* * *
По нашей странной русской жизни,
Пирам лачуг, тоске дворцов
Не осознать любовь к Отчизне,
Любовь к себе, в конце концов.
Но познаю пчелы молитву
И васильковый взгляд в овсе,
Зарю, идущую на битву,
В петушьих перьях и росе,
Тоску разгульную полыни,
Впитавшей дым, впитавшей пот,
Колосья, русский дух над ними,
Сиротство стога у ворот,
Боров небесные окошки,
Веков угрюмых бурелом...
Спешит изба на курьих ножках
За бабкой в ступе и котом.
Там ладят улья медвежата,
Лесовичиха мох прядет,
И месяц поит из ушата
Дымы русалочьих болот.
И надломив рассвета соты,
Прикрыв туманом синий взор,
Сама Россия входит в воду,
В блаженство женственных озер.
Гусей пролетных вереница,
Густых кувшинок невода...
И каждый миг
не повторится
Ни через год и никогда.
И никогда под небом сирым
Вот так же —
в славе и красе —
Заря не воспарит над миром
В петушьих перьях и росе.
И полетят другие гуси,
И песни новые вослед,
Но так же будут пахнуть Русью
Полынь
и этот белый свет.
* * *
Вот и снова встретились, милая окраина.
Тишина рассветная спит на колоске.
На крыле у селезня синяя окалина.
Чешуя у берега на сыром песке.
А река волнуется, побежит, оглянется.
Молодая — елки ты! — я-то постарел.
А по лугу стелется и по небу тянется
Песня та, которую я пока не спел.
Я умоюсь облаком, солнцем и березами,
В радугу с молитвою сходу окунусь.
С песнями счастливыми, с горевыми грозами
Поплыву вдоль берега, обнимая Русь.
* * *
Осыпайтесь, осыпайтесь листья, дожди заоколичные!
Приседайте жухлые травы в соке небес!
Эти поля шершавые, луговины войлочные,
Этот в осенней капели плывущий лес...
И бесприютно, а сердцу уютно — надо же! —
Ласково даже. Сыты сады водой.
Вот посветлело, и в небе качнулись ландыши —
Целое поле ландышей надо мной.
Тихо мерцают. Каждому счастья хочется.
А над деревней струятся дымки, парят.
А над деревней месяц о трубы точится —
Вот они, искры, в небо-то и летят.
Ай, загадать бы что! Но зачем о выгоде
Думать, бродя за звездами не спеша?
Вышел сосед, закурил, — все глядит-не выглядит:
Что там вдали распознала его душа?
* * *
Свеча моя плачет, а я не сронил ни слезинки.
И скорбны иконы, как будто поднялись из глин.
Я с папой прощаюсь, читаю родные морщинки:
Вот эти — за Брест и Варшаву, а та — за Берлин.
Куда ты, куда отлетаешь от милых полесий?
Озера твои еще помнят тебя и зовут.
Соснового бора небесные, синие песни
Далеко-далеко последней тропою ведут.
А ты поднимись, оглянись — за разбуженным садом
Взвесененным, птичьим — плывут облаков корабли.
Ты нес на плечах меня майским счастливым парадом.
Теперь вот другие тебя на плечах понесли.
Прости, мой хороший, слепышка. Ты будешь мне сниться.
Еще будет много нежданных и жданных потерь.
Тебя еще помнят скрипучая дверь, половица
И это вот стол, где тебя поминаем теперь.
Как поздно любовь, что ты мне подарил, возвращаю.
Из вечных просторов обратного нету пути.
А если что было не так, то тебе я прощаю.
А если что было не так, и меня ты прости.
* * *
Изо всех карманов город выброшу.
Человеку в городе не жить,
Разве только хочет сердце высушить
Или вовсе душу осушить.
Слишком еще многое не пройдено.
Многое прожито не всерьез.
Я уеду — в черную смородину,
В голоса орешников и гроз.
Долго буду удочки настраивать,
Долго буду сено ворошить,
Медовуху добрую настаивать —
В этом мире некуда спешить.
В сентябре поднимутся озимые.
Боровик со мха приподниму.
Человеку лишь необходимое
Нужно, если только по уму...
Если только сердцем не развяленным,
Как родную песню, уберечь
Золотой простор, любовь и яблоню,
И боров молитвенную речь.
* * *
Тихое, родное захолустье.
Речки ослепительный прищур.
Сколько здесь невысказанной грусти
В дреме палисадников и кур!
Пропылит автобус — снова тихо.
Только в центре, где лотошный ряд,
Магнитола взвизгивает лихо
С нашей жизнью вовсе невпопад.
Потому, наверно, и поникли,
Встав в тенечке узеньким рядком,
Бабки с карасями и клубникой,
С пахнущим лугами молоком.
Все тут близко: небо и крапива.
Сто шагов — а вот уже и лес.
Боже мой, как тихо и красиво:
Радуга с дождем наперевес.
Пыль — так пыль, болота — так болота.
Человек — подкова да кремень.
Это было... Утекла порода
Из широких наших деревень.
Век двадцатый резал и корявил,
Изрубил нательные кресты.
Лишь похмелье горькое оставил
На полях да сорные кусты.
На хрена такой прогресс лукавый,
Если гибнет самое мое?!
Вот стою на краешке державы,
И волна вздымает острие.
* * *
Мы — репейники, чертополохи,
Васильков полевые огни.
Мы — последние дети эпохи
На развалинах бывшей страны.
А ведь было и детство счастливым,
И рассветная юность — в глаза.
Нас ласкали поречные ивы,
Угощали малиной леса.
Костровые мечтания пели
О ромашках в дорожной пыли.
И за радостью не разглядели,
Как страну из-под ног увели.
Потеряли и голос, и время.
И, дорогою русской пыля,
Инородцы — крапивное семя —
Заселяют родные поля.
Вот стоим у большой переправы,
Где страдания, порох и кровь,
Мы — последние дети державы,
Сохранившие только любовь.
* * *
Все придет, все сбудется однажды,
Все, чего хотим и не хотим.
В небеса заглядывался каждый,
Но не каждый прочитал по ним.
Каждому с рожденья, как причастье,
Мир дарует и медок, и яд:
Временные радости и счастье,
Вечный холод горевых утрат.
А иначе в мире и не будет.
Потому, приемля мир таким,
Поклоняюсь и земле, и людям,
Кем я тоже, может быть, любим.
