек из любимой детской книжки, сгоревшей в пожарище прошедшей войны...
* * *
...«Снежинки, снежинки в ладошках у Нинки
Смотрите, какая случилась беда:
В ладошках у Нинки осталась вода...», —
с выражением рассказывала трехлетняя Юля на утреннике в детском саду, для убедительности раскрывая свои маленькие ладошки гостям. Гостями были родители, дедушки и бабушки малышей. Они сидели в небольшом уютном зале детского сада летного военного городка. Среди гостей была ее семья: папа — офицер летной части в чине майора, мама — красивая хрупкая женщина и младший брат Юра. Праздник был веселый, и время было счастливое. Никто еще не знал, что это последние дни перед вселенской катастрофой под названием ВОЙНА. И что волею судьбы жители военного городка, расположенного в Белой Церкви, близ Киева, узнают о начале военных действий не по радио, как все люди, а по повалившемуся с неба «раскаленному свинцу» в ночь на 22 июня 1941 года.
Несколько стратегических точек бомбила в ту ночь гитлеровская Германия на территории Советского Союза без объявления войны. В этом траурном списке оказался и военный аэродром в Белой Церкви...
* * *
...Меня зовут Юля, я уже большая, мне целых три года, а моему брату только два... В это утро я проснулась от сильных раскатов грома. В комнате было светло не то от восходящего солнца, не то от какого-то сказочного гигантского костра. Мама провожала папу на работу и плакала, тогда я не понимала, отчего она плачет, ведь это так красиво, когда полнеба выкрашено в розовый цвет, а папа вечером вернется с работы, и мы будем играть... Но папа не вернулся с работы ни вечером, ни на следующий день, НИКОГДА!..
В памяти всплывает железнодорожный вокзал и поезда. Мы стоим с мамой у вагона. Я держусь за большой узел с вещами, а мама держит на руках моего брата. Мама просит проводника в красивой форме взять нас в вагон, но он не соглашается, говорит, что свободных мест нет. Поезд долго стоит на платформе. Другие поезда с грохотом трогаются и растворяются в дымке наступающих сумерек, а этот все стоит и стоит. Мой брат начал плакать и, глядя на него, я заплакала тоже. Проводник сжалился над нами. Он сказал, обращаясь к маме: «Так, возьму вас в тамбур, только без узла. Надень на себя все что сможешь, а остальное брось». И вот мы мчимся в открытом тамбуре поезда в город Кривой Рог, где живет родная сестра мамы и родители папы. Я прижимаю к груди свою любимую куклу Аню. Все что угодно мы могли оставить в нашем прежнем доме, но только не куклу. Она такая красивая — моя кукла. У нее длинные белые волосы, голубые глаза с ресницами и платье как у настоящей девочки. Вдруг раздался пронзительный скрежет, и поезд резко затормозил, на миг я потеряла равновесие, показалось, что земля уходит из-под ног. И в этот самый момент я выпустила куклу из рук. Она упала между вагонами прямо на рельсы. Я хотела броситься за ней, но мама схватила меня за рукав. Поезд с визгом начал снова набирать скорость. Это была первая осознанная потеря в моей жизни. Я до сих пор не могу спокойно думать об этом. Я долго плакала, не подозревая, что я оплакиваю не только потерянную куклу, но и растоптанное немецкими сапогами свое детство. Впереди были годы горьких испытаний, долгие годы ада. Больше у меня никогда не было такой красивой куклы, ни такой, ни какой другой. Но тогда я еще не понимала значения слова «никогда», но горько плакала о своей любимице, пока не уснула. Мама молила Бога, чтобы поезд увез нас подальше от войны, хотя бы ненадолго. Она уже тогда знала, что город Кривой Рог, скорее всего, будет оккупирован немцами, но она тогда даже не подозревала что это такое...
Еще задолго до войны мама много болела, и перед самым ее началом чуть не умерла, как говорили, от заражения крови. И сейчас была еще очень слаба. Мой отец был заместителем начальника аэродрома и мог оставаться на своей службе. Но после начала войны он настоял на отправке его на фронт. Его просьба была удовлетворена, а маму вызвали в политотдел, где предложили эвакуацию по нескольким направлениям, но она отказалась. Она попросила отправить нас в город Кривой Рог. Она боялась, что по состоянию здоровья может не выдержать дальней дороги и умереть в пути. «Что же будет тогда с детьми?» Больше всего ее пугало, что если с ней что-нибудь случится на чужбине, дети потеряют друг друга. Поэтому ее решение ехать в Кривой Рог было окончательным. «Там родственники, они помогут», — успокаивала она себя. Не перестаю удивляться мудрости моей мамы... Как она могла предвидеть, что одним из страшнейших последствий этой войны будут разбросанные по всей земле и потерявшиеся родственники, которые по сей день ищут друг друга и не могут найти.
...Мы живем у моей тети Доры — маминой сестры. Стоят теплые осенние дни. Меня поздравляют с днем рождения. Мне исполнилось четыре года. Тетя ласково дергает меня за ушки. Моему младшему брату Юре — три. Мама радуется, что он, наконец, заговорил. После той ужасной ночи бомбежки он не мог сказать ни слова, а только «укал», издавая звук «у-у-у». К нам пришел дед Федор, отец моего папы, и уговорил маму перебраться к ним. Они с бабушкой Евфросинией живут в большом собственном доме, где много места...
Город бомбили все чаще и чаще, но мы, дети, быстро к этому привыкли, как привыкают малыши выживать, например, в платяных шкафах и под мостами. Неподалеку от дома, где мы теперь жили, была железнодорожная станция. Вскоре после нашего переезда на станции разбомбили продовольственные склады, и жители окрестностей собирали разметанные по полям продукты. Кто круг говяжьего жира раздобыл, кто мешок крупы, а маме помогли притащить домой целый мешок муки. Внезапно я услышала какой-то сильный гул — это приехали немцы. Их было очень много. Они приехали на машинах и мотоциклах и начали обыскивать каждый дом и забирать продукты. Тех, кто сопротивлялся, — били, тех, кто прятал продукты, расстреливали прямо у всех на глазах. И здесь нас спасла мамина мудрость и интуиция. Накануне их прихода мама высыпала муку в матрац, аккуратно зашила и положила матрац на кровать, где мы спали с братом, равномерно распределив муку. Когда немцы делали обыск у нас, им и в голову не пришло, что мука в кровати в виде матраца. Даже сейчас страшно подумать, что было бы с нами, если бы они нашли эту муку. Впоследствии мама готовила нам из нее суп-затерку. Это специально она придумала, чтобы расход муки был небольшой, и как можно дольше ее хватило. На мой нынешний вкус этот суп не мог быть съедобным, но кто бы это мне сказал тогда. А еще была коза Белка, которую кто-то подарил маме. Она давала пол-литра молока в день. Вот эта коза и мешок муки спасали нас от голодной смерти в течение долгих двух лет, пока длилась немецкая оккупация. Хотя теперь мне кажется, что это длилось целую вечность.
Я помню немецких солдат — они ходили в форме мышиного цвета с большими накладными карманами на груди и алюминиевыми пуговицами. Помню, как выглядели немецкие офицеры — высокие, в черной форме и в странно изогнутых фуражках. Они приветствовали друг друга поднятием вверх правой руки.
Мы сидим дома и играем с братом деревяшками, представляя их настоящими игрушками. В комнате очень холодно, потому что зима, а топить нечем. Мама штопает одежду. Вдруг дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился немецкий офицер с тростью. Он обошел комнату и уселся на свободный стул, заложив ногу за ногу. Окинул взглядом убогое наше жилище и, повернувшись к моей маме, поманил ее пальцем. Мама молча подошла к нему, лицо ее было напряженным и бледным. Тростью офицер приподнял ее длинную юбку, из-под которой показались поношенные солдатские штаны «галифе». «Партизан», — коряво сказал он. «Нет, что вы, надеть нечего, холодно», — извиняющимся тоном ответила мама. Но по-русски он не понимал. Он встал и со всего размаху ударил маму по лицу. Она отлетела и ударилась о дверной косяк головой. Мама упала на пол, а из обоих ушей потекли струйки крови. Мы с братом даже не закричали, а онемели от ужаса. Офицер сказал что-то грубое по-немецки и вышел, а мама так и осталась лежать на полу. Мы подошли к ней, и нам показалось, что она умерла. Мы горько заплакали, прижимаясь к ее измученному лицу, а она слабо повернула голову и тихо застонала. После этого случая мама долго болела, потом у нее всю войну болели уши, и она некоторое время плохо слышала. В свои тридцать лет моя мама худая и бледная выглядела как глубокая старуха. Может быть, поэтому никто из окружающих не донес немцам, что мы семья командира Красной армии, и нас не расстреляли.
Благодаря грустной, но счастливой случайности немцы не угнали в Германию мамину сестру — тетю Лену. Тогда выбирали молодых и здоровых женщин и увозили в Германию для особо тяжелых и вредных работ. Тех, кто пытался укрыться, находили и расстреливали вместе со всеми родственниками. Немецкие солдаты пришли к нам, когда тетя была у нас, и хотели забрать ее. Но моя мама в это время упала и потеряла сознание от истощения. Очнувшись, на вопрос немца, что с ней, она ответила, что у нее тиф. Немцы тут же выбежали вон. Они очень боялись тифа, и на двери нашего дома мелом написали какие-то знаки. Это было счастье — к нам перестали врываться немцы.
Мы тифом не заболели, но были слабыми и часто простужались, особенно мой брат Юра. Он подолгу болел, и у него все чаще появлялись приступы кашля. Маме посоветовали выводить нас на свежий воздух, ведь за время оккупации мы почти не бывали на улице. Стояли холодные зимние дни, а обуви у нас не было. Мама снимала свои солдатские ботинки, выставляла их за порог на улицу, а потом по очереди ставила в них нас с братом. Ходить в этих ботинках мы не могли, они были для нас слишком тяжелыми. Вот мы и стояли на улице как оловянные солдатики, не в силах пошевелиться. Как-то Юра во время такой «прогулки» увидел птицу и, забыв про обувь, попытался за ней пойти. Он упал плашмя на землю лицом вниз и разбил себе лоб. Рана была большой, а из нее торчал какой-то острый камень. Мама так испугалась, что, забыв обо всем, понесла брата к немецкому доктору. Доктор оказался добрым, он обработал и перевязал рану, дал Юре какую-то таблетку, и даже сказал прийти на перевязку.
Однажды мимо нашего дома немцы гнали колонну советских пленных. Мы стояли у ворот, прижимаясь от страха к маме, и наблюдали, как немцы безжалостно погоняли измученных оборванных людей разных возрастов, и даже детей. Среди них шла женщина с девочкой лет пяти. Воспользовавшись неразберихой, женщина вытолкнула девочку из строя, и она очутилась рядом с нами. Конвоиры этого не заметили, а мы, конечно, промолчали. Наша мама забрала девочку в дом и поделилась с малышкой всем, чем мы были «богаты». Девочка забилась в угол и за все время не проронила ни слова. А в глазах застыл такой ужас, что было даже трудно вообразить, что пришлось пережить этой крохе. В тот же день к нам забежала мамина подруга по прозвищу «Любка-еврейка» и, узнав в девочке свою племянницу, рассказала, что всю колонну немцы расстреляли за связь с партизанами, а девочку спасло чудо. Любка тоже была партизанка, но ее никто не выдал. Женщина забрала ребенка с собой, больше мы девочку никогда не видели.
Наступил февраль 1944 года. Приблизилась линия фронта. Пули свистели прямо в нашей комнате. Мы бóльшую часть времени проводили лежа на деревянном полу. Помню, мне надоело лежать, и я попыталась встать. Мама резко прижала меня к полу. Я ударилась головой об пол и заплакала. А мама погладила меня по голове и сказала: «Лучше ты ударишься об пол, чем останешься без головы». Мама не разрешала нам даже поднять голову, не то что встать во весь рост. В оконных стеклах было много круглых дырок от пуль. Мама закрывала окна подушками и кусками досок, пытаясь защитить нас от холода и шальных пуль.
Я знаю, что такое «передовая линия» не понаслышке. Она проходила через нашу улицу, наш дом. Почти каждый день были воздушные налеты и бомбардировки. В один из таких дней, когда особенно ожесточенно бомбили железнодорожную станцию и взрывы раздавались совсем близко, мама забрала узелок с документами, который у нее всегда лежал наготове, и мы спрятались в погребе во дворе дома. Бомба взорвалась прямо над нами, разрушив наружный вход в погреб, похоронив нас заживо. Двое суток мы провели в абсолютной темноте, голоде и страхе, что нас не найдут. Нас откопали обессиливших от жажды и голода, но, волею Господа, все еще живых.
И вот наступила какая-то непривычная тишина. От этой тишины мы долго не могли заснуть. А под утро в этой звенящей тишине послышался грохот сапог. Мы выбежали к воротам. По улице шли русские солдаты. Серые от усталости, в мокрых, грязных шинелях, но такие долгожданные и родные. Мама плакала от счастья. К ней подошел незнакомый офицер, поцеловал и сказал: «Спасибо»! Некоторые женщины бросались к солдатам, обнимали и целовали их. Это была радость!
Солдаты размещались по домам. У нас тоже останавливалось много солдат, они спали прямо на полу, укрываясь шинелями. Мама грела им воду для чая и промывала и перевязывала раны. Есть у нас было нечего, и они кормили нас консервами. Никогда в жизни больше я не ела таких вкусных консервов или мне это тогда только так казалось. А еще я узнала, что солдаты на фронте варили суп из конины, то есть лошади, убитой накануне в бою. Они сварили такой суп и у нас дома, но я не смогла его есть, несмотря на голод. Очень было жалко лошадь.
По этой же дороге, мимо наших ворот, но в другую сторону проходили колонны пленных немцев. Они были тоже в грязи, в рваных шинелях и выглядели какими-то жалкими. Их никто не встречал.
Заканчивалась весна, близилось лето. Мы с братом все чаще стали бывать на улице, потому что летом на Украине обувь не нужна. ...Я вышла на улицу и увидела на песке перед домом игрушку. Она была темно-зеленого цвета, круглая, с ярко-малиновым кольцом и совершенно ничья. Я взяла ее в руки, она оказалась тяжелой и я решила оторвать себе кольцо. Я с силой тянула его, но оно не отрывалось. Вдруг ко мне подбежал испуганный военный и сказал: «Отдай». Но я не отдавала, ведь это была теперь моя игрушка. Тогда он взял мои руки и, аккуратно разжав пальчики, забрал игрушку себе... Откуда мне было знать, как выглядит боевая граната.
Еще запомнилось, как перед нашим домом стояла машина, ее называли «Катюша». Она стреляла поочередно из каждой трубы, но очень быстро, так что казалось, что звучит какая-то музыка. Разве можно когда-нибудь забыть эту злую музыку войны.
После окончательной победы над гитлеровской Германией война еще долго не уходила из нашей жизни. Мама берегла нас с братом как могла. Потому что опасности подстерегали на каждом шагу, особенно детей. Весной 1945 года мы впервые сажали картошку на отведенном нам в поле участке. Мой шестилетний брат нашел там снаряд, взял его, но он был ржавый и брату не понравился. Тогда Юра бросил его неподалеку в лужу, раздался взрыв. Юра получил осколочное ранение, но чудом остался жив...
Но не всем так повезло... Весной 1946 года, когда я училась в первом классе, погиб мой одноклассник. В сарае их дома взорвался ржавый снаряд. Его хоронила вся школа. Я не могу забыть, как ноздри погибшего мальчика были закрыты ватой, из-под которой сочилась кровь. Ветер шевелил его волосы и эту вату. Его мама плакала и все время повторяла: «Ну почему? Война же закончилась!»
Нет, война не закончилась. Она продолжалась еще в послевоенном голоде и разрухе, в тысячах искалеченных людских судеб. Помню, как выглядели хлебные карточки. На них мы каждый день получали хлеб — четыреста граммов на маму и по двести граммов на нас с братом. Однажды у мамы украли наши карточки. Это было настоящее горе. Мама лежала в постели опухшая от голода, а мы еле передвигали ноги. От других детей мы узнали, что неподалеку есть столовая для летчиков. И мы с братом побрели туда, как за последней надеждой. Детей там было много. Все они просили хлеба, протягивая руки. Некоторые дети даже громко просили: «Дяденька, дайте хлеба!» Юра тоже протянул руку, а я не смогла. Я стояла в стороне и тихо плакала. Офицеры, выходя из столовой, выносили кусочки хлеба детям. Всем хлебом, который нам давали, мы делились с мамой. Однажды мне тоже дали два кусочка хлеба. Я, как всегда, стояла в стороне. Офицер прошел через толпу детей и отдал хлеб мне. Я не помню черным он бы или белым, но он был самым вкусным на свете.
Узнав о столовой, мама отправилась туда в надежде устроиться на работу. Как вдова офицера, она получила разрешение чистить там картошку по вечерам. В первый же вечер она принесла полведра картофельных очисток. Наутро мы с братом испекли их на костре и наелись. Целую неделю нас рвало, и мы не могли подняться с постели. Тогда мы чуть не умерли от отравления. Голод для нас закончился, когда маму приняли на работу в столовую мыть посуду. Она приносила нам кашу, кусочки котлет и хлеба, а мы, хорошо знавшие, что значит голодать, делились со своими друзьями.
Недалеко от железнодорожной станции, за колючей проволокой в бараках жили немецкие военнопленные. Они строили дома в окрестностях, потому что почти не осталось уцелевших домов в городе. Как-то раз мы с другими детьми пошли посмотреть на пленных немцев. Мы стояли у колючей проволоки и увидели, как пожилой немец сидел в туалете. Туалетом служила наспех сколоченная из досок будочка, даже без дверей. Ему, этому немцу, некуда было укрыться от наших глаз. А мы, не понимая этого, начали насмехаться над ним и кричать: «Ай-ай-ай!»!.. И этот пожилой немец тихо и горько заплакал...
Вспоминая этот эпизод, я теперь понимаю, что в нем плакал тот же ребенок, который расстался с любимой куклой, потерял родителей или волею злой судьбы оказался на чужбине. Потому что большинство простых немцев были тоже жертвами, многие из них уходили на фронт по принуждению. Война, развязанная фанатиками, принесла страдания всем народам и немцам тоже. И если разобраться, то, в сущности, все МЫ, КТО ВЫЖИЛ, независимо от возраста, национальности и вероисповедания, НАВСЕГДАостанемся ДЕТЬМИ этой ВОЙНЫ...»
Сегодня, в канун 70-летия Победы, когда все меньше и меньше остается участников Великой Отечественной войны, хочется по крупицам собрать все истории того времени, что еще не записаны. История детства моей бабушки нужна не только мне, но и всем тем, кто хочет знать историю своей страны. Ведь история государства складывается из множества судеб простых людей. Пусть читают и пусть плачут, как плакала я, когда слушала этот рассказ. И тогда есть надежда, что каждый, от ребенка до президента, сделает все возможное, чтобы подобное никогда не повторилось.
Каждый год мы отмечаем День Победы по-разному: несколько раз побывали на параде на Красной площади, ходили на Поклонную гору или просто собирались всей семьей, общались, вспоминали тех, кого уже нет.
Я смотрю на свою бабушку и удивляюсь, сколько же в ней теплоты, доброты и, детской доверчивости, искренности и оптимизма, которые, казалось бы, пережив войну, невозможно было сохранить. Откуда она черпает эту бесконечную бодрость духа, неуемную энергию, умение радоваться и удивляться? Ведь говорят, что заложено в детстве... А что могло быть заложено в ее детстве? Но теперь, когда я знаю историю моей бабушки, поняла, что, несмотря на ужасы войны, у нее в детстве было главное, чего лишены многие дети и в наше время — это любовь родных и близких. Эта любовь помогла ей справиться со всеми трудностями и лишениями, научила радоваться каждому мигу и дарить тепло тем, кто так в этом нуждается. Значит, есть сила, способная исцелить израненную детскую душу и «вдохнуть» жизнь в холодеющее от бесконечного страха сердце, — это сила любви. Не потому ли таким отзывчивым человеком стала моя бабушка, остро реагирующим на чужую боль и всегда спешащим на помощь.
Будут проходить годы, и я знаю, что когда-нибудь я расскажу своим детям об этих событиях… чтобы помнили… Значит, не нарушится связь времен, не потеряются традиции и сохранится преемственность поколений. В них — величие нашей души и такая огромная нравственная сила, что даже нежное, хрупкое ДЕТСТВО способно ПОБЕДИТЬ страшную ВОЙНУ.
