«Александр Сергеич, да не слушайте ж вы их!»1
С чего начать разговор о Пушкине? Хочется процитировать некоторых авторов, чьи слова, возможно, сам Пушкин оценил бы как «преслащенную дичь» (так он отозвался о критиках «Евгения Онегина»), но время подтвердило истинность высказываний и Г. Мейера: «Пушкин — исток духовной русской нации»2, и А. Ремизова: «Пушкин — свет и совесть русской литературы»3, и И. Ильина о том, что «Пушкин — радостное утверждение нации в Боге», пример «классически-радостного приятия мира»4. Для читателей образ Пушкина-поэта, человека и мыслителя заключен, во многом, в словах самого Александра Сергеевича о том, что если несчастье — лучшая школа, то счастье — лучший университет.
Но в наши дни, как и во все времена, беспокойный и мятущийся человек не хочет, да и не может быть счастливым. Что же не дает ему покоя? Почему он так часто одержим желанием расколоть орех и убедиться в том, что ядро гнилое? Пушкинские слова, наполненные убежденностью и отчаянием: «я не хочу, о други, умирать, я жить хочу, чтоб мыслить и страдать» созвучны сердцу больше, чем «звуки сладкие и молитвы»...
Не с Гоголя ли началось это «раздробление ореха»? Как писал А. Ремизов: «С Пушкина все начинается, а пошло от Гоголя»5. Николай Васильевич призывает в «Переписке»: «...нельзя служить самому искусству, не уразумев его цели высшей... Нельзя повторять Пушкина... Другие уже времена пришли»6. Отец Матфей, духовник Гоголя, просил его перед смертью отречься от Пушкина. Что стояло за этими словами? Гоголю, боготворившему Пушкина-поэта и Пушкина-человека, тяжело было выполнить просьбу отца Матфея. Православный священник и не мог призывать отказаться от православного же человека. Фраза «отрекись от Пушкина» подразумевала под собой отречение от сотворенного кумира, испытание на окончательное смирение. Отказаться надо было от Пушкина — воплощения «изящной словесности», от служения искусству ради искусства. От чего сегодня отрекаемся мы? Мы — это те, кто «явились в своем развитии через 200 лет» ... Неужели так изменился русский человек, его душевный и духовный мир, его интеллект, что он уже не в состоянии сочувственно внимать пушкинскому слову, откликаться на его мысль? Есть ощущение, что некоторые виды чувств вымирают и исчезают подобно редким видам растений или животных. Достоинство, благородство, свобода духа, величие, покой и простота, особенно простота, которая в наше время стала синонимом примитивности, — те чувства, которыми наполнен мир пушкинской поэзии и без которых душевный мир человека бесцветен и беден, — от них мы отрекаемся, и боимся их проявить, если даже и способны испытать их, потому что боимся пафоса, подразумевая под этим словом почему-то только неоправданную выспренность, пустое важничанье, неискренность и надутость. Только без пафоса! Но какое же искусство без пафоса? Пафос — всего лишь то настроение, дух, который заключен в любом произведении искусства и слово это само по себе не должно быть осуждающим... Мы как будто экспериментируем с музыкальным произведением, отказываемся от одних нот, заменяем их другими, и пытаемся убедить себя, что так тоже неплохо звучит... Как в музыке важна тональность, тон, так и в слове, в литературном произведении, особенно в его интерпретации на сцене, при чтении вслух, тон определяет слишком многое, если не все...
Вот случай из жизни. Десятилетний мальчик слушал «Повести Белкина» в одном из залов филармонии. Читал современный профессиональный актер. И старался. Так старался, что мальчик сказал: «Мне кажется, что он совсем не подходит на эту роль». Что вызвало в ребенке ощущение дисгармонии? Вот это чрезмерное старание, это желание добавить в пушкинский текст себя, своих эмоций, темперамента, мастерства. «Подсолить» пушкинскую прозу. Но простота, безыскусность и прозрачность пушкинских строк никак не вязались с манерой исполнения...
Вот этот неверно взятый тон, желание вопреки всему углядеть какие-то двойные смыслы, ироничный подтекст там, где и нет его вовсе — эта установка на развенчание «мнимой» простоты и создавала ощущение полного несоответствия авторского замысла и актерского исполнения. Дело даже не в сознательной попытке исказить пушкинский текст или опошлить его. Возможно такой цели исполнитель и не ставит. Дело, по всей видимости, в несовпадении духовного поля, в неспособности пережить и испытать те самые редкие чувства, которыми наполнена пушкинская проза, в том, что современному актеру тяжело и даже зачастую не под силу достичь той самой «божественной простоты» и ясности, которая была пушкинским даром, а нам даром не дается. И остается только смиряться и стремиться к ней в надежде на счастливое обретение. Но вот смиряться мы не хотим. И восхищаться не желаем. И кроим все по своей мерке.
Ортега-и-Гассет писал: «Есть только один способ спасти классика: самым решительным способом используя его для нашего спасения, иными словами, не обращая внимания на то, что он классик, привлечь его к нам, осовременить, напоить кровью наших вен, насыщенной нашими страстями и проблемами, ввергнуть его в наше существование»7. Мысль эта перекликается в чем-то с мыслью Ю. М. Лотмана о том, что вечность всегда рядится в одежды времени. Но разве не имеет значения, в какие именно одежды? Можем ли мы за этими драпировками разглядеть вечность? Мы ввергаем классика в свой мир подчас совершенно бесцеремонно, не в хитоне праздничном, и мы стремимся прийти в гости к вечности. Позаимствовав одежды Пушкина, нам хочется проявить Себя во всей красе.
Колоссальная проблема современного искусства, кино и театра в особой степени: автор сегодня не имеет самостоятельной и безусловной значимости, права интерпретаторов несоразмерно выше прав авторов, некое ренессансное «Я» гордо выходит на сцену, самодовольно озирается и достойных соперников не видит. Кто возразит? Я так вижу. Я так понимаю. Мой Пушкин. Пушкин — наше все, а значит и найти в нем можно что угодно. Как не вспомнить здесь замечательный афоризм Н. Н. Скатова о том, что «Пушкин — наше все, но не все наше — Пушкин»... Поэтому именины Татьяны Лариной на сцене Венской оперы превращаются в корпоративную вечеринку изрядно подвыпивших субъектов почему-то на столах и под столом, а ведь как еще донести до сидящих в зале современников актуальность сюжета? И «Бориса Годунова» посильно надо осовременить и проиллюстрировать совет бояр на уровне, понятном современному зрителю: мониторы над сценой, а на них — процесс подсчета голосов. Ведь забавно как: там дума и здесь дума... Вдруг не догадаются... И нет спасения от ретивых режиссеров и самоуверенных актеров, заявляющих с апломбом, что шекспиров много, а вот бессмертными они становятся благодаря актерскому и режиссерскому таланту. Гоголь сам писал: «Предуведомление для тех, кто хотел бы получше сыграть “Ревизора”», да многие ли с этим считались? Не восставать же из гроба ради мщения и отстаивания авторских прав...
Торжество цинизма и амикошонства, бытовой, кухонный подход к искусству, скабрезности и гадости — вот те нити, из которых ткут полотно для одежд современности. И в них рядят классиков.
И еще одна беда, о которой нельзя не сказать. «Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда»8, — так писал А. С. Пушкин, не зная слова «интернет». Наши дети вязнут во всемирной паутине и знакомятся с липкими гадостями, связанными с именем Пушкина, раньше, чем с его произведениями. Да, глупо не признавать ошибку, отрицать порок, но надо учиться и учить разделять грех и человека, доносить до развивающегося и неокрепшего сознания мысль о том, что и порок, и слабость, и грех — не есть непременное условие и рецепт талантливости и тем более гениальности. В этой битве за душу и разум решающая роль во многом принадлежит учителю. Кто рискнет оспаривать слова Бисмарка о том, что «войну выигрывают не генералы, ее выигрывают школьные учителя и священники»... И как спокойно относиться к тому, что происходит сейчас в некоторых школах, приведу опять же пример из жизни: на собрании в третьем классе учительница литературы отчитывала родителей за то, что 17 человек опять выучили Пушкина! Надо было самостоятельно выбрать стихотворение о природе и вот... Робкие возражения родителей, что, мол, дети сами выбрали, мы им предлагали несколько стихотворений на выбор, вызвали нелогичный новый упрек: современные дети не могут понять авторов XIX века... В семье можно переломить многое, выправить многое и научить многому. Но мы прекрасно понимаем, что работающие мамы и папы отдают своего ребенка на откуп учителю-словеснику... Счастье, если он окажется любящим свой предмет, увлеченным профессионалом, хорошо, если просто равнодушным (можно что-то подкорректировать в семье), и совсем уж беда, если злостным борцом с косными ретроградами-родителями, читающими своим чадам Пушкина. От учителя зависит во многом (к сожалению!), будут ли наши дети любить Пушкина и литературу вообще, именно любить, поскольку расхожая фраза о том, что классику не надо любить, ее надо читать, едва ли верна... Ведь книга давно уже перестала быть источником знаний, художественная литература, особенно поэзия, имеющая эмоционально-образную основу, взывает не столько к разуму, сколько к сердцу читателя. Любовно-уважительное отношение к культуре, к слову художественному и слову вообще, к авторскому замыслу и, естественно, к Пушкину и будет противостоять попыткам превратить нашу историю и литературу в фэнтези без правил, когда значение имеет не истина, не правда, а показатели продаж и желание потребителя. Отрицание русской культуры — бесперспективно, но обесценивание ее, превращение в яркое, примитивно осовремененное шоу — вот та опасность, которой в наше время приходится противостоять...
1 Маяковский В. В. Cтрока из стихотворения «Юбилейное» / Полн. собр. соч. в 12 т. М., 1939–1949. Т. 2.
2 Мейер Г. Трудный путь / Возрождение. Париж. 1952. № 19.
3 Ремизов А. Тайна Гоголя / Воля России. Париж. 1929. № 819.
4 Ильин И. «О Гоголе» / Записки русской академической группы в США. Нью-Йорк, 1984. Т. 17.
5 Ремизов А. Тайна Гоголя / Воля России. Париж. 1929. № 819.
6 Гоголь Н. В. Собр. соч. в 9 т. М., 1994. С. 183.
7 Цит. по книге: Курбатов В. Я. «Пушкин на каждый день». Псков, 2014. С. 123.
8 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. М., 1978. Т. 7. С. 185.
