Дунюшкины былицы
Зимой и летом Дунюшка-горбатенькая по деревне так и сновала, где нужда приглядеть за детьми — тут и она. И редкий день для нее выдавался своим. Лет уже сорок служила она людям, и в деревне ее не только любили, но и каждый чтил за свою. Знамо дело, не без греха: случалось, какой-нибудь из запечных и крикнет вслед: «Дунюшка-горбушка, где твоя кружка!» Крикнуть-то крикнет, но вмиг и спрячется — знает, что дома за такую проказу могут и наказать... Какая кружка? Да любила Дунюшка чаек пить только из своей кружки. Красивая кружечка, фарфоровая, «Кузнецовская», с голубенькими незабудками по бокам. Кружечку эту она с собой из дома в дом и носила. Придет, прежде всего помолится на иконы, чайку попьет и тогда уже весь день хозяйничает: кормит, поит, одевает, обувает; малых убаюкивает, а тем, кои постарше, выдумку или былицу расскажет — дети и довольны.
В деревне знали Дунюшкины былицы. Знали, но при случае все равно слушали: очень уж она впечатлительно и душевно рассказывала. А малые нередко ходили следом и канючили: «Дунь, Дунюшка, про старичка доброго расскажи... быличку»...
И она рассказывала
— Давным-давно это было. Вас тогда еще и Ангелы на свет не принесли, еще и дедушко Иван Морозов пешком под стол ходил. А дедушке-то Ивану, ого! Утречком ноне сто лет сбылось. Вот как давно! С тех пор быличка на языке и живет.
...В деревне той люди жили ни хорошо, ни плохо, так — и ничего. Хотя думали они, что живут очень хорошо. Отцы да матери много работали, а по воскресным дням и праздникам ходили в соседнее село к обедне в Никольскую церковь. И дети тянулись к Божьему солнышку — ладно и складно.
С одной стороны деревни луга заливные и речка Дымка, вот как у нас и есть, а с другой — за полем по одну сторону проселка рощица березовая, а по другую еще за версту — лес черный, тамотко и глухари, и лесовики. Минешь черный лес — потекут навстречу поля перекатные. А дорога прямехонько на Ростов Великий. Летом дети рыбу в Дымке удили, к березовой роще на бугры по землянику бегали, а за грибками — в боровой лес, если что со старшими.
На краю деревни и жила семья Петровых — дружная, ладная семья: у Николая и Марии дочке, старшей, Нине исполнялось десять годков, а еще четыре брата — младшему пять. Сестра и коноводила братьями. Хорошо жили. Да только ворон черный над Русью кружил и злобно каркал — ревновал, люди мирно живут. И загремела война, лютая и долгая. Всех молодых мужей на войну обязали. И Николая Петрова — тоже. Осталась Маруся одна с детьми. Стали они каждый день тятеньку своего ждать. Да вот беда, под падучей звездой, знать, родился тятенька. И месяца не прошло — погиб Николай Петров. Вся семья оплакивала его: мать плакала, глядя на детей — сиротиночки; а дети плакали, глядя на мать — маменька, родненькая... Дети-то поплачут, да и уснут, а мать наплачется — ночь и не спит: думы-думушки одна другой горше. И плакала Маруся не день, не два, плакала полгода: изнемогла, хвороба пристала. Источилась вся, иссохла. Печь протопить, еду приготовить нет сил. Дочка Нина и управлялась по дому, да еще старушка-шаберка пособить приходила... Долго ли, коротко ли, только начали дети плакать уже от голода и неухоженности. Вот тогда-то они и удумали свою выдумку.
Маменька расслабленная лежала в горенке. А Нина с братьями заберутся на печь, чтобы угреться, и сестра рассказывает им такое, о чем и сама, Бог весть, от кого узнала. Так однажды и говорит:
— Ежели мы не пособим, маменька помрет. Мы останемся одни — и тоже помрем... Давайте не реветь, а кто будет реветь, тому по затылку. Вот... Скоро придет Рождество. Все уже ждут, — и дальше Нина перешла на шепот: — Говорят, кто первый Рождество встретит, тому все желания исполнятся...
А младший братец, Николушка, и спрашивает:
— А Рождество — это тетя или дядя?
— Рождество — не тетя и не дядя, кому как. Рождество идет по дорогам и как захочет, так и глянется... Загадаем желания и пойдем встречать Рождество. А идти да-а-леко придется! Рождество приходит по дороге из Ростова... Надо сапоги высушить в печке, чтобы ноги не остыли, пуговицы к пальтишкам пришить. У кого шарфика нет, можно платком или рушником укутать горло. Всем одежку и приготовить. Николушке одежку я соберу. И дровешки возьмем, если кто утомится...
И задумывали одно желание: чтобы мама избавилась от хвори и тятенька бы с войны пришел. Чинили одежонку и даже запятники к валенкам пришивали, чтобы снег не попадал. Да так это все вознамерились, что задергали сестру: когда да когда пойдем?
И наконец — Сочельник! После полудня обутые, одетые братья гуськом и в двери. Нина сказала маме:
— Мы погулять, — и вышла следом.
Во дворе она взяла приготовленные загодя дровешки с подстилкой и вышла на улицу. Мороз был сиротский, но за щеки подцапывал. Николушке до глаз подняли шерстяной платок. И сказала сестрица братьям:
— Все перекреститесь вслух: «Рождество, помоги». — И никто из братьев не ослушался. — А теперь пошли через проулок.
Нина с Николушкой впереди, трое братьев следом... А на повороте в проулок возле своей избы стоял Захар Чернов, мужик едкий и притворный. Он шибко умел притворяться — и ему верили. Один глаз у него мог смеяться, а другой тогда же — плакать. Он притворился — и его на войну не взяли, и теперь он ходил по деревне живой. Ходил Захар и по вдовам, притворялся перед ними. Он и к Марусе Петровой приходил, и сказал ей:
— Что ли, туда собралась?.. Дак подпиши мне избу, я и детей подниму.
И она согласилась:
— Ладно, подпишу...
Захар стоял возле угла своей избы, смотрел на отряд Петровых, щурил глаза и кривил губы. Когда подошли, Захар притворился и спросил:
— Куда же это вы, сиротки, снарядились?
Нина поверила ему и сказала:
— Встречать Рождество, — и указала рукой в сторону леса.
— А-а-а, — пропел Захар, — ступайте... только ведь далеко пинать придется, сапоги изорвутся.
— У нас сапоги крепкие, и мы сильные, — сказал старший из братьев, и Нина подтвердила: сильные.
— Ну, так, валяйте, и дорога вам пухом...
Гуськом и потекли они в проулок. Когда миновали ржаное поле, несколько раз вразнобой пропели:
— Рождество Христе Боже наш...
И всем стало радостно, и они потопали быстрее. Не то ведь опоздать можно — кто-то и опередит... Но когда вышли к роще, заплакал Николушка — устал. Нина посадила его на дровешки и прикрыла ему ноги соломкой. Поехали.
Увидел ветерок, что идти трудно, подул пошибче в спину, подхватил снежку с обочины и тоже в спину бросил, чтобы не оглядывались... Увидел морозец, что взопрели на ходу — и приободрил: цапнул за щеки... Солнышко поиграло, ослепило, да в тучки и унырнуло.
Захныкал Николушка — нога в сапоге озябла. Подняли его с дровешек: ногами, ногами потопай-попрыгай, согревайся. А дорога-то мимо леса борового в поле перекатное ведет: далеко видно — и никого нет впереди. И только играет, плещется поземка.
— Рождество Христе наш! — попыталась пропеть Нина, но братья не поддержали. Уже и деревня скрылась за буграми, и роща поотстала, и по снегу поплыли серые сумерки, а они все шли.
Заплакал семилетний Сережа. Его обступили, и Нина спросила:
— Ты что хнычешь?
— Боюсь, — сказал Сережа. — Домой хочу. — И еще горше заплакал.
— Не плачь, мы встречаем Рождество, чтобы мама не умерла и папанька с войны возвернулся.
И пошли дальше по перекатному полю.
И восьмилетний брат Петя захныкал — устал. И тогда сказал старший из братьев, Ваня:
— Давайте сядем на дровешки и отдохнем.
И все согласились: торопливо уселись на грядки дровешек спиной к спине — и ноги поджали. Но между спинами лазейка — туда и просвистывал морозко. И уже скоро спины заледенели.
— Нет, — сказала Нина, — надо идти, а то мы прозябнем.
Но когда поднялись, в ногах не было сил, чтобы идти дальше. Они стояли возле дровешек и не знали, что же им делать. И всем стало страшно, потому как и в деревню не хватит сил дотопать. И они начали слезно и разноголосо звать:
— Рождество Христе... Рождество, помоги!..
И когда уже не было сил звать, они увидели, что на дороге в поле что-то поблескивает. Николушка плакал. Прижались они друг к другу и молча дрожали от страха и холода. Скоро стало видно: идет человек с ношей за плечами.
— Это Рождество, — тихо сказала Нина и осипшим голосом закричала: — Рождество, помоги нам!
И человек с ношей за плечами издали помахал рукой.
А Николушка лег на дровешки — его клонило в сон, и он хныкал.
Уже видно было, что идет Старичок с белыми бородой и усами, в большой шапке, в широкой нагольной шубе, из-под которой при каждом шаге выныривали круглые катанки. Он часто дышал, выпуская большие клубы теплого воздуха, видать, спешил.
— Христос рождается, Николины детки... Встань, Николушка, на ноги, встань, что я тебе покажу! — воскликнул Старичок.
Все молчали, и только Нина тихо спросила:
— А ты — Рождество?
— Значит, вы теперь — с Рождеством! — весело ответил Старичок и снял со спины ношу — большой под завязку мешок. Он запустил в глубокий карман руку и достал большую в обвертке конфету. — А это Николушке!
Но Николушка тупо смотрел на Старичка и никак не отзывался. И тогда Старичок ладонями отер ему лицо и как облаком дохнул на него с головы до ног. Николушка улыбнулся и взял конфету. И всем по очереди Старичок отер лица ладонями, всех обдал своим теплом — стало весело, хотя вокруг и юлила поземка.
Старичок развязал мешок и со словами:
— А это опять Николушке, — достал из мешка большой нарядный пакет с подарками. Николушка так и обхватил руками этот пакет. А Старичок уже доставал — для Сережи... для Пети... для Вани, и, наконец, красивый голубой пакет для Нины. — А ты, дочушка, что загадала к Рождеству? Не этот ли пакет?
Нина покачала головой, потупилась и тихо сказала:
— Нет, Рождество... я, чтобы... наш папанька на войне... а мама лежит хворая.
— Беда-то ведь какая! — Старичок охнул да так и всплеснул руками. — Но и маме вашей есть у меня подарок для здоровья! — и достал из мешка маленький пакет, с рукавицу, не боле. — Вот это хворой маме — хо-о-роший подарок! И чтобы завтра утречком все в церковь — и мама тоже!
Смотрели дети Петровы на Старичка, и у всех в глазах радость.
— А теперь — все в дровни! — весело приказал Старичок. — Вон и звезда зажглась — спешить надо! Да крепче держитесь!..
Уж и не знаю, как они угнездились на дровешках, но угнездились плотненько. Старичок вскинул на спину мешок, а мешок его стал еще больше, подхватил поводок от дровешек — и покатились саночки, да так, что ветер заохал; под ветром и поземкой все зажмурились... А когда через минуту открыли глаза, дровешки стояли возле дома и Старичка рядом не было. Можно было подумать, что его и вовсе не было, но ведь у всех в руках пакеты с подарками.
Братья радостно хрустели по снегу ногами и смеялись, забыв, что давно уже голодные и устали. А сестра сказала:
— А теперь все вместе: «Рождество Христе Боже наш — спасибо!»
Пропели и поспешили в избу. А там горько плакала мама — пропали дети! — так горько, что и соседка-старушка не могла ее утешить. И когда радостные дети один за другим вошли в избу, мама лежачая тихо вскрикнула:
— Да где же вы были, родненькие?!
— Рождество встречали!
— Первые! — петушком оповестил Николушка. — Во! — и он выше поднял пакет с подарками.
Зашумели, загалдели, начали заглядывать друг другу в пакеты; и обступили плачущую маму.
— Да вы хоть толком скажите...
И Нина сказала:
— Добрый Старичок — Рождество! Он и тебе подарок прислал, только маленький. И велел завтра в церковь — и тебе тоже. — Она не решалась передать маме маленький пакет, хотела отдать свой, большой, но страшилась лжи. Нина опустила глаза и повторила: — А тебе, мама, маленький подарок... но мы поделимся!
Мать взяла бледными расслабленными руками пакет, раскрыла его, достала большую просфору — и ахнула:
— Господи, где же вы взяли Богородичную просфору?! Да большая — никогда такой и не видывала, — прошептала она, и со слезами радости начала целовать просфору. — Где же вы Рождество встретили?
— А на проселке, за Боровым лесом, — радостно ответила Нина.
У матери и язык отнялся от страха — это ведь за семью верстами!
* * *
А рано утром, когда дети еще спали, мама Маруся поднялась с постели, со слезами помолилась перед иконами, доела половину большой просфоры и впервые за время болезни сама взялась хозяйничать... Уже и печь протопилась, и в избе стало совсем тепло, и окна из темных стали серыми, когда вдруг в окно резко кто-то постучал. Мария отвела рукой занавеску — за окном мужчина в полушубке, а за ним пара лошадей с розвальнями.
— В церковь, к Николе повезу! — крикнул с улицы возница. Мария и руки развела — не собраны. — Время терпит, собирайтесь! — и возница весело засмеялся. — С Рождеством!
И тотчас дети проснулись: скоренько под умывальник, живее одеваться — а ну как добрый Старичок на лошади! А тут и маменька на ногах, и она с ними! И запели:
— Рождество Твое Христе Боже наш!..
И не до еды — какая еда! Быстро снарядились — и на улицу... Возница усадил всех в розвальни, укрыл тулупом и взялся за вожжи:
— А ну, залетные!..
Скрипнули розвальни — и запели полозья дорожную песню. Экая радость! Когда же проезжали мимо проулка, все увидели Захара: левая щека его была завязана черным платком... После святок он снял повязку, и удивились люди: на левой щеке у него запеклась или запечатлелась огненно-коричневая ладонь. И в деревне решили, что Захара кто-то пометил. И такой приговор вынесли: Бог шельму метит... Да и то верно: всякого вора и разбойника Господь каким-нибудь знаком метит, чтобы люди знали, с кем дело имеют.
Утренняя служба еще не началась, когда кони, вздрагивая разгоряченными боками, остановились возле церкви. И никто не знал, чьи это кони и чей при них возница. Зато выбрались из-под тулупа дети и жена убиенного Николая Петрова. Поклонились они вознице с благодарностью и пошли в храм. На дворе мороз с зубами, а в храме тепло. Пока безлюдно — иди к любой иконе. Много свечей уже горело в подсвечниках — колышется от сквозняков пламя, потрескивают свечи. Сияют начищенные к празднику оклады и ризы на иконах, и сами иконы точно изнутри светятся. Но краше других храмовая икона Святителя Николая Чудотворца... И почудилось братьям и сестре, что перед этой иконой добрый Старичок появился. Он даже повернулся к ним, моргнул глазами, улыбнулся — и скрылся, спрятался за икону... И дети невольно пошли к иконе, и чем ближе они подходили, тем яснее видели, что с иконы на них смотрит добрый Старичок-Рождество.
— Мама, маменька! — в страхе прошептала Нина. — Вот он — Рождество, вот он! — и от восторга заплакала. А Маруся тихо ответила:
— Это не Рождество, это Чудотворец Николай, Небесный покровитель нашей церкви... папанькин и Николушкин святой. Деточки, помолимся ему на коленях...
И люди в храме видели, как пятеро детей с матерью опустились на колени перед храмовой иконой святителя Николая Чудотворца — они лишь плакали и крестились, не в силах произнести даже слов молитвы. И добрым светом озарялся лик святого...
Вот так и ходит Николай Чудотворец по русским дорогам то странником, то Дедом Морозом, а то добрым Старичком с ношей за плечами. И кто с верой просит помощи — помогает, знамо дело, не всем является воочию.
* * *
Вот и быличке конец. А кто слушал — молодец.
