КУКЛА 
Еще, казалось бы, недавно, на новый девятьсот семнадцатый год дети желали отцу здоровья, надеялись, что он поправится. Сердце его давно болело, особенно в последние годы. Все труднее давалась служба начальнику станции Ржев Николаеву. Нескончаемые воинские эшелоны, перебои с топливом. В феврале перестал поступать уголь из Польши. Многие паровозы встали. И составы с мукой застряли на пути в Петроград и в Москву. Николая Федотовича засыпали телеграммами, и он ежечасно телефонировал на соседние станции, недосыпал и целыми днями не бывал дома. Но мог ли он исправить положение на железной дороге в целом? Или положение в стране?
Когда из Петрограда пришли вести, что Государь Император отрекся от престола, сердечный приступ свалил пятидесятипятилетнего отца семейства. Николай Федотович скончался в окружении детей — четырех дочерей и младшего сына. На похоронах из трех старших сыновей сумел присутствовать только Николай, прапорщик, Георгиевский кавалер, прибыв из Москвы, где был в госпитале на излечении. Приехал и брат покойного, Александр Федотович, начальник станции Клин.
— Дорогие крестницы, — обратился дядя к сиротам, — у меня дом не станционный, как ваш, а собственный. Места хватит всем четырем, в мезонине две комнаты. — А как же я? — спросил младший, Володя. — Тебе год еще в реальном учиться. Поживешь здесь, у моего знакомого путейца на пансионе. Потом пристрою весовщиком к себе на станцию.
Тяжело было Клаве и Кате покидать Ржев, расставаться с гимназией, с подругами. Старшая сестра Леля поступила в консерваторию в Москве, в класс вокала, она уже мыслями была там. Маня, со своими слабыми нервами, прошедшая только два приготовительных класса, могла рассчитывать разве что на место ученицы в швейной мастерской...
Спустя полгода сестры все еще носили траур, но как-то попривыкли к своему сиротству, новому месту и распорядку. Домашнее хозяйство у тети Марфы, жены дяди Александра, было поставлено удивительно толково. Правда, ни кухарки, ни горничной не держали, но чистота была идеальная. Тетя сама, ежедневно просыпаясь раньше всех, убирала и готовила. К праздникам для генеральной уборки нанимали Дуню, жительницу села Ямуга, что в семи верстах от города. Сестры во всем помогали тете. А она удивляла их, ее не видели не прибранной: всегда в идеально белой блузе, шуршащей юбке, с прической — волосок к волоску. Происходила она из семьи купеческой, но строгостью к себе напоминала их покойную маму.
«От сна востав, полунощную песнь приношу Ти, Спасе, и припадая вопию Ти: не даждь ми уснути во греховней смерти, но ущедри мя...» Каждое утро слышала Катюша эту молитву мамы, и всегда при словах «во греховней смерти» ей становилось страшно, она знала, что мама очень больна. Мамино бледное, красивое лицо помнилось младшей дочке ясно, хотя ее не стало, когда Катюше сравнялось пять. Вера Васильевна Ростовцева родилась в Москве в семье полковника медицинской службы. Воспитание она получила в благородном пансионе. Хорошо пела, играла на фортепиано, знала много стихов. Леле и Клаве она помогала с французским. Катюше дала первые уроки вышивания. Катюша потом обшивала всех своих кукол и даже, когда ей шел уже четырнадцатый год, все еще возилась с куклами.
Сразу после смены власти в стране жизнь изменилась. Если бы не переворот, Катюша еще два года бы училась в гимназии, а в новой школе она осенью сразу поступила в последний класс вместе с Клавой. Странно было видеть рядом, за соседней партой, мальчиков. Все ученики не носили форму, они одеты были не по росту — в костюмы старших братьев или свои, из которых выросли.
С продовольствием, как писали газеты, во всей стране было плохо. В доме дяди еще оставался запас продуктов — и в кладовой, и в погребе. Только надо было следить, чтобы воры не взломали погреб во дворе, он виден был из окна. Двое супругов могли бы пропитаться тем, что было у них. Но все быстро иссякло: ведь теперь от дядюшки зависели пять человек.
— Лелечка, мне так жаль крестного, — сказала Клава сестре однажды вечером, когда они пили чай. — Ведь его чахотка очень далеко зашла. — Она посмотрела на часы. — Вот он по целым дням на станции, и питание плохое, а ему нужно усиленное.
— А что я могу сделать, Клавочка? Я и в консерватории, и в педагогическом институте, времени совсем нет. Да и кем я сейчас могу работать? — Леля казалась растерянной.
— Помнишь, как нас мамочка вышиванию учила? Тебе как старшей она более тонкие вещи доверяла. Здесь у тети Марфы в запасе есть материал — рулон батиста, а у нас нитки цветные. Ведь вышитые изделия можно продать или выменять на продукты, если это будут кофточки, косынки... Ты только руководи нами...
— Правильно! Господь тебя вразумил, Клавочка! У Катеньки тоже ручки искусные. И Манюра поможет. Вместе справитесь, а я... — Елена вдруг запнулась. — А я замуж выхожу...
— Обманщица! — вспыхнула Клавдия. — Нам ничего не сказала. А папа-крестный что?
— «Елена, не выходи за Ивана, ты будешь с ним несчастна!» — сказал. А на другой день звонил во Ржев, а потом говорит мне: «Я узнал, что жених-то твой, оказывается, командир продотряда!». Но я не верю. Кто-то оболгал Ваню, не станет он. Они же бьют и даже убивают. А потом наш разговор прервался, крестного вызвали встречать военный поезд.
Клавдия закручивала концы своих длинных каштановых кос:
— Ну, ты-то голодать не будешь, понятно. Но скажи, у тебя сохранилось что-то из мамочкиного рукоделия? Нам бы как образец. — Платье Катюшино, детское вязаное, гипюровое, салфетки с монограммами и кукла, только у нее один башмачок потерян.
С того дня сестры, исключая Елену, все свободное от занятий и домашней работы время проводили за рукоделием.
— Как же вы красиво гладью вышиваете, барышни! — залюбовалась пришедшая убирать дом Дуня. — За одну такую косынку наши бабы дадут полпуда картошки, а за кофту — крынку меда.
— Мед нам очень-очень нужен, крестному для здоровья. Спасибо, Дуняша, а то здесь, в городе не достать, — обрадовалась Катюша.
В следующий раз Дуня принесла те продукты, что назвала, взяла все, что нарукодельничали сестры, и прибавила:
— А вот чего теперь никак не найдешь ни в городе, ни в деревне, так это игрушек для ребят — мишек, кукол... У нас на масленицу ожидается праздничная торговля там, где раньше бывала ярмарка. До масленицы я к вам не приеду. Вы сами собирайтесь к нам и кукол берите не одну, и торбы повместительней — для продуктов.
Базар кипел. Народу было немало. Но это было не так, как в «царское время». Где возы, груженные мешками с мукой, головами сахара, тушами телят и свиней? Где те дородные купцы, справные крестьяне, девицы-красавицы?.. Где балаганы, яркие наряды, платки, пряники? Нищая послереволюционная Россия предстала перед сестрами во всем своем неприглядном виде. Все серо-бурое, рваное, обтрепанное, изможденное, голодное, во множестве инвалидное, безногое или безрукое, вдовое, сиротское...
Возле одной большой избы, где у ворот стояла длинная лавка, расположились с товаром бабы. Одна кофта пошла за фунт гороха и бутылочку льняного масла, другая — за крынку меда. Косынки расхватали молодые. Дали — брусок топленого масла, мешочек муки. Катя несмело вытащила куклу в кокошнике и сарафане.
— Беру, беру! — крикнула рябая молодуха в тулупчике и протянула кульки с крахмалом, клюквой и пучок зверобоя.
Сестры не торговались, они просто еще не умели это делать. Рассовав продукты по торбам и перекинув их через плечо, Маня с Клавой дали Кате торбочку полегче. Вдруг среди стоящих и бродящих людей раздался крик: «Берегись!» В конце улицы показались двое конных с ружьями через плечо, один в буденовке, другой в папахе. Народ побежал кто куда. Клава схватила Катю за рукав жакета и потащила за собой в проулок, Маня уже была там. Пробежав четверть версты и снова свернув, они отдышались. Нашли лавку у забора, сели перекусить взятым с собой хлебом. Перекладывая кульки, Катя вынула куклу, которую не успели поменять, а она и рада была, она гордилась своей работой. Столько стараний вложено! Тут скрипнула калитка, из нее показался седой старичок с палочкой в драном тулупчике и треухе. Катя сидела с краю. Старичок сразу увидел куклу, наклонился, хотел взять, но Катя отвела свою руку с куклой, посмотрела на него строго... А он все рассматривал куклу.
— Ах, красота какая! Мне бы такую! — воскликнул старик. — Я бы купил... Не знаю... Денег у меня нет... Ничего у меня нет... Но мог бы луку дать, чесноку, грибов белых сухих... Не знаю, что бы еще...
Вспомнив слова Дуни про игрушки, Катя пожалела этого нищего деда. Пожалуй, надо уступить его просьбе, тем более что предлагаемых им лука, чеснока у них не было, а именно это для лечения крестного от чахотки помогает... И Катя спросила:
— Вы для внучки хотите, дедушка?
— Нет, милая. Нет у меня внуков. Старуха померла. Сын на австрийском фронте погиб. Один я. Совсем один. А выставлю я вашу куколку в окошке — люди посмотрят, остановятся... Глядишь — и зайдут, поговорят...
«ГРОБОВЫЕ»
К старости Елена Адриановна денег накопила не много. Овдовев в шестьдесят, вскоре после юбилея она решила кое-что откладывать. Не «на черный день», как говорили прежде, а «на похороны». И завела себе сберкнижку. Выросшая в военные годы, она вообще-то была противницей накоплений, помня о займах, облигациях, девальвациях, денежных реформах. У ее родителей в свое время все пропало.
Жила Елена Адриановна одна. Первенца своего ей не удалось доносить, а больше никого Бог не дал. Племянницы, дочери покойного брата, не были близки ей, совсем не в ее родню выросли девицы, воспитанные невесткой. Слава Богу, они не баловали ее вниманием. Привыкнув надеяться только на себя, любые услуги Елена Адриановна оплачивала или каким-то образом отдаривала.
Когда-то Елена Павловская слыла единственным в городе знатоком древнегерманского языка. Теперь мало кому требовались ее знания: наука стала чахнуть. Но если изредка кто-то и обращался к ней, то все же старался немного отблагодарить за консультации. В первое время она отказывалась от денег. Но жизнь изменилась. И постепенно набралась на сберкнижке сумма, которой, как она думала вначале, должно хватить на приличные похороны. А жизнь не останавливалась, становясь все труднее. Болезни грызли тело. Лекарства дорожали. Прежде неунывающая женщина все чаще оглашала свое жилище оханьем и стонам.
Радость приносили письма от ее первой любви. Любовь сложилась в студенчестве. Это была любовь-мечта, романтическая. Муж с первого дня брака знал про эту любовь и почти не ревновал. Ведь плотских отношений там не получилось, потому, наверное, роман этот длился всю жизнь. Но предмет любви жил далеко, в другом государстве.
Именно любовь была главным в жизни для Елены Адриановны. Ей важно было подарить другим то, что есть в душе. Да, детей у нее не было, но она нашла замену. Крестила двоих — девочку и мальчика, правда не в их младенчестве, а в отрочестве. Не просто было внушить им православные правила жизни. Теперь-то это были вполне взрослые люди: молодая, побывавшая замужем, бездетная женщина и холостой мужчина — Нина и Николай.
Большой радостью среди страданий бывали для Елены Адриановны посещения храма и приходы крестников.
Целых четыре года не навещала крестную Нина и не звонила. И вот пришла на Прощеное воскресенье...
— Простите меня, крестная! Да, не приходила я. Но всегда молюсь за вас и записки подаю в храме.
— Бог простит, Ниночка! И ты меня!
— Да вас-то за что? Вы мне так помогали всегда...
— Осуждала тебя в душе, пока тебя не было. А как твои дела сейчас?
— Папа в этом году тяжело заболел, прооперировали, ухаживаю за ним. Кстати, не надо ли вам в магазин или в аптеку? Схожу.
— Спасибо, нет. А что с твоей работой по истории Западной Европы? Источников хватает? Перевод нужен?
— Очень, очень нужен... Но я не потому пришла. Не подумайте...
— Я не думаю. Принеси текст. К какому тебе числу?
В этот момент раздался звонок в квартиру. Нина пошла открыть дверь, а сама ушла. А пришел крестник. Он тоже попросил прощения. В семнадцать лет пережив развод родителей, Николай никак не мог теперь устроить свою жизнь. На мать подействовал уход мужа, она заболела и умерла, завещав сыну свою половину квартиры. А отец — ничего не дал сыну, переписал долю на брата. И жил Николай — и хозяин, и нет в своем доме, не решаясь привести сюда жену. С годами совсем оставил эту мысль.
— Ну, давай чай пить, — услышав щелчок чайника, сказала Елена Адриановна. Ей как раз сегодня принесли столичный кекс. Чайник-то она давно включила. — Коля, достань из буфета свой стакан с подстаканником, вот заварка. Ну, что у тебя нового?
— Кекс такой свежий, Елена Адриановна! Где вы купили?
— Я купила? — удивилась крестная. — Ты же знаешь, мне все, что закажу, Света приносит из универсама. Так что у тебя нового?
— Да вот пришло письмо от моего дяди. Официальное. Предлагает, чтобы я выкупил его часть квартиры. Недорого. Но не представляю, как...
Елена Адриановна смотрела на этого великовозрастного мальчишку и понимала, что если она сейчас определенным образом не поступит, крестник не получит перспектив в жизни, судьба его будет печальна.
— Так. Колечка, есть у меня на книжке «гробовые» деньги. Они составят десятую часть нужной дяде Юре суммы. Я их тебе дам. На полгода, — она вздохнула. — Проценты при этом...
— Вы что хотите? Чтобы я проценты заплатил?.. — прервал крестник. В его голосе что-то закипало. Это было в его духе.
— Проценты при этом могли бы быть такие, — повторила Елена Адриановна и назвала сумму.
— Да это мелочь! — воскликнул Николай.
— Мелочь для тебя, при том, что ты живешь случайными заработками?.. Для меня — нет. Но о процентах речи нет. Ладно, оставим это. Попроси у друзей. Скажи, а что отец?.. Завтра отвезешь меня в банк, и я сниму деньги.
Крестник успокоился, взгляд просветлел. Чай пили, говоря о новом священнике на приходе. Тут раздался звонок телефона. Елена Адриановна взяла трубку и ответила радостно:
— Здравствуй, дорогой! И ты меня прости! Когда операция? Помолюсь! А кто с тобой? Наемный? Нет? Друг давний, бескорыстный? Ну, я рада! И страховка? Я ничего, терплю. Да, жаль, что нет их у нас с тобой. Целую. Значит, жду звонок через месяц.
К нужному сроку крестник достал всю сумму. Через две недели бумаги на квартиру окончательно оформили.
— Зачем ты дала ему деньги? — тревожно спрашивала подруга. — Ведь у него нет постоянной работы! И он ненадежный.
— Я бы ему не доверял, — осторожно заметил коллега Елены Адриановны. — Парень он симпатичный, но несерьезный. Ведь за много лет даже хлеба вам по своей инициативе не купил. Не получите вы своих денег, чует мое сердце.
Прошло три месяца. Здоровье Елены Адриановны ухудшилось. Врачи сказали, что нужна операция. Операция предстояла точно такая, как у ее далекого друга. Больная заволновалась: нет ли в этом какого-то предопределения? Но на операцию нужны были деньги, правда, сумма немного меньшая, чем должен ей крестник. Напоминать крестная не хотела. А откладывать было нельзя. Что делать? Волнения ухудшили общее состояние. Сердце болело, тоска навалилась, она все время думала о своем далеком друге, который не позвонил, как обещал. Что с ним? Жив ли? «Нет, не буду торопить Колю, — думала Елена Адриановна. — И операцию делать не буду. Ну, умру так умру. Господь не оставит».
Еще через месяц позвонили и зачитали строку из зарубежного завещания: «Милая моя, после меня остаются деньги, я называл их “гробовые”. Но пусть они послужат твоей жизни. Живи сто лет и больше. До встречи на небесах».
