* * *
Очевидно — вполне вероятно! —
на поселок
окраинный
наш —
с утреца — как школяр, аккуратно —
наточу свой простой карандаш.
Основательно снежные сети
на деревья наброшены,
крут
колотун преждевременный; дети
могут дома сидеть, но идут
в нашу старую школу...
Будильник
сердца — вызвонил грустный вопрос
(неожиданный, как подзатыльник
от жены): навсегда ли мороз?
Выйду жителям нашим навстречу,
через дерево — снега скирда...
Про мороз ничего не отвечу,
про поселок скажу: навсегда.
* * *
...И здесь никто не помнит зла
и верят в то, что власть — от Бога.
Но что в село, что из села —
вконец «убитая» дорога.
К селу бюджет районный крут:
необходим — иначе крышка! —
ремонт дороги, а дадут
ли денег? — Нет в кубышке лишка...
Но каждый — свой ответ припас...
Сказал отец Алексий: «Днями —
дадут. Но можно и сейчас
ходить Господними путями».
* * *
Про то, что нет пути другого,
наш долгожитель — дед Матвей —
поет настойчиво и строго,
сверкает взгляд из-под бровей!
Играет с чувством он (сноровка
осталась), радуя народ.
В том, что в коммуне остановка,
что паровоз летит вперед,
нам, поселковым, нет изъяна,
хотя и дóжил слух доднесь,
что, кроме старого баяна,
у старика винтовка есть.
* * *
Замолчали — свар дворовых пушки,
управдом с людьми уже не груб...
Стало быть, вернулся из психушки —
навсегда ли? —
местный правдоруб:
как никто, в своих ответах точен,
хоть кому задаст любой вопрос!
...Псих не псих, но аленький цветочек —
врать не станем — дочери привез.
Не шумел, но жил не втихомолку,
утверждал, что вовсе не дебил
сын Петровых, двоечник,
и елку
ребятне на радость посадил.
Мы его всем домом за отвагу
ценим, за сердечное тепло.
Малость переклинило беднягу,
а такое — с каждым быть могло.
...Льдинки злости в наших душах тают,
перестук по батареям стих...
Псих не псих, но люди утверждают,
что побольше надо им таких.
Снег пошел — поселку быть в обновке...
Возвращаясь в наши «терема»,
сходим на конечной остановке
каждый день,
но только — не с ума.
* * *
Автомобильным шумом с улиц
несло? — Но это было днем...
Шумел камыш, деревья гнулись,
и где-то шло кино, а в нем
во всех ковбой палил из кольта? —
В таком-то доме (например,
вон в том), на улице такой-то
не мог заснуть пенсионер.
Звучала мысль —
одна лишь —
остро:
с годами — все короче дни,
и каждый новый — точно остров,
не обитаемый людьми.
* * *
По зимним улицам бродил,
считал — с устатку — звезды,
замерз, как нильский крокодил
в реке Иртыш замерз бы.
Бродил, как блогер по Сети!
А есть ли нынче средства,
чтоб и зимой до десяти
утра суметь согреться?
Вошел в безградусный, как морс,
подъезд,
надеясь: мало
тех мест, где, если ты замерз,
теплей кому-то стало.
* * *
В беспрестанном труде, не считая ворон,
день провел, а душа, как щенок, ликовала:
может быть, потому, что — семье не в урон —
бесприютного пса накормил до отвала.
Верю в то, что бессмертны — земля, небеса,
но и мнится (чем встретим-то Божию кару?):
впишет в Красную книгу бродячего пса —
в судный день — человек. И себя с ним — на пару.
Накормить — накормил, приютить — не сумел...
Кто там воет — в ближайшем к поселку овраге?
Может быть, и спасемся: вчера на похмел
отстегнул участковый чужому бродяге.
* * *
В нашем клубе аншлаг не всегда,
но бывает — особенно, аще
хор поет — ветеранов труда —
из старушек одних состоящий.
Как народ аплодирует! — Он
от попсовых устал «погремушек».
Говорят, сам Иосиф Кобзон
прослезился, услышав старушек.
Нет в газетах о них ни строки.
Слава Богу, бабуси — не «теле-
звезды»...
Помнится, и старики
в этом хоре заслуженно пели.
Добрым словом помянем родных
песнопевцев и души согреем! —
Вот уж год, как последний из их
поселковым отпет иереем...
Хор поет: «Нам года — не беда...»
...И подходит, как сдобное тесто,
с Божьей помощью время, когда
в этом хоре найдется мне место.
* * *
Идут минуты новых суток,
соседи, как младенцы, спят.
А ночь темна, как миска супа
из замороженных опят.
Шуршит в конфорке пламень синий,
сердечный теплится уют...
Идут минуты... Вместе с ними
и все, кто даже спит,
идут.
Спит, оплатив квитанций тонну,
мой дом...
В седьмой — подушку мнет
и плачет старшая по дому —
к ней муж законный не идет.
Она сурова, словно стужа,
она в подъезде гасит свет,
а мы сочувствуем — ни мужа,
ни мужика у старшей нет.
СТАРИК
Никому на нервах не пиликая,
то бишь, — громких слов не говоря,
выпил за столетие Великого —
как считали раньше — Октября.
Тяжесть лет на сердце давит — ноская,
как дерюга. Все — наперечет
помнит: кровь — по матушке — поповская,
по отцу — кулацкая — течет.
Потускнели очи, как медали на
пиджаке...
Заплакал бы, да сил
нет таких...
Повторно выпил.
«Сталина
нет на вас!» — кому-то погрозил.
* * *
Голый тополь мерзнет в гордой позе
Аполлона, свет парит дневной —
тусклый, точно шапка на морозе —
из ондатры, крысы водяной.
Что ж в мороз мне дома не сидится?
Сдобный снег всамделишной красы
по кустам сугробится,
девица
проплывает — в шубе из лисы.
Будет и морозней, а покуда
местным жизнь в поселке — не отлуп:
греет всех,
как дворника Махмуда
офицерский дедушкин тулуп.
Мир вам, одиноким и семейным!
Ни к чему нам громких улиц прыть...
А тепло... Так мы его сумеем
надышать всегда — наговорить.
* * *
Немалым слыл, незыблемым запас
тепла... Увы, дожди залютовали.
На Тридевятой улице — у нас —
темно, как в неустроенном подвале.
Стряхнув с души сомнений праздных тлю,
впрягусь в гармонь — сыграю все, что помню.
Поселок свой — настойчиво люблю,
от темноты — никто еще не помер.
Спою, увидев блеклую зарю
про белый свет (слова от мамы знаю)...
...За громкий храп соседа не журю,
соседку песней громкой не терзаю.
Былых тревог в ночи остался гнет.
Тепло дадут — молва сквозит по дому...
Свет все равно из тьмы произрастет —
у нас и не бывает по-другому.
