Главы из романа
К 70-летию Великой Победы
Были, есть и будут люди, которые критиковали и критикуют священников, совершавших свое служение во время оккупации. Но абсолютное большинство из них было патриотами... Церковь призвана нести свое служение в любых условиях.
Патриарх Московский и всея Руси Кирилл
Господь нам дарует победу!
Теплое, прозрачное утро июньского воскресного дня — единственного дня отдыха советских людей за минувшую трудовую неделю. Солнце еще только-только глянуло на скинувший ночную пелену город, а он уже ожил звонками трамваев, разноголосыми сигналами автомобилей, гомоном спешащих по своим делам москвичей, многие из которых с рюкзаками, кошелками, тяжелыми сумками, а то и налегке — с одним фотоаппаратом или удочками в руках, направлялись к вокзалам и остановкам транспорта, чтобы пораньше выехать на природу, окунуться в ее тишину и свежесть, хотя бы на несколько часов укрывшись от суеты большого города. И мало чей взгляд из этого многотысячного потока людей хотя бы на мгновение останавливался на величественной, несокрушимой громаде некогда дорогого и любимого сердцу всякого коренного москвича кафедрального Богоявленского собора, стоявшего неподалеку от центра столицы. Зато добродушное утреннее солнце с упоением забавлялось позолотой его куполов, беззаботно радуясь своему ослепительному отражению, да редкие, преклонного возраста прихожане храма степенно осеняли себя крестным знамением перед тем, как войти в его приветливо распахнутые двери. Колокола молчали, большевистской властью они вот уже одиннадцать с половиной лет были лишены права голоса. Потому и не знала Москва, что воскресенье 22 июня 1941 года совпало с великим православным праздником — Днем Всех святых, в земле Российской просиявших.
Огромный храм, в добрые времена вмещавший не одну тысячу богомольцев, был практически пустой. Десятка три-четыре самых ревностных прихожан стояли с одухотворенными лицами перед великолепным пятиярусным иконостасом, благоговейно вслушиваясь в слова Божественной литургии, которую служил митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский), бывший в то время Патриаршим Местоблюстителем и фактическим Предстоятелем Русской Православной Церкви. Молебствие уже подходило к концу, как в храм вбежала совсем еще молодая простоволосая женщина.
— Люди добрые, батюшка! Война! Немцы на нас напали... Война! Война! — бросившись перед солеей на колени, женщина уткнулась головой в пол, не переставая повторять сквозь безудержные рыдания одно только слово: «Война!.. Война!..»
Находящийся в храме народ замер в оцепенении. Владыка недовольно обернулся на крик. Будучи глуховатым, он не сразу понял, что случилось. Но как только сослужащий митрополиту на литургии настоятель Богоявленского собора отец Николай (Колчицкий) с алтарником Григорием объяснили причину переполоха, престарелый архипастырь преобразился на глазах. Расправив плечи, он показался выше, моложе. Бледный, но без малейших признаков растерянности или испуга, он решительно взял в руки напрестольный крест и уверенным шагом вышел на солею. Плачущую женщину уже подняли с колен, прикрыв ее голову нашедшимся у кого-то лишним платком. Поддерживаемая добросердечными старушками, она продолжала плакать, без устали твердя, как в беспамятстве, ею же принесенное в храм страшное слово. Увидев митрополита, она неумело перекрестилась и замерла.
— Возлюбленные во Христе, дорогие мои братья и сестры! Только что все мы стали свидетелями страшной вести. Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божиею помощью, и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении потому, что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед Родиной и верой, и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы — православные, родные им и по плоти, и по вере... А теперь подходите ко кресту и с неколебимой надеждой на милость Божию возвращайтесь по домам. В сей трудный час не забывайте Господа Бога нашего Иисуса Христа и Пречистую Матерь Его со Всеми святыми, в земле Российской просившими. Будем усердно молиться, мои дорогие, и Господь нам дарует победу!
Закрыв непослушными от волнения руками опустевший храм, отец Николай вместе с Владыкой Сергием поспешили в архиерейские покои, если так можно было назвать старый одноэтажный деревянный дом с мезонином, в котором жил и работал со своими сотрудниками Патриарший Местоблюститель. Дом находился неподалеку от кафедрального собора, в Бауманском переулке. Кроме небольших комнат Владыки, его келейника Порфирия, иеродиакона Иоанна (Разумова), несшего послушание эконома Патриархии, здесь размещались органы управления Русской Православной Церковью и Московской епархией. В доме часто останавливались иногородние архиереи, приезжавшие по своим неотложным делам к Владыке. Тут же до недавнего времени работал Управляющим делами Московской Патриархии, один из четырех оставшихся в Советском Союзе к началу сороковых годов митрополитов Сергий (Воскресенский), назначенный несколько месяцев назад главой Прибалтийского экзархата Русской Православной Церкви... Было тесно, неудобно, но на другое помещение рассчитывать не приходилось.
Шли небыстро: сказывался возраст Владыки и его больные ноги. По пути встречались знакомые люди из близлежащих домов. Они машинально кланялись священникам и озабоченно спешили дальше. Только знакомый дворник Алексей, изредка, больше всего по праздникам, посещавший Елоховскую церковь, как по старинке многие москвичи называли Богоявленский собор, остановился и громко спросил:
— Слыхали-нет, честные отцы, беда-то какая приключилась? Немчура проклятая опять на нас полезла. Мало ей, видать, досталось от нашего брата в Первую-то мировую...
— Слышали, православный. Как не слышать! — ответил отец Николай. — Господь не без милости. Одолеем!
Тем же вопросом встретили Владыку выбежавшие ему навстречу уже вернувшиеся из храма домой иеродиакон Иоанн и келейник Порфирий.
— Знаю, — сухо бросил он им на ходу и закрылся в своем кабинете.
Оставшись один, митрополит сел за рабочий стол, подперев голову руками. Только теперь он в полной мере осознал масштаб постигшего страну и ее народ бедствия. Он хорошо понимал, что Германия Гитлера это не Германия кайзера Вильгельма. Вооруженные современной боевой техникой, армии вермахта заявили себя в Европе несокрушимой силой. Но ведь и Наполеон считал себя непобедимым, пока не познал силу духа русского солдата, его готовность до последней капли крови защищать свое Отечество, Царя и веру православную. Теперь нет ни веры, ни Царя... Нет Царя? Но есть великий вождь, кумир народа — Сталин. Нет веры? Да так ли это? Почему же тогда сегодня женщина, явно далекая от Церкви, в своем порыве отчаяния упала на колени не среди улицы, а перед иконами в храме Божием? Выходит, в душе-то ее вера жива! Пусть она загнана в самые потаенные уголки, но жива! Хранят ее до поры, сами не ведая о том, и миллионы красноармейцев, которым предстоит встретиться на полях сражений с жестоким и сильным врагом. И они выстоят, они победят! В их душах проснется вера в Господа, а с нею они станут непобедимыми. Недаром боевой клич Суворова: «С нами Бог!» не раз поднимал его солдат в атаку и вел к победе, триумфу русской армии. Так будет и теперь! Так будет...
Некстати зазвонил телефон. Митрополит нехотя взял тяжелую трубку:
— Слушаю вас.
— Митрополит Сергий?
— Да.
— С вами будет говорить товарищ Сталин.
Телефонная трубка едва не выпала из рук Предстоятеля. И тут же послышался тихий, уверенный, с легким, знакомым акцентом голос:
— Благословите, Владыка!
окунуться в ее тишину и наленке сокзалам и остановкам транспорта, чтобы пораньше выехать на природу. От столь привычного для других и в той же мере необычного обращения к себе самого Сталина митрополит настолько растерялся, что забыл ответить: «Господь благословит». Он никогда не видел Сталина вблизи, и уж, тем более, не разговаривал с ним ни лично, ни по телефону. Звонок из Кремля был чем-то из ряда вон выходящим. Его Владыка испугался больше, чем известия о начавшейся войне. А из трубки тем временем доносилось:
— Мы считаем, что в скорбный час испытаний для нашего Отечества нельзя держать в сердце взаимные обиды и укоры. А поэтому просим вас обратиться с воззванием к священству и пастве. Русская Православная Церковь, верная своим традициям, должна оставаться вместе с народом, питая его духовные силы. Что вы на это скажете, Владыка?
— Я незамедлительно выполню вашу просьбу, товарищ Сталин, — пересохшими от волнения губами проговорил митрополит. — По молитвам заступницы святой Руси Пречистой Богородицы и Всех святых, в земле Российской просиявших, Господь дарует нам победу...
— Без сомнения, Владыка, враг будет разбит. Победа будет за нами!
Положив замолчавшую трубку на рычаг аппарата, митрополит Сергий несколько раз встряхнул колокольчик, стоявший на его рабочем столе. Вошел келейник, поклонился и вопросительно посмотрел на Владыку.
— Порфирий, где у нас пишущая машинка?
— На своем месте должна быть, Владыко, — келейник подошел к большому книжному шкафу и заглянул на его нижнюю полку. — Сей момент... Вот тут она и есть. Подать?
— Подай... И бумагу...
Оставаясь под впечатлением от разговора со Сталиным, митрополит безотчетно смотрел в угол кабинета, где находился большой иконостас из старинных икон, освещаемый огоньком неугасимой лампады. Он не видел, как келейник поставил на край стола пишущую машинку и положил рядом несколько листов чистой бумаги, не слышал, как за ним закрылась дверь. Вдруг Владыка поднялся на ноги, не почувствовав в них боли, подошел под иконы и опустился перед ними на колени. Горячая молитва вернула силы и уверенность, позволила до конца осознать значимость миссии, которую ему предстояло выполнить перед Богом и людьми.
Больше часа из кабинета митрополита доносилось пощелкивание пишущей машинки. Владыка Сергий не искал слова к Посланию пастырям и пасомым Русской Православной Церкви — их диктовало само сердце. И он ему верил, поскольку именно этим сердцем — уже больным и усталым — он всю свою долгую жизнь страстно, беззаветно любил многострадальное Отечество и его народ. «Последние годы мы, жители России, утешали себя надеждой, что военный пожар, охвативший едва не весь мир, — выстукивала послушная мыслям и пальцам Владыки машинка, — не коснется нашей страны, но фашизм, признающий законом только грубую силу и привыкший глумиться над высокими требованиями чести и морали, оказался и на этот раз верным себе. Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью Родины, кровными заветами любви к своему Отечеству... Вспомним святых вождей русского народа, например, Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину. Да и не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов, безвестные имена которых русский народ увековечил в своей славной легенде о богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче, разбивших наголову Соловья Разбойника. Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг... Нам, пастырям Церкви, в такое время, когда Отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если, сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится еще и лукавыми соображениями насчет возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена Родине и своему пастырскому долгу, поскольку Церкви нужен пастырь, несущий свою службу истинно “ради Иисуса, а не ради хлеба куса”, как выражался святитель Димитрий Ростовский. Положим же души своя вместе с нашей паствой. Путем самоотвержения шли неисчислимые тысячи наших православных воинов, полагавших жизнь свою за Родину и веру во все времена нашествий врагов на нашу Родину. Они умирали, не думая о славе, они думали только о том, что Родине нужна жертва с их стороны, и смиренно жертвовали всем и самой жизнью своей. Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу! Патриарший Местоблюститель, смиренный Сергий, митрополит Московский и Коломенский. Москва, 22 июня 1941 года».
В тот же день Послание Владыки было размножено на ротаторе и разослано по всем православным епархиям и крупным приходам. Отдельной депешей ушло в Ригу обращение Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Виленскому и Литовскому, экзарху Прибалтики Сергию (Воскресенскому). Предстоятель напутствовал своего наместника продолжать поддерживать и укреплять, несмотря на военное время, единство Русской Православной Церкви на территории Прибалтийских республик, не поддаваться ни на какие провокации со стороны раскольников и беспрекословно выполнять волю Москвы.
...Через две недели, 3 июля, во все города и веси Советского Союза репродукторы донесли пламенное обращение Сталина к советскому народу. Чего только стоили первые слова вождя: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!..» Патриотический порыв, сразу охвативший страну, всех ее жителей от мала до велика, атеистов и верующих, православных и мусульман, Армию и Флот положил начало тернистого, но славного четырехлетнего пути советского народа к великому Дню Победы добра над злом. И этот путь был благословлен Русской Православной Церковью.
Медлить было нельзя
Черный «Паккард» слегка притормозил перед тут же открывшимися воротами во двор старинного одноэтажного особняка с высоким цокольным этажом и окнами, над которыми в свете луны без труда можно было различить восхитительные барельефы сцен эпохи античности. Из угодливо распахнутой расторопным водителем в форме капитана НКВД дверцы остановившегося у подъезда автомобиля вышел усталого вида человек. Среднего роста, коренастый, в широкополой фетровой шляпе и мешковатом коричневом костюме он походил на рядового служащего советского учреждения. Старомодное пенсне только усиливало это впечатление.
— Свободен, — небрежно бросил человек водителю. — Завтра, как обычно.
— Слушаюсь! Спокойной ночи, Лаврентий Павлович.
Берия, а это был именно он, не ответил. Проводив взглядом бесшумно выкатившийся со двора автомобиль, он взялся за ручку входной двери... и передумал. Несколько минут постояв у подъезда, подставляя лицо свежему дыханию июньской ночи, Берия медленно направился в прилегающий к дому сквер. Он любил в нечасто выпадающую свободную минуту уединиться в этом тихом уголке и спокойно подумать, как лучше решить очередную задачу, поставленную перед ним Хозяином.
Откинувшись на спинку скамейки, Берия запрокинул голову, любуясь манящим безбрежьем небесной выси. Последние дни она была особенно впечатляющей, поскольку прикрытая светомаскировкой Москва не пыталась яркостью своих огней соперничать с извечным, таинственным сиянием звезд. Все было так, как совсем недавно, в мирное, безмятежное время, только непривычные пока глазу москвича аэростаты прикрытия висели в ночном небе огромными чудищами, отливавшимися в свете полной луны мертвенной белизной своих покатых боков.
Тихо. Тепло. Тревожно. В ушах все еще звучат слова Сталина на только что закончившемся совещании. Коба молодец! Ни растерянности, ни страха. Курит много. Трубку из рук не выпускает. Зажигает ее, затягивается, за разговором она потухает, потом снова зажигает... Зачем? Слушает всех внимательно. Вопросы задает конкретно, задачи ставит четко. В сложившейся за последние дни ситуации разобрался вполне. Готовит обращение к народу. Пора! Недоволен командующим Западным фронтом генералом Павловым... Посуровел, надолго замолчал. Медленно вышел из-за стола:
— На сегодня — все. До свиданья... Лаврентий, останься.
Когда участники совещания покинули кабинет, Сталин в очередной раз раскурил трубку и пристально посмотрел на своего старинного друга. Он доверял Берии самые сокровенные мысли, не сомневаясь, что кроме их двоих они не будут известны никому.
— Ты веришь в Бога, Лаврентий?
Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Берия не нашелся с ответом. Он зачем-то снял пенсне и стал тщательно протирать стекла чистым носовым платком, которым никогда не пользовался по прямому назначению.
— А я верю. Душа моя верит, — с непривычной грустью в голосе проговорил Сталин, выпустив клуб ароматного дыма. Некурящий Берия никак не выдал своей неприязни к табачному запаху и продолжал сосредоточенно протирать пенсне, пытаясь понять, куда клонит Хозяин. — Разумом я, конечно, материалист. А вот душа... Ей, Лаврентий, не прикажешь. Не все ладно у нас с церковными делами. Перестарались... Похоже, пришло время собирать камни. Знаешь, как сказано в Ветхом Завете?
— Не знаю... Чего не знаю, того не знаю, — Берия надел пенсне, сцепил перед собой пальцы рук и поднял глаза на Сталина.
— Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать; время разбрасывать камни и время собирать камни; время войне и время миру... Хорошо сказано. Правильно. Надо постепенно менять нашу политику по отношению к религии, Православной Церкви. И не только к Православной. Победить в войне сможет крепкий кулак. Вот, — Сталин сжал кулак перед лицом Берии, — когда все пальцы вместе. Убери один, и не будет в кулаке полной силы. Ты меня понимаешь?
— Не совсем, если честно. Что же получается? Мы уже который год стараемся очистить сознание советских трудящихся от религиозного мракобесия...
— Эх, Лаврентий, Лаврентий, — нетерпеливо перебил Сталин. — Неужели тебе не ясно, какой козырь может оказаться в руках Гитлера, если мы не сумеем сделать церковников своими союзниками в этой войне? А вместе с ними, попами, и всех верующих, которые на нас в большой обиде. Помнишь результаты переписи тридцать седьмого? Треть горожан и две трети сельских жителей открыто назвали себя верующими. Открыто! Так что, как ты ни старайся, а веру из русской души не выбить. Уничтожая церкви и церковников, можно только запугать людей, загнать их в катакомбы. Они затаятся. Затаятся со злобой и ненавистью к советской власти. К нам с тобой. Они станут нашими скрытыми врагами. А скрытый враг гораздо опаснее явного. Вот этим врагом как раз и может воспользоваться Гитлер. Согласен?
— Согласен. Но что ты предлагаешь в таком случае?
— Первое. В ближайшее время все верующие должны почувствовать изменившееся к ним в лучшую сторону отношение советского правительства. Никаких арестов, никаких закрытий церквей. И чтобы ни военные, ни партизаны пальцем не трогали попов. Особую деликатность надо будет проявить в западных областях и в Прибалтийских республиках. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы инициативу у нас перехватили католики и сектанты. Их там много, — Сталин встал и размеренно заходил по кабинету с потухшей трубкой в руках. — Второе. Немцы знают неприязнь наших церковников и верующих к большевистской власти. Обязательно постараются этим воспользоваться. В этом сомнения нет. Гитлер безбожник. Христианство, а тем более Православие, он ненавидит. Но почему бы ему не использовать наших попов в качестве информаторов? Разрешит им восстановить закрытые нами церкви, разрешит молебствия. И, пожалуйста — вытягивай из них взамен все интересующие СД и гестапо сведения. Фамилии коммунистов, комсомольцев, активистов, связи с партизанами... Да мало ли чего.
— Ты прав. Это вполне возможно.
— Вот именно — возможно. И не только возможно, но так будет! А поэтому твоя задача, Лаврентий, не допустить этого. Ты знаешь, что наш митрополит Сергий направил в Прибалтику своего наместника-тезку. Воскресенский, кажется, его фамилия...
— Да, Сергий Воскресенский. Живет в Риге. Тоже митрополит, — уточнил Берия.
— Так вот, этого Сергия надо будет срочно проинструктировать соответствующим образом. Немцы должны принять его за своего, хотя на деле он будет нашим человеком, нашим помощником, — Сталин усмехнулся в усы, раскуривая трубку. — Как это сделать — не мне тебя учить. Но чтобы все православные церковники западных областей и Прибалтики оказались под его контролем. Предоставь ему полную свободу действий — был бы толк. Свяжись с московским митрополитом, пусть и он даст своему наместнику соответствующую установку. Для публики они должны стать врагами. Щепетильная ситуация, сам понимаешь. Не наломай дров, Лаврентий. И еще. Это уже третье. Подумай, как можно будет использовать священников, получивших доверие у немцев, для прикрытия нашей разведывательной и подрывной работы на временно оккупированных территориях. Задача непростая. Думай. Быстро думай.
Сталин замолчал, подошел к вставшему со своего стула Берии и пожал ему руку. На этом они расстались. С этим Лаврентий Павлович приехал домой.
Шел третий час ночи...
Старший майор государственной безопасности Петр Александрович Курбатов три дня назад был назначен начальником Особой группы при НКВД. В новой должности ему поручалось возглавить всю разведывательно-диверсионную работу по линии органов госбезопасности в тылу немецких войск. В самое ближайшее время предстояло наладить надежное ведение разведки против Германии и ее союзников, создать разветвленную агентурную сеть на оккупированных территориях, организовать боеспособные партизанские отряды и соединения, развернуть радиоигры с немецкой разведкой. Работа большая и ответственная. С чего начать?
Имея уже немалый опыт разведчика, успешно выполнившего не одно серьезное задание, в том числе два личных поручения Сталина, Петр Александрович старался сосредоточиться и определить последовательность своих действий. Он подошел к окну, открыл форточку и закурил. День только начинался. Немногочисленные прохожие, редкие автомобили, даже перестук трамвайных колес стали совсем не такими как несколько дней назад... Над городом ощутимо витал если не страх, то напряженное, тягостное ожидание дальнейшего развития событий. Все знали: немцы отчаянно рвутся к столице, в их первоочередных планах значится дезорганизация Красной армии и тыла известием о падении Москвы. «Неужели не устоим? Неужели...», — настойчивость аппарата внутренней связи вывела Курбатова из тревожных раздумий. Поспешно затушив недокуренную папиросу в пепельнице, он снял трубку:
— Курбатов у аппарата.
— Товарищ старший майор, вас вызывает товарищ Берия, — сообщил незнакомый молодой голос дежурного. — Срочно!
Нарком встретил Курбатова сдержанным, но дружественным приветствием. Жестом предложив садиться, сам остался на ногах. Сделав несколько шагов по кабинету, Берия заговорил:
— Есть мнение, Петр Александрович, поручить тебе немедленно связаться с митрополитами Сергием Страгородским в Москве и Сергием Воскресенским в Риге. Суть задачи заключается в том, чтобы, отбросив все обиды на нас, они активно включились в общую работу по скорейшему разгрому ненавистного врага. Сергий Воскресенский должен остаться в Риге, которая, как это ни прискорбно сознавать, со дня на день будет занята немцами, и взять под свой контроль всех церковников Прибалтики и западных приграничных областей. Подробные инструкции на этот счет получишь позже. А сейчас нам предстоит обсудить другой вопрос.
— Слушаю вас, товарищ генеральный комиссар.
Нарком сел за стол.
— На временно оккупированных территориях немцы наверняка в свои союзники будут привлекать православных священников. Да, они обижены нами... Это факт, — Берия нервно забарабанил пальцами правой руки по столу. — Но в минуту опасности для Отечества русский человек забывает все обиды, какими бы они глубокими ни были. Патриотизм — это великая сила! Он неистребим, как и вера в Бога. Да-да, майор, не удивляйся, поскольку это тоже очевидный факт, который отрицать бессмысленно. И вот эту-то черту характера нашего человека, — Берия поднял палец согнутой в локте руки, — немцы вряд ли учтут, во всяком случае, по отношению к церковникам. Из истории прежних войн они, конечно, знают, на что способен русский солдат на поле боя. Но священники... Нет, достойного врага в их лице немцы не видят. Вот поэтому под прикрытием церковников-патриотов, пользующихся доверием оккупационных властей, мы могли бы небезуспешно развернуть мощную агентурную и диверсионную сеть в тылу фашистов. Что скажешь на это?
Курбатов задумался. Идея наркома интересна и вполне логична. Священников, действительно, можно было бы использовать для общего дела. Не как агентов, конечно. Пренебрегать их нравственными устоями ни в коем случае нельзя, иначе сотрудничества не получится. А вот посильную помощь разведчикам они могут оказать. Если захотят, конечно.
— Что здесь сказать, товарищ генеральный комиссар? Надо действовать. Разработать план — и действовать. Но у меня к вам просьба.
— Какая?
— В мою группу понадобятся профессионалы. Некоторые из них репрессированы. По моему мнению, безосновательно...
— Возможно. И что?
— Разрешите их освободить и ввести в работу. За тех, кого я имею в виду, могу поручиться.
— Возражений не будет. Подготовь список нужных тебе людей.
— Слушаюсь! — едва сдержался от эмоционального всплеска Курбатов. Он не ожидал, что Берия так легко согласится освободить бывших сотрудников НКВД, вина которых заключалась только в том, что они входили в окружение бывшего наркома внутренних дел Ежова, обвиненного в подготовке государственного переворота и расстрелянного по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. — А вот что касается возможного использования священников в наших спецоперациях... Прошу три дня на подготовку конкретных предложений, товарищ генеральный комиссар.
— Сутки, старший майор. Сутки, и не часом больше!
— Слушаюсь! Разрешите идти?
— Иди. Жду завтра в это же время.
Возлюби врага своего...
Выйдя из приемной наркома, Курбатов, не раздумывая, направился в кабинет капитана Ершовой. Много лет работая рука об руку, он хорошо знал эту опытную разведчицу, в числе первых включив ее в состав своей Особой группы. Недавно вернувшись из зарубежной командировки, она сразу же вплотную занялась отбором, обучением и заброской в тыл врага диверсионных и разведывательных групп. Анна Семеновна могла дать дельный совет при решении самых сложных агентурных задач. В этом Курбатов убеждался не раз, за советом шел он и теперь.
— Доброе утро, Петр Александрович, — приветливо улыбнулась Ершова, отодвинув в сторону папку с бумагами, которые она внимательно изучала. За годы работы в НКВД Анна Семеновна научилась тщательно анализировать всю оперативную информацию, которая стекалась к ней от многочисленных агентов. Для профессионального разведчика это всегда не только необходимость, но уже внутренняя потребность.
— Если бы доброе, — махнул рукой Курбатов, садясь с краю стола на круглый стул с высокой мягкой спинкой. — Нарком вызывал. Вот, от него — сразу к тебе. Посоветоваться надо, Аннушка.
— Чем могу — всегда помогу. Выкладывай, чем тебя Лаврентий Павлович так озадачил. Вернее, нас... Прошу прощения.
— То-то же! — с улыбкой погрозил пальцем Курбатов. — А что касается нашего задания... Анюта, тебе с попами работать приходилось?
— С кем? С кем?
— Со священниками, церковниками... Попами, одним словом.
— Нет, такой контингент мне незнаком. Но в чем дело, Петр Александрович? — насторожилась Ершова.
— Так это и есть наше очередное задание. На выработку предложений по его выполнению нарком дал сутки.
Курбатов кратко изложил суть разговора с Берией. Внимательно выслушав его, Анна Семеновна достала из выдвижного ящика стола серую папку со знакомой надписью «Дело».
— Посмотри, может быть, с него и начнем?
В скоросшивателе Курбатов увидел всего один лист из школьной тетради в клеточку. На нем размашистым твердым почерком было написано заявление с просьбой об отправке на фронт. В общем, ничего особенного. Такие заявления от добровольцев ежедневно сотнями поступали в райвоенкоматы Москвы. Однако последнее предложение и подпись были необычными: «...Хочу настоящим делом послужить Отечеству и защитить от фашистских супостатов Православную Церковь. Епископ Владимир (Тимиров)». Курбатов еще раз перечитал заявление. Невольно вспомнились слова Берии о патриотизме православных священников. Да и кто может сомневаться в этом? Достаточно вспомнить Первую мировую войну, не углубляясь в более давнюю историю.
— А говорила, что с попами не работала, — оживился Курбатов, возвращая «Дело». — Как всегда, скромничаете, товарищ капитан.
— Ну, какая же это работа? Просто принесли на согласование заявление, показавшееся военкому странным. Все-таки церковный чин большой — епископ. Кто он такой, этот Тимиров, откуда появился? Надо бы все как следует проверить, да руки никак не доходят. Я пока не знаю, что им ответить.
— Зато я знаю... Давай поступим так. Я сейчас поеду к митрополиту. Приглашать его к нам, по-моему, не надо...
— Правильно. Ни к чему для старого человека лишнее волнение.
— Так вот... Переговорю с ним по поводу его наместника в Риге, а заодно узнаю, кто такой Тимиров. Почти уверен, что отзыв будет положительным. А ты тем временем найди этого епископа и предварительно побеседуй на предмет сотрудничества с нами. И тоже желательно не на Лубянке. Вопрос весьма деликатный. Нужна тонкая, на твоем уровне работа. Действуй, Аннушка! Вечером все обсудим.
В Бауманский переулок старший майор НКВД Петр Александрович Курбатов поехал на черном дежурном «воронке». Зная реакцию людей на эти зловещие машины, к дому митрополита приближаться не стал. Остановившись в тени ограды завода проволочных изделий, он прогулочным шагом отправился к намеченной цели. В обычном костюме с выпущенным поверх пиджака воротником белой рубашки Петр Александрович вошел в приемную Владыки, не обратив на себя особого внимания находившихся там посетителей. Осмотревшись в показавшемся темным после солнечного света помещении, он заметил небольшой столик у двери с рукописной табличкой: Патриарший Местоблюститель Владыка Сергий. «Вот сюда мне и надо», — отметил про себя Курбатов и вежливо обратился к человеку в рясе, сидевшему за столиком:
— Скажите, пожалуйста, могу ли я срочно встретиться с Владыкой?
— Боюсь, что срочно не получится, — виновато покачал головой человек. — Владыке нынче нездоровится, да и народищу сами видите сколько. Ведь все к нему...
Ждать некогда, пришлось показать удостоверение, хотя делать это в приемной митрополита Курбатову очень не хотелось. Увидев предъявленный документ, человек поднял на его владельца округлившиеся глаза и с полуоткрытым ртом скрылся за дверью кабинета. Не прошло и минуты, как он вернулся в приемную и полушепотом произнес, испуганно глядя на страшного посетителя:
— Заходите, товарищ...
Курбатов почтительно поздоровался с митрополитом, вставшим ему навстречу. Представился. Попросил разрешения задать несколько вопросов. Задержал взгляд на иконах в углу кабинета, но перекреститься не решился.
— Садитесь, прошу вас, — Владыка показал рукой на стул у его рабочего стола и сел сам, не отводя своего умного, проницательного взгляда от Курбатова. — Товарищ Сталин мне уже звонил, и я выполнил его просьбу. Чем еще могу быть полезен?
— Можете... И даже очень...
В общих чертах, но достаточно четко Курбатов рассказал митрополиту о задачах, которые им вместе необходимо было поставить перед экзархом Сергием (Воскресенским). Владыка глубоко задумался. Чувствовалось, что слова офицера НКВД застали его врасплох. Что ответить? И как ответить?
— Вы хотите привлечь нас к сотрудничеству с организацией, которая вот уже более четверти века надругается над Русской Православной Церковью и ее ревностными служителями?
Курбатов уловил в вопросе митрополита горькую усмешку и внутренне содрогнулся от осознания вины перед этим мудрым, убеленным сединами человеком. Он не был лично причастен к безжалостной травле и злодейским убийствам священников. Выросший в искренне верующей семье, Петр Александрович не то чтобы сам стал верующим, но и никогда не испытывал неприязни к людям церковным, никогда не считал их своими врагами, а уж тем более врагами народа. Много лет отдав службе в разведке, он стал неплохим психологом и потому отлично понимал внутреннее состояние митрополита, понимал его неприязнь к органам НКВД. Он уже был готов получить отрицательный ответ на свое предложение, как Владыка тихо проговорил:
— В свое время святой Исаия Скитский учил, что когда вспомнишь об оскорбляющих и преследующих тебя, не жалуйся на них, а лучше помолись о них Богу, как о виновниках величайших для тебя благ. Для нас, людей верующих, грех таить на сердце обиды на блуждающих во тьме врагов наших. Господь нам всем судия, — митрополит слегка прихлопнул ладонью по столу, как бы ставя точку в теме обсуждения отношений между Церковью и государственной властью. — Ваше предложение не лишено здравого смысла в дни смертельной опасности для Отечества. А содействовать сохранению и укреплению единства нашей Матери-Церкви моя святая обязанность как Местоблюстителя Патриаршего Престола. В лихолетье, не раз охватывавшее наше Богом хранимое Отечество, священники всегда с охотою помогали воинам. Помогут и ныне...
— Благодарю вас за понимание, Владыка, — обрадовался Курбатов неожиданному повороту в отношении митрополита Сергия к просьбе о содействии НКВД. — Полагаю, вам не составит труда написать краткое наставление экзарху Сергию, которое я завтра же доставил бы в Ригу.
— Хорошо, я сейчас это сделаю. Подождите пока в приемной.
— Но у меня к вам еще один вопрос...
— Пожалуйста.
— Дело в том, Владыка, что нами запланирована очень ответственная операция. Суть ее я раскрыть не могу, вы это сами понимаете. Скажу лишь, что в ней желательно присутствие священника высокого звания. Вы знакомы с епископом Владимиром Тимировым?
— Как же, конечно знаком, — митрополит удовлетворенно разгладил бороду. — Неделю назад я ему хотел доверить кафедру в одной из крупных украинских областей, но он категорически настроился проситься на фронт, если немцы объявят нам войну. Никакие уговоры не подействовали. Пойду, говорит, защищать священную веру православную от гитлеровских супостатов. И уйдет, как есть уйдет! Решительный епископ, напористый, преданный Христу и Отечеству... Из обновленцев, но сие никак не отразилось на его церковной стойкости, многие из нас прошли через этот соблазн ради сохранения нашей Матери-Церкви... Боже милостив, буди нам грешным, — Владыка перекрестился на образа. — А чем епископ Владимир провинился перед вами?
— Не беспокойтесь, Владыка. Мы просто заинтересовались его заявлением, в котором он просится на фронт. Причем, именно, как вы сказали, защищать веру православную. Как вы считаете, согласится епископ Владимир помочь нам в осуществлении задуманной операции? Можно на него положиться?
Митрополит задумался, но не надолго.
— Если ваши действия будут направлены ко спасению Отечества и веры православной, он может согласиться... Хотя, вам самим с ним надо побеседовать. Я могу поручиться лишь за его добропорядочность и неустрашимость, а еще за его чистосердечное уверование во Господа Бога нашего Иисуса Христа. Надежный человек епископ Владимир. Надежный! Больше сказать о нем ничего не могу.
— Вполне достаточно того, что вы уже сказали. Благодарю вас, Владыка, и очень надеюсь на вашу помощь впредь.
Оставшись один, митрополит вызвал келейника и попросил никого не впускать в кабинет. Его продолжали терзать сомнения: правильно ли он поступил, обнадежив офицера НКВД обещанием помощи. «Да, советская власть руками своих спецслужб причинила нам много горя. Но что полезнее для сохранения Православия в России — разумный компромисс или безответственная конфронтация с ней? — мучительно размышлял Владыка. — Откажи Сталину, откажи этому офицеру... И что?»
Не прошло и получаса, как келейник Порфирий передал Курбатову запечатанный конверт с письмом Местоблюстителя митрополиту Сергию (Воскресенскому).
Пока только планы
Вернувшись на Лубянку от митрополита Сергия (Страгородского), Курбатов сразу позвонил капитану Ершовой. Как ни странно, Анны Семеновны на месте не оказалось. Набрал номер ее домашнего телефона.
— Вас внимательно слушают. Говорите, пожалуйста.
Если не знать, что на другом конце провода находится капитан НКВД, то мягкий, несколько жеманный голос, раздавшийся в телефонной трубке, можно было бы отнести к избалованной вниманием аристократке. «Анюта в своем амплуа», — усмехнулся Петр Александрович, вспомнив недавний визит капитана НКВД в германское посольство. На приеме, который устроил в честь солистов Берлинской оперы посол Германии в Советском Союзе граф Вернер Шуленбург, в числе званых гостей присутствовала респектабельная представительница Всесоюзного общества культурных связей с заграницей госпожа Карцева. В роскошном бархатном платье с изящным шлейфом она была неотразима. Не случайно именно ее посол галантно пригласил на вальс.
Танцуя с графом, госпожа Карцева, она же капитан Ершова, заметила, что на стенах зала четко просматривались светлые пятна от недавно снятых картин, а через приоткрытую дверь соседней комнаты обратила внимание на множество сгруженных чемоданов и коробок. Озаботили ее и некоторые проскользнувшие в приватных разговорах с дипломатами детали, указывавшие на осложнение отношений между Германией и Советским Союзом. Аналитический ум разведчика сразу сделал заключение, что посольство готовится к выезду, а организованный Шуленбургом прием был затеян лишь для отвода глаз, чтобы опровергнуть с каждым днем нарастающие слухи о неизбежности войны. Собственное наблюдение и множество ежедневно поступающих из надежных источников сведений Анна Семеновна объединила в докладную записку, которая была передана лично Сталину. Увы, должной реакции не последовало, а на рассвете 22 июня случилось то, что случилось...
— Как наш епископ, товарищ капитан? — официально, без дружеских вольностей спросил Курбатов, зная, что все служебные и домашние телефоны сотрудников Лубянки прослушиваются. — Вам удалось его найти?
— С епископом Тимировым, товарищ старший майор, я встречалась. Все в порядке. Вечером доложу подробно.
— Хорошо, в двадцать ноль-ноль я жду вас у себя.
Времени до встречи было еще достаточно, и Курбатов решил составить предварительный план предстоящей операции. Прежде всего, следовало определиться, где и как с наибольшей пользой можно будет использовать епископа. Одному ему, конечно, ничего серьезного сделать не удастся. Значит, Тимирову надо будет найти помощников из опытных разведчиков. Нет! Скорее наоборот: епископ должен стать их помощником. Так будет правильно. Священник высокого сана, пользующийся доверием немцев, как никто другой сможет обеспечить безопасность действующей под его прикрытием агентурной группы НКВД. Понятно, что безопасность эта останется относительной, но все-таки... Епископу нужна надежная легенда. Ну, по этой части Ершова большой мастер, подготовит. Что еще? Наиболее ценной сейчас будет информация о вражеских военных объектах на временно оккупированной территории, продвижении войсковых частей немцев в сторону Москвы, диверсантах, засылаемых к нам в тыл. Значит, группа епископа должна находиться в одном из городов недалеко от столицы. Где именно? Пожалуй, лучше всего подойдет Калинин. Но обосноваться там надо до прихода немцев. Времени в обрез, а группа еще не только не готова, но даже не сформирована. Что завтра утром докладывать наркому?
Курбатов записывал приходящие в голову мысли, курил, снова брался за карандаш... Раздавшийся легкий стук в дверь кабинета вывел его из раздумий. Взглянув на часы, с удовлетворением отметил, что их стрелки показывали ровно двадцать ноль-ноль.
— Войдите!
— Добрый вечер, Петр Александрович, — капитан Ершова легкой уверенной походкой приблизилась к рабочему столу старшего майора и, не дожидаясь приглашения, привычно села на стоящий перед ним стул. Высокая, ладно сложенная, с худощавым смуглым лицом, оживляемым умными карими глазами, в свои неполные сорок лет она была самим воплощением женской красоты, которую не могла умалить даже форменная одежда сотрудника НКВД.
— Надеюсь, что будет добрым, если ты пришла с добрыми новостями... Извини, накурил я здесь, — Курбатов виновато улыбнулся, быстро подошел к окну и настежь его распахнул. Июньский вечер дохнул едва заметной прохладой, с трудом справившейся с недавним дневным зноем, установившимся в Москве в последние дни.
— Вот хорошо... Спасибо, — проговорила Анна Семеновна, повернувшись лицом к окну. — Ну, что — докладывать?
— Давай, Аннушка, давай! Времени у нас с тобой мало, а дел невпроворот. Слушаю тебя.
— Нашла я нашего епископа без особого труда. Человеком он оказался весьма общительным. Ему пятьдесят четыре года, хотя я дала бы лет на пять меньше. Моей принадлежности к органам госбезопасности не испугался. На контакт пошел без особых условий. Только спросил, не будет ли его деятельность связана с кровопролитием и осквернением православных храмов и веры. Встречались мы в моей квартире. Думаю, епископ может быть нам полезен. Нужны только детали готовящейся операции, чтобы можно было начать с ним работать. Но это уже твоя прерогатива, Петр Александрович.
Анна Семеновна замолчала, вопросительно посмотрев на своего начальника. Курбатов положил перед собой листок с записями по поводу предстоящей операции, облокотился обеими руками на стол и склонил голову, собираясь с мыслями. В густую русую шевелюру робко закрадывался набегавший через открытое окно ветерок, но он его не замечал.
— Митрополит Сергий тоже положительно отзывается о епископе Владимире Тимирове. А вот детали операции давай обсуждать вместе.
— Предложения есть?
— Да, кое-что я уже наметил. Вот послушай, — Курбатов взял в руки листок со своими заметками. — Предположим, епископ с двумя или тремя нашими людьми выезжают в Калинин. Его немцам в ближайшее время занять не удастся, я в этом уверен. И наша группа должна обосноваться в городе до их прихода.
— Но кем ты представляешь помощников епископа. Насколько я понимаю, они должны быть тоже священниками. Иначе что их может объединить?
— Вот в этом-то, Аннушка, и вся суть! Ты права. Но на Лубянке нет попов! Ну, нет — и все тут. Что делать?
— Их надо попытаться изготовить, Петр Александрович, — улыбнулась Ершова. — Вылепить из наших сотрудников. Только и всего.
— Как это? Я что-то не понимаю, — растерянно удивился Курбатов.
— Кого можно будет приставить к епископу? Ты определился?
— На мой взгляд, сюда подошли бы лейтенанты Сергей Михайлов и Григорий Павленко. Разведчики молодые, но уже опытные, проверенные. Ты их знаешь?
— Михайлова знаю, а вот с Павленко незнакома. Но это не имеет никакого значения. Если ты их рекомендуешь, значит, с ними и будем работать. Вот только, — Ершова убрала со лба завиток белокурых волос, упорно не желающий занимать положенное ему место в незамысловатой прическе капитана. — Группа из трех человек... Не маловато?
— Для легальной работы вполне достаточно. Не может же епископ привезти с собой взвод помощников.
Оба рассмеялись.
— Хорошо. Но им не обойтись без связи. Нужен надежный радист.
— Безусловно... Кого предлагаешь? Ведь это, Анюта, твои подопечные. Лучше тебя их знать никто не может.
Ершова задумалась. Она отлично понимала, как важна для разведчиков связь с центром, и поэтому к подбору радистов всегда относилась очень ответственно.
— Сейчас у меня в резерве всего пять полностью готовых к работе радисток. Из них я предложила бы Ирину Бережкову. Она не новичок, даже в самой сложной ситуации на нее можно положиться.
— Ну, что ж, пусть будет Бережкова. Записываю...
Долго еще старший майор Курбатов и капитан Ершова обсуждали детали предстоящей операции. Постепенно вырисовывался четкий план действий разведгруппы епископа Тимирова в Калинине, который утром должен быть утвержден наркомом.
— Остается придумать название операции и оперативные псевдонимы разведчиков, — облегченно вздохнул Курбатов, отбросив в сторону карандаш. — И на сегодня все, Аннушка, можно будет хотя бы немножко отдохнуть. А завтра... Завтра...
— Что — завтра? — спокойно спросила Анна Семеновна. — Завтра обычная работа. Епископ начнет заниматься с Михайловым и Павленко, чтобы как можно быстрее сделать их хотя бы похожими на священников, а сам будет учить свою легенду. Это я беру на себя, можешь не беспокоиться, Петр Александрович.
— Спасибо, Анюта. Тогда я после доклада Лаврентию Павловичу сразу выеду в Ригу, пока она еще в наших руках... Да, а как все-таки насчет названия операции? — спохватился Курбатов.
— Давай назовем ее «Крест», — не задумываясь предложила Ершова. — Если в ней будут заняты священники, по-моему, это самое подходящее название. Или есть варианты?
— Нет... Других вариантов у меня нет. Я название одобряю... «Крест» — отлично! Тогда уж предлагай, Аннушка, и оперативные псевдонимы лейтенантам. У тебя это здóрово получается, — Курбатов ободряюще посмотрел на Анну Семеновну.
— Михайлов и Павленко?.. Мишук и Павло... Годится? — улыбнулась Анна Семеновна.
— Конечно, годится! Вот на этом — все. Все, Анюта... Отдыхать!
— Тогда, спокойной ночи, — скрывая усталость, проговорила Ершова, подав на прощание руку.
— Да-да, Аннушка... До утра...
Курбатов проводил капитана до двери и, вернувшись к столу, жадно схватил из пачки «Беломора» папиросу: за все время разговора с Ершовой он ни разу не закурил. Подойдя к окну, Петр Александрович еще раз обдумал детали предстоящей операции. Оставшись довольным, он выключил свет и с удовольствием вытянулся на стоящем в углу кабинета диване. Уехать домой Курбатов не мог, поскольку в наркомате для старших офицеров было объявлено казарменное положение.
Натренированная воля разведчика тут же вызвала глубокий, восстанавливающий силы сон, который без всяких будильников прервется ровно в семь часов утра.
