Термин «русский вопрос» появился в ходе подготовки и проведения Парижской мирной конференции, созванной для подведения итогов Первой мировой войны. Его зафиксировал секретарь британской делегации на конференции Г. Николсон в своих записях.
Что такое «русский вопрос» в международной практике? Совсем недавно на коллоквиуме европейских историков от известного французского русиста Ф. Кокэна по поводу этого термина можно было услышать словосочетание «загадочное выражение». С нашей точки зрения ничего загадочного в нем нет, хотя «русский вопрос» имеет много трактовок. Если мы говорим о процессе складывания системы международных отношений, то наиболее полно, по всей видимости, можно сформулировать его как задачу привлечения России к решению европейских и мировых проблем. А процесс этот всегда был противоречивым, и поэтому мы со всей основательностью можем сказать, что этот вопрос существовал всегда, во всяком случае, с момента превращения России в великую державу. Еще на рубеже XVII–XVIII веков борьба России за выход к Балтийскому и Черному морям вызывала серьезные опасения Запада. Например, в дипломатической переписке чрезвычайного и полномочного посла Ч. Уитворта с Лондоном прямо отмечалось, что допуск русского царя «к европейским делам и торговле» не соответствует английским интересам и что надо озаботиться, каким путем «удобнее и благовиднее» достигнуть удаления русских от моря. В этом и суть «русского вопроса», когда периодически западный мир ломает голову, что делать с Россией, чтобы под удобным и благовидным предлогом удалить ее от решения международных проблем.
Когда на Парижской конференции впервые был зафиксирован этот термин, Г. Николсон обозначил его как проблему. Это действительно была одна из проблем в процессе решения основной задачи после Первой мировой войны — формирования новой системы международных отношений.
Задача эта была поставлена начавшимся XX веком. Мир после завершения «викторианской эпохи» требовал новых способов передвижения, новых взглядов, новых подходов к решению всех внутриполитических и международных проблем. В ожидании этих новых подходов и готовились к той войне, которая в начале XX века ожидалась как «большая», «великая» война.
Именно эта война, которую мы называем Первая мировая война, кардинально изменила мир. Внутренне изменилась и каждая из стран, которые прошли горнило той Великой войны. И на международной арене в результате войны 1914–1918 годов появилось убеждение, что все на свете требует переосмысления. И работа по созданию новой послевоенной системы международных отношений наталкивалась на три проблемы:
1) проблему США;
2) германскую проблему;
3) пресловутый «русский вопрос».
Как же без него? Для основных игроков на международной арене Россия на протяжении веков была серьезным геополитическим противником и одновременно важным геополитическим инструментом их внешней политики. В ходе сползания мира к «большой» войне это проявилось в полной мере. Любое событие с участием России — франко-русский союз, русско-японская война, заключение англо-русской конвенции 1907 года, балканский кризис — свидетельствовали, что, несмотря на то, что российское присутствие объективно имело далеко идущие последствия для расстановки сил на международной арене (а может быть, и именно поэтому), западные страны всячески пытались не допустить Россию к решению международных задач.
Стремление вовлечь Россию в грядущую войну на той или иной стороне было обусловлено далеко идущими планами: максимально усложнить положение своих геополитических противников, в первую очередь на сухопутном театре военных действий и, конечно, ослабить Россию или хотя бы поставить ее действия на международной арене под свой контроль. Россия, в свою очередь, до последнего момента всеми силами старалась дистанцироваться от всех участников предвоенного международного кризиса начала XX века, поскольку понимала, что наступающая война при наличии серьезных геополитических противников и отсутствии истинных весомых союзников является для нее «смертельно опасной», как предвидел в своем письме на имя Императора Николая II министр П. Н. Дурново. Но насущные интересы международной политики оказались сильнее — мир, а вместе с ним и Россия, прошли через Первую мировую.
В осуществлении послевоенных планов Россия вновь становилась необходимой, но вопрос: какая Россия? Отсюда вытекала основная коллизия «русского вопроса» в преддверии и в ходе Парижской мирной конференции.
Справедливости ради надо отметить, что эта конференция не носила ярко выраженной антироссийской направленности. В основном она имела антигерманскую направленность. Основной виновницей начала войны была признана потерпевшая поражение Германия. В России, кстати, эту войну долгое время называли Германской. Франция вообще считала, что франко-германское противостояние составляло основное содержание мировой войны, и поэтому хотела полного уничтожения Германии как самостоятельной дееспособной силы и 100-процентных гарантий своей безопасности. В общем антироссийской направленности конференция не носила, но о решении вопросов за счет интересов России не забывала.
В международной системе доминант и противовесов необходимость участия России в решении вопросов всегда понимали специфически. К началу XX века в Британии сложилась формула взаимоотношений с Россией, которую очень точно сформулировал английский министр иностранных дел Э. Грей: «Мы готовы сотрудничать с Россией, чтобы что-то от нее получать, но так, чтобы ничего не дать ей взамен».
Для реализации этой формулы еще задолго до Октябрьской революции в ходе войны зрели планы отторжения от Российской Империи ее составных частей, что, безусловно, ослабляло ее. Срывались программы поставок, обещанных на союзных конференциях, значительно сокращались абсолютные размеры финансовых поступлений. При этом руководствовались не только ограниченностью средств и эгоистически понятыми соображениями военной целесообразности. Дозировка помощи служила сильным орудием для манипуляций Россией. Все это способствовало тому, что Россия в ходе Первой мировой войны опустилась на качественно новую ступень экономической зависимости, что вело к падению международного престижа страны. Россия к концу войны на деле утрачивала положение великой державы и превращалась во второстепенного партнера. Это проявлялось в фактическом и формальном пересмотре тайных договоров в ущерб России, при организации военного взаимодействия, в делах восточной политики, при решении греческого, албанского и других вопросов.
Более того, в кровавых условиях Первой мировой вызрела Октябрьская революция, переросшая в жесточайшую гражданскую войну. Большевики взяли власть в стране для осуществления их грандиозных планов переустройства мира и воспитания нового человека. Масштаб задач не вызывал никаких сомнений. «Волков бояться — в лес не ходить», — писал Ленин еще до прихода к власти.
Конечно, тот факт, что даже в условиях формирования послевоенного миропорядка большевистское руководство было больше обеспокоено внутренними проблемами углубления и продолжения революции, приближал осуществление вековой мечты западного истеблишмента, сформулированного Греем — взять так, чтобы ничего не дать взамен.
К осени 1918 года, когда после заключения Компьенского перемирия начался последний этап мировой войны, связанный с подготовкой мирных договоров и формированием послевоенного мироустройства, в России вовсю полыхала гражданская война, исход которой был в тот момент неизвестен. Более того, находящемуся в Сибири адмиралу А. В. Колчаку удалось на какое-то время объединить вокруг себя все антибольшевистские силы России. На российской территории в различных районах находились английские, французские и японские войска. Поэтому период подготовки и проведения Парижской международной конференции по послевоенному урегулированию прошел для большевиков как в бреду. Особенности классового мышления большевиков и обеспокоенность дальнейшей судьбой революции в России заставляли их ставить вопрос не об участии России в новом раскладе на международной арене, а об укреплении своей власти и расширении сферы ее деятельности.
Ситуация была как нельзя более выгодная для западных стран. Они с готовностью воспользовались предоставленной возможностью забыть жертвенный вклад России в ход Первой мировой войны и исключить Россию из числа не только победительниц, но и участников этой войны.
Это в чем-то облегчало планы формирования послевоенного мира по лекалам победителей. Но не снимало с повестки дня «русский вопрос».
Более того, завершение гражданской войны в России привносило в этот процесс формирования послевоенной системы международных отношений новый элемент. После поражения армии Врангеля в Крыму опасности для Советской власти на территории России практически не существовало. Западные страны были поставлены перед фактом, что на международной арене Россия будет существовать, причем будет существовать в том виде, как это мыслило большевистское руководство. И с международными планами этого руководства приходилось считаться. Тем более, что в сложной международной мозаике послевоенного мира внешнеполитические шаги большевистского правительства сопровождались не только неудачами, но и успехами.
Чрезвычайно важной и даже важнейшей, по выражению Г. В. Чичерина, областью международной деятельности Советской России была ее восточная политика. Советское руководство считало ее гораздо более перспективной в плане развития мировой революции, чем западное направление, из-за наличия сильного национально-освободительного движения, которое носило антиимпериалистический характер.
Советская Россия развивала бурную деятельность на Востоке. В Москве исходили из того, что расшатывание колониальных устоев будет способствовать усилению революционных процессов в мире, тем более, что восточные страны видели в Советской России союзника в их борьбе за упрочение своего суверенитета в новой геополитической обстановке, возникшей после мировой войны.
Развитие взаимоотношений России с Ираном, Афганистаном и Турцией рассматривалось Западом как прорыв внешней политики новой России в стратегически важных для себя районах.
Да и в Европе договор между Советской Россией и Германией, подписанный в Рапалло в 1922 году в ходе проведения Генуэзской конференции, призванной заложить экономическую основу нового послевоенного международного порядка, вносил сумятицу в решение германского вопроса, который потребовал таких больших усилий для урегулирования в ходе послевоенной конференции в Париже.
Планы конца войны, что ослабленная Россия станет объектом международной политики, а это позволит взять под контроль процесс развертывания Советской России на международной арене, превращались в иллюзии. Недаром во время Генуэзской конференции исполнявший в Москве обязанности наркома по иностранным делам Л. М. Карахан писал Г. В. Чичерину в Геную: «Наше положение великой державы стало признанным фактом, и этого факта из сознания ни у кого не вырубишь».
Хотя надо заметить, что робкие попытки включить Россию в послевоенную политическую систему равновесия и противовесов, в том числе и с целью проникновения на обширный российский рынок, наталкивались на активное сопротивление руководства новой России. Советская сторона рассматривала возвращение в область традиционных внешнеполитических понятий и стандартов как посягательство на свои основополагающие принципы и попытку не мытьем, так катаньем добиться уничтожения Советской власти, что подтверждало априорную установку о враждебности окружающего мира по отношению к Советскому государству.
Конечно, идеологизированные представления Москвы о национально-государственных интересах привносили напряжение в и без того сложный международный процесс после Первой мировой войны. Но и геополитическое соперничество заставляло, даже при попытках использовать СССР как инструмент международной политики, не допустить полноправного участия Советского государства в решении основных вопросов международных отношений, превращая этот сложный процесс в примитивное разыгрывание «русской карты».
Как пытались разыграть «русскую карту»?
Прежде всего в системе доминант и противоречий пытались найти замену России в этой части международной арены. В качестве замены была в какой-то момент избрана Польша. Польский инструмент давно использовался в игре, направленной на ослабление России. Особое значение имел польский вопрос в ходе Первой мировой. И в послевоенных условиях взор геополитических противников России обратился к этому новому государственному образованию. С этой точки зрения очень выгодно было использовать внешнеполитические амбиции Польши стать равноправным игроком на международной арене, хотя это создавало сложности мировому сообществу. Недаром в документах того времени можно встретить высказывания делегатов Лиги наций и международных экспертов, что Польша является для ЛН самой большой трудностью. В конечном счете ни Польша, ни кто другой не смогли выполнить эту миссию, позволявшую игнорировать Россию.
Второй способ разыграть «русскую карту» — вынужденно соглашаясь на признание необходимости присутствия России на европейской арене, не допускать ее полноценного участия во всех международных вопросах. Но понимание необходимости присутствия России еще не есть решение «русского вопроса». Не только советские полпреды, но и представители русской эмиграции неоднократно повторяли, что нельзя разделаться с Россией за ее спиной. Эту точку зрения российская дипломатия вплоть до сегодняшнего дня пытается довести до сведения своих оппонентов. Но это понимание очень сложно давалось и дается нашим международным партнерам.
Россия всегда была весьма сложным государственным образованием, требовавшим к себе профессионального отношения. Так вот, к решению «русского вопроса» подошли непрофессионально. Соблазн использовать в послевоенных условиях объективную слабость геополитического противника сыграл злую шутку.
Такая политика в конечном счете не принесла никакой прибыли. Положение в послевоенном мире было непростым. Казалось, победители могли пребывать в эйфории. Их противники были повержены, даже Российская империя уступила место новому, как тогда виделось, государству, которое, по выражению У. Черчилля, в силу внутренне присущих ему пороков и неспособности не было в состоянии скоро стать серьезной геополитической угрозой.
Но развитие процессов в послевоенном мире выходило из-под контроля сильных мира сего. В сценарий, написанный на Парижской мирной конференции, внесли свои поправки многие участники этих процессов. Среди этих факторов, в конечном счете, был и «русский вопрос».
Эта тенденция сохранялась и во второй половине 1930-х годов, когда после вступления СССР в Лигу наций, после возникновения планов создания системы коллективной безопасности в Европе, в развитии европейских и мировых международных отношений наступил новый этап, который закончился политическим кризисом и, в конечном счете, Второй мировой войной. Анализ путей решения «русского вопроса» в межвоенный период заставляет делать вывод, что одним из основных результатов подобного развития событий является ослабление Европы как субъекта мировой политики, что отрицательно сказывается на ее безопасности.
К сожалению, этот алгоритм просматривается и на современном этапе.
Как отмечали зарубежные эксперты, «русский вопрос» возник вновь после распада Союза и появления на границах России новых государств, не всегда дружественных ей. Очевидно, именно такой расклад на международной арене провоцирует тот самый вопрос — где искать благовидные предлоги, которые позволяют ущемить интересы России и ограничить ее действия.
Это волнует, поскольку даже западные эксперты не отрицают, что «русский вопрос» тесно связан с вопросами европейской и мировой безопасности. Основную причину этого видят в том, что к России относятся с недоверием, которое объясняют и царским прошлым, и недавним советским наследием, и теперешним российским настоящим. Наверное, объяснение кроется в вечном геополитическом противостоянии и нежелании решить это противостояние в обоюдовыгодных условиях.
Неблагоприятный для решения задач, обусловленных вызовами XXI века, расклад сил в европейских и мировых структурах является прямым следствием, в том числе и определенной политики, не учитывающей интересы России на международной арене.
Да, как заметил один из авторов американского журнала «Форбс» (номер за май 21012 года) М. Адоманис, русские действительно не любят, когда их поучают и когда им приказывают, и предпочитают сделки, в результате которых ни одна из сторон полностью не проигрывает, хотя и не выигрывает полностью.
Мы не призываем наших международных партнеров любить Россию. Нам бы хотелось, чтобы услышали мнения международных экспертов, которые говорят, что у мира нет будущего без России, равно как и наоборот.
