* * *
На церковных окнах —
ризный снег Сочельника,
Дымом и хвоею
тянет из-под рам, —
Будто бы на облаке
возлетает с ельником,
С белою оградою
православный храм.
Раздышу молитвою
изморозь оконную —
От простора белого —
аж в глазах черно...
А вдали над речкою,
над долиной звонною,
Как звезда Господняя,
теплится окно...
Елочки завьюжены,
и сторожки заперты,
Тропка запорошена —
никого на ней,
Только легким-легкие
светятся у паперти
Два следа от Ангельских
маленьких ступней.
Но запели певчие,
сотворив знамения,
И запели сиверком
зимние поля —
Будто бы со знаменным
и с метельным пением
Устремилась к Вышнему
русская земля.
У РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ЕЛКИ
Там мир таинственный, согретый
Воображеньем детворы:
И за спиралью мишуры —
Не просто полые шары —
А населенные планеты.
Там детских грез чудесной силой
Гирлянды лампочек цветных —
В неугасимые светила
Невинно преображены.
И, как сгущенный — до сверканья,
Овеществленный в форму свет —
Шпиль — над еловым мирозданьем —
Горит, мечтами их согрет.
А здесь, пред елкою, в сторонке —
Весь в чистых, радужных слезах —
Лик обомлевшего ребенка,
Его нездешние глаза.
СВЯТОЧНОЕ
Блекнет день,
исполнясь ветхим светом.
В старый сад тропа заметена.
В снежной сфере яблоневых веток
Созревает новая луна.
На дворе — мороз, но временами
Чудится, что в заоконной мгле
Сладко пахнут горними садами
Яблоки, не собранные нами, —
Маленькие луны на земле.
КОНЬ МЕДНЫЙ
Светлой памяти
Митрополита Иоанна (Снычева)
Вздымает снеги вихрь мятежный,
С Невы к Исаакию гоня.
И словно в пене,
в клочьях снежных
Поводья медного коня;
И чудится: еще усилье —
И лопнет вросшая узда.
И разорвутся сухожилья
Эпох,
и ярый конь тогда,
Сквозь вьюгу северной столицы,
Рванется в дали,
весь дрожа,
И Всадник царственной десницей
Его не сможет удержать,
И, одержим земной свободой,
Помчит в разрыве временном.
И прянут в ужасе народы
Перед российским скакуном.
И только старец,
Христа ради,
Своею кроткою рукой
Коня мятежного осадит.
И заживится вековой
Разрыв.
И конь медноплеменный,
Деяньем старческой мольбы,
Вернется к Всаднику смиренно...
И снова станет на дыбы.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ
Когда ты привычно бредешь от Невы
По линии Первой, взирая на крыши,
То видится — Ангел с церковной главы
Летит над Васильевским выше и выше.
Взмывает в блистанный надневский простор...
Но вдруг исчезает за башенкой старой —
Быть может, в кромешный спускается двор,
«Во образе тайном» идет по бульвару.
И если когда-нибудь встретишься с ним
На жизненной линии, сродной с окрестной, —
Поверишь, что город всечасно храним
Грядущим сквозь век Петербуржцем небесным.
ПЕТЕРБУРГСКИЕ ЛЬВЫ
Я иду по мостам между каменных львов,
Что дружны мне с моих первых детских шагов,
Что под снегом сейчас, как в берлогах, сонливо,
Сторожат Петербург, словно в древности — Фивы.
И наверное, снится завьюженным львам
О песчаных сугробах, подобных векам.
* * *
Лучатся выси в мареве морозном,
И в синей мгле мерцает сад ночной.
И зарастают изморозью звездной
Куранты колокольни крепостной.
Но зазвучали недра часовые,
И светлый снег посыпался с ветвей,
И чудится — частицы звуковые
Снежинками искрятся в синеве.
МГНОВЕНЬЕ ВЕЧНОСТИ
Без четверти три...
Ночь глубинно светла.
И стрелки часов
на мгновенье
Недвижно простерлись,
как птичьи крыла
В высоком паренье.
И солнечно вспыхнул огарок свечной,
Подобно просвету в глуби временной,
И замер
на миг
ход сердечный...
Как будто измученный Ангел дневной,
Смертельно уставший от жизни земной,
Прореял
в сверкнувшую Вечность.
* * *
Крепчайшей стужею пьяним
И протрезвев немало,
Поэт с приятелем своим
Спешил Сенатской с бала.
Хоть друг его и брел,
почти
Ослепнув от метели,
Но звал, не ведая пути,
К какой-то светлой цели,
Вещал о деспоте-царе,
О темном рёк народе,
О перестройке в декабре...
Иль что-то в этом роде.
Поэт же
рядом, чуть скользя,
По льдистой шел дорожке,
Вздыхал и думал о друзьях,
Властях и
женских ножках.
ГОГОЛЬ. ПРЕОБРАЖЕНИЕ
«Мертвые души» объяты огнем...
Но не закончен сюжет:
Тлеющий том,
став бессмертным костром, —
Строчка — за строчкой,
листок — за листком —
Пресуществляется в свет.
* * *
Засыпал стекла рыхлый свет дневной,
И мне светлица кажется норою.
И растворяю в поле я окно,
Где пахнет свежей пашнею сырою,
Где крот, как будто в толще временной,
Копает ход сквозь древний пласт земной.
Так я порою Вечность носом рою,
Чтоб в смертной тьме, под жизненной корою,
Найти просвет в небесный мир иной.
* * *
...И черный лес дымится, как зола,
И пламенеют выпуклые воды,
И православных храмов купола
Как языки огня — до небосвода!
Подъяв над долом зарные крила,
Исполненные кротости и силы,
Как грозный Ангел Божий — Стратилат,
Взбраняет мир всходящее светило.
Грозна и свята утренняя Русь!
Не оттого ль в глазах ее народа
Такая удаль страшная и грусть,
Студеный огнь и пламенные воды?
И трепетное таянье свечи,
И царственное щедрое даянье...
Калил и души наши, и мечи
Рассветный смертный пламень покаянья.
* * *
Хоть ран моих срослись края
И нет рубцов на коже —
Вся в синяках душа моя,
Синей небес погожих.
Знать, и прадедовы глаза
Синели с той же силой,
Когда вздымал под небеса
Он ворога на вилах.
И не от тех ли встречных лиц,
В блокадной мгле синевших,
Из отчих теплился зениц
Заветный свет нездешний?
И полыхает синевой
Сыновний взор бесстрашный...
Небесный огнь Руси Святой —
В очах и душах наших.
* * *
Рождественским снегом покрыты соборы.
И солнце играет в родных небесах.
И кажется, будто в глубоких затворах
Печерские старцы творят чудеса.
И вдруг, встрепенувшись от первого звона,
Мохнатые шапки роняют на лед
Сединами зим убеленные кроны,
Сединами лет убеленный народ.
Метали поклоны белицы-березы,
Склонялись и ветви, и сотни голов,
И чудилось мне, отступили морозы,
И душу согрела молитвенность слов.
То в храме тропарь гулко братия пела,
И отзвук его долетал из леска.
Снегами и елями пахло в приделах,
Свечами и ладаном пахли снега.
А звоны летели над долгим простором,
Пушистым и белым, как Божий убрус.
И вторили им и сердца, и соборы,
И шапки роняла притихшая Русь.
