За Победу!
России сегодня нужна духовная мобилизация. Мы живем в военное время. Россия ведет три горячие войны: Сирия — это война, которая будет разрастаться по размерам и непредсказуемым последствиям. Украина — она по-прежнему дымится. Это линия фронта, на которой стоит Россия. Резко обостряется ситуация в Средней Азии, возрастает присутствие там радикалов, экстремистов, ИГИЛ, и мы уже начинаем ощущать палящее дыхание нашей военной базы в Туркмении. В Узбекистане начинает клубиться Андижан. И это тоже линия фронта.
Но помимо горячей войны идет война холодная, которая еще опаснее и страшнее горячей. Мы подвергаемся мощнейшему многоаспектному воздействию со стороны Запада. Запад разгадывает наши глубинные национальные коды, наш психотип. Он понимает нашу силу, наши слабости, нашу доверчивость, нашу способность искуситься. Он понимает нашу жертвенность, наше мужество, наше духовное мессианство. И он, зная это, оказывает на нас сложнейшее давление с целью задавить эти корни, выбить из сознания сегодняшнего русского человека положительный образ Родины, нашей ненаглядной России, заменить его каким-то другим образом. Либо чудовищным образом России, у которой тупиковая история, никчемный народ, нет будущего. Либо образом другой цивилизации, которая сияет, блещет, изумляет мир своими открытиями и откровениями. Эти воздействия пагубны. И на их фоне мы все еще слышим из стана либералов разговоры, что России ничего не угрожает, что Россия после 1991 года вышла из конфронтации, что весь мир относится к нам благожелательно, что разговоры об оборонном сознании — это истерия патриотов, в то время как Россия живет спокойной, гармонической жизнью.
Если такое утверждение наших пацифистов искренно, оно свидетельствует о недалекости этих людей. Но, как правило, такие разговоры — уловка, которая должна демобилизовать сознание нашего народа, отвлечь его от грозных явлений, требующих от каждого человека глубинного напряжения.
В докладах американских спецслужб, американских военных ведомств по-прежнему говорится о неизбежном распаде России, о том, что Запад будет содействовать этому, что тема прав человека является инструментом воздействия на Россию, как в свое время на Советский Союз.
Над нами витают сложные угрозы. Как на них откликнуться? Что мы должны сделать, чтобы победить и на этот раз, одержав русскую победу? Надо, безусловно, использовать опыт великой, мистической, ослепительной победы 1945 года, которую нам удалось одержать благодаря великому чуду. Ведь враг был сильнее нас. На первых порах он был гораздо многочисленнее, оснащеннее нас. Но мы за предвоенные, военные годы сумели создать экономику победы. Сумели сформулировать философию или даже религию победы. Создавали элиту победы, которая шла на фронт воевать. Ни один из сыновей «красной элиты» не уклонялся от фронта, многие из них погибли. У Сталина два сына воевали, один погиб, а другой сражался в небе, сбивал фашистов.
Сегодня нужно и воспринять опыт нашей мистической победы, и реализовать его в наших деяниях.
Мы сегодня — разболтанный народ. Мы привыкли веселиться, стяжать, обожаем супермаркеты, проводим там гораздо больше времени, чем в библиотеках. Смотрим непрерывные сериалы, ток-шоу, которые засоряют нам мозги, отвлекают от мыслей, от серьезного думания.
Своей открытостью и несобранностью мы как бы отворяем в себе врата разлагающим нас вихрям. А нам необходимо защититься, необходимо собраться, стать серьезнее, вдумчивее, глубже. Надо относиться ко всем явлениям нашей жизни очень внимательно и бдительно, потому что иногда к нам приходят с пирогами, а когда их разламываешь, там битое стекло.
А нынешняя экономическая модель? Она абсолютно не оправдывает себя. Эта модель трижды повергала нас в кризисы: только-только люди разживутся, жесточайший вихрь уносит у них накопленное. Эта модель гарантирует нам постоянное падение в экономические ямы. Она держит наш народ в деревнях, небольших городках в ужасном полунищенском состоянии.
Наше государство выросло из той одежды, в которую нас запеленали. Мы — как бабочка, которая хочет разорвать кокон, разрезать своими крыльями хитин и вырваться на свободу. Потому смена экономической модели неизбежна. И блестящий экономист Сергей Глазьев подготовил новую модель. Она — не только экономическая теория о соотнесении труда и капитала. Глазьевская теория — это концепция иной России, иной экономики.
Конечно, в нынешних условиях необходимо обратить внимание на нашу элиту. Она ведет себя бессовестно, беспринципно и безнравственно. В эти трудные моменты, когда вся Россия затягивает пояса, когда в народе тревога, обеспокоенность, элита продолжает свои чудовищные пиры, разгулы, катание на яхтах, покупает за миллиарды долларов виллы за рубежом. Это не элита победы, это элита поражения. Во многом в этой элите гнездится желание вернуть нас в лоно другой цивилизации, в лоно американской сверхдержавы. Элите нужно объяснить, что она должна служить народу, его интересам. Иначе с ней придется обращаться очень принципиально и жестко.
В каждом русском человеке живет идея русского возрождения, русской государственности. Но эти постулаты во многом заброшены, замусорены, их пытались выбить, сколоть зубилом, как сбивают номера угнанных машин, чтобы забыли их. Однако эти коды не уходят из человека, они погружаются внутрь, прячутся от угроз. И они должны быть опять выведены на поверхность. Нужна апелляция каждого из нас к нашим глубинным постулатам, глубинным началам. Мы опять должны ощутить себя бессмертным, непобедимым, великим народом, который и создан Господом Богом на земле, чтобы быть неодолимым, чтобы вызывать на себя мировую тьму и превращать ее в свет.
Мы должны апеллировать к базисным началам: к великим подвигам, к традициям, к русскому мессианству, к таким представлениям, как Святая Русь. Ведь и наша сегодняшняя Россия среди самолетов, заводов, супермаркетов и других проявлений цивилизации по-прежнему является Святой Русью. А наше оружие — огромные военные супермашины, бомбовозы, которые прокатились по Красной площади, — это тоже святое русское оружие. Оно берет свое начало от мечей, шлемов и щитов великих князей Дмитрия Донского и Александра Невского.
Конечно, нашему народу хочется жить хорошо. Мы никогда не желали жить роскошно, но чтобы был достаток, чтобы над головой был кров, чтобы дети были здоровы. Но наш человек тянется к возвышенному — к очень высоким, часто недостижимым целям. И русская цивилизация в основе своей достигла высот потому, что стремилась к недостижимому, она во многом утопична. Это цивилизация-мечта, цивилизация обожания мира. Русские ставили себе сверхцели — будь то освоение гигантских пространств, построение империи в 12 часовых поясов или создание рая на земле, как это было в период «красной эры». И потому, с одной стороны, мы несли большие потери и уроны, а с другой — добивались гигантских общечеловеческих целей и достижений.
Наш народ — во многом унылый, не оправившийся от 1991 года, самый большой разделенный в мире народ, поражен этой катастрофой. Но как наш народ воспринял возвращение Крыма! Народ ликовал! Конечно, Крым — тепло, солнце, Ялта, Севастополь. Но не это главное. Свершилось русское чудо. Мы не завоевывали Крым: не было битвы за Крым, какая была в гражданскую или в Отечественную войну. Он нам был дарован как чудо.
Как ликовало наше сознание! И богатые, и бедные, и глупые, и умницы — все ликовали. Президент ликовал. Я был на встрече в Кремле, когда он произносил свою крымскую речь. Несколько раз на его глазах появлялись слезы.
Или поразительный «Бессмертный полк», который прошел по стране. Казалось бы, что? Людей не осыпали златом. Просто дали в руки маленькие хоругви, на которых были лики их святых — их предков, и люди миллионной колонной, чувствуя свое братство, неразделимость, свою связь с предками, победоносную сияющую силу, прошли по всей России, как огромный крестный ход. Это был пасхальный ход. Его вели не священники. Впереди не было креста, но впереди шел «Христос в белом венчике из роз». Это было чудесное явление, которое воспринял наш народ.
Есть три божественные силы: сила русского слова, сила русского оружия, сила русской веры, религии, чаяние райских высот. О них надо говорить с нашим народом. Эти проникновенные слова требуют огня в глазах, требуют замирания сердца. Мы должны предложить народу не только невысокую цену на нефть, но и великую небесную ценность, русское царствие небесное.
У всех русских людей есть желание свести небо на землю, построить рай на земле. Хотя говорится, что это грешно, рай на земле нельзя простроить. Но вся русская история, весь русский опыт говорит о том, что мы сводим Небо на землю, строим здесь Рай. У нас не получается, мы иногда грешим. Но желание увидеть в каждом камне, в каждом стебле божественную красоту, райскую гармонию — неодолимо.
И именно в нынешний сложный период мы нуждаемся в возвышенных представлениях. Цель духовной мобилизации — победа. За победу!
И образ ее воссияет
Помню, как молодым человеком, еще студентом, я выходил из этих заливных лугов и шел от Покрова-на-Нерли вверх, к этому холму, где находились руины. Я даже не знал, чьи это руины. Мне просто хотелось посмотреть остатки палат Андрея Боголюбского, о которых я читал у Грабаря. Помню, как пришел на эти руины, увидел эти палаты, увидел резной камень. Смотрел на них, обходил, зашел внутрь. И потом покинул это место с тем, чтобы, казалось бы, больше никогда здесь не появляться, не вспоминать. Но волею обстоятельств, спустя много десятилетий, Боголюбский монастырь стал для меня очень дорогой обителью.
В этом монастыре я обрел пастыря, отца Петра, который был очень сильным, грозным и светлым пастырем, открывшим мне многое во мне самом. Я увидел там удивительных монахинь, удивительных женщин, которые показали мне особый род, особые виды женственности, связанной со служением Господу. В этом монастыре побывали очень близкие мне люди, мои дети, моя ныне покойная жена.
Для меня Боголюбский монастырь стал особой духовной обителью. И когда на монастырь стали нападать какие-то недобрые духом люди, я сделал все, что мог сделать, это было очень немного, но я ринулся тогда на защиту этой обители.
Сравнительно недавно мои размышления об этом монастыре, о князе Андрее Боголюбском, о чуде явления Пресвятой Богородицы в Боголюбове навели меня на следующие мысли, скорее даже переживания... Там, на монастырском дворе, можно прикоснуться руками или стопами к месту, где была эта вспышка, — озарение Андрея Боголюбского, где ему явилась Пресвятая Богородица. По-видимому, это было ослепительное явление. Что Она ему сулила, о чем Она с ним говорила — нам неизвестно, но можно догадаться, потому что Она явилась к нему на том пути, который вместе с Андреем Боголюбским осуществляли тогда вся русская цивилизация, вся матушка-Россия. В это время Русь покидала Киевско-Новгородскую империю, эру. И Андрей Боголюбский, уходя из Киева и вынося из него икону Владимирской Божией Матери, переплывал страшную черную бездну, которая разверзалась в русской истории и которая утянула в себя Киевскую Русь.
Казалось, через эту черную бездну невозможно перейти человеку. Но Андрей Боголюбский переплыл эту черную бездну на иконе, ибо икона, которую он нес с собой, была ковчегом, а он был кормчим. Князь Андрей выполнял грандиозную, мистическую и одновременно историческую миссию — он переносил эту русскую тайну, эту русскую мечту, эту русскую цивилизацию из Киевского периода во Владимиро-Суздальский, а потом — в Московский период, поскольку Владимиро-Суздальская Русь была прелюдией Московского царства, Московской империи — второй русской империи. Миссия эта была, конечно, грандиозна, тяжела и рискованна, и, по-видимому, его гибель также была связана с этой миссией. Силы тьмы не желали, чтобы русская государственность простерлась дальше на века. Они желали, чтобы эта черная бездна навсегда поглотила в себя святую Русь, основанную Владимиром Святым.
Икона Боголюбивой Божией Матери была написана в честь этого потрясающего чуда, в честь этой вспышки, которую узрел Андрей Боголюбский. Эта икона стала той твердыней, той опорой, на которой зиждился мост, переходящий из одной русской эры в другую.
И вот эта икона существует. И вот эта икона живет. И вот эта икона почти умирает, на нее нападают хвори, болезни, людское недомыслие, людская скоропалительная жажда прикоснуться к этой иконе. И она то появляется среди волн русской жизни, то почти пропадает. И в этом своем возникновении и исчезновении она как бы повторяет русскую историю в целом, русскую душу, русскую судьбу и русскую мечту во всей ее полноте.
Сегодня для меня произошло очень важное и чудесное явление. Мне открыли эту икону, и я смог ненадолго оказаться рядом с ней и смотреть на нее, видеть, где она таится и скрывается. Как люди, которым провидение доверило хранение, сбережение и восстановление иконы, это делают? Меня поразило это помещение, которое напоминает то ли операционную, то ли какую-то лабораторию, то ли какой-то космический корабль, потому что стол, на котором эта большая икона лежит, — это был почти операционный стол. Рядом с этим столом были электронные приборы, электронные микроскопы, которыми пользуются хирурги, когда делают утонченные операции. Там были очистители воздуха, чтобы из этого воздуха вытягивать малейшие частицы пыли. Там были увлажнители, там были калориферы, там были компьютеры, которые бережно сохраняют режимы, где происходит эта реставрация. Она была покрыта пеленами, белыми покровами, тканями и всякими бумагами, чтобы сберечь ее от прямого солнца, света. И ее при мне раскрывали, как будто разворачивали какого-то младенца, и она вдруг предстала передо мной во всей своей дивной силе и дивной красоте. Когда я смотрел на нее, я не молился. Когда я смотрел на нее, я вспоминал всех близких мне и усопших теперь людей. Я думал, что она, эта икона, будет им, усопшим, в помощь и в поддержку в тех мирах, где они сейчас пребывают. Я чувствовал исходящую из нее какую-то тихую, сладкую и в чем-то для меня мучительную музыку — музыку жизни вечной и музыку смерти, которая иногда прерывает нашу жизнь, чтобы сделать ее вечной.
Я не знаю, как будет развиваться дальнейшая судьба этой иконы. Конечно, сегодня над нею работают настоящие кудесники, раскрывая каждый миллиметр этой иконы, спасая каждую крохотную цветную корпускулу на хитоне Богородицы, Ее перстах или на Ее очах. Это огромный труд, который, не сомневаюсь, увенчается ее полным восстановлением, ее полной реставрацией. Но потом, как быть с нею потом? Конечно, на нее претендуют прежде всего те, кто потратил такое количество усилий, умений, средств, терпения для ее спасения, восстановления. То есть художественная галерея, музей, палаты, в которых она сейчас находится, те люди, которые по воле государства являются как бы весталками — хранителями этого священного огня. И в их претензии на эту икону, на то, чтобы она находилась в таких светских палатах, была общедоступной — есть доля справедливости. И понятен страх этих людей отдать ее в другие руки — руки Церкви. Скажем, отдать, вернуть ее в любимый мною Боголюбский монастырь, где она заняла бы свое место — там, где она и зародилась.
Там она соединилась бы с той неисчезнувшей энергией этого Боголюбского чуда и стала бы воплощением этого чуда. И я понимаю монахинь, я понимаю духовников, я понимаю епархию, которая считает, что эта святыня должна быть помещена в храм. И тогда храмовая сила, храмовая, божественная мощь соединились бы с этой мощью иконы, и икона обрела бы свое истинное место. Но как обеспечить в храме этот удивительный режим ее хранения, эту поразительную лабораторную стерильность? Эту компьютерную чувствительность, которая сберегает эту икону от малейших колебаний температуры или влажности? Как это сделать? Я не знаю.
Мой друг Савва Ямщиков, Царство ему Небесное, добился того, что чудотворную икону Спаса, находившуюся в запасниках Псковского музея, перенесли в Спасо-Елеазаровский монастырь. И этот поразительный монастырь, где подвизался старец Филофей, творец грандиозной религиозно-философской концепции «Москва — Третий Рим», получил эту икону. Но, боже, как дорого обходится монастырю и государству содержание той иконы! Там она находится в саркофаге, там она находится под охраной полицейских, там она находится под охраной множества чувствительных приборов, там ее каждый раз (чуть ли не два раза в день) проверяют искусствоведы, которые следят за режимом. Сможет ли монастырь создать для этой иконы вот такую среду, обеспечить ей такую целостность жития? Я не знаю, я не могу сказать. Я просто думаю, что икона сама по себе, сама собой найдет выход. Что икона сильнее людских суждений, уложений, и эти распри, которые сейчас происходят между светским искусствоведением и музеем, церковью и монастырем, — будут разрешены Самой Богородицей. Она примирит и одну, и другую стороны, и образ Ее воссияет там, где Ей будет угодно.
По материалам газеты «Завтра»
